Текст книги "Игра с тенью"

Автор книги: Джеймс Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Впрочем, вполне возможно, что леди Истлейк мне не поверила, ибо она внимательно вгляделась в мое лицо, а потом с язвительными нотками в голосе произнесла:

– Что же, со времени нашего последнего разговора он сильно продвинулся. Просто поразительно, к каким выводам можно прийти, всего-навсего сидя в Камберленде и размышляя. Вероятно, там особенный воздух. – Она улыбнулась. – В любом случае, передайте ему мои поздравления и скажите, что именно на это я и надеялась, Может быть, вы с ним соблаговолите отобедать у нас на будущей неделе и обсудить дальнейшие планы?

Выхода не было. Мы должны пойти, а Уолтеру придется произвести хорошее впечатление. В противном случае у леди Истлейк может сложиться неблагоприятное впечатление, что поставит под угрозу всю идею книги. Как только она ушла, я написала Уолтеру короткую записку, что ему пора возвращаться.

Дэвидсон понес письма на почту, а я решила внять совету доктора Хэмпсона и отдохнуть после трудов, когда прозвучал дверной колокольчик. Для гостей было уже поздновато, но я встала и приготовилась принять посетителя. Спустя минуту или две появилась миссис Дэвидсон и принялась разводить огонь.

– Кто к нам заходил только что? – спросила я.

– Женщина, мисс.

Я ждала продолжения, однако миссис Дэвидсон все еще шумно управлялась с кочергой. В конце концов я продолжила сама:

– Какая женщина?

Она поколебалась и громко сглотнула.

– Ее не назовешь респектабельной. Она явно нервничала.

– И что ей было нужно?

– Она хотела повидать мистера Хартрайта, – сообщила миссис Дэвидсон так тихо, что я едва расслышала.

– Зачем?

– Она не пожелала объяснить, мисс – Она повернулась и коротко взглянула мне в глаза, словно надеясь, что я замечу ее неодобрение и не стану требовать дальнейших ответов. – Ей был нужен только мистер Хартрайт.

– Она еще здесь? – спросила я, направившись к двери. – Я хочу посмотреть на нее.

– Я отослала ее, мисс. Посчитала, что вас нельзя беспокоить.

Однако я обеспокоена. И не могу избавиться от этого чувства. Полгода назад я бы сочла ее какой-нибудь неудачницей, которой помог Уолтер, и забыла бы про это. Но теперь…

Впрочем, бесполезно сосредоточиваться на подобных мыслях. Мы должны завершить книгу – молясь о том, чтобы не разрушить при этом собственную жизнь.

Книга 3

XLIV

Набросок письма Уолтера Хартрайта мистеру Элайдже Нисбету

1 декабря, 185…

1. Беру на себя смелость напомнить, что познакомился с Вами, когда локомотив застрял возле Лидса.

2. Вы любезно предложили осмотреть Ваших Тернеров.

3. Буду проезжать Бирмингем по пути в Лондон, на следующей неделе.

XIV

Уолтер Хартрайт – Мэриан Халкомб

1 декабря 185…

Лиммеридж

Пятница

Моя дорогая Мэриан!

Ты восхитительна! Добиться таких потрясающих успехов менее чем за два месяца!

К сожалению, я не смогу возвратиться ко времени, на меченному для обеда в понедельник. Я сознаю, что ставлю тебя в сложную ситуацию, и очень огорчен. Но поскольку я очень долго не имел о тебе известий (пожалуйста, не сочти за упрек – я вполне допускаю, что, будучи столь занятой, ты не могла мне писать), то я соответственно не знал, как продвигаются твои дела, и понятия не имел о твоих планах на мой счет. Я же, в свою очередь, вел собственное расследование, и, боюсь, оно потребует на обратном пути остановки в Бирмингеме. Как ты полагаешь, нельзя ли отложить встречу с Ислейками на несколько дней?

С любовью,

твой преданный брат

Уолтер

XLVI

Уолтер Хартрайт – Лоре Хартрайт

4 декабря 185…

Моя самая любимая!

Посмотри-ка! Я так же надежен, как и мое слово! Хотя, признаюсь, испытываю известные трудности: поезд качает с боку на бок, словно корабль на волнах, и я могу писать лишь в ту долю секунды, когда он находится в равновесии. Однако теперь или никогда, ведь, приехав в Вилленхолл (вскоре), я должен буду идти прямо в гостиницу, а затем – к мистеру Нисбету. Поэтому прости мою краткость. Завтра я буду многословнее.

А пока – не тревожься обо мне. Я в порядке. Я ни о чем не забыл. Я люблю тебя.

Уолтер

XLVII

Из дневника Уолтера Хартрайта

4 декабря 185…

Все прочее можно изложить в письме, а вот это, несомненно, может ее огорчить.

Нисбет, слегка пришедший в себя после лицезрения несчастного, выглядел совершенно потрясенным: лицо под слоем копоти побледнело, руки сцеплены, словно в поисках опоры. Взглянув из окна на простирающийся перед ним ад, он все-таки взял себя в руки, передернул плечами и обернулся ко мне.

– Цена прогресса, – сказал он. – За все приходится платить. – Он кивнул, как будто сия истина восстановила его веру. – Тернер знал об этом. А теперь не хотите ли стакан вина, мистер Хартрайт?

XLVIII

Уолтер Хартрайт – Лоре Хартрайт

Недалеко от Рэгби

5 декабря 185…

Вторник

Моя самая любимая!

Слава Богу, Северо-восточная железная дорога добрее к авторам писем, чем Бирмингем и Дерби. Несессер для письменных принадлежностей сам собой удерживается на моем колене (по крайней мере, большую часть времени); ручка лишь иногда непроизвольно скользит по бумаге; а локоть имеет уникальную возможность свободно двигаться, ибо соседнее место свободно. В общем и целом, если не считать холода, я действительно устроился не менее удобно, чем дома. И вот наконец настоящее письмо.

Я всегда полагал, что название «Черная страна» возникло благодаря поэтической гиперболе, однако оно столь же однозначно и буквально, как «набережная канала» или «дорога к станции». Земля черна от угля и шлака, а воздух – от дыма, даже деревья и пучки травы потемнели от копоти, и только небольшие пятна зелени, поблескивающие там и здесь, словно яркий носовой платок среди однотонно серых заводских помещений, напоминают о том, что здесь и в самом деле имеется растительность. Мистер Нисбет, как выяснилось, – владелец железоделательных производств; а его дому – кошмарному нагромождению готических шпилей и окон в стиле эпохи Тюдоров, расположенному в полумиле от мастерских, – по меньшей мере лет десять, поэтому он ужасно закопчен, и лишь по следам проступающей кое-где известковой кладки можно определить: скорее всего, дом выстроен из кирпича, а не из камня.

Средних лет женщина открыла мне дверь и провела в большую восьмиугольную гостиную. Ее стены пустовали, за исключением двух-трех мрачных портретов; кроме того, на монументальной каминной доске виднелся портрет самого Нисбета с семейством. В центре комнаты стоял огромный стол, за которым свободно разместились бы король Артур и все его рыцари. Однако прочая обстановка была скудна: несколько стульев подле стола да три кресла с мягкими подголовниками, расставленные полукругом перед огнем, пылающим во вместительном каменном очаге. Сквозь ряд маленьких окошек, проделанных в башнеобразном потолке, просачивался тусклый свет, отчего на всем помещении, немного напоминающем церковь, лежала печать торжественной серьезности.

– Я доложу о вас хозяину, – сказала женщина.

Однако она не успела сделать и нескольких шагов, как появился мистер Нисбет собственной персоной, живо беседуя на ходу с сопровождавшим его человеком – одним из своих служащих, судя по добротным ботинкам и строгому коричневому костюму. Раскрасневшись, мистер Нисбет в подтверждение своих слов время от времени потрясал кипой бумаг, зажатой в руке. Спутник слушал его с гробовой серьезностью, опустив голову, периодически кивая и беспрестанно оглядывая комнату, будто животное, выискивающее пути к спасению. В конце концов его взгляд упал на меня и застыл; после чего мистер Нисбет смолк и, проследив, куда смотрит собеседник, тоже меня заметил.

– А, мистер Хартрайт, – сказал он, – я немедленно предоставлю себя в ваше распоряжение.

Он вновь повернулся к мужчине в коричневом костюме.

– Посоветуйте ему подумать о своей жене, Харкнесс, – проговорил он. – Пусть он выяснит ее мнение. Он должен понимать – они должны понимать: у меня это не пройдет.

Харкнесс покраснел и уставился на свои ноги. Какое-то мгновение мне казалось, что он собирается возразить. Но в конце концов он коротко кивнул и так быстро зашагал к двери, что женщине пришлось бежать за ним, дабы не отстать.

– А теперь, – сказал Нисбет, пожав мою руку, – здравствуйте.

Он не смотрел мне в глаза, его взгляд блуждал по комнате, будто составляя реестр мебели. Спустя пару секунд он уселся подле огня и небрежным жестом предложил мне последовать его примеру.

– Полагаю, мы достаточно удобно здесь устроимся, – произнес он. – В библиотеке дремлет мой тесть, и я не хочу его тревожить.

Он говорил вполне доброжелательно, однако без тени искательности; он даже не попытался выяснить, каковы мои желания, а просто-напросто предложил мне следовать его указаниям. Помимо того, мне было ясно: он смотрит на меня как на диковину и с любопытством фермера, осматривающего выставленную на продажу лошадь, попеременно озирает мои ноги, руки и спинку моего кресла. В результате он чуть озадаченно откинулся в кресле и произнес:

– Итак, вы завершили ту работу?

– Простите?…

– Локомотив?

– Локо?… – начал было я. Но потом припомнил обстоятельства нашей предшествующей встречи и сообразил, что он говорит о зарисовках испорченного паровоза. – Нет, – ответил я, ни минуты не раздумывая, – мне пришлось отвлечься на другие дела.

– Да? – воскликнул он нетерпеливо.

Его глаза снова забегали вокруг моего кресла.

И тут я все понял. Он озирался в поисках папки с рисунками. Мистер Нисбет счел меня профессиональным художником, а я не рассеял его заблуждения. И теперь он полагал: я прибыл к нему, дабы что-нибудь продать. Отсюда его бесцеремонная манера поведения, внезапно пришло мне в голову: так обращаются с молодым человеком, претендующим на звание мастера-рисовальщика. Мистер Нисбет относится ко мне не как к обычному торговцу, но и не как к гостю.

Каким образом сообщить ему об истинном положении вещей, не поставив нас обоих в неловкое положение? Мимоходом, не придавая ничему значения? С юмором, легко посмеявшись над недоразумением? Пока я размышлял, мистер Нисбет продолжил:

– Что-нибудь в таком же роде? Паровозы? Машины?

– Нет, – ответил я. – По крайней мере не теперь.

– В таком случае, вам нечего мне показать?

Я покачал головой:

– Я всего лишь приехал посмотреть на ваших Тернеров, ведь вы столь любезно меня пригласили.

Вовсе не намереваясь упрекать мистера Нисбета, я, видимо, все-таки ненамеренно его задел, ибо он немедленно вскричал:

– Ну конечно, конечно! – Он закивал и заулыбался. – Простите, если я неправильно вас понял, но, как мне кажется, люди вашей профессии редко упускают шанс предложить свои творения покупателю.

Возможно, именно теперь мне следовало сообщить ему о моих истинных целях, но, едва рассеяв одно заблуждение мистера Нисбета, не стоило тут же указывать на другое, поэтому я рассмеялся и сказал:

– Даже Тернер?

– Я знал его стариком, – ответил мистер Нисбет. – В то время ему уже не приходилось изображать торговца. Но и тогда он ценил деньги.

Он нахмурился и выпятил нижнюю губу, словно его посетила парадоксальная мысль или неприятное воспоминание.

– Честно говоря, он был скуп.

– Неужели? – удивился я, стараясь говорить естественно, будто впервые об этом услышал.

Он кивнул.

– Без крайней нужды он не потратил бы и пенни; и пожалел бы шести пенсов, чтобы сэкономить шиллинг. Он… – Мистер Нисбет остановился, как мне показалось, неохотно. – Но довольно. Вам не интересно слушать о нем. Вы хотели увидеть его картины.

– Нет, пожалуйста, продолжайте, – попросил я, – это человек, которым я очень интересуюсь.

И он тут же заговорил снова, будто машина, заводящаяся с пол-оборота:

– Знаете, галерея на улице Королевы Анны была зрелищем не для слабонервных. Мои рабочие содержат свои дома в большем порядке. – Он неодобрительно покачал головой. – Однажды, когда я проходил мимо, начался дождь, и я решил там укрыться; но, поднявшись по лестнице, я продолжал держать над собой зонт, так там было сыро. Вода лилась сквозь дыры в застекленной крыше, вода лужами стояла на полу, вода струилась по картинам. Стенная обивка – что-то вроде красной ткани – отслаивалась кусками. Я заметил какой-то прославленный классический сюжет – кажется, изображение Карфагена, – но когда приблизился, то увидел, что краска на небе потрескалась, словно тающий лед, и тоже отваливается. Другое полотно служило чем-то вроде двери: оно прикрывало дыру в стекле, сквозь которую могли заходить и выходить кошки.

– Кошки!

– О да, кошки бродили повсюду. Галерея кишела ими. Они принадлежали домоправительнице – ведьме в обличье женщины, один вид которой мог вызвать ночные кошмары.

– Как, вы имеете в виду миссис Бут?

– Нет, ее звали Данби. Ханна Данби. – Мистер Нисбет жестами изобразил повязку, намотанную на голову – Ее лицо было столь безобразно, что ей следовало бы держать его закрытым.

Я изо всех сил удерживался от хохота, вызванного перечислением этих диких подробностей; однако мистер Нисбет продолжил с абсолютной серьезностью:

– Только кошки, я полагаю, и могли выносить ее общество. В качестве вознаграждения она разрешала им разгуливать и спать где заблагорассудится, точить когти о рамы картин и пугать посетителей. Пока я стоял там, одна из кошек внезапно вспрыгнула мне на шею, и от неожиданности я выронил зонтик. На шум немедленно явилось еще штук пять, и они принялись тереться о мои ноги.

Заметив наконец-то мои старания сдержать смех, мистер Нисбет улыбнулся в ответ и произнес:

– Еще вас могли напугать не только кошки, но и Тернер собственной персоной. Он потихоньку вылезал из своей мастерской и заставал вас врасплох.

Он фыркнул, и я счел это разрешением засмеяться. Мы долго хохотали, глядя друг на друга, и почти позабыли о первопричине нашего веселья. Впрочем, через полминуты мистер Нисбет резко остановился и сказал:

– Я не должен превращать его в посмешище. Я не стал бы жить так, как он. Но не смог бы и писать так, как он. И, несмотря на все его чудачества, вести дела с ним было легко. Никаких осложнений – вы согласовывали цену и сроки, и он всегда точно соблюдал все договоренности. – Он сделал паузу, мгновение размышлял, а затем поднял палец, дабы подчеркнуть важность последующего сообщения. – И скажу вам еще кое-что. Он – единственный из знакомых мне художников, который мог осмысленно рассуждать о моем мире. Об использовании различных сортов угля для плавки. О конструировании нового движка для помпы. Подобные темы всегда его увлекали. Он твердо верил в значимость индустриального прогресса для нации. И, как вы увидите из…

Он внезапно замолк и поднял голову. Какое-то время я не понимал причины его беспокойства. А потом и сам услышал какофонию визга, воплей и лязганья металла; она звучала в отдалении, однако, как и шум, производимый надвигающейся армией, этот шум нельзя было проигнорировать.

Нисбет резко вздохнул и вскочил.

– Извините, – произнес он едва слышно и почти побежал прочь.

Впрочем, сделав два-три шага, он с видимым усилием взял себя в руки и пошел медленнее.

– Пойдемте, – сказал он с мрачной усмешкой. – Отец все равно проснулся.

Он провел меня в квадратную комнату в задней части дома. Она определенно предназначалась для библиотеки, но походила на небольшой музей или галерею, поскольку половину полок занимали архитектурные и технические модели, а стены были сплошь увешаны картинами. Перед огнем, с выражением лица только что разбуженного человека, сидел пожилой мужчина в высоких сапогах и фиолетовом пальто для верховой езды.

– Что это? – спросил он у Нисбета.

Нисбет резко тряхнул головой и поспешил к окну. Занавески были уже опущены, но он снова их отдернул и выглянул наружу.

Помнишь изображение Пандемониума в издании «Потерянного рая», принадлежащем моему отцу? Если нет, то отыщи его в моем кабинете, ибо тогда ты получишь некоторое представление об открывшемся перед нами зрелище. Поначалу мне показалось, что земля пылает, поскольку за вереницей облетевших деревьев в конце сада нельзя было различить ничего, кроме языков пламени, облаков черного дыма и густого желтоватого пара, который перемещался понизу туда и сюда, словно не имел сил подняться в воздух. Когда мои глаза немного привыкли к сумраку, я различил огромные черные насыпи, напоминающие горы; силуэты высоких труб и паровозы с большими колесами для перевозки угля; скопления сараев, домиков и конюшен, возведенных как попало, без видимого плана и заботы о привлекательном виде, вроде булавок, натыканных в булавочницу.

В центре располагались три или четыре ревущие печи, окруженные сетью рельсов, на которых выстроились груженые платформы – перевозившие, вероятно, всего лишь куски известняка, однако выглядевшие так, словно они доставляли в ад проклятые души (это впечатление усиливалось ритмичным стуком двигателей, выбивавшим, казалось, мрачный и зловещий похоронный марш). Пока мы смотрели, к печам со всех сторон продолжали сбегаться люди. Они кричали, бросали инструменты и ведра, жестикулировали – и собирались густой толпой подле чего-то или кого-то, распростертого на земле.

Я услышал, как Нисбет пробормотал: «Проклятие!»

– Опять несчастный случай? – спросил старик.

Он продолжал сидеть и выглядел слишком испуганным, чтобы лично удостовериться в произошедшем, и только вытянулся в нашу сторону.

– Похоже на то, – ровным голосом ответил Нисбет.

– О, Эли! – воскликнул старик, качая головой.

Он сильно побледнел. Тонкая седая прядь упала ему на глаза, но он даже не попытался откинуть ее.

Нисбет опустил взгляд на свои руки и рассеянно пошевелил пальцами; а потом повернулся ко мне и, слабо улыбнувшись, произнес как можно естественнее:

– Вы убедитесь, мистер Хартрайт, что я не сильно поспособствовал писателям и книгопродавцам. – Он указал взмахом руки на полупустые полки, а затем – на многочисленные полотна, развешанные между ними. – Однако ваши собратья не могут на меня пожаловаться.

Оглядевшись, я увидел около тридцати картин – всевозможных размеров, выполненных в самой разной манере и технике, маслом и акварелью; а также гравюры и карандашные рисунки. Объединяла их только тема: всюду изображались механизмы либо производственные процессы.

– Таковы мои пристрастия, – заявил Нисбет чуть насмешливо. – Пристрастия человека, ведущего дела с двумя железными дорогами и одной пароходной компанией.

– Эли, – перебил старик, прежде чем я успел ответить. – Не стоит ли вам пойти туда?

– Я не намерен суетиться, словно женщина, – спокойно ответил Нисбет. Он прищурился и снова поглядел в окно. – Там находится мастер. Там находится администратор. Там находится мистер Харкнесс. Они знают, где найти меня, если я им понадоблюсь.

Он повернулся ко мне и, взяв за локоть, подвел к полотну, висящему над камином:

– Вот, пожалуйста. Вот ваш Тернер.

Передо мной был морской пейзаж: серое штормовое море, бурлящее под ветром, и пароход, упорно борющийся с волнами. Все выглядело поразительно смазанным, даже по стандартам Тернера: волны – несколько плотных, заостренных взвихрений на сияюще-светлом фоне; корабль – расплывчатое черное пятно, единственной четкой деталью которого был столб дыма, вырывающийся из трубы. И все-таки картина производила столь сильное впечатление, что вы, казалось, ощущали дрожь палубы под ногами, чувствовали на лице холодные брызги, вдыхали удушающий запах горящего угля; а в ушах у вас отдавались стук колес и гул двигателя.

– Каково ваше мнение? – спросил Нисбет.

– Картина очень хороша.

– Вы говорите искренне?

– Да, – ответил я, немного удивленный прямотой вопроса.

– Тогда вам придется противостоять всей округе, включая моего тестя. – Он повернулся к старику – Это мистер Хартрайт, отец. Мистер Хартрайт – Сэм Блай.

– Здравствуйте, – произнес старый джентльмен. Его рука, которой он взял мою, дрожала.

– Мистер Хартрайт – художник, отец, – прибавил Нисбет. Он указал на полотно Тернера. – Изложите ему свое мнение об этом.

Мистер Блай выдавил улыбку.

– Ничего, кроме брызг и пены, – отрапортовал он, словно ребенок, которого попросили повторить перед гостями замечательно умное изречение.

– И вы с таким же успехом… – продолжил Нисбет.

– И я с таким же успехом мог бы сидеть в прачечной и наблюдать за мыльными пузырями.

– Вот-вот, – сказал Нисбет, рассмеявшись. – Вот с чем мне приходится спорить. И его дочь ничем не лучше. Она думает…

Однако я так и не узнал, о чем думает миссис Нисбет, ибо в этот момент без стука вошел мужчина в коричневом костюме. Он задыхался от быстрой ходьбы; его волосы были мокрыми и взъерошенными, а раскрасневшееся лицо запятнано грязью; пятна грязи виднелись и на рукавах.

– В чем дело? – рявкнул Нисбет.

Харкнесс искоса на меня глянул.

– Думаю, вам нужно пойти туда, сэр, – произнес он мягко.

– В чем дело?! – взревел Нисбет.

Он побледнел, затрясся и выпалил эти слова с такой яростью, что ему пришлось вытереть тыльной стороной ладони брызнувшую изо рта слюну.

Я постарался придержать язык, поскольку на бедного Харкнесса определенно возложили какое-то ужасное поручение, а Нисбет вел себя совсем как римский тиран, придерживающийся чудовищного обычая убивать гонцов, которые приносят дурные новости. Однако на самого Харкнесса все это не произвело никакого впечатления. Он запер двери и затворил ставни, чем, казалось, обезопасил себя от грядущей катастрофы, и простое выражение гнева не могло его устрашить.

– Так вот, сэр, – ответил он, взяв себя в руки и прямо взглянув в глаза хозяину. – Я передал ему ваши слова. А он заявил, что свободен в своих поступках, и если вы с ним не считаетесь, то другие будут считаться. И пошел прочь.

– Это все? – спросил Нисбет, и его глаза блеснули, как у человека, внезапно узревшего возможность спасения.

Харкнесс покачал головой:

– Возле отверстия топки на его пути оказалась пустая тележка. Он не мог отчетливо ее видеть – было темно, а он был пьян. Видимо, он решил, что тележка полная, поэтому схватил ее и со всей силы отшвырнул. Но тележка была пустая, она легко взлетела в воздух, а он, двигаясь по инерции, свалился в топку.

– О! – захныкал старик, отвернувшись и судорожно прижав ладони к глазам.

Взгляд Нисбета не потерял твердости, но его лицо побледнело и сильно напряглось, словно под его кожей было нечто инородное.

– Двое мужчин вытащили его почти немедленно, – продолжил Харкнесс – Но он плох. Очень плох.

– А доктора вызывали? – спросил Нисбет.

– Конечно, – ответил Харкнесс, – но…

И он безнадежно потупился.

– А как его жена?

Харкнесс только качнул головой.

– Дайте ей пять фунтов и скажите, что я повидаюсь с ней завтра, – велел Нисбет и указал Харкнессу на дверь.

Сам он пошел было следом, но потом приостановился и повернулся к тестю:

– Отец, позаботьтесь о мистере Хартрайте, хорошо?

Но, несмотря на все старания, бедный мистер Блай мало годился на роль радушного хозяина. Спросив, откуда я прибыл и куда направляюсь, и высказав два-три вялых суждения о картинах, он сдался, поплелся к окну и замер там с заложенными за спину руками, будто Бонапарт, озирающий поле Ватерлоо. С чувством тайного облегчения (ибо я тоже не испытывал никакого желания поддерживать беседу) я отошел в другой конец комнаты и постарался отвлечься, разглядывая остальные картины Тернера. Они, без сомнения, были великолепны: интерьер литейного цеха с резкими контрастами света и тени; огнедышащий паровоз, появляющийся из пелены дыма и дождя. Однако напряжение, пронизывавшее полотна Тернера, не шло ни в какое сравнение с разворачивающейся за стенами дома трагедией. И спустя несколько минут я обнаружил, что стою возле мистера Блая и тоже смотрю в окно.

Суматоха у печи вроде бы улеглась. Взбудораженная толпа затихла и вытянулась в длинную линию, неподвижную и темную, будто стена. Вскоре толпа медленно расступилась, и появились четыре похожие на кукол фигуры, которые несли нечто, напоминающее груду одеял, беспорядочно брошенных на снятые с петель ворота. Размеренно, неторопливо, бесстрастно они продвигались к запряженной лошадью тележке, ожидавшей у края толпы. Пострадавший был, очевидно, либо вне опасности, либо, как я с ужасом предположил, ему уже не требовалась помощь.

Я отвел взгляд, но жалостный стон мистера Блая заставил меня немедленно поднять глаза. Через мгновение я понял, куда он смотрит: на женщину, которая бежала, спотыкаясь о жесткую землю, а потом упала ниц перед самодельными носилками, вынудив носильщиков остановиться. Она скорчилась, потом воздела руки, встала и затряслась в безумном танце, притоптывая и мотая головой из стороны в сторону. Мы, конечно, наблюдали совершенно беззвучную сцену, ибо женщина находилась слишком далеко от нас, и мы не слышали ее всхлипываний и стонов, но, как ни странно, чувствовали себя из-за этого только хуже: бессильными, изолированными, погруженными в пучину одинокого человеческого страдания.

Но хватит. Не хочу расстраивать тебя, да и себя тоже. Мне хотелось отвести глаза, но я знал: нужно смотреть. На какое-то мгновение безвыходность ситуации парализовала меня, но потом я внезапно понял, что кошмарное зрелище легче будет перенести, если я его нарисую. Я был не в силах помочь этим людям, но, став свидетелем страданий, мог – неким необъяснимым, таинственным способом – разделить их страдания, придать им смысл.

Моя маленькая записная книжка не годилась для зарисовок, поэтому я повернулся к мистеру Блаю и спросил:

– Как вы думаете, нельзя ли найти для меня бумаги?

Кажется, он тоже обрадовался возможности хоть что-то сделать, ибо тут же направился к письменному столу, располагавшемуся в углу комнаты, и принес пять-шесть листов. А затем, увидев, как быстро я работаю, достал новую порцию бумаги и, словно ассистент, переворачивающий для музыканта ноты, стал рядом и внимательно наблюдал, не понадобится ли еще.

Не знаю, сколько я там пробыл, сколько сделал набросков, но, когда возвратился мистер Нисбет, я все еще рисовал. У него был измученный вид, но спустя мгновение он пересилил себя и, вспомнив об обязанностях хозяина, предложил мне стакан вина, который я с благодарностью принял. Подавая мне стакан, Нисбет заметил мои наброски и минуту-другую внимательно их рассматривал. Потом он обернулся ко мне со словами:

– Пришлите мне зарисовку законченной картины, когда завершите работу. И рисунок локомотива тоже, Возможно, я заинтересуюсь и куплю их.

Боги! Мы уже почти на месте!

С вечной любовью к тебе и детям,

Уолтер