Текст книги "Частный детектив. Выпуск 5"

Автор книги: Джеймс Хедли Чейз

Соавторы: Алистер Маклин,Ричард Скотт Пратер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Глава 14

Я добрался до святилища, до своего временного убежища.

Оно называлось “Браун—Мотель”. Это было старенькое, очень чистенькое заведение на Адамс—Бульваре. По всей вероятности, его первого владельца звали мистером Брауном.

Догадайтесь, о чем я тогда думал? После всех переживаний, когда ночь еще не кончилась?

Я думал: “Ох, до чего же я голоден. Да и ночь еще не кончилась”.

Когда вас мучает голод, все остальное отступает на задний план. Конечно, мне известно, что люди постились. Другие объявляли голодовки, не ели по десять–двадцать–пятьдесят дней и это почему–то не убивало. Но это было невесело!

Меня удручало еще и то, что пустота в желудке затрудняла поток мыслей в голове. Конечно, я надеялся, что голова не подведет, хотя бы на то время, пока я не выберусь из этой заварухи.

Положение казалось незавидным. По дороге сюда я воспользовался двумя платными телефонами; оба раза звонил Сэмеону. Когда я положил трубку во второй раз, я успел рассказать ему всю историю, правдивую историю. Сэм во всем разобрался и поверил мне, в особенности потому, что знал и о случившемся раньше, на шоссе Бенедикт—Каньон, и все последующее. Но настаивал на том, чтобы я добровольно явился. А я твердо стоял на своем: “Нет!” Посте этого произошел примерно такой разговор:

– Сэм, я прекрасно понимаю, что ты должен выполнить свою работу. И ты схватишь меня, если сумеешь. Но без моей помощи. Моя забота – не попасть тебе в руки. Если хочешь мне помочь, приглядывай за Вароу, Себастьяном и Питерсом, и за их бражкой. Почему они стараются меня убрать? Я не знаю. Ты знаешь?

– Ты не должен на меня обижаться.

– Я все понимаю. Но явиться к тебе я не могу. Нет, Сэм, мой хороший, если только я не сумею внести ясность в происходящее, эти люди меня засудят.

Помолчав, я добавил:

– Вот и получается, Сэм, что ты против меня.

Он согласился:

– Да–а–а…

– Я не стану желать тебе удачи. Помни все имена, в особенности – Бончака.

После этого я отыскал мотель. Я оставил свой выбор на нем потому, что при каждом коттедже имелся индивидуальный гараж со скользящей дверью. А я хотел не только сам спрятаться, но спрятать также машину Ферриса. Очень может быть, что к этому времени ее уже разыскивали.

Попасть внутрь было совсем не трудно. Полусонный клерк; у меня шляпа натянута по самые глаза; регистрационную карту я заполнил какими–то каракулями левой рукой. Уплатил за три дня вперед – и меня провели в мою кабину. Нет, попасть в такое заведение совсем нетрудно. Куда сложнее бывает из него выбраться.

Прежде чем оставить свой кадиллак у Ферриса, я забрал из него все, что посчитал нужным, и перенес в его машину, а потом – в кабину мотеля. Беспорядочный набор. Коробка патронов для кольта. Коробка грима. Пушистая фальшивая борода, которую я однажды надевал на какой–то новогодний вечер, и выглядел очень нелепо. Шляпа, чтобы прикрыть волосы. Еще какие–то пустяки. Сущая ерунда.

В кабине имелся телевизор. Приняв душ, я лег и стал смотреть. Кажется, все “последние известия” посвящены трем вопросам: выборам во вторник, непонятно связанными между собой смертями Чарли Вайта, Джонни Троя и Сильвии Вайт и мне, угрозе для страны.

Потом, я выключил телевизор и лежал, раздумывая. Я был в недоумении, мозг не находил ответа. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В этом и загвоздка: я не знал, как это сделать.

Наконец я повернулся носом к стене и заснул.

Полагаю, это был сон, страшный, таинственный, даже какой–то пророческий. Это были одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что–то мелькало, стиралось, наплывало, подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами и даже пели.

Временами казалось, что я просыпаюсь, но тут же понимал, что продолжаю спать.

Сон. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере.

Все закрутилось, завертелось, и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня шанс облегчить свою участь. Они предоставили мне право защитить себя, чтобы потом определить характер смерти. Свидетельские показания сначала давали нормально, потом в стихотворной форме. Во сне эти стихи мне казались складными. Через некоторое время свидетели вообще запели.

Я стоял перед судьей, облаченным в черную мантию и белый парик. Это был Юлиус Себастьян.^ Старшина присяжных – Джо Райс, а среди двенадцати присяжных я узнал девятерых здравствующих и умерших гангстеров: Билли Бончака, Тони Ангвиша, Бубби, Снэга и других, которых я собственноручно застрелил в прошлые годы. Все они были вооружены автоматами и длинными ножами.

Судебным репортером был Гарри Вароу. Слева от меня восседал суровый окружной прокурор Хорейша М. Хамбл.

А справа Девид Эмерсон – защитник.

Заседание началось с песнопений, восхваляющих Дуерфизм. Слово взял Мордехай Питерс, он поклялся говорить правду и только правду, поднял руку и пронзительно запел:

Он ужасный злодей.

Он растлил всех детей.

Его не исправить,

К праотцам отправить!

Две последние строчки подхватили другие, заглушая слова протеста защитника и его призыва судить по совести. Толпа все более зверела, слышались какие–то вопли, улюлюканье, визг, рычание, лай.

Наконец, мне предоставили возможность высказаться. Я заранее продумал свою речь, намереваясь вывести на чистую воду своих недругов, однако, когда пришел великий момент, смог лишь шевелить губами, а в зале звучал голос Себастьяна:

Я ужасный злодей,

Я растлил всех детей.

Меня не исправить,

К праотцам отправить!

После этого все 12 присяжных прицелились в меня, возвещая:

– Он виновен. Смерть ему, смерть!

Я проснулся в холодном поту, бормоча в полузабытье:

– Я этого не сделал! Не сделал! Я не виноват!

Но наконец я сообразил, что проснулся, на самом деле прогнулся. Рубашка и наволочка на подушке промокли от пота, я чувствовал себя измученным и разбитым.

И подумал: “До чего же мне хочется есть!”

Эта мысль меня обрадовала. Все встало на свои места.

Я поднялся, принял душ, оделся и почувствовал себя нормальным человеком. Болела голова, я не отдохнул, напряжение не спало, но я не сошел с ума.

И готов был встретить во всеоружии наступающий день, хотя он и не сулил мне ничего хорошего.

Глава 15

Этот сон не забывался, преследовал меня. К рассвету в нем начал просматриваться смысл.

Возможно, в том сне заложены ответы на все вопросы, только надо их понять. Тогда я буду знать, как действовать дальше, как выбраться из беды.

А положение сложилось – хуже не бывает.

Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал сэндвичи из газеты.

Они вопили в один голос.

Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, а кого именно – не уточнялось. Вытащили наружу крутые ситуации, включая несколько любовных историй. Подчеркивали хрупкость и беззащитность Сильвии, и тут же акцентировали мою склонность к решительным действиям (это чтобы не назвать меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать, сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо обвинить меня.

Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио, и несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах касательно смерти Джонни Троя; теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет.

Шелл Скотт разве что не смог затмить собой предстоящие выборы.

А сегодня был уже понедельник, первый понедельник ноября. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового президента.

За Эмерсона или Хамбла.

За уверенность в своих силах или за дуерфизм.

Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма – это, что человек невиновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто–то другой. Преступники вовсе не мерзавцы, а всего лишь больные люди; надо покопаться в их прошлом, непременно что–то отыщется. Нужно относиться терпимо решительно ко всему, включая зло.

Хамбл называл это “делать добро для народа”, отбирая принадлежащее другим людям. Он болтал о благосостоянии, хотя по сути дело сводилось к тому, чтобы воровать, у тех, кто не разделял его взглядов. Он без конца призывал к состраданию, жалости и человеколюбию в отношений тех типов, которые этого не заслуживали. У него голова была забита бредовыми идеями, в которых он умел захватывающе говорить, но, разумеется, сам не относился к ним серьезно.

И такой человек баллотировался на пост президента Соединенных Штатов.

Весьма возможно, он будет избран.

Хамбл или Эмерсон. Завтра мы будем знать.

В полдень я снова включил телевизор. В скором времени я намеревался покинуть свое убежище, понимая, что меня все равно разыщет либо полиция, либо какой–нибудь бандит. В кольте у меня было шесть патронов, так что если дело дойдет до этого, я смогу проделать шесть дыр. Стрелять в копов, разумеется, я не стану, сдамся без сопротивления. Копов я люблю, только сейчас предпочел бы не видеть их поблизости.

По телевизору передавали последние речи сначала Хамбла, потом Эмерсона. Слушать Хамбла мне совершенно не хотелось, но надо хоть немного отвлечься.

Хамбл начал свою речь традиционно:

– Мои дорогие друзья…

Я слушал его вполуха, расхаживая по комнатушке.

Время от времени я улавливал отдельные фразы. Все то же самое: “Ваше правительство сделает для вас то–то и то–то”. Хамбл в состоянии добиться повышения пенсий, ассигнований на образование, на здравоохранение… и т. д., и т. п. За счет чего и каким образом – об этом не говорилось. Сейчас важно привлечь на свою сторону, как можно больше избирателей, а потом… Да мало ли предвыборных обещаний забывалось?

Наверное, вы уже поняли, что я собирался голосовать за Эмерсона.

Хамбл говорил: теплый бархатистый голос струился как музыка, как дивная песня: колыбельная песня, которой он убаюкивал своих сограждан. Он убеждал, почти гипнотизировал. Хорейша М. Хамбл в политике – то же, что Джонни Трой в шоу–бизнесе. Блестящая личность, полная магнетизма, наделенная волшебным голосом.

Ни логики, ни здравого смысла, но зато Хамбл умел “заговаривать” слушателей куда успешнее любого умного человека. Вроде Эмерсона. Тот выступал очень умно, очень конкретно, но без всякого блеска.

В данный момент Хамбл говорил:

– Это будет новая эпоха, мои дорогие друзья, блистательная эпоха, эпоха без недугов и нужды, когда будет осуществляться любое желание каждого человека. Голосуя за меня, вы голосуете за безопасность, за свое собственное благополучие и за благополучие ваших любимых и ваших малышей.

Внезапно я насторожился. Все эти фразы я уже слышал, когда разговаривал с Юлиусом Себастьяном. А фразу “сущая правда, простая правда” Хамбл произнес точно с таким же пришептыванием как Себастьян или же Мордехай Питерс.

Я замер, напрягся.

Неожиданно до меня дошло.

Я разобрался решительно во всем. И все это действительно было в моем вещем сне.

Себастьян был там судьей и жюри, хотя бандиты сидели на соответствующих местах и делали вид, что высказывают собственное мнение.

Я не видел там Джонни Троя.

Но зато там имелся “судебный репортер” Гарри Вароу, выдающий фарс за настоящий суд.

А когда я стал протестовать, доказывая свою невиновность, у меня изо рта зазвучал голос Себастьяна.

Еще и еще, и еще – и все сводилось к одной простой догадке.

Когда Джонни Трой, самый популярный эстрадный певец Америки, восхищал мир своими песнями, Фрэнсис Бойл находился рядом и молча улыбался. Пел Чарли Вайт.

Глава 16

Я был уверен в своей правоте, даже не собрав доказательств.

Впрочем, сперва я не подумал о доказательствах. Первая мысль была такой: а почему нет? Разве не такова официальная философия страны? Если не можешь заработать – укради. Конечно, так прямолинейно это не преподносилось, но от Вашингтона, округ Колумбия, до Голливуда все действовали по единому правилу.

Не согласны?

Существовали книги, написанные призраками, и речи, сочиненные ими же; соблазнительные рисунки на обложках книг, не имеющие ничего общего с их содержанием; тысячи фальшивых реклам, союзов и клубов, сулящих золотые горы доверчивым простакам. Существовали “звезды” вроде Рональда Дангера, “скульптуры” из автохлама и унитазов, бездарные художники, безголосые певцы, имя и славу которых искусственно создавали соответствующие критики, а, в конечном счете, дуерфы.

И это только на поверхности; если же копнуть глубже…

И вот теперь – Джонни Трой.

Синхрон продуман давно. Мы прошли долгий путь с того дня, когда кинозвезда сама пела или говорила, одновременно танцуя. Следующий шаг – кинозвезды сами озвучивали свои роли. Потом вместо звезды говорил и пел кто–то другой. Затем уже вообще одни артисты играли, другие говорили, третьи пели.

Хороший звукооператор может из. отдельных слов смонтировать целую речь. Певцам искусно подправляют голос, изменяют тембр и так далее.

Возьмите настоящего певца, человека с голосом, как у Чарли Вайта. Он записал свою первую пластинку под именем Джонни Троя, потому что “Джонни Трой” звучит лучше, чем “Чарли Вайт”, ну и намного лучше, чем Фрэнсис Бойл. Хватайте его. Запишите. Боже, какой голос! Подождите, пока мы обработаем ленту, а потом…

Но у него такое невзрачное лицо. Где секс, черт побери? Где шарм, элегантность, уверенность в себе? Да и росточком он не вышел, всего 5 футов и 6 дюймов. Можете ли вы поверить, что он очарует избалованных американских женщин? Певец должен их взволновать, подогреть их гормоны. Но этому? Чарли Байту?

Итак: отыщите Адониса, парня с настоящим огоньком, горячей кровью и магнетизмом. Он красив и лицом, и фигурой. Но он не умеет петь? Что за беда? Боже мой, неужели так трудно догадаться, что нужно сделать? Мне пришла в голову превосходная идея. Мы все устроим…

Потом громкая реклама, хвалебные комментарии, предваряющие выступления по радио и телевидению, обработка прессы. Одним словом, себастьянизация на высшем уровне.

Если первая пластинка “Аннабел Ли” записана Чарли Вайтом, многое объясняется. Прежде всего, распространенная Себастьяном абсолютно беспочвенная сказка об “истерическом параличе” горла Троя. Ясно, почему Трой—Бойл и Чарли были всегда вместе, даже в студии звукозаписи. Да, Трой не может петь, если рядом нет Чарли.

Верно, он действительно не мог петь. Этим объясняется решительно все. Перечислять нет необходимости.

“Аннабел Ли” была записана Джонни Троем в марте 1961 года.

Но “Джонни Трой”, или Фрэнсис Бойл, с февраля 61–го года по июль включительно отбывал наказание в тюрьме Сан—Франциско. Угон машины. Статья 487 уголовного кодекса. Весь март он пробыл за решеткой.

Совершенно очевидно, что красавец Френсис Бойл не мог записать эту пластинку. Только настоящий Джонни Трой.

Сердце бешено колотилось, лицо вспотело. Многие второстепенные факты укладывались в единую систему Чарли Вайт родился и вырос в Спрингфилде, штат Иллинойс; компания “Империал” – в Чикаго, в том же штате. Но не это главное.

Ага, вот оно…

“Джонни Трой” – крупнейшая афера в мире шоу–бизнеса. Совершенно очевидно, что Себастьян не только должен знать, – он сам автор и организатор обмана.

Можно ли удивляться, что меня следовало уничтожить, дискредитировать, обезвредить любыми возможными средствами, убить, если удастся?! А я – то еще удивлялся, чем это я вызвал такую бурю, почему так возненавидели меня.

Если выплывет афера с Джонни Троем, Юлиусу Себастьяну не отмыться. Более того, сразу возник бы вполне естественный вопрос: другие знаменитости Себастьяна? Величины действительные или мнимые?

Все клиенты Себастьяна шли одинаковым путем, их подняла на щит и создала им имя одна и та же клика. Полдюжины ловких критиков обрабатывали общественное мнение, а менее именитые искусствоведы, чтобы не показаться людьми консервативными, умолкали или присоединялись к общему хору.

Несомненно, лишь небольшая группа самых близких к Себастьяну людей знала правду о Джонни Трое. Другие шагали в ногу с Себастьяном по самым различным причинам. Но широкая публика верила в Джонни, любила его. Возможно, они не знали многого о “творчестве” Дангера, Делтона и прочих, но считали, что сведущие критики не стали бы расточать столько хвалебных слов бездарям.

Но если я выдам секрет?

Ох, братцы!

Нет, конечно, это постараются не допустить.

Большинство введены в заблуждение и будет искренне верить в мои чудовищные наклонности, пока не откроется истина; но три сукина сына лгали совершенно сознательно: Юлиус Себастьян, Гарри Вароу и Мордехай Питерс. Они организовали травлю. И если выяснится подоплека, – никто не простит им обмана с Джонни Троем.

Рухнет вся империя Себастьяна.

Я шагал по комнате, лихорадочно думая. Наконец остановился, плюхнулся в кресло и включил телевизор.

Хамбл все еще говорил. Теперь он призывал ко всеобщему братству. Фразы были округлыми, лишенными всякой конкретности, но доступными для любого ребенка. Если не задумываться над тем, как Хамбл намеревается осуществить все, что обещает, им можно было восхищаться. Демагог чистой воды.

Внезапно мне в голову пришла страшная мысль.

Похоже, что Хамбл станет следующим президентом Соединенных Штатов, если только Калифорния шагнет под его знамена. Как будет ликовать Юлиус Себастьян! Никто, не считая, разумеется, самого Хорейши М. Хамбла, не вложил столько труда и средств в его победу на выборах. Хамбл получил себастьяновскую обработку.

Совсем как Джонни Трой. Вот я и подумал: “Когда Хорейша М. Хамбл открывает рот, чей голос мы слышим?”

Глава 17

Нет, я не испугался и не растерялся. По всей вероятности, нечто подобное и прежде приходило мне в голову, только не было четко оформлено. Слушая речи Хамбла, возмущался тем, что они переполнены стандартными штампами.

Фразы сами по себе ничего не значили, но хорошо звучали, а это было важно. Такие речи сочиняют практически без помарок. Преподнесенные красивым, хорошо поставленным голосом Хамбла, они приобретали значение.

Фрэнсис Бойл, неотразимый красавец, был прекрасным фасадом для голоса Чарли Вайта.

Хорейша М. Хамбл, неотразимый красавец с бархатным голосом, станет тоже прекрасным фасадом для кого–то другого.

Кто стоял за Троем, я знал. А за Хамблом, мог только гадать. Голосуя за Хамбла, одураченные люди будут голосовать за невидимку.

Я твердо знал, что хочу сделать: сообщить всему одураченному миру, что происходит. Однако мир не пожелает меня слушать, И с каждой проходящей минутой мое положение ухудшалось.

Хамбл заканчивал выступление; последняя фраза прозвучала так:

– Помните, дорогие соотечественники, завтра у избирательных урн: Хамбл сможет для вас сделать больше.

Он самоуверенно улыбнулся, не сомневаясь в своей неотразимости.

Затем последовала торговая реклама. Сначала речь шла о модернизированном холодильнике с какими–то дополнительными камерами, потом показали ту же девушку в ванне, заполненной мыльной пеной.

Речь Эмерсона должны были передавать по другому каналу, я потянулся к телевизору. Наверное, что–то меня предупредило, что это нужно сделать именно в это мгновение. Замешкайся я немного – и было бы поздно.

Я не слышал, как отворилась дверь. Я вообще ничего не слышал, разве что приглушенный звук выстрела. Но так как я резко наклонился вперед, чтобы дотянуться до ручки телевизора, пуля лишь слегка царапнула щеку и врезалась в стену.

На остальное ушла секунда. Я вообще ни о чем не подумал, реагируя автоматически: пригнулся и отпрыгнул вбок, рука выхватила кольт.

Я не успел приземлиться, как он выстрелил вторично. Выстрела я не услышал, но почувствовал, как пуля задела ребра. Его я увидел в проеме двери и выстрелил на лету.

Он застыл, прислонившись спиной к двери. Пистолет с глушителем – в левой. А правую он прижимал к груди.

Тони Ангвиш!

Он издал приглушенный крик или кашель и согнулся. Зубы у него были стиснуты, губы раздвинуты, от страшной боли глаза почти закрылись.

Я поднялся, прыгнул и вышиб пистолет у него из рук. При этом он покачнулся и тяжело упал на колени.

Повернув ко мне голову, он сказал, не разжимая зубов:

– Ублюдок! Ублюдок! Ты убил меня. Это…

Его слова закончились стоном. Теперь сквозь пальцы у него сочилась кровь.

Я сунул свой кольт обратно в кобуру.

– Сейчас вызову скорую помощь. Ты, конечно, этого не заслуживаешь, сукин сын! Но я вызову. Только не воображай, что я останусь здесь и буду с тобой нянчиться.

– Больно…

Он согнулся еще больше, обеими руками зажимая грудь. Смотрел не на меня, а куда–то мимо.

– Врачи уже не помогут. Я знаю…

Голос у него звучал достаточно сильно. Он просто не договорил половину фразы. Глаза у него блестели, казались какими–то особенно ясными, как у человека с высокой температурой. Я уже и раньше замечал такое – и задумывался, что же творится в душе человека, который знает наверняка, что умирает.

Лихорадочный блеск исчез. Глаза стали холодными Его затрясло, голова немного повисла.

Потом он произнес спокойно, как будто у нас шел дружеский разговор:

– Джо послал нас вшестером. Двадцать пять тысяч долларов тому, кто доберется до тебя. Никогда не видел то в такой ярости. Тебя все ищут, все копы в городе, добровольцы – сопляки тоже. Двадцать пять тысяч, поймать только, еще ни разу не был близок к такой сумме… ох!

Лицо у него исказилось от сильной боли.

– О господи!

– Я сейчас вызову…

– Прекрати!

Мне показалось, что он пытается улыбнуться, но толки его рта не поднимались кверху.

– Мне и жить–то осталось всего минуту… Хочу тебе казать… Вот уж не предполагал… Мне повезло, я тебя нашел… Проклятие, как больно… Ну, хоть не обидно, – ты не размазня…

Я положил руку ему на плечо.

– Джо? Джо Райс?

– Точно. Джо Райс. Мы упустили тебя в Бенедикт—Каньоне, но тогда это было не так важно. А теперь важно. Ты не поверишь, насколько важно.

Я посмотрел на дверь. Наверное, я оставил ее открытой, когда мотался за газетами. Очевидно, никто не обратил внимания на выстрел. Во всяком случае, признаков тревоги пока не заметно. Но если Тони удалось добраться сюда, значит, скоро прибудут и другие.

– Как ты меня разыскал? – спросил я его.

– Был уверен, что ты залег на пару дней. Мы вшестером поделили телефонную книгу на равные части. Я взял себе первую.

Он обнаружил меня так же, как я накануне – Билли Бончака. Полиция тоже найдет. И очень скоро. В этом нет сомнения. Хорошо уже то, что пятеро остальных головорезов не станут искать меня в этом месте, если только…

– Ты говорил кому–нибудь, что разыскал меня? – спросил я.

– Ну нет. Я хотел один получить всю сумму.

– Где сейчас Райс?

– Не знаю. Могу сказать, где он будет в четыре часа. Большое совещание, все шито–крыто. Наверху у Себастьяна, в его офисе. Джо сказал позвонить ему туда, если…

Внезапно голос у него ослабел, теперь он почти шептал:

– Любой из нас, кто выследит тебя или пришьет. Он сказал, что ему необходимо это сразу же знать. Очень важно знать, от этого многое зависит.

Мне становилось все яснее, почему это так важно.

– В агентстве Себастьяна, да? Кто там будет?

– Я знаю только про Джо. Но совещание важное. Будут и другие. Вопрос о выборах, но и о тебе тоже. Они все там с ума посходили. Ты даже не представляешь, в какое пекло ты угодил.

Я еще слышал его.

– Тони, что ты мне скажешь про Чарли Вайта и Джонни Троя?

Он с большим трудом приподнял. голову, чтобы посмотреть на меня.

– Про Вайта не знаю. Но Троя я прикончил. Джо предупредил, что он будет один, ну и мне надо им заняться. Сделать так, чтобы походило на самоубийство. Трой и без того был здорово пьян, а я влил ему в горло еще неразбавленной водки. Он даже не заметил, когда я его застрелил. Классно получилось, верно? Я свое дело знаю…

– Тони, что это за совещание? Зачем Себастьяну показываться вместе с Райсом накануне выборов?

– Их никто не увидит. Можно пройти открыто до другого конца квартала и вернуться через другие офисы. Троянские предприятия. Заседание продлится с час, потом они разойдутся незаметно, по одному. Они должны решить, что делать. Ты им все карты спутал, так я понимаю. Самое подходящее место для встречи. Такое, чтобы тебя никто не увидел, Джо говорит.

Паузы между фразами становились все продолжительнее. Голова у него совсем поникла, подбородок почти упирался в грудь.

После долгого молчания он заговорил снова:

– Два варианта. Если тебя убьют и если нет. Джо говорит, от этого многое зависит. Говорит, тебе известно об одном парне по имени Бойл. Что это значит, не знаю.

– Я знаю. Его убили, потому что он больше не мог петь. Кроме как полицейским и газетчикам…

Я немного подумал:

– Это ты забрал пластинку Троя?

– Такую маленькую, с проигрывателя? Я. После того, как сделал дело. Джо сказал что она ему нужна.

Он помолчал.

– Скотт. Скотт, как ты думаешь…

Он замолчал. Я почувствовал, как его тело вздрогнуло у меня под пальцами.

– Господи Иисусе, – пробормотал он.

Я подождал, пока спазм прошел.

– Что в отношении Чарли Вайта, Тони? Ты не слышал, его убили?

– Тони!

Он не падал только потому, что я поддерживал. Теперь – отпустил. Он упал, стукнувшись лицом о ковер.

Молчание и падание еще не означают, что человек умер. Но Тони Ангвиш был мертв.

Я поднялся, подошел к двери и убедился, что на этот раз она заперта. Потом немного походил взад–вперед по тесной комнатушке, стараясь решить, что же делать. Нужно рассказать, чтобы история распространилась по всему городу. Прежде, чем меня убьют. Если же убьют, – а это могло случиться в любую минуту – афера с Троем останется тайной. Позвонить в газету или на телевидение? Но даже если удастся, кто станет меня слушать? И не исключено, что я попаду на типа вроде Гарри Вароу или какого–то другого дуйерфа, который тут же вызовет полицию. И меня бросят в камеру до того, как я успею открыть рот.

И тем не менее, я обязан рассказать – не только ради спасения собственной жизни. Люди должны знать про Себастьяна… про Троя и… Думаю, избиратели должны услышать об всем этом до голосования.

Я включил телевизор. Говорил Эмерсон.

У него было хорошее, умное лицо, не слишком красивое, но сразу было видно, что это незаурядный человек. И говорил он без особого ораторского искусства, не чаровал голосом, не уговаривал, а рассуждал. О тех же проблемах, которые звучали в речи Хорейши Хамбла: пенсии, здравоохранение, образование и т. п. Он ничего не обещал от своего имени, но объяснял, чего мы сумеем добиться совместными усилиями. “Мы должны надеяться во всем на самих себя, помогать и уважать друг друга. Не уповать на помощь государства, которая расслабляет и того, кто дает, и того, кто получает”.

После этого он замолчал на такое продолжительное время, что я испугался, не случился ли у него паралич гортани. Но нет, ничего подобного: он думал.

Я так давно не видел, чтобы человек, занимающий большой пост, думал публично, что позабыл, как это выглядит.

Эмерсон посмотрел прямо в камеру:

– Возможно, мой язык слишком груб для ушей, привыкших к обтекаемым фразам любителей изящно выражаться. Если так, смиритесь с этим. У меня нет желания быть президентом нации, где у мужчин нет чувства самоуважения, у женщин гордости, а у детей надежды.

Голос у него потеплел:

– Но я верю в вас, американцы. Верю в присущую вам мудрость, способность принимать самостоятельные решения, а не ждать, когда за вас подумает правительство.

Я выключил телевизор.

В данный момент я думал даже не о том, что именно говорил Эмерсон, а какая разница была между его выступлением и выступлением Хамбла. По сути дела они были взаимно исключающими.

Дело было не только в том, кто из двух ораторов проявил больше здравого смысла или выступал правдивее. Можно было подумать, что они говорили на разных языках. Вообще–то, так оно и было, если судить по выбору слов, эпитетов, сравнений. Но я имею в виду другую разницу. Истина остается истиной, независимо от того, как она изложена или каков ее источник… Мне нравится девушка и в норковом пальто и в голубом бикини: ее тело не меняется от того, что она надела.

Когда выступал Хамбл, произносимые им слова были полны энергии, веса, сока, жизни. Они обладали субстанцией. Казалось, стоит только протянуть руку и пощупать их. Но вы не могли ухватить фразы Хамбла; слова в ваших пальцах с треском лопались. Как красивый мыльный пузырь.

Люди типа Хамбла, могут привлечь на свою сторону избирателей, но веры в себя не завоюют. Независимо от того, насколько бархатист голос и лучезарна улыбка, их слова холодны. Слова очаруют слух, но не сердце и разум.

И все же какое–то недолгое ослепление, естественная тяга человека ко всему красивому завораживает людей, и они голосуют за разных Хамблов. Отдают им в руки власть деформировать их мозги, ослаблять дух…

У меня по коже пробежали мурашки. Я уже знал, что собираюсь сделать. И почему. Более того, знал, что не отступлю.

И теперь я знал, как действовать.

Не стану притворяться, будто я ни капельки не боялся. Боялся, да еще как!