Текст книги "Поэты пражского «Скита»"

Автор книги: Дмитрий Кобяков

 
Воскресенье – весенний день.
Такой голубой и белый.
Ты синее платье надень
На белое свое тело.
 
 
               Я подправлю крахмальную грудь
               Под черный пиджак танцора.
               И когда выйдем из дома – не забудь
               Сказать, что вернемся не скоро.
 
 
                        Пусть не ждут с обедом, и пусть
                        Не греют для тебя молока на ужин.
                        Сегодня белая грусть,
                        Как птица, над городом кружит.
 
 
                        Мы выйдем теплом вздохнуть —
                        И снега, и дожди иссякли.
                        Сегодня весь город чуть-чуть,
                        Как на любительском спектакле.
 
 
                                 Трамваи с поклоном выносят из-за кулис
                                 Жестяные венки трагедий.
                                  Спасательные круги для актрис
                                  От сердобольных соседей…
 
 
                        Мы и на кладбище зайдем —
                        Посмотреть на мраморное горе лилий.
                        Ведь мы тоже с тобой вдвоем,
                        Как белые ангелы на могиле.
 
 
                        Ты – над жалкой гробницей детей,
                        Невыполненных рождений.
                        И я – в крематориуме теней
                                      Сожженных стихотворений.
 

«Воля России». 1929. № 7

 
Расставаясь с любовью нездешнею
В конторе аэролинии,
На полюс посылкою спешною
Отправляю глаза ваши синие.
Это все, что осталось, чем пробили,
Замерзая, часы расставания.
Ледяной экспедицией Нобиле
Отъезжая на мягком диване.
          А вокруг —
Над платформами и баулами
Близорукий трепет зари
Звал по-пушкински Мариулою
Легкомысленную Мари.
          До свиданья, мой друг!
 
 
…Сторожат голубыми павлинами
Океанские зыбкие ночи.
Ваши руки летят цеппелинами
Над заливами Санта-Кроче.
А в горах предрассветный дансинг
Курит трубку меж трав и листьев.
Засыпают без сна в дилижансе
Утомленные контрабандисты.
И возница махает сомбреро
Вслед плывущему цеппелину.
– Это новая ваша вера
Подставляет покорную спину…
А ковбои, швыряя лассо
И ругаясь, идут на пари,
Что в гондоле первого класса
Пролетела, как смерть, Мари…
С громом лопнул Полярный Круг.
            Прощайте, мой друг!..
 

«Воля России». 1929. № 12

 
Подымая оранжевые паруса
Над клетками зоологического сада,
Закат отплывал в тропические леса
Под флейты змеиного яда.
 
 
И тигры, прощаясь, рыдали навзрыд,
Протягивая лапы сквозь решетки палуб…
Смотри – в пустынях экватор горит
От этих пламенных жалоб.
 
 
И звезды падают в зыбь морей,
Синий смерч сквозь леса кораллов,
Над последней улыбкой Мэй Муррей
Опуская ночное забрало,
 
 
Когда обезьяны играют в носы,
Как ветхие старички в городской богадельне,
А тщательный Аптекарь выносит Весы
Взвешивать грядущий понедельник.
 
 
И негр-победитель колет копьем
Рассыпающиеся яблоки мертвой леди,
Меж тем как в саду, в черный водоем,
Кряхтя, опускаются белые медведи…
 

«Воля России». 1929. № 12

 
Полосы и звезды над Белым Домом
Взвивают в небо шелковый свист.
Океанский ветер старым знакомым
Присаживается сыграть с президентом в вист.
 
 
Карты разлетаются по плитам террасы.
Чугунно хохочут железные короли.
Президент размышляет о чистоте расы
И топит в море эмигрантские корабли.
 
 
А ветер – уже над аэродромом
Воспевает священный консерватизм свобод.
И старый механик, благоухая ромом,
Сняв кепи, слушает и утирает пот.
 
 
Сам Линдберг, смеясь, заводит пропеллер.
У входа в седло садится ковбой.
«Прощайте, пишите!» – кричит Рокфеллер
И машет сухою и желтой рукой.
 
 
Но ветер все дальше, как с колокольни.
Раскрывая глазам горизонт дорог,
Путает бронзовые волосы Линкольна
Над черным чистильщиком сапог.
 
 
И затихает на пляже Пальм-Бича,
Где бокс и скука – скуловорот.
Где ночью в дансингах Беатриче
Танцует танго и виски пьет…
 

«Воля России». 1929. № 12

 
Дымились душные бури
В китайской фарфоровой вазе.
Вздувались в степях Маньчжурии
Желтые флаги Азии.
 
 
          Дышала жарче Везувия
          Северная Пальмира.
          Взрывали железные зубья
          Иссохшую пашню мира.
          …Индийские слоны трубили.
          Шипели малайские удавы.
          Священные крокодилы в Ниле
          Выползали в прибрежные травы.
          Еще в дымящейся груде
          Немецкие глаза у трупа
          Зияли, как жерла орудий
          Обстреливающего рай Круппа…
 
 
– Но сердце, сняв шлем и латы,
Сдавало последние окопы,
Алую кровь заката
Проливая в полях Европы.
          И билось в прекрасной муке
          Горячей, бессонной дрожью,
          Подымая пронзенные руки
          Над твоей искупительной ложью.
 

1929

 
Бессонные плимутские верфи,
Последние доски отбросив,
Улыбались, как жена Пентефрия,
Новому крейсеру – Иосифу.
О жизни, о счастье, о мире
Пели озера в Женеве.
Ветер вздувал шире
Плащ на Орлеанской Деве.
Причаливали дирижабли
К небесной пристани в Киле.
Красноармейские сабли
Цвели на кремлевской могиле.
А меж тем в зеленой Чехии,
Ночью, в мансарде поэта
Мышь ворошила доспехи
На мощах высыхающего лета.
И в полях, закругленных, как блюдце,
Через метры, футы и сажни,
Ночь шла темней и важней революций,
Под гулким небом распевая протяжно…
 

«Воля России». 1930. № 9

 
Скрипач, улыбающийся и хилый.
Достает из футляра горе
У ворот заколоченной виллы —
Перед собачьей аудиторией.
День осенний мглист и неровен
Предчувствием близкой разлуки.
Из отцветших кустов Бетховен
Протягивает бледные руки.
На окнах черные ставни
Цепенеют веками Вия.
Умирая от боли давней,
Прощаются с жизнью живые.
И скрипя золотою клеткой.
Кутаясь в шаль из Севильи,
Ангел любви над беседкой
Опускает намокшие крылья…
 

«Воля России». 1930. № 9

 
Пиратский корабль обстреливал яхту.
Пока капитан пил коктейли в баре
И танцевал танго на качающемся полу,
Кочегар спустился в угольную шахту,
Где было так жарко, как в Сахаре,
Так, что сердце, сгорев, рассыпалось в золу.
Но оно было черное, и никто этого не заметил.
Пираты забрали стихи из каюты
И отплыли, подымая траурный флаг.
– Океанский день был просторен и светел.
Капитан записал: Десять градусов и 33 минуты.
И поставил крест в Малайском архипелаге. —
 

«Воля России». 1930. № 9

 
Еще был воздух дымно-сер.
Плыл край земли по алой ленте.
Аэроплан, как Робеспьер,
Гремел в предутреннем конвенте
Смятенных облаков и был
Так нежно розов от дрожанья
Раскрытых над землею крыл
Уже плывущего сиянья.
Я распахнул окно…
                         Извне
В стеклянном воздухе рассвета
Такой простор раскрылся мне
Сквозь утреннюю свежесть лета.
И было слышно в сонный дом,
Как все влюбленней и невнятней
Воркует голубь под окном
На деревенской голубятне.
 

«Новь». 1930. Октябрь

 
Загнанные паровозы
Рушатся круче ветра —
Форд покупает розы
На тонны и на метры.
 
 
…Блуждают в прохладных сенцах
В широкополых шляпах
Тени пряных эссенций.
Бессонный и душный запах.
 
 
Полевой, запыленный попик
Совершает мужицкие требы,
В свете земных утопий
Живым восходя на небо.
 
 
А в садах раскрывались печали
Белыми и голубыми
И головками качали.
Плавая в звездном дыме.
 
 
И сгорая, как траурный факел,
У железных дверей темницы,
Ночь клубилась пространством во мраке
И звала их, летящих как птицы…
 
 
А ветры и паровозы
Несли их алые вести
Далеким, холодным странам,
Где Форд покупает розы
На крылья аэропланам
Для свадебных путешествий…
 

«Воля России». 1930. № 11–12

 
Цеппелин летел над Москвою.
И за стеклами воздушной каюты
Капитан качал головою,
Рассматривая сердце смуты.
 
 
«Не опускайте оконной рамы,
Чтоб не задохнуться от испарений муки…»
…Стоя на коленях, храмы
Протягивали к небу руки.
Лазарь и дочь Иаира
Звали – «Воскресни, воскресни»…
Бронзовой грустью мира
Пушкин вздыхал над Пресней.
 
 
– Кренился корабль под нагрузкой
Призывов, надежд и боли.
Внизу, на равнине русской,
Угрюмо молчало поле.
 
 
…Пассажирам под утро снится:
Ветер северный кружит хлопья.
России черная колесница
Красный гроб везет по Европе.
И смотрят в стеклянные дверцы
Мертвые, синие веки.
Громыхая, железное сердце
Переходит горы и реки.
 
 
– Ревели ветры в просторе
Ужасом ночных симфоний.
Но наутро все увидели море
И вишневые берега Японии.
 

«Воля России». 1930. № 11–12

 
Пароходы везли в тумане
Тяжелые, сытые трюмы.
Пел по ночам в океане
Вечности голос угрюмый.
 
 
Во дворце умирал Микадо
Осенним вечером хмурым.
Трепетали деревья сада
И бредили – Порт-Артуром.
Старый мастер вздыхал и плакал,
Курил смолу от удушья.
Рисуя аистов – лаком,
И землю – матовой тушью.
 
 
Тогда всеблагой и светлейший
Будда с рубиновым оком
Вышел из домика гейши
В порту, за английским доком.
Моряки, не узнавши, кричали
Хриплые, дымные шутки.
На тяжких крыльях печали
Кружили вторые сутки.
 
 
И когда душа, вырываясь,
Расплескала лекарство с ложки —
Голубой королевский аист
Стукнул красным клювом в окошко…
И Будда, отвернувшись, плакал.
И плакали в небе души
Над черным траурным флагом,
Нарисованным мертвой тушью…
 

«Воля России». 1930. № 11–12

 
Спрятавшись зайцем в капитанскую рубку.
Весна приплывала на советском ледоколе.
Он курил в снегах голубую трубку
И, кряхтя, ломал ледяное поле.
 
 
Весна перед зеркалом надевала серьги,
Мазала губы парижским «ружем»
И прыгала с палубы на Шпицберген,
В белую воронку ночи и стужи.
 
 
…По снегу кружили хвостами скунсы.
Через горы шли медведь за медведем.
Уснувшим спутникам белый Амундсен
Подымаясь кричал – Вставайте! Едем!..
 
 
Все ниже и ниже спускались медведи.
Шарили ветры в раскрытом чуме.
Полярное солнце, краснее меди,
Смотрело кровавым оком бездумья.
 
 
Снега засыпали весну и розы.
Весна отступала на ледоколе.
– Амундсен тихо засыпал под наркозом,
И врач ему сердце вырезал без боли…
 

Прага 1929 «Воля России». 1930. № 11–12

 
– Цветы, ароматы разлейте!
Цветы, вы ею забыты…
Детскими голосами флейты
Поют в саду Маргариты.
Вы чувствуете? – пахнет раем.
Вы видите: у нас крылья…
Мы взлетим, мы взлетим, мы взлетаем…
Мы весь зал синим ветром раскрыли.
          Мы над звездами ищем забвенья,
          Мы на землю нисходим – для муки.
          Мы ложимся легчайшей тенью
          На закате предсмертной разлуки.
          Только отблеск – мы чувствуем пламя.
          И к морям истекаем, как реки.
          Ты проходишь над жизнью, но с нами,
          И останешься с нами – навеки…
          Ночь восходит все выше и выше.
          Подымается Гость по ступеням.
          Но и в голосе лживом ты слышишь
          Только отзвуки вечного пенья…
 

1930

 
Над закатом, над смертью, над всем —
Золотые медузьи глаза
На пастуший глядят Вифлеем,
Смотрят слишком далеко назад.
 
 
И тогда без числа и без мер,
Гробный камень отбросив сам, —
Из тебя, из гробниц, из пещер
Я везде восхожу к небесам.
 
 
Я расту на эстрадах дождей,
Я врываюсь в оркестр городов,
И с тобой в неизбывной вражде,
Отдаю тебе сеть и улов.
 
 
Но ты плачешь, что мой небосклон
Покрывает и сумрак, и ложь.
Но ты плачешь, ты видишь сквозь сон,
Что и ты, как звезда, упадешь.
 

1930

По небу полуночи ангел летел.

М. Лермонтов

 
Поживи, посмотри и подумай:
За границею хмурь и осень.
Корабли нагружают трюмы.
Умирают по паркам лоси.
Да и ты голубеешь и молкнешь,
В красной шапочке бродишь в лесу.
 
 
Этот серый безжалостный волк нам
Держит счастье твое на весу.
Ты приходишь, ты просишь, ты молишь,
Закрываешь руками закаты.
Ты разводишь мосты, для того лишь,
Чтоб проплыть твоим телом крылатым.
 
 
– Над зарею – дыхание стужи.
Вой оркестра в стенах зоопарка.
Над зарею все выше и уже
Триумфальная черная арка…
Это ночь возникает из глуби.
Ты подносишь свой кубок ко рту.
И летишь, и серебряно трубишь
Над эскадрами в гулком порту.
 

1930

 
Покрикивал сиплым альтом
Горячий клубок машин,
Колесами по асфальту
Печатая елочки шин.
 
 
          Вот и Рождество для бедных,
          Бедное Рождество!
          – Трубы народов медных
          Кричали: «Ваше-ство!»…
 
 
          Старый, обрюзгший герцог
          Сползал на луку седла.
          …Птица вырывалась из сердца
          И вырваться не могла.
 
 
          И все казалось – из строя
          Шагнет и повалится труп.
          И шлем улыбку откроет,
          Замолкших на Марне губ.
 
 
          И ветер опустит бархат
          Изъеденных газом знамен
          Под копыта коня монарха.
          Под пяту проходящих времен…
 
 
          – Дети собирали елки.
          Оставшиеся от шин.
          В лесах завывали волки
          Осипшим альтом машин.
 
 
          Под ветром лохматые птицы,
          Ныряя, летели вбок.
          Обугленные страницы
          Листал над полями Бог…
 

«Воля России». 1931. № 5–6

 
Вчера и сегодня, прикован навек,
От стойки в подвале, от гнева и рюмок,
Вскипая покорной печалью Ревекк,
Как песнь эмигранта взлетает из трюма.
 
 
Гудя подымается трубкою ртуть —
Под вечер термометр домов лихорадит,
Выкачивая тепловатую муть
Ночных кабаре на садовой эстраде.
 
 
И вот фонарем посветив в вестибюль,
Где скучно, где мрачно, где звери и птицы,
Где с улиц промасленный, синий июль
Войдет как монтер и в кабинку садится, —
 
 
Ты всходишь, плывешь и сквозь волны времен
Почтительно скалишь скафандр водолаза
И, крякнув, извергнешь десяток Ион,
На берег контор вознеся по заказу.
 
 
И вновь, наяву или только во сне,
– Не вспомнить, не вспомнить… – но сон одинаков:
С земли до небес и белее, чем снег,
Воздушную лестницу видит Иаков…
 
 
Так к пристани ж! к небу – и благослови!
И я возношусь над пространством и страстью
Поющим святым ослепленной любви
Над прошлым, над тьмою, над львиною пастью…
 
 
…А к утру опять сквозь туманы и плач
У рамп революций веселое соло:
Над городом черной рукою палач
Подымет за волосы мертвую голову…
 

«Воля России». 1931. № 5–6

 
Крылатый лев, подняв крыло, как парус.
Въезжает в мир, в зал, в зрителей, в меня.
И беглый отблеск черного огня
Взлетает вверх, во тьму, на третий ярус.
 
 
          …Я встаю, я готов помочь.
          Укротитель, ты сердце плавишь!
          Ты душу сжигаешь, как ночь,
          На белом рассвете клавиш.
 
 
          И мир воскрешая как звук,
          Ты ширишься траурным эхом
          Над мертвою бездной разлук —
          Небесная весть и утеха…
 
 
– А в дверь колотя кулаком,
Задыхаясь, шипел как пена
Пришелец в плаще голубом:
«Впустите! Я – тень Шопена!
 
 
Скорее, симфония звезд
Пружиною бьется в ухе!
Я должен, пока еще мост
Не поднят и бродят духи»…
 
 
          И плащ на куски изорвав.
          Рыдал и грозился чертом…
          А лакей во фраке потертом
          Убеждал: «Уходите, граф…»
 

«Воля России». 1931. № 5–6

 
В лощину, где дымный отель
Клеймо на снегах выжег,
Ледник, словно Вильгельм Телль,
Съезжал, по ночам на лыжах
И в окна стрелял, как в цель…
Падала в пропасть альпийская серна.
Блуждая, дрожали во льдах закаты.
Плыли в пространствах, легки и безмерны,
Магнетических бурь голубые раскаты.
Стрельчатый бархат рос на окне.
Мисс кутались в соболя.
Весна приходила – и нет как нет.
Сегодня – тридцать ниже нуля,
И серна жарится на огне.
– Часы в вестибюле ходили вразвалку.
Чернели стрелы, вонзившись в «три».
Горы смотрели – им было не жалко:
Люби, ненавидь, живи иль умри.
Но для любви одной жизни – мало,
И много – для ненависти. Замерзай!
…Ночь шевелила змеиным жалом
И наводила слепые глаза.
Ветры крутили бумажный кораблик.
Взлетела ракета у входа в тир.
– Разве руки твои не озябли
Держать на ладонях яблочный мир?..
Засыпала, нахохлившись, черною птицей
Тень, как орел на песке арены.
– Ты видишь – призрак любви двоится
И плачет в пространствах призывом сирены.
Тель пускался за нею в путь.
А в спальнях мурлыкал газ.
Укрывшись, дремали постели.
И всю ночь, не смыкая глаз.
Смотрели сквозь стекла ели
На твою голубиную грудь,
В крови от стрелы Телля…
 

«Воля России». 1931. № 5–6.

1

Искушение

 
Подрезывать ветки и в клумбах рыться.
          Поливать цветы на окне…
– Горожанин, смотри, этот черный рыцарь
          Подъезжает к твоей стене!
                        И леса, и зеленые горы
                        Защищают твой тихий мир.
                        Здесь чужды золотые шпоры,
                         Громы труб и шепоты лир.
– Горожанин, послушай, как ветер снов
Шелестит голубыми знаменами мая
Над прудом, где плывет и поет рыболов.
Весну на трезубце любви подымая.
Стучатся, стучатся и в дверь, и в окно
Прозрачные пальцы дождей и сияний.
Смотри – здесь печально, здесь – пусто, темно.
Там – синие звезды цветут в океане…
Любовь наклонилась… И в черном крыле
Мохнатые розы пылают над ухом.
И в зареве страсти, в корчме, на столе
Дрожащие свечи дымятся и тухнут…
Горожанин, ты чувствуешь – запахом клумб
Усмиряют сердца и радеют о вере.
Горожанин, прощай же! Сегодня Колумб
Паруса подымает цветущих Америк!..
 

2

Появление Колумба

 
Ты входишь в сон обугленным лицом.
Как христослав, индийский царь со смирной.
И вот поешь. Клонится смерть венцом
И вторит жизнь твоей любви всемирной.
…И циркулем все карты исколов,
В журнал надежд записывает – удаль.
И мечется. И вот поет без слов.
И входит в сон…
                             – О, что скулишь ты, пудель!
Горбатый нос над парусом повис.
Века, века… А все считаешь ребра?
Корабль любви вновь пристает на мыс
Надежды-злой, или надежды-доброй…
Но ты – не негр. И ты – не кочегар.
Полночный бар – не капитанский мостик.
И ты идешь, скучая, среди пар,
И пьешь вино или играешь в кости.
И входишь в сон, как в корабельный люк.
Моря гремят и бьются грудью в берег.
Ты ищешь встреч. Но, жаждая Америк,
Все ж больше их ты любишь – песнь разлук…
О, вечный гость! Что я тебе отвечу?
– Ты как заря восходишь вдалеке
И из зеркал идешь ко мне навстречу
И держишь мир в протянутой руке…
 

3

Песня отплытия

 
Ревели моторы, гремели цепи.
Прожекторы рвали мглу.
Махали платками, зонтами и кепи
Оставшиеся на молу.
Уже запевали песню простора
Ветер, корабль и звезда.
– Прощайте, не ждите, вернемся нескоро,
А может быть – никогда…
Пел за кормою последнюю песнь
Серебряный ангел разлук:
Надежда – сияет, любовь – воскреснет,
Вера – сильнее мук…
             Но если, но если в родную гавань
Корабль не вернется наш, —
Помните, помните – вечную славу
Заслужил его экипаж.
И там, при дороге, в лощине, где высох
Родник и песком занесен, —
Поставьте Распятье и траурный список
Наших безвестных имен.
И Христос, открывая глаза, сквозь муки
Будет видеть всегда,
Как в наши из моря поднятые руки
Опускается с неба – звезда…
 

4

Гольфштрем (Песня Колумба)

 
Ты обнимаешь, как друг,
Гремя со стола посудой.
Ты отклоняешь на юг
Северный мой рассудок.
И наплывая, как страсть,
Горячим и черным валом,
Ты соблазняешь упасть
С медленных досок палуб.
Кровью стекая – из жил.
Из коры рассеченной – соком, —
Ты поешь из последних сил
О прекрасном и о высоком…
Соумышленник, друг мой, брат!
Разве можно бросить рули?
Разве можно вернуться назад,
Не найдя неизвестной земли…
Разве можно закрыть глаза,
Разрушая парад веков,
Снять, как ставку с кона, – азарт
Ослепленных судьбой игроков…
И ты кружишь – rouge et noir! [74]74
  Красное и черное (фр.).


[Закрыть]
И бросаешь шхуны на мель.
Где пылает прекрасный пожар
Неизвестных, сожженных земель!..
 

5

Сочельник в океане

 
Океанский рассвет прищуривал бельма.
Мачта, скрипя, ходила цаплей.
Всю ночь в сочельник огнями Эльма
Плавучею елкой горел корабль.
Волны звенели как флейты и скрипки
В тягучем псалме предрассветных вод.
Немые рты раскрывая, рыбки
Вокруг корабля вели хоровод.
Легко, веерами, рассветы морские
В иллюминатор качал океан
И слушал, как в радио «Ave Maria» [75]75
  «Здравствуй, Мария» (лат.) – начало католической молитвы.


[Закрыть]
Серебряным голосом пел Ватикан.
И, поднимаясь наверх из трапа
Родным восточным ветром вздохнуть,
Думал матрос – то король и папа
Благословляют, Колумб, твой путь!
 

6

Песня предчувствия

 
Напрасно, напрасно покинули порт вы —
За море цепью двинулись тучи.
Смотрите – над вами все выше и круче
Уходят в путь тихий – за мертвым мертвый…
– Опаловым ветром мы веем над сушей,
В морях – мы туманом вас настигаем.
Мы бродим столетья меж адом и раем.
Мы – ваши надежды, сердца ваши, души…
И млечным путем протянувшись над вами.
Мы в вечность впадаем – безбрежным устьем.
И дышит вослед нам черное пламя
Ваших тревожных и смутных предчувствий…
 

7

Бедствие

 
Мы подымали тяжкий флаг
На гнущейся от ветра мачте.
Туманный странник, бос и наг,
Шел к нам и говорил – «Не плачьте!»…
Гремело море на пиру,
Вздымая вспененные кубки,
И рвало цепи на ветру.
Топя спасательные шлюпки.
………………………………
Колумб, ты видишь – я умру…
……………………………
О, сердце алчущих морей!
Ты дышишь, тверд и неподвижен,
Над горстью смуглых янтарей.
Ты дышишь – и сквозь ветра вой
Шевелишь прядь волос дыханьем,
Звучишь, как семь ветров в органе,
И пахнешь небом и травой…
……………………………
Ты подымаешь кубок свой…
…………………………………
И был за нас последний тост
У берегов безвестной суши.
Но странник, выросший до звезд,
Взял наши трепетные души.
И вот над жизнью и тоской,
Над жаждой вымысла о чуде,
Поднял прозрачною рукой
Он наши головы на блюде.
И мы увидели – вдали
Тел наших бренные личины
Выносят волны из пучины
На берег радужной земли…
– Сияй, сияй звезда предтеч!
Клонись над черными волнами!
Какое счастье – вместе с вами
Земное сердце не сберечь!
 

1930

«Воля России». 1931. № 7