Текст книги "Поэты пражского «Скита»"

Автор книги: Дмитрий Кобяков

 
Над Лондоном – восточная луна,
Раскосая, немая и глухая.
Над Лондоном – туманов пелена.
И сквозь туман – далекий вой Шанхая.
И во дворец дежурный офицер
Несет депеши сумрачно и хмуро.
И вот – плывут стрелки из Сингапура,
И моряки прошли через Танжер.
 
 
– Но яростная желтая толпа
Уже топтала в улицах концессий
Тяжелый флаг морской британской спеси
И консул ждал с револьвером у лба…
О, Англия! И твой удел изменчив!..
И ты под властью Правящей Руки.
А не твои ль завшивевшие френчи
Еще таскают в селах мужики?..
 
 
Еще, быть может, мельницы Йоркшира
Кружат новороссийское зерно;
А нефть и кровь стекают заодно
С страниц тобой диктованного мира.
И не твои ли ящики патрон,
Оставленные белыми в Ростове,
Не для тебя ли держит наготове
Москва, переправляя на Кантон!?..
 
 
И краснорожая, перемотав портянки,
Опять ползет по выбитым полям.
И вот под гром внезапных телеграмм
Снижают фунт внимательные банки…
Потом, когда опять через Суэц
Пройдут назад разбитые десанты, —
История запишет в фолианты
Еще одной Империи конец.
 

1

 
Из дансингов усталые мужчины.
Прижав, вели изнемогавших дам
Сквозь мглу ночей, где пел в огне реклам
Призыв любви, и вечной, и единой…
Взлетали на мосты автомобили,
С картавым криком падая в туман.
Хрипело радио над входом в ресторан
И задыхалось от вина и пыли.
По набережным черных, жирных рек
Бродили исступленные поэты
И бормотали мирные сонеты,
И слушали, как дышит новый век
Тяжелым и прерывистым дыханьем.
И видели: над жертвенником крыш
Клубится дым и всходит в ночь и тишь
Над той же древней жертвою – Страданьем…
 

2

 
В тумане вечера шпили далеких готик
Сквозь сеть антенн прозрачны и легки.
А люди умирают от тоски
За окнами холодных библиотек.
О, этих задыхающихся уст
Не осчастливить огненным глаголом.
Чтоб скучный мир был снова дик и пуст
Перед тобою, радостным и голым…
Как занести в распухший каталог
И поместить на полках библиотек,
Что вновь и вновь, сквозь темноту дорог,
Несут сердца тяжелый пламень плоти.
А над тоской, над пышной пылью книг
И гипсовым бессмертием Шекспира,
Средь льдов пространств трубит Архистратиг
О новом хаосе и сотвореньи Мира…
 

 
Контроль небрежно рвет билеты.
Вхожу.
             И вот до самых глаз
Над желтым озером паркета
Веселым ветром плещет джаз.
 
 
Льют электрические выси
Молочный душ и дымный пар
На шаг извилистый и лисий
Легко касающихся пар.
 
 
И воздух, ломкий и неверный,
Закруживает не спеша
Средь скользких столиков таверны
Тебя, бессмертная душа!
 
 
И этот зал, и люстры эти,
И скрипок яростный прилив
Несут, жужжа, в мое столетье
Туманный, блоковский мотив.
 
 
И вот над жаркой чашкой чая,
В пару качаясь, как змея,
Мне темным взглядом отвечает
Возникнувшая тень твоя…
 
 
Розовощекие спортсмены
Гремели кружками о стол
И клочья ноздреватой пены
Сбивали пальцами на пол.
 
 
И хохотали. И шумели.
И шли за женщинами в круг,
Ища в таком же ловком теле
Веселых, временных подруг…
 
 
…А тень качалась и грустнела,
У самых губ, у самых глаз…
Тогда, пронизывая тело,
Пропел смычок в последний раз…
 
 
И разорвав оцепененье,
В такой прекраснейшей тоске,
Я это медленное пенье
Занес на мраморной доске.
 
 
И стулья завернувши боком,
Я поклонился и ушел.
Оставив объявленье:
                                  «Стол
Занят Александром Блоком».
 

1929. «Скит». Прага

Тридцатилетняя

 
Жизнь стала медленней и проще
И в очертаниях скупей.
Прощайте, голубые рощи
Наивной юности моей.
 
 
И оставляя птичью сеть
Для тяжкой рукоятки плуга.
Проходит снова жизнь по кругу,
Чтобы сгорать – и не сгореть.
 
 
И на пустынную дорогу,
Огнем полуденным паля.
Сквозь молчаливые поля
Выводит вещую тревогу.
 
 
             Моя душа – остановись!
             Брось посох и сними котомку.
             И вот с травы сухой и ломкой
             Взгляни в сияющую высь.
             Там неизменно и высоко
             Путями призрачных орбит
             Плывут миры через зенит
             И возвращаются к истоку.
 
 
Не падай в страхе на пески,
Где тень полдневная длиннеет,
Когда увидишь, как виски
От легкой пыли побелеют.
 
 
             Не бойся и не трепещи
             В земном, слепом и темном теле
             С тобой любовь и радость пели.
             Как пели отроки в пещи…
 
 
Благослови ж за эту треть
Земную, верную подругу
И жизнь, идущую по кругу,
Чтобы сгорать – и не сгореть.
 

Глава 1-я

 
Еще был четок шаг времен
В те дни под барабан столетий,
Еще прозрачный, легкий сон
Был тих и кроток на рассвете.
Еще играли по утрам
Горнисты медленные зори,
А ветер у оконных рам
Дышал прохладою со взморья.
 
 
И жизни краткая стезя
Вела такою кроткой далью,
Что и теперь забыть нельзя,
И освященную печалью,
И вознесенную мечтой.
Ничто не сравниваю с той
Прекрасной легкостью житейской.
Где было б счастием – дышать…
Ах, что теперь могу искать.
Здесь, в этой жизни европейской!..
И помню – столько долгих лет
Сияли в небе крылья птицы,
Еще хранившие от бед
Тебя, гвардейская столица!..
 
 
…В двенадцать – пушка. И развод
У Александровской колонны.
И Медный Всадник, опаленный
Морозным ветром невских вод.
А над торцами площадей
На шумных крыльях древней славы
Сквозь синь и звон горячих дней
Летел, летел орел двуглавый…
…Не Петербург, а – Петроград.
Так тверже, холодней и строже.
Простой Москвы надменный брат,
Такой иной и непохожий.
На гнили северных болот
Дворцов тяжелые громады,
На поле Марсовом парады,
И синий, зимний, звонкий лед.
 
 
Сады, гранит и кивера.
И дым ночей над дальней Стрелкой,
Пока в налете серебра
Октябрь не дрогнул перестрелкой.
Пока невероятный год
Не перервал тот век орленый,
В огне костров испепеленный.
Такой неповторимый взлет
Надменной византийской птицы.
И на пороге скучных эр
Железным шагом гренадер
Еще гремели дни столицы,
Уже сочтенные…
                                   – И вот
Февраль заводит хоровод.
 

Глава 2-я

 
Теперь в Европе, в полусне
Мансарды, спрятанной под крышей,
Что память бледная напишет
О той семнадцатой весне?..
 
 
Как вспомнить митинги и банты,
И пыл речей, и крик свобод.
Когда, вернувшись, эмигранты
Великий превозносят год!
 
 
И с поездов под сень вокзала —
Гром бесконечных марсельез
Летит войскам наперерез…
Из окон праздничного зала.
 
 
А на проспектах гимназисты
Сбивают медных птиц с аптек
И видят, как над далью мглистой
Цветет зарею новый век.
 
 
И новой радостью тревожен
Короткий, звонкий сердца стук.
И шашкой, вырванной из ножен,
Не разрубить сплетенных рук…
 
 
И к вечеру все тише, тише,
Все реже верный пулемет
Напрасно с черной, мокрой крыши
Густой, весенний воздух рвет…
 
 
Ах, помню, помню ветер алый
Над степью русскою. И вот
Уже клянутся генералы
На красном знамени свобод!..
 
 
…Теперь они, грустя в Париже,
Тщеславясь верностью царю.
Какою ненавистью брызжут
На ту февральскую зарю!
 
 
И, забывая бант и речи,
И выборы, и комитет, —
Наедине опять на плечи
Цепляют пару эполет…
 
 
Ах, все равно…
                           – Одни законы
Ведут наш мир в иных мирах.
Судьба последнего Бурбона
Звучит в различных именах…
 
 
А мне судьба моя дороже
Чужих трагических судеб.
И горек эмигрантский хлеб,
И каждый год – так горько прожит!
 
 
И каждый год – невозвратим,
И каждый день – почти безумен…
И там, вдали, велик и шумен
Четвертый, невозможный Рим!
 
 
Какими странными путями
Мечта столетняя цветет!
Над чьими тихими полями
Российский встанет небосвод?
 
 
И чьи спокойные дороги
Солдатский смеряет сапог,
И пыль воинственных тревог
На чьи опустится пороги?..
 
 
И солнце новых Аустерлиц,
Взойдя над старою Европой,
Наклонит блеск своих ресниц
В опустошение потока…
 

Глава 3-я

 
Мечты, мечты! Но Бонапарта
Не родила свобод заря.
И вот пришел на смену марта
Железный скрежет октября.
 
 
Еще дремал в рассветной лени
Российский девственный конвент,
Когда на площадь вышел Ленин,
В тревоге пулеметных лент.
 
 
И над столицей две Авроры
Огненноперстые взошли,
И чьи лучи сильнее жгли
Дворца опущенные шторы
На окнах золоченых зал,
Где крен российской непогоды
Уже не выправил штурвал
В руках неопытной Свободы.
 
 
И вот, не слушаясь руля,
Летит в бушующей стихии
Корма родного корабля
С певучим именем «Россия»…
………………………………
Пройдут года и, может быть,
Историй выцветшие фразы
В тиши спокойно свяжут нить
Невозмутимого рассказа
О прошлом. И забвенья дым
Затянет тихие могилы,
И внуки просто скажут: Крым,
И с равнодушием – Корнилов…
 
 
…Но был, но был железный суд
Мечты трагической и смелой,
И каплю этой крови белой
Сердца до смерти донесут…
 
 
Но, долетая до Орла,
Над грубой русскою Вандеей,
В борьбе неравной был слабее
Птенец двуглавого орла.
 
 
И он упал на скалы Крыма,
Где долго бился и кричал.
И этот крик его меж скал
Звенел тоской невыразимой…
 
 
О, бедный, яростный птенец!
– Не поняла тебя Европа.
И вот прорывом Перекопа
Борьбе положен был конец.
 

Глава 4-я

 
Уже на пристанях портов
Стояли красные форпосты…
Дымились сизые норд-осты
У кипарисных берегов.
 
 
И землю было бросить жалко
Для вспененных свинцовых вод.
И медлил каждый пароход,
Отчаливая вперевалку.
И медлила моя земля
На горизонте синей дымкой
И все вздыхала невидимкой
В снастях чужого корабля…
И к той же неизвестной цели
Почти за каждою кормой
В английской, вздувшейся шинели
Плыл труп, оставив край родной…
 
 
Как просто землю покидают
Твои угрюмые сыны!
Какой мечтой унесены
Их души к призрачному раю?
Как холодно в последний раз
Глядят на лес, поля и реки.
И смертью тронутые веки
Не закрывают больше глаз.
 
 
Не ты ль, душа, в безмерной жажде
Иного света и лучей
Глядишь из медленных очей
И этой медленностью страждешь?
Не ты ль спешишь, и сердца стук
Рукой задерживаешь вязко,
Чтобы трагической развязкой
Вздохнув, вспорхнуть на высоту…
 
 
И в снежном холоде вселенной
Сгорев, легчайшею золой
Лететь над скорбною и тленной,
Но незабвенною землей…
 
 
…Но жить, но жить еще могли
Неистребимые надежды.
Еще высматривая между
Водой и небом тень земли.
И наполняя котелки
Французским супом с чечевицей,
Еще вели на бой полки,
Топорща крылья мертвой птицы.
 
 
Так первородство вновь продав
За ту же вековую цену.
Плыл к югу, вспарывая пену.
Российский сумрачный Исав…
 

Глава 5-я

 
Был долог переход за море,
И только пятая заря
Увидела, как на Босфоре
Суда роняли якоря.
 
 
…Так некогда причалил Ной
На араратские вершины,
И голубь из земли иной
Вернулся с веткою маслины…
 
 
Земля иная приняла
То, что своя не захотела, —
Два переломленных крыла
И высь запомнившее тело.
Так, совершив сквозь глубь времен
Шестистолетнюю дорогу,
Был Византии возвращен
Двуглавый герб Палеологов…
 
 
Ах, не тебе крылатой быть.
Косое, ханское наследье…
Пора, пора твой герб сменить
На разоренного медведя.
 
 
Его давно британский лев
Ждет у персидского порога,
Когда пойдет он, озверев.
По старым, павловским дорогам!
 
 
Но павловские кивера
Равнялись на пустынный остров.
И их пустынное «ура»
Не колебало флагов пестрых…
 
 
Маршировали по песку
Под павловские барабаны
И в греческие рестораны
Несли весеннюю тоску,
Чтоб там, среди вина и шуток.
Международно опьянев,
Искать французских проституток
И находить – ростовских дев…
 
 
…Мошенники и дезертиры
Прогуливались по Пера
И в миссиях толклись с утра,
На пиджаки сменив мундиры.
И вот – в Париж, в Париж, в Париж!
Все пропуска легко устроив.
Летят в экспрессах «nouveaux-riches» [72]72
  Нувориш, буквально – «новый богатый» (фр,).


[Закрыть]
Из добровольческих героев…
 
 
О, город славы и любви,
Людовиков и коммунаров!
Каштанной дымкою обвит
Весенний блеск твоих бульваров.
 
 
Но тульский пряничный дикарь,
Привыкший к жизни в три обхвата,
Смеясь, плюет на твой алтарь
Неотвратимого заката…
 
 
…Поют земле о Неземной
Шпил и торжественные готик.
Здесь каждый камень мостовой
Умней российских библи о тек.
 
 
И жизнь ограждена давно
От неуместных искушений.
И розовеет в смуглой пене
Тысячелетнее вино.
С какою легкостью небрежной
Любая из латинских дев
Бьет на арене страсти нежной
Кустарных русских королев.
 
 
И словно лживое сиянье
Уже рассыпавшихся звезд,
В весеннем, призрачном тумане —
Орленый через Сену мост…
 

Глава 6-я

 
О, Муза, друг мой, подожди!
Еще не кончен труд крылатый.
Еще закованы вожди
В непроницаемые латы.
 
 
И только мы с тобой вдвоем
С пути войны сойти посмели
И с мирным посохом бредем
Под звук пастушеской свирели
В страну мечтательных мансард,
Скрипящих лестниц и калиток,
Где разливает синий март
Благоухающий напиток.
 
 
И эта жизнь на рубеже
Иных эпох как призрак встанет.
– Но время быстрое уже
Смиряет грусть воспоминаний…
 
 
Чем заплатила ты, душа, —
Сияньем глаз ли, счастьем губ ли
За право горькое – дышать
Холодным воздухом республик…
 
 
Ах, и тебе холодной стать
Давно пора на этом свете
И так же вольностью дышать.
Как этот европейский ветер
кругах размеренных своих
Тысячелетнею свободой.
Ах, для тебя певучий стих
Звучит торжественною одой!
 
 
И петербургское окно
Сюда из северной державы
На утре дней великой славы
Петром прорублено давно.
И здесь, в Европе, о, недаром
Сквозь грохот корабельных дней
Стук башмаков его слышней
По амстердамским тротуарам.
О, Петр! Ты вновь и вечно прав!
Режь бороды, стругай и крякай!
– Здесь колыбель твоих Полтав,
Здесь опустил ты русский якорь!
 
 
И водолазы – уж не мы ли? —
Перед зарею новых дней
Подымут вновь в песке и иле
Концы заржавленных цепей…
Не мы ль – вторичное посольство
Твоей беспомощной земли,
Где позабыть мы не смогли
Стрелецких буйств и своевольства.
 
 
И в свете западной зари —
Загробный хохот Бонапарта:
– На ученические парты
Садитесь вновь, за буквари!..
 

Глава 7-я

 
Грохочут университеты
От гула русских каблуков.
О веснах чешских городов
Поют российские поэты.
Где в прорезь узкую бойниц
Холодным глазом смотрит вечность
На нежных, девических лиц
Сияющую безупречность.
 
 
Где только мы тяжелых скул
Несем татарское наследье,
Как отзвук орд, как смутный гул.
Уже далекий и последний…
Довольно грубой похвальбы!
Довольно азиатской лени!
Не изменить своей судьбы:
Перед Европой – на колени!
 
 
Смотри – самозабвенный труд
И героическая скука
Завет свободы берегут
Проблематическому внуку.
И хартий вольностей земных
Торжественную баррикаду
В дни католических святых
Для детского выносят сада.
 
 
И приучается играть
В песке республиканских скверов
Иная, радостная рать
Спокойной, мужественной эры.
 
 
Перешагни ж за рубежи!
В ветрах свобод – иные цели…
Мы умирать всегда умели,
А надо научиться – жить!..
И возвратившись в оный день
На дикие, родные пашни,
В глуши тамбовских деревень
Поставим Эйфелевы башни.
 
 
И запоет с антенных лир,
Над огородами укропа
Воздушный голос – «Труд и Мир!
Дано: Июнь, Тамбов, Европа».
 

Прага, 1928 «Воля России». 1928. № 5

 
Экстренный выпуск рабочей газеты
Кричал курсивом – «Бросайте труд!
Завтра – конец света!
Послезавтра же – Страшный Суд!..»
 
 
– Бургомистр встречал на вокзале
Приезжающих ангелов и мямлил речь,
О том, что Суда на земле не ждали,
И о том, как трудно себя уберечь…
 
 
Бледные ангелы в серебряной вате,
Задыхаясь в поту, – был месяц май, —
Отвечали любезно, что в результате.
Конечно, все попадут в рай.
 
 
Женщины толпились у автомобилей.
Забыв на плите переваренный суп,
И плача, касались шуршащих крылий.
Сияющих копий и звонких труб.
 
 
Вздыхали влюбленные и жалели,
Что сегодня – последние ночь и заря,
И что раньше, не зная, две недели
Потеряли в кино и прогулках – зря…
 
 
Мужчины курили, читали плакаты,
И каждый был раздражен и зол,
Что за эту неделю не получит платы,
А в воскресенье не пойдет на футбол…
 
 
И только школьник был счастлив и весел,
Смотря благодарно в небесную синь.
За то, что теперь уже ровно – десять,
И, значит, не надо идти на латынь.
 
 
Да старая нищенка у костела,
Услышав с вокзала трубную весть.
Встала счастливою и веселой,
Потому что узнала, что Бог – есть…
 

«Воля России». 1929. № 4

 
У трамвая номер два – веселый проводник,
У трамвая номер два – шутливый вожатый.
– Мост. Поворот. И лязг. И крик.
Трамвай въезжает в витрину заката.
 
 
Сыплется в окна розовое стекло,
Поют тормоза о неожиданном плене.
Девушки в трамвае звонко и светло
Вскрикивают и садятся к мужчинам на колени…
 
 
Вожатый смеется и звонит – «вперед!..»
Проводник смеется и звонит – «на месте…»
Пассажиры скуку переходят вброд
И на том берегу садятся – вместе…
 
 
Из мути контор проглядывают глаза,
В дыму канцелярий щурятся от света.
Девушки говорят: «Простите, это – тормоза!»
– Но разве надо прощать за это?..
 
 
И разве странно, что за мостом
Сердце в вагоне прорастает сквозь крышу.
И тихо шепчет – «Мы выйдем вдвоем…»
А отвечая – почти не дышит…
 
 
И когда у парка остановится трамвай,
Влетев, как в туннель, в теплый вечер лета,
Проводник пассажирам на дорогу в рай
Выдаст бесплатно голубые билеты…
 

«Воля России». 1929. № 4

 
На окнах отеля – бумажные розы.
У пыльных зеркал оплывает свеча.
По лестницам бродят свистки паровозов
И в комнаты входят – не постучав…
 
 
И смотрят: на отмели душной постели,
Бутылками бедствий с запиской сердец,
Бессонные люди считают недели
И едут в Стокгольм или в Порт-Суэц.
 
 
И стекла, звеня от сочувственной дрожи,
Опять провожают экспресс на Симплон,
Где в синих купе и томящ, и тревожен
Такой же летящий, полуночный сон…
 
 
И сразу решаясь – счета и билеты!
Сегодня – столетие скуки и лжи…
Но в ночь юбилея сигналы рассвета
Твердят семафорами – ехать и жить!
 
 
А завтра, проснувшись, не вспомнят, не вспомнят
Вчерашнюю драму над партером крыш,
Увидев внезапно из утренних комнат
Над дымом разлуки встающий Париж!..
 

«Воля России». 1929. № 4

 
Кряхтя и согнувшись под ношей,
Письмо мне принес почтальон.
Он был утомлен и взбешен.
                        И сказал:
«В другой раз – наймите себе лошадь!
А я вам не вол!» —
– И сбросил письмо на стол.
             Доска у стола —
                        Лопнула,
Жалобно, как сигнал,
Атлантический SOS —
Из комнаты до небес,
На синий, далекий берег
Божественных Америк…
– Я отдал последнюю крону —
               Почти обед.
И сказал – «Очень тронут…
Простите, что больше нет…»
…Почтальон ушел, отирая пот.
Шаги проскрипели в саду.
Я разорвал конверт. А внутри —
Только пять слов. Вот:
                «Больше не приду.
                            Прощайте.
                                           Мари».
 

«Воля России». 1929. № 4

 
Полдень разгоняет утреннюю мглу.
Весеннему солнцу не вылезть выше.
             Я останавливаюсь на углу
             И стою так долго.
             Что можно было бы на меня
             Для разных кино наклеивать афиши:
                        «Волга, Волга»…
                        «История одного дня».
             «Сегодня – несравненная Лилиан Гиш».
 
 
– Итак, я стою и смотрю:
В полдень из всех дверей,
Как крысы, покидающие трюм
Тонущих кораблей, —
Люди, люди, идут и идут…
Пять… десять… пятнадцать минут…
В одинаковых костюмах, с одинаковой прической,
             С одинаковой усмешкой;
Тысячи людей – однофамильцы и тезки.
Тысячи монет – не орлы, а решки
Самой обыкновенной меди,
С одинаковыми мыслями об отдыхе и обеде.
 
 
                             Это – тысячи зеркал
             Повторяют то же изображенье:
                             Водоворот движенья
             Среди бетонных скал.
 
 
И в этом хаосе театральном,
Улыбаясь безличьем лица,
И я был таким же зеркальным,
Таким же отраженным – только контур
Мысли, не продуманный до конца,
Картограммой забытого белого фронта,
В картинной галерее десятой весны,
Где бродят на цыпочках в тихих залах
Такие легкие и испуганные сны…
 
 
             – А улица гремела и повторяла
             Все тот же образ, сухой и точный.
             И я оглядываюсь, ища источник,
                              Центр и ось
             Этих движущихся отображений,
             Как движет в испуге ветвями растений
             В гуще леса запутавшийся лось.
 
 
                              Это было похоже на цирковый трюк.
                              И я, разгадывая его, смотрю,
                              Как катятся ядра уличного грома.
             И средь них неподвижен только манекен
             В окне торгового дома…
Весенние люди болеют хрипкой,
             А он, из-за зеркальных стен,
             Улыбается розовой улыбкой
И смотрит, не мигая, прямо на солнце…
 

«Воля России». 1929. № 7

 
Голубела весна и по-летнему крепла.
Перейдя второпях нерешительный март.
Начинаясь, Мессина [73]73
  Город и порт на о. Сицилия в Италии, пострадавший в 1908 г. от землетрясения.


[Закрыть]империй и пепла
Колебала расплывчатый желтый штандарт.
 
 
…И всегда, за барьером зеленых акаций,
Пухловатой рукой подрезая ростки,
Короли проплывали, как лед навигаций.
Ноздреватый от ветра, тепла и тоски.
 
 
               И покорно теряя дворцы и короны,
               Разводили ершей в деревенской глуши,
               Где на голых деревьях кричали вороны
               И дымились шершавые шалаши.
 
 
               Где рыжели, ржавея, осенние рощи,
               Как гербы на решетках дворцовых оград,
               Где, казалось, что жить – и грустнее, и проще,
               И еще невозможней – вернуться назад…
 
 
И когда, растрясясь на мужицкой телеге,
Привозил заговорщик помятый пакет —
               На всеподданнейшее – о побеге —
               Короли отвечали – «нет».
 

«Воля России». 1929. № 7

 
За окнами комнаты, в ряд,
Красные трубы дымят и дымят.
               Целую ночь до утра —
               Дымная феерия…
Утром заводы зовут – пора,
Вставай и сегодня, как вчера,
               Вставай, периферия!..
 
 
                               Сны причаливают на мель.
                               Скрипит деревянная постель.
                                           И вот —
                                           Человек встает.
 
 
               В комнате – тьма, в окнах – тьма,
               По углам – мышиная кутерьма…
                              В теле – тоска и дрожь зевот,
                              Ощущаемая как бедствие…
                                              А завод —
                                              Зовет и зовет —
                                               Утреннее приветствие…
Хлопает дверь о морозный порог.
По камням – грохот свинцовых ног.
Жизнь – это труд, и любовь – труд.
Слабые плечи не унесут.
Вольностей дух – суров и груб.
Великая хартия —
               Красных труб
               Красная Гвардия!..
 

«Воля России». 1929. № 7