Текст книги "Поэты пражского «Скита»"

Автор книги: Дмитрий Кобяков

 
От слабости уже не пишешь
Стихов, уже не плачешь ты.
Все боязливее, все тише
Шаги болезненной мечты.
А ты твердишь, что сердце бьется
От смутной музыки и ждет,
Когда от ветра распахнется
Окно и ветром все сорвет,
И вот увидишь и услышишь,
Как падает к тебе звезда,
Нет, не звезда, ты сам все выше —
Со мной – со всей землей – туда!..
У истекающего кровью
Вот так кружится голова.
И странною полны любовью
Его предсмертные слова [113]113
  Первоначальный вариант:
«Кружится так же головаИ чем-то странным, как любовью,Пьяны последние слова».

[Закрыть].
 

Январь 1936 «Скит». IV. 1937

Алисе З.

 
Какие могут быть вопросы.
Когда живешь уже едва,
Когда от общей папиросы
С тобой кружится голова.
 
 
И в печке угли догорают,
А солнце нагло бьет в стекло.
Такой весною умирают
Без повода, себе назло.
 
 
Но злость проходит пред тобою,
Хотя давно напрасно жить.
Скажи, зачем такой судьбою
Ты научила дорожить?
 

Апрель 36

 
Когда, казалось, безразлично было
Встречать тебя – привычную мечту.
Ты на плечо мне руку положила,
Ты снова отравила нищету.
 
 
Горит плечо, как под крылом сожженным,
И кроме боли – больше ничего…
Так что же голос мой опустошенный
Как раз теперь звучит сильней всего?
 

«Меч». 14.VI.1936

 
С кровью тяжелой и душной,
как смола на шоссейной дороге,
когда в ней солнце утонет;
с головою мутной,
и совсем не чуя под собою ног:
упасть на хвои – и проснуться
от пения сосен, которые тянутся к звездам.
Свет такой легкий, что наверное
от него не было бы ни единой тени,
если бы все здесь
не была бы одна сплошная тень.
 

Лето 1936

 
Ночь полнозвездная светла.
У взора только два крыла.
 

А. Блок

 
Все время думать и гадать
И даром юность упускать.
Проходят лучшие года,
И охлаждается звезда.
И наяву, как бы во сне,
Уже совсем не страшно мне,
Что невозможно возвратить
Ее, как кровь остановить.
И вместо утренней звезды
Так много ночью всяких звезд.
У отражающей воды
Ты возвращаешься на мост.
 
 
От неудачи и нужды
В забвенье переход так прост.
 

Лето 1936 «Скит». IV. 1937

 
В уединеньи, без красоты
Иссякнет пламень твоей мечты.
 
 
        Вот так костер на темном льду.
        Так лед на голове в бреду,
        Так бред беспомощной любви…
 
 
        Так пламень юности в крови.
 

Лето 1936

Алисе З.

 
Меж нами слишком много лет.
Чего же от тебя мне надо?
Случайный (разве мне?) привет —
Единая моя отрада.
 
 
Ведь если даже нужен я
Тебе – как зеркало, не боле.
Живая красота твоя
В моей ли неотвязной воле?
 
 
А ты растешь. И станешь ты.
Конечно, госпожою нашей.
Такой бесспорной красоты
Едва ли что приснится краше.
 
 
И не спасут тогда слова:
– Мне ничего от Вас не надо.
И закружится голова,
Когда услышу: – Очень рада.
 

Лето 1936

 
Хорошо на горке жить.
Трудно подыматься.
 

Частушка

 
На горе в больнице
Милый друг живет.
Пишет небылицы
И богатства ждет.
 
 
В тридевятом царстве
Золушка растет.
А ему лекарства
Доктор подает.
 
 
– Будешь ты здоровым,
Снова будешь жить.
Каждою обновой
Будешь дорожить.
 
 
– Ах, оставьте, доктор,
Оставьте меня:
Не житье мне дома,
В доме без огня.
 
 
Золушка от света
За глухой стеной.
Письма без ответа
Вот уж год-другой.
 
 
Пролетают птицы,
О морях поют.
А тебе в больнице
Покою не дают.
 
 
В тридевятом царстве
Нету докторов.
Не дают лекарства
От прекрасных снов.
 
 
Золушка мечтает,
Вспоминает нас.
Молодость бывает
В жизни только раз.
 
 
Молодость… Ни звука!
Будет – сочинять.
Трудная наука —
Время коротать.
 
 
Под горой солдаты
По улице идут.
Так молодцевато
О себе поют.
 
 
И поют о горе:
– Горе – не беда…
Даже в синем море
Горькая вода.
 

1936/37

 
Я вспоминаю все, что вспомнится,
Я не могу не вспомнить:
Оно как половодье ломится.
Само собою полнит.
 
 
Едва шершавый голос жернова
Мой ум больной оглушит, —
Искусная плотина прорвана:
Поток уносит душу.
 
 
Из слов нестройных и ржавеющих
Плотины не построить.
Струей помола скупо веющей
Души не успокоить.
 

«Меч». 14.III.1937

 
Я знаю песенку одну,
Но позабыл слова.
И как возьмусь припоминать —
Кружится голова.
 
 
На свете много дивных дел
И сказочных краев.
А я за песенкой моей
Все позабыть готов.
 
 
Пускай и надо быть умней,
Но как же быть мне тут:
Мне звуки песенки моей
Покою не дают.
 
 
Я знаю песенку одну,
Но позабыл слова.
И все сильней от пустяков
Кружится голова.
 

24 мая 1937

Татьяне Д.

 
Поезд тронулся. Я покидаю
И тебя, и врагов, и друзей.
Что-то завтра опять повстречаю,
Полегчает иль станет больней?..
 
 
Как о будущем я загадаю,
Как припомню я встречи с тобой:
Где-то счастье – и сам я не знаю,
Только знаю, что сам я не свой.
 
 
Уж не ты ли меня погубила,
Чтобы после трудней позабыть.
Или ты меня вправду любила,
Коли можно такого любить?
 
 
Как мы после друг друга узнаем,
Как столкуемся после с тобой!
Так легко мы себе изменяем.
Увлекаясь прохожей судьбой.
 

12 июля 1937

 
Писать стихи… Вернее, думать
Стихами, думать обо всем.
О том, что в комнате угрюмо,
Что шумно в городе чужом.
 
 
О том, что никому не нужен
Мой горький опыт, стройный сон.
О том, что скоро будет ужин.
И ночь, и новый день потом.
 
 
Что стыдно прикрывать стихами
То, отчего так страшно жить,
Что мало счастья между нами,
Но что счастливым нужно быть;
 
 
Что нету силы отказаться
От малой нежности твоей.
И что так трудно волноваться,
А успокоиться – трудней…
 
 
Еще о том, что есть Россия…
Да, но и молодость была.
И что же? Вот стихи плохие,
Обиды, чуждые дела.
 

22 августа 1937 «Меч». 8.V.1938

 
Разлуки срок уже к концу подходит,
А чем успел я сердце умудрить?
Мечтой упрямою о счастьи и свободе,
С чем все труднее и труднее жить.
 
 
И ты вернешься: в комнате укромной
Укрыться от невзгод и от людей.
Но я открою двери в мир огромный —
Смотри, как много у меня друзей.
 
 
Смотри, как много близких и далеких,
А ближе тот, с кем жить всего трудней…
Мы все проходим трудности уроки,
Чтоб стало после слаще и вольней.
 
 
Среди осколков счастья – кто сумеет
Узнать то слово, что ты ждешь в ответ?
Кто всех вернее сердце разумеет?
Иль у кого – совсем и сердца нет?..
 

«На Западе»

 
Подожди немного,
отдохнешь и ты.
 

Лермонтов

 
Не торопись, еще немного —
И все пройдет само собой.
Стихает дождь, ползет дорога,
И пахнет дальнею грозой.
 
 
Слова слились, и помертвела
Мечта от творческой тоски.
Тоска наполнить не сумела
Причуды пишущей руки.
 
 
Рука ни в чем не виновата,
И потому себя не жаль.
И вот она лежит, разжата,
И отпускает сердце в даль.
 
 
Но сердце мудрости послушно,
Боится скуку нарушать.
И ты зеваешь равнодушно
И рад, что нечего решать.
 

1937

 
Открыть окно, и захлебнуться
От непосильной простоты.
Не лучше ли в себя вернуться:
Туда, где так обжился ты?
 
 
Судьба, судьба! оставь угрозы,
Напрасно сердца не страши.
И спор меж музыкой и прозой
Ты лучше сразу разреши.
 
 
Еще безмолвная минута —
И больше вынести нельзя
Посягновения уюта
На совершенства бытия.
 

1937

«Евреи в культуре русского зарубежья». Т. V

 
Сегодня утром я проснулся
И вдруг увидел, что весна.
И так невольно улыбнулся
Навстречу возгласам окна.
……………………………
И разве может кто ответить
На это языком людским?
Нет ничего страшней на свете
Проснуться радостным таким.
 

1937

«Евреи в культуре русского зарубежья». Т. V

 
Как часто счастье оставляет
Лишь мертвый снимок нам в залог.
Там миг один впечатлевает,
Что излучаем долгий срок.
 
 
И вот склонимся с мыслью тайной
Уроки счастия вернуть…
– Той фотографии случайной
Теперь лишь разбираю суть.
 

 
От бедности сердечной принимаем
Мы за любовь лишь скуку на губах.
От беспредметной ревности не знаем
Мы жалости – и заглушаем страх.
 
 
Она не скрыла только восклицанья —
И вот уже тебе злорадство льстит.
Как блеклый занавес, воспоминанье
Над бессердечною игрою шелестит…
 
 
Не говори, что сможешь переправить.
Смотри: окно синеет в пустоту.
Как страшно – так беспомощно лукавить…
О, пощади последнюю мечту!
 

Алле Головиной

 
Как хорошо бывает знать.
Что нам дано воображенье,
Чтоб целый мир в себе рождать —
Самим себе на удивленье.
 
 
И в этот мир входить, как в лес.
Где все как в сказке неизвестно,
Где столько всяческих чудес.
Что с непривычки прямо тесно.
 
 
И в этой страшной тесноте —
Все слаще – встреча вслед за встречей.
Все, все земное… Но не те —
Земли наскучившие речи.
…………………………………
А после – снова пустота.
(Где больше: в сердце или в мире?)
И словно сразу прожита
Жизнь целая – вот тут в квартире.
 

13 апреля 38

«Евреи в культуре русского зарубежья». Т. V

 
Все те же мы. Нам целый мир чужбина,
Отечество нам – Царское Село.
 

Пушкин

 
Проходит молодость бесследно —
И нитка крови на платке,
И облик сумрачный и бледный,
И грош последний в кошельке.
 
 
А критик хлестко подсчитает
Все обольщения и ложь:
Все то, чем горе нас прельщает.
Чем ты на рыцаря похож.
 
 
И все?.. Почти ценою жизни —
Нет, не бессмертье и не рай.
А то, что целый мир отчизна:
Закрой глаза и выбирай.
 
 
Ах, все просторы мировые —
Не царскосельский стройный мир!
Тебя земные всеблагие
На роковой не звали пир.
 

Ноябрь 1938 г. (28-го в Ските)

 
Страшна любовь, когда надежды нет,
А все яснее в глубине ночей,
Что ничего не стоит целый свет
В сравненьи с грустью дорогих очей.
 
 
Еще страшней свободы пустота,
Когда остыл губительный недуг,
И не ревнует больше лучший друг,
И больше не волнует красота.
 

«Евреи в культуре русского зарубежья». Т. V

Алисе З.

 
Одна тяжелая слеза
На черную тетрадь упала,
И ты, раскрыв свои глаза.
Слезу мою поцеловала.
 
 
Моей беспомощной мечты
В ней жизнь мгновенно отразилась.
И страшно верить мне, что ты
Слезою этой отравилась.
 

Алисе З.

 
Вещи к сумеркам ты уложила
И, в усталости и тишине,
Об отъезде словно позабыла.
Словно стала близкою вдвойне.
 
 
Будет в поезде темно и тесно.
Но зачем об этом вспоминать?
Может быть, еще не все известно,
И всерьез теперь и начинать…
 
 
Мы еще успеем волноваться,
Тяжесть в сердце сразу забывать, —
Даже пред тобою забываться
И как в детстве ссоры затевать.
 
 
Сгоряча ты, может быть, откроешь
Тот источник горести своей,
Что закружит как живой водою
Нас с тобою до скончанья дней.
 
 
Право, радости не больше было,
Чем из зеркала улыбок – тех,
Что в усталости ты скрыть забыла,
Позабывши, кажется, про всех.
 

 
Сегодня небо близкое,
Как на краю земли.
Вон двое с гимназисткою
Мечтательно прошли.
 
 
Моя задача трудная:
Тебя не вспоминать.
На улицу безлюдную
Я вышел погулять.
 
 
Погода ли удачная?
Но все – как на подбор:
И поэтичность дачная,
И тихий разговор.
 
 
И резкость театральная:
Тут свет – там сразу тьма.
И все – первоначальное.
Ну хоть сойди с ума.
 
 
Девичьи плечи – узкие.
– Ах, первая любовь!..
А липы, словно русские,
Уже волнуют кровь.
 

4 апреля 40

Нина МЯКОТИНА ^*

 
Когда хрустит дорога под ногами,
Белеет небо в вышине,
Вся даль укрыта синими снегами
И с сосен хлопьями свисает снег,
Деревья подымают к небу ветки, —
Не говорить, не думать ни о чем,
Стоять одной, вдыхая воздух редкий,
Над замороженным ручьем.
Пройдут года, и осени, и зимы,
Исчезнут в пустоту века,
Умрет земля, любовь к тебе, любимый,
Как в первый раз, послушна и ярка.
 

1929–1932

 
Мои глаза тебе подарят мир,
Зеленые, деревьев зеленее.
Сегодня снится нам обоим ширь
Лазури и зеленая аллея.
Нас делят длинные, зеленые поля,
Мы вспоминаем друг о друге на закате,
Когда нам некого увидеть и обнять
И сердце бьется, беспричинно плача.
Умолкнул мир. И умирает вечер.
Моя рука не ждет другой руки.
В деревнях замелькали огоньки,
Вдали звучит невнятная мне речь.
 

1932

 
Меня уводят за собой
Идущие сквозь город тучи
В леса, где сцепленные сучья
И где земля покрыта хвоей,
Где пахнет мокрою листвой
И осени печальным тленом,
Где спутались дубы и клены,
Ко мне склонившись головой.
И серый свет осенних дней
Окрасил землю нежной тенью
И освещает в отдаленьи
Дорогу тонких тополей.
 

«Скит». IV. 1937

 
На далеких отрогах гор
Отражается в солнце снег.
По долинам, по полю лег
И с отлогих сползает гор.
Завтра утро опять зажжет
Вдоль дороги верхушки дерев,
И распушит косматый мех
Облаков, бегущих вразброд.
И синей, впереди синей
Каждый день, что за днем растет,
И когда настанет черед —
Все проснется сквозь зелень ветвей.
 

«Скит». IV. 1937

 
Приходила утром радость
Вместе с солнцем через окна,
И дрожала, и смеялась.
Преломляясь через стекла,
Рассыпаясь по обоям.
Разбегаясь вдоль по полу
Разноцветною резьбою,
Зайчиков толпой веселой.
А потом углом загнутым
Исчезали солнца сети.
Уходили – и в минуту
Радость таяла на свете.
 

1937 г., март

 
Он по камням спускался меж кустов.
Хватаясь за цепляющие ветви,
Неверною ногой ища опоры
На выступе обломанном скалы.
Путь труден был и долог, но отраден.
И сердце утомленное стучало,
И пальцы рук дрожали, и колени,
Когда предстал он пред Царя Теней.
Всю скуку долгой одинокой ночи,
Весь мир любви и нежности любовной
Он перелил в трепещущие струны
И песней возвратить молил жену.
Когда ж утихли струны и когда
Он услыхал спокойные движенья
И тихое дыханье за собою
Той, для кого он в этот мир пришел, —
Он двинулся назад, согнув колени,
И снова путь томил его усталость,
И плечи опускались, – не под силу
Ему казался медленный восход.
А та, что сзади шла спокойным шагом,
Вдруг стала и чужда, и безразлична —
Ее душа уже не ощущала
Ни трудности пути, ни счастья встречи.
Он проклинал тяжелую дорогу,
Шагая, спотыкаясь меж кустов.
И полное тоски недоуменье
Им овладело и стеснило грудь.
Он захотел в последний раз увидеть
То, что он в этом мире оставлял,
И, опершись рукою о колено,
Усталым поворотом головы
Он повернулся вспять, но там в ветвях
Стояло что-то белое, чужое,
Не человек и даже не душа,
Спокойное, неведомое людям,
Невиданное ими до сих пор…
 

1937 г., май

Ирина МИХАЙЛОВСКАЯ ^*

 
Весенней кисти акварель, —
Сквозистый, бледно-васильковый,
Опять по-старому, но новый,
Идет по воздуху апрель.
                  Капель и птичьи голоса
                  На разных нотах переклички,
                  И кокон почек, по привычке,
                  Раскрыл зеленые глаза.
Опять апрель под облаками!
Звенит и снова замирает, —
Лады весны перебирает
Апрель воздушными руками.
                  Лицом к лицу поставив цель —
                  Поднять на нови зеленя,
                  Спеша, волнуясь и звеня,
                  Идет по воздуху апрель!
 

«Скит». IV. 1937

 
Весною снится наяву,
И сон набрасывает зыбкий
Воздушный мост на синеву;
Узор ложится на канву,
И правдой кажутся ошибки…
                  Тогда отчетливее трель
                  Вверху, над гнездами, над крышей,
                  И говорливая капель.
                  Какую выдумал апрель,
                  То звонко падает, то тише.
Пускай рассчитаны года,
Отмерен воздух для дыханья,
И пусть исчезнут навсегда,
Как сон, ведущий в «никуда»,
Капель и птичье щебетанье.
                  Но эхо кроется в кустах,
                  И у корней – живая влага;
                  А синь – как озеро чиста,
                  И в синеве – дуга моста,
                  Как лента радужного флага!
 

«Скит». IV. 1937

 
Часов не ведает счастливый,
Счастливые грозы не ждут…
Предвестник бурь нетерпеливый —
Метался ветер там и тут.
                  По сторонам – стога и жниво.
                  Вдали – темнело, рокоча.
                  В молчаньи шли, – неторопливо, —
                  И пело счастье у плеча.
А помнишь ли, какою странной
Была, в скрещении дорог,
Печаль мадонны деревянной
С венком увянувшим у ног?
                  Над нами не было тревоги, —
                  Менялась в золото латунь, —
                  И вот ударил в пыль дороги
                  Слезой набухшею июнь…
 

 
Сок солнечный струится долу,
А долу – холод – счастье спит.
Белесоватый, млечно-голый
Хранит безмолвие зенит.
                  Напрасно златорунным кладом
                  Пленится сердце – счастья нет.
                  Вот – тень уродливая рядом,
                  Лучам шагающая вслед.
Беспечно розовою пеной
Зарделась облачная рябь.
Свод солнечный чреват изменой,
Скрывая марево и хлябь.
                  Беспечность… Вот она, над нами!..
                  Завет евангельский храня,
                  Как голубь спит, – своими снами
                  Благословив дыханье дня.
Я слушаю тебя, июнь,
Твой голос в зелени каштана.
Который? – Кажется, не юн…
Июня огненная рана!
                  Медвяным ветром у окна…
                  Вниманье ветра мимолетно.
                  Колышет синие полотна
                  Немого свода глубина.
Сквозь сеть трепещущих листов
Упали палевые блики.
На лицемерный мир двуликий —
Июня шелковый покров!
                  Темнеет синь над головой…
                  …Какая тяжесть равнодушья!
                  Какое собрано удушье
                  В июньский воздух грозовой!
 

 
В ароматическом пуху
Сгорает лето. Наверху —
Сквозная синяя завеса,
И клубы снежной белизны
В задумчивость погружены,
Прислушиваясь к песне леса.
                  Летучий облачный дымок,
                  Как призрак легок и далек.
                  От снежной оторвавшись стаи.
                  Спешит догнать ее.
                  Высокое избрав жилье,
                  И – незаметно тает.
Все только призраки, все миф…
А солнце льет мифическое злато,
Поверить призракам уговорив, —
Земной бескрылости крылатой.
 

Июнь 1938

Мария ТОЛСТАЯ ^**

 
            На небе прозрачными руками,
Сны со звездами перемешав,
Ночь идет, окутанная снами,
Слушать рост и тайный шорох трав.
 
 
            Слушать ветер зыбкий и тревожный.
Плеск и бормотанье зябких вод:
– Здесь не мешкай, путник осторожный…
И в ответ им полночь где-то бьет.
 
 
            Тусклый месяц изогнулся рогом,
Сумрак полон топота копыт.
Тень за тенью по пустым дорогам,
Распластавшись в воздухе, летит.
 
 
            Сумрак полон вещих волхвований,
Вздохов, содроганий роковых.
Конских грив, безумных нареканий
И последних судорог земных…
 
 
            Тянет тлением от каждого оврага.
Пахнет адом каждый Божий сад.
И врага не знает – скользкой шпагой
В этот час заколотый солдат.
 
 
            Лорелеи косы распускают,
Голос бездны сладок и высок.
И над кладом медленно сияют
Черный Рейн и золотой песок.
 
 
            А над дальним Брокеном смятенье,
Пир горой, и в пламени гора,
За которой пляшут в исступленьи
В древних рощах гномы до утра.
 
 
            И над всеми – с мертвыми глазами
Серый призрак, гибель на скале.
…Сеет ночь усталыми руками
Правды и неправды на земле…
 

 
            Журчанье первых пчел
И цвет акаций белый,
И беглый из ветвей
Сквозной горячий свет…
Но улица мертвей,
Чем улей опустелый,
Чем тот, кто не пришел,
Кого на свете нет.
 
 
            Такая духота
И тишина такая,
Что больше нечем жить
И невозможно лгать.
Дневная суета
Обычно городская
Все ж легче, может быть,
Чем эта тишь да гладь.
 
 
            Чем этот тусклый серп
И узкого костела
Постылый силуэт
Над каменной тщетой,
Чем тени этих верб,
Худых и полуголых,
Скользящих в сумрак лет
Сквозь хриплый голос твой.
 
 
            Как долго ты тогда
Ждала и все гадала.
Придет иль не придет,
Волнуясь и смеясь.
Как долго шли года,
Как страшно ты устала…
Потом, в какой-то год,
В какой-то грустный час…
 
 
            И вот навек одна
На темном перекрестке —
Что вспомнить можешь ты
Из горестей твоих?
Все ночь, как ночь: без сна,
И грязные подмостки,
И грозные мосты,
И рокот мостовых…
 
 
            Уже давно замолк
Трамваев шум протяжный.
Не думай о судьбе.
Все спят спокойным сном.
Их сны не о тебе,
Печальной и продажной,
И заперт на замок
Уже последний дом.
 
 
            Тебя нельзя любить.
Ты смотришь слишком смело.
Ну, что ж, он не пришел,
Его на свете нет.
Тебя нельзя забыть,
Как цвет акаций белый,
Как пенье первых пчел,
Как беглый вешний свет…
 

 
Мокрый город затихнет, растают дома в отдаленьи,
Поплывут светляки и зеленые звезды в листве,
Закачаются ветки, смешаются с травами тени
И, как черные зайцы, шурша побегут по земле.
 
 
Воздух после дождя, облака одичалой сирени,
Лес шумящий впотьмах и внезапный малиновый свет.
И на розовой клумбе, обнявши худые колени,
Дремлет маленький леший, чуть-чуть потемневший от лет.
 

«Меч». 30.1.1938

 
Ранним утром в дальнюю дорогу
Вышли тополя из темноты.
Просыпаясь, птицы бьют тревогу,
Поднимают головы цветы
И глядят блестящими глазами,
Широко раскрытыми глядят,
Как стволы с воздетыми руками
Друг за другом в воздухе скользят, —
Как идут немые пилигримы,
Покидая темный этот сад,
Мимо сонного тумана, мимо,
И в разорванных плащах до пят…
И над ними облака в смятеньи
Расступаются перед зарей:
В сад иной высокие ступени
Открывает ангел часовой.
 

«Меч». 30.1.1938

 
Остывает земля, изнуренная светом и зноем,
Гаснет желтая пыль, и дома закрывают глаза.
Так усталый священник качается пред аналоем,
Так склоняется он, заслоняя собой образа.
 
 
Так дрожат в полутьме восковые тяжелые свечи,
Догорая, – так тяжкое горе смыкает уста…
И тяжелые черные тени ложатся на плечи,
И, как церковь, безмолвна душа, и, как церковь, пуста.
 
 
Разве где-то в притворе, совсем в темноте на коленях
Лишь глухую старуху увидишь на вечном посту
Или нищего, что, томясь на просторных ступенях,
Заскорузлую руку напрасно простер в пустоту.
 

«Меч». 1.V.1938