Текст книги "Поэты пражского «Скита»"

Автор книги: Дмитрий Кобяков

Наташа

 
Кавалергард в блистательном колете…
– Поднять глаза. Вздохнуть – и позабыть
О смуглом и насмешливом поэте.
О всем, о всем… И в первый раз – любить…
 
 
…И вот – легко за днями дни, как птицы…
Как светлый вихрь… – И вдруг во двор – возок…
На бледность щек упавшие ресницы
И тенью смерти тронутый висок…
 

Эхо

 
По радио на целый мир – «Титаник»!..
Орудиями – медленно – «Война»…
Опять в лесах на синих трупах встанет
Гнилых болот туманная весна…
Опять смешают влажные апрели
Снега и кровь в малиновый сироп.
Какой любви прозрачные недели
Вновь понесут, подняв на плечи гроб…
 
 
…И все цветут и прорастают кости
Под лязг стремян и скрежет гильотин.
Опять Людовик стонет на помосте,
Опять вода краснеет у плотин…
– О, мертвых дней кровавая завеса!..
Но до сих пор, сквозь дым, огонь и гул
Шестнадцатидюймовых дул, —
– Я слышу эхо выстрела Дантеса…
 

«Студенческие годы». 1925. № 3

 
Сегодня день – как бирюза.
Сегодня день – совсем весенний…
Я опущу к земле глаза
И тихо стану на колени.
Благословляю светлый сон.
Тобою посланный и взятый,
С тобою сердце в унисон
Поет о розовых закатах.
Мне не понять земных забот.
Мне не понять земной тревоги, —
Когда весь мир, звеня, плывет.
По легкой, голубой дороге…
           Моя земля – везде одна,
           И так же пахнет влажной плотью,
           И так же вечером весна
           Дымком синеет на болоте…
 

«Годы». 1926. № 1

 
Под вечер, в весеннем просторе,
Пройдя по низам, где темно, —
У небес, за селом, на взгорье.
Постучусь в голубое окно.
 
 
– Приюти, как былинку в поле.
Укутай в вечерний дымок!
Слишком густо посыпан солью
Моей жизни черствый кусок…
 
 
У тебя исцеляющей тиши
Зачерпну из колодца ковшом.
Пусть заново сердце услышит
О жизни весенний псалом!..
 

«Годы». 1926. № 1

1

 
Без имени и без названья даже,
Плывущее к тебе – и без конца.
Какою кротостью мне о тебе расскажет,
Вечерним гостем стукнув у крыльца.
…Проселками, над золотою пылью.
Медвяный месяц, вскинув на рога, —
Опять твоей неотвратимой былью —
Сквозь крепь плотин зальет мои луга…
Скупой любви отяжелевший бредень
Тянуть со дна на золотой песок.
Не мною началось, – не я приду последним
Искать следов твоих незримых ног.
И падать медленно – о, это ль – неизбежность?
– Но даже сердце может ослабеть.
Себя испепеляющую нежность,
Последний дар переписав – тебе!..
 

2

 
Лишь про себя, лишь шепотом, не вслух…
И нужно ли мне говорить о прежнем.
Как это слово, легкое, как пух,
Легло на жизнь таким тяжелым лежнем.
 
 
О, жизнь моя, – угрюмый скороход, —
Не подождать, не отдохнуть на камне,
О, жизнь моя, – уже который год,
О, жизнь моя, – ты не легка мне…
 
 
И этих верст – какая тяжесть вновь!
Еще… еще… Но не в моем укоре
Отыщешь ты последнюю любовь.
Поймешь ее серебряную горечь…
 

«Годы». 1926. № 1

 
На улицу из окон этажей
Квадрат огней зияющею раной;
На улицу; где эта ночь уже
Озябшим псом у двери ресторана.
Шофер в мехах, и в стекла полусвет,
И полуночь автомобильным плачем.
Охрипшей сыростью продрогнувший рассвет,
Еще рождаемый, еще такой незрячий…
…Пролет зеркал, качающий мираж,
Прозрачный мир, застывший у подъезда.
Туда наверх, в семнадцатый этаж.
Где в стекла – ночь и розовые звезды.
Гудящий лифт, крутящийся мираж,
И мир в стекле качающейся ночи —
 
 
Туда, наверх, в семнадцатый этаж,
Где путь до звезд пьянее и короче!..
…И в муть, и в дым бессонниц и вина,
Под судороги музыкальных пауз,
Плащом романтика – змеиная спина…
И разве жизнь мне объяснит Брокгауз?..
Не все ль равно, в каком календаре
Копьем сердец вычеркивать столетья.
Когда вот так, на утренней заре,
Сквозь муть – окно в таком прозрачном свете!..
И как аквариум, но только рыбий рот,
Прильнув к стеклу, – нежданно-человечий.
И все сильней и радостней поет
Святой восторг и сотрясает плечи!..
 
 
…И вот, скользнув с семнадцати, причал.
Над площадью, сквозь блудный дым рассвета,
Плывет в эфир обезумевший зал —
Восторженная, звонкая комета!..
О, легкий мир! И никогда – назад…
Походный марш кричащего джаз-банда!
Без компаса – через небесный сад —
В земной ладье безумная команда!..
Вперед, вперед! – И не найти границ,
И не узнать непревзойденной меры —
Такое счастие через завес ресниц,
Такой восторг несбыточной химеры!..
 
 
…Гудящий лифт – и вот опять в стекле
Качнулся мир, захлопывая дверцы.
– О, пусть навек я пленник на земле.
Но не пленить восторженного сердца!..
 

«Годы». 1926. № 2

Романс первый

 
День ото дня встаю влюбленней.
И просыпаясь по утрам
Я перелистываю сонник.
Ища разгадок странным снам.
             А за окном моим, снаружи,
             Капель веселая весь день.
             Какую радостную лень
             Я снова в сердце обнаружил!
И если неба синева
Опять прозрачнее и чище,
Кто виноват, что сердце ищет,
Кому сказать свои слова!?..
             И целый день бродя без дела,
             Я напеваю о любви…
             Ах, как себя ни назови —
             Но тело – это только тело!..
…Гадаю вечером на картах
И смутно жду – чего, Бог весть.
…Ах, это только воздух марта,
Ах, это только – двадцать шесть!..
 

Романс второй

 
Тоскую сердцем медленно и немо…
Я жду того, чего не будет вновь.
И жизнь с тобой мне кажется поэмой,
А сон любви приемлю за любовь.
И в чем любовь? В словах? Движеньях?
             Взглядах?
Иль только в тихой музыке души? —
– Все делать то, чему ты детски – рада…
По вечерам мечтать с тобой в тиши
И чувствовать под блузкою английской,
Как бьется сердце, вскрытое до дна…
– А поутру увидеть близко-близко
Твои глаза, туманные от сна…
И в чем любовь? – Ах, ну не все равно ли?
Пусть это будет даже не любовь…
– Тоскую сердцем медленно, до боли
И жду того, чего не будет вновь…
 

«Годы». 1926. № 3

 
Днем, в веселой гавани Сан-Пьетро,
(Где, однако, больше значил черт),
Корабли, кренясь от волн и ветра,
Проплывали в сизый, жаркий порт.
А ночами, легкими, как пена,
Оборвав земные якоря,
В лунные прохладные моря
Отплывал корабль со звездным креном…
 

 
Свистят ветр а над зеленью морей,
Взвивая дым у хижины прибрежной,
В остывший день, такой цветной и нежный,
Пронзительных, холодных январей,
Когда скрипят у старых суден кости
И рвутся ставни крыльями с домов
В пустом порту, принявшем моряков,
В передвесеннем, длительном норд-осте…
 
 
…И согревая руки у огня,
Пьет в кабачке золотоглазый янки
Зеленый ром и щедро дарит франки.
Честь корабля и нации храня.
И хохоча, свои морские шутки
По десять раз всем повторяет вслух
И на окошке давит пальцем мух,
Минутной грустью провожая сутки.
 
 
А толстый кот, ленивый сын судьбы,
Лиловый глаз мечтательно сощурив,
Поет о снах и презирает бури
В тепле лежанки у печной трубы…
…Стихают дни. И в будке полосатой
Стоит солдат и смотрит, как вдали
От пристани уходят корабли
В оранжевые, мерзлые закаты…
 

 
Из тихих гаваней, где предрассветной смесью [65]65
  Первоначальный вариант: «Из тихих гаваней, где чудотворной смесью…».


[Закрыть]
В морскую горечь падает роса, —
Из тихих гаваней – который год и месяц
Соленым ветром крепнут паруса…
 
 
Каким Колумбом радостных Америк
Еще блуждать в неведомых морях,
К какой мечте, на небывалый берег
Пристав, отдать в заливах якоря.
 
 
Каких надежд летучие голландцы
На рифах скал свой разобьют мираж,
Какой тревогой высвистит на шканцы
Пищалка боцмана угрюмый экипаж…
 
 
…И будет ли – о подвиг бесноватых! —
В раскачке волн, под скрипы корабля,
В последний час последнего заката
С верхушек мачт последний крик: «Земля!..»
 

«Своими путями». 1925. № 8–9

 
По маякам, по звездам, по чутью…
В ночных морях невероятных странствий
Рукой обветренной тяжелую ладью
Веди вперед в бушующем пространстве
Тяжелых волн, сквозь острый ветра вой.
Вперед, вперед, туда, за океаны,
К тем берегам, где скалы и прибой,
Где ладанка, надетая тобой.
Спасет от бед и разведет туманы…
 
 
…И трубку выбивая о каблук,
Потом ты вспомнишь за стаканом рома
О том, что жизнь была тебе знакома
Не только по мозолям крепких рук.
Но о былом не будешь сожалеть
И жизнь не упрекнешь в непостоянстве,
Когда споет тоскующая медь
Сигнал твоих, уже нездешних странствий,
Со всем земным торжественных разлук…
 

 
Рвал ветер свитки облаков.
Дымился по пустым дорогам
И заметал Твоих следов
Неясный оттиск за порогом.
 
 
             И были медленные дни…
             И были медленные ночи…
             Что могут изменить они?
             – И только жизнь была короче.
 
 
Я оценил Твой дар скупой
Руки взыскательной и строгой —
Волчец и терн в пыли земной
Ты положил мне у порога.
 
 
             И дымный хлеб, как ком земли,
             Угрюмой горечью политый,
             Чтоб эти годы не могли,
             Чтобы не смели быть забыты!..
 

 
Оставшись жить, оставшись ждать,
Несу тебя, моя чужбина.
И вот года считает мать,
Когда опять увидит сына.
 
 
И я вернусь с чужих дорог,
Такой смирившийся и жалкий.
И робко стукну о порог
Концом своей дорожной палки.
 
 
…И будет вечер тих тогда,
Под крик стрижей над колокольней.
И будет сердцу больно-больно
За эти шумные года…
 
 
И будет вновь по-детски верить,
Подняв тысячелетний гнет.
И ветром Библии дохнет
От раскрывающейся двери.
 
 
О, как узнаю средь морщин
Твои черты, что, помню, были?..
– Ты крикнешь жалостное – «Сын!»…
И я растерянное: «Ты ли?»…
 

«Современные записки». 1928. Т. 35

 
Повторят, и не раз еще, года
И этот день, и этот вечер синий
На берегу пустынного пруда,
Где кружит ветер легкий пух гусиный.
 
 
Еще не раз стремительной весне
Дожди отслужат светлые молебны;
Еще не раз подымет колос хлебный
Любовь земли в налившемся зерне.
 
 
– Но жизнь давно читая между строк,
Короткие, ничтожные тревоги.
Уже не жду, куда, на чей порог
Ведут меня вечерние дороги.
 
 
…Звезда полей прозрачна и светла.
Мне было нужно счастье не такое…
Моя душа просила лишь покоя,
Но на земле покоя не нашла…
 

«Воля России». 1929. № 2

 
Острый месяц – серебряная подкова,
Поднятая Иисусом на дороге,
Гвоздиками звезд прибита снова
На синем небесном пороге.
 
 
Деревья, встопорщив ветки,
Смотрят, как сквозь прищуренные ресницы.
На весенние Богородичины пометки —
Кому цвести и плодиться.
 
 
А по двору веселые гуси —
Облака пушистые бродят…
Это у тебя, Иисусе,
Васильки на криничной колоде.
 
 
…Жалобная ночная птица
В поле потихоньку тренькает.
– Ах, на крыльцо Твое синее примоститься,
Хотя б на последней ступеньке…
 

 
Вот так – поля и белый дом…
Бледнеет день в лазури ясной,
И месяц маленький и красный
Опять родился над прудом.
 
 
Все так же, в Туле или в Праге,
Идут дожди, шумят леса,
И молодые голоса
Поют по вечерам в овраге.
И та же жизнь – любви и встреч
Неизреченная осанна…
Как может сердце уберечь
Все то, что помнит так туманно?..
 
 
– Быть может, северные дни
Еще сиреневей и тише.
И сердцу, может быть, сродни
Ветряк, соломенные крыши,
Поля, дороги, скрип телег.
Божница на мосту покатом,
И голубой, вечерний снег
Под нежным розовым закатом.
Но что же сделать я могу?..
Как с неизбежностью поспорю…
 
 
– Так отъезжающие в море
Грустят о днях на берегу.
И кажется каюта душной…
Но что ж… Дорога – далека.
И сердце учится послушно
Словам чужого языка…
 

 
Жизнь моя, дикая волчица,
Выкармливающая Ромула и Рема,
Смотри, как легко мне молчится
В эту весеннюю поэму.
 
 
Я чувствую темную глину
Утлого моего сосуда.
Куда Великой Горшечник кинул
Маленькое, незаметное чудо.
 
 
Горчичное зерно, щепотку
Крутой и колющей соли
Для этой жизни короткой.
Для этой короткой боли.
 
 
И круг завершая вечный
Сквозь щемящие весны, – я знаю:
Это сосуд мой Великий Горшечник
На земном огне обжигает…
 

 
Без имени и без названья даже,
Плывущее к тебе – и без конца,
Какою кротостью мне о тебе расскажет,
Вечерним гостем стукнув у крыльца.
 
 
…Проселками, над золотою пылью.
Медвяный месяц, вскинув на рога,
Опять твоей неотвратимой былью
Сквозь крепь плотин зальет мои луга.
 
 
Скупой любви отяжелевший бредень
Тянуть со дна на золотой песок.
Не мною началось, не я приду последним
Искать следов твоих незримых ног.
 
 
И падать медленно… О, это ль – неизбежность?..
Но даже сердце может ослабеть,
Себя испепеляющую нежность, —
Последний дар – переписав – тебе…
 

 
Всегда о нежности, всегда о небывалом,
Не о себе – через границы дня…
Земным делам, таким пустым и малым,
Мой легкий щит – не выдавай меня!..
 
 
…Всегда о нежности, и пусть всегда не кстати,
Все попусту, все с сердцем невпопад.
Все – странником, куда глаза глядят,
И воином миролюбивой рати.
 
 
Не о земном, – но о земле моей.
Простых сердец вечернем водопое;
О кротости – через границы дней,
О нежности – через границы вдвое…
 
 
– Мой легкий щит, мое копье, мой меч.
Моя любовь!.. – И вот опять приснится:
Сквозь глубь ночей, чтоб всей душой истечь, —
Твои неизъяснимые ресницы…
 

 
Еще о нежности поют твои глаза,
Ковшом любви не вычерпанной глуби.
Еще тебе никто не рассказал.
Как горестно и сладко сердце любит.
Еще весь мир – дрожащий отблеск дня, —
Плывет вовне, тебе неуловимый.
И так светло и радостно звеня,
В нем всходят весны и нисходят зимы…
И в легких днях, еще таких простых,
Что сердцем кротким можешь ты заметить?
И что поймешь в скупых словах моих
Вот этих строк, рожденных на рассвете…
 

 
Не узнавая комнаты и кресел,
В бессоннице блуждая наугад,
Где черный ветер стекла занавесил,
Я чувствовал – качался утлый дом
И рвался вверх от пристани ненужной
Земной корабль…
                И я один был в нем,
И плыл во тьме над этой ночью вьюжной.
– Нет, не один. Бродили мы вдвоем
Между постелью, креслом и окном…
И спутник мой шаг в шаг ходил со мною.
Его плеча касался я плечом
И чувствовал, как тяжко дышит тьмою…
Молчали мы. Что говорить? О чем?
…А поутру, когда рассвет туманный
Вошел в окно и лег у наших ног,
Я увидал, кто был мой спутник странный:
По комнате ходили – я и Бог.
 

«Воля России». 1928. № 1

 
Ни голодом, ни жаждой, ни разлукой…
Закрыть глаза… А сердце сквозь года,
Сквозь жизнь стрелою, пущенной из лука,
Летит вперед – и канет без следа,
Еще любя, и все тесней и туже…
И взгляд внимательный с соседней из планет,
Пройдя землей, нигде не обнаружит
Моей любви и кратко скажет – «нет!»…
…А в легком сне – и там я буду лишним, —
Что повторит, что вспомнит жизнь твоя?
Быть может – класс, быть может – сад и вишни,
И за холмом вечерние края…
И только стих споет о небывалом.
Но этой ложью сердцу не помочь.
– И снова вижу комнату и ночь,
И сбившееся на пол одеяло…
 

«Воля России». 1928. № 11

 
Тобой исполненный и замкнутый в тебе
И круг забот, и круг часов беспечных.
Ах, о какой блистательной судьбе
Еще мечтать в годах бесчеловечных?
 
 
Не для тебя ль крылами легких птиц
С листов газет над строчками событий
Летит мой мир сквозь золото ресниц
По звонкой, опрокинутой орбите…
 
 
Свисти и пой, веселый птицелов!
– Но сердце не почувствовать на ощупь.
Не для сетей божественный улов,
Что серебром еще в сетях полощет…
 
 
…И падая на камни, обомлев,
Не о тебе душа в припадке страждет.
Не о земном, но об иной земле
Святой восторг неутолимой жажды…
 

 
Так часто в тишине ночной
Росло крылатое движенье —
Небесное отображенье
Угрюмой горечи земной.
 
 
И сердце чуткое мое
Воздушные вбирало волны
И подымало острие
Приемником певучих молний.
 
 
И ты, вдыхая воздух талый,
В весенней, звонкой вышине,
Вот так же к Пушкину слетала,
Как и слетаешь ты ко мне.
 
 
И помнишь все еще, быть может,
Сквозные лепестки свечей,
И гулкий зал, такой несхожий
С дешевой комнатой моей.
 
 
И вот всплывает профиль смуглый
В воспоминаниях твоих…
– И робкий исправляя стих.
Мой черновик бросаешь в уголь [70]70
  В журнальной публикации – «в угол».


[Закрыть].
 

«Воля России». 1929. № 2

 
Горит душа, как легкий пламень,
Над освященным бытием
И ночью на плече моем
Трепещет светлыми крылами.
 
 
               Днем, в суете и возбужденьи.
               Вдруг останавливаясь, жду
               Благословенную чреду
               Молниеносных пробуждений.
 
 
…И все прекраснее, и строже,
– У сердца радостный Сизиф —
Иная жизнь опять тревожит,
Мой вещий дух преобразив.
 
 
               И бьется, путы разрывая.
               Земною горечью дыша.
               Еще лукавая и злая,
               Но пробужденная душа!..
 

«Воля России». 1928. № 1

 
Безумный век, безумный ураган!
Как можно жить, как может сердце биться?..
– И вот опять летит за океан
Звенящая, распластанная птица.
 
 
И радио хрипит на площадях
Еще одно прославленное имя…
…Но ветер над домами городскими
Несет иных, легчайших крыльев взмах
Сквозь вечера и синие бульвары.
Над матовыми солнцами кино
 
 
Туда, в простор, где звездные пожары
И пыль миров, распавшихся давно…
Лети, душа…
                       И веки опуская,
В последний миг я видел, как легла
Из-за плеча на тротуар сквозная.
Большая тень раскрытого крыла…
 

«Современные записки». 1928. Т. 7

 
…И вот пойми – есть в мире странный лад
Текущих рек и веющего ветра,
А у стиха медлительного метра
И паузы поют и говорят.
 
 
Но в музыке их вряд ли лучший звук,
Возникнувший из глубины вселенной,
Услышишь ты душой земной и тленной,
Не обожженной на огне разлук.
 
 
То не любовь, но чище, чем она, —
Прекрасная и кроткая надежда;
Весенний мир в раскрывшиеся вежды
Очей, с которых спала пелена…
 
 
…И чувствую – вот дни плывут, звеня,
Но, падая, не ткнусь ногой о камень —
Прозрачными и легкими руками
Он оградит и сохранит меня…
 

 
Холодный дым, сиреневый и зыбкий.
Плывет с утра в студеном ноябре;
И я, от крыш в хрустящем серебре,
И от тебя, и от твоей улыбки,
Вздохнув, свежо и остро опьянясь.
Хрустальный снег съедая с рукавицы.
Почувствую такую легкость птицы.
Такой восторг, такую синь и яснь…
– И вдруг пойму, медлительно и странно.
Иную жизнь, плывущую вовне,
И то, что мир давно стал тесен мне,
А раз взлетев, – лететь не перестану…
 

«Звено». 1928. № 1

 
О, счастье утлое мое!
Ладья в грохочущей стремнине…
Любви сладчайшее копье
Груди восторженной не минет.
 
 
И вот, в предчувствии тоски,
Великолепной и суровой.
Гудят горячие виски
Твоею ласковостью новой.
 
 
О, бедная любовь моя…
Быть может, жизнь обрушит вскоре
В твои цветущие края
Свое бушующее море.
 
 
И что останется тогда
В полуразрушенной вселенной
Скупым и скудным дням труда
От этой радости мгновенной?..
 
 
Развеет ветер легкий прах
В дневном, сияющем просторе.
И кто почувствует в словах
Такое призрачное горе?
 
 
– Я эту боль благословлю
Руки слабеющею дрожью.
Ты, компас, служишь кораблю
Путеводительною ложью.
 

«Воля России». 1929. № 2

 
Какая легкая любовь.
Какая нужная отрада…
– Так обвиваясь вкруг столбов,
Всползает плющ на стены сада.
             …Я задыхаюсь так легко,
             И так прекрасно умираю.
             И вижу – вот недалеко
             Дорога к найденному раю…
             Не ты ль введешь меня туда
             И в руки дашь цветущий посох,
             Когда, с небес упав, звезда
             Росой заблещет на откосах.
             И будут падать и сиять,
             Сиять и падать неустанно,
             Вокруг тебя, как кисея,
             Колеблясь медленно и странно…
             И я тогда любовь твою.
             Такую легкую отраду,
             Покорно в сердце раздвою —
             Земного райскому не надо…
             В последний раз коснусь земли
             Ногой – и призрачно растаю.
             И ты увидишь, как вдали
             Звезда зажжется золотая…
– А на земле ученый гном,
Из-за стекла обсерваторий,
Расскажет миру о твоем
Блестящем и прекрасном горе.
 

«Воля России». 1928. № 1

1

 
На склоне дней трагических империй,
Ногой – на трон, душой – на эшафот
Восходит розовый монарх. И вот
Далекий гул уже гремит о берег.
 
 
И по ночам за окнами дворца
Стоит без сна, испуганный и кроткий.
И в полутьме белеет профиль четкий
Привычного, монетного лица.
 
 
И видит вновь – слепительный огонь! —
На площади народ и гильотину…
И чувствует, как вновь ему на спину
Ложится чья то жесткая ладонь…
 
 
И от кошмара падая назад,
За пуховик широкого алькова,
Кричит во тьму нечеловечье слово
И слышит брань и пьяный рев солдат…
 

2

 
Республика в фригийском колпачке
На празднествах поверженных Бастилий
Красней, чем кровь.
             И вот в ее руке.
Как отблеском, у королевских лилий
Алеет шелк прозрачных лепестков…
…А с площади поспешный стук подков,
Дохнув по окнам воздухом сражений,
Гремит в Конвент. – И, падая с коня,
Охрипший всадник спит в изнеможеньи,
Едва сказав, ругаясь и кляня…
– Но в городе уж шепчутся в испуге
И знают все:
             Король опять на юге!..
 

3

 
Никто не знал, что приближался срок
Под дробь непогрешимых барабанов.
Когда качался в белой мгле туманов
На площади повешенный пророк.
Пылили по дорогам эскадроны.
Фуражки запрокидывая вбок.
Но немощен и хил был старый бог,
И немощны и хилы были троны…
И города, в преддверьи новых эр,
Заканчивая ежедневный ужин.
Еще не знали, что уже не нужен
Их крепкий мир, а вечный Робеспьер
Уже повел на плаху королеву…
– О, не жалей же, робкая душа,
Полей, приготовляемых к посеву!
Как можешь ты без радости дышать,
И можно ль жить без гордости и гнева?..
А новый мир, сменяя мир былой,
Идет в кругу иных тысячелетий
И так же дышит холодом и мглой
На медленном, чуть брезжущем рассвете…
 

4

 
Так началось – не освежали век
Кровавые, туманные рассветы.
И по ночам хвостатые кометы
Летели вновь и начинали век
Безжалостной и беспощадной эры.
Но люди говорили на углах
О счастии – и в грубых их словах
Горел огонь неистребимой веры.
…И как-то вечером, когда еще заря
Цвела вверху и золотила долы.
На площадь из ворот монастыря
Стремительно прошел Савонарола.
– И дым, и пепел выжженные дни
Вновь понесли в сияющее небо…
Но нищие уже просили хлеба,
И по ночам зловещие костры
Пылали по лесам и по дорогам.
Пересыхали реки от жары,
А женщины, на очаге убогом,
Варили суп из липовой коры…
И люди на углах уже молчали.
И лишь во сне вздыхали в темноте
О той недосягаемой мечте.
Что их всю жизнь вела через печали…