Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

Ему нравились его непокорные волосы. Они так буйно и густо росли на голове, что создавали чувство силы и свобо ды. Но Туссело расставался с ними без сожаления. Он прижимал лезвие к голове и осторожно скользил им по контурам черепа, время от времени пуская себе кровь, когда брал не тот угол и срезал полоски кожи. Впрочем, это были малые порезы в сравнении с той раной, которая мучила его. Туссело никогда не думал, что у воздуха есть пальцы. Он чувствовал их всю ночь. Они мягко поглаживали кожу скальпа, как будто души предков пришли приласкать его напоследок. Он радовался их прикосновениям.

На следующий день он купил у селянина тощего старого мула, отдав за животное золотую тарентийскую монету. В другой деревне он приобрел убитого кабана, после чего закрепил тушу на спине мула и спрятал под ней копье. В крайнем случае он мог бы сказать, что использовал это оружие для охоты. Когда он проходил мимо какого-то поля, несколько крестьян почтительно приветствовали его. Тронутый таким расположением, Туссело раздал им свое скудное имущество: одному подарил несколько монет, другому – кинжал, остальным – мелочь из прежних трофеев. К тому времени, когда он добрался до города, у него не было ничего, кроме длинного плаща, который свисал с его плеч. Он давно понял, что римляне узнавали рабов по их взглядам. Входя в городские ворота, он потупил глаза, и охранники пропустили его, не задав ни одного вопроса.

Туссело снова вернулся в Рим. Город остался тем же самым. Суета и вонь, шум и грохот тележек, смешение языков и лиц всех оттенков кожи. Он вспомнил дорогу к дому старого хозяина, но не пошел туда. Его миссия была не столь личной. Туссело шел по узким улочкам, пролегавшим ниже гряды Эсквилина. Он вел мула за собой и опускал глаза каждый раз, когда замечал на себе взгляды людей. Ему не требовалось поднимать голову и осматриваться по сторонам. Казалось, что он вообще не покидал этот город. Ему здесь не на что было смотреть.

Он прошел с опущенной головой до самого Форума и остановился у стены примыкавшего здания, как будто ожидал своего хозяина. Вокруг толпились люди. Туссело слышал латинскую речь и осязал отвратительные запахи их тел. Он чувствовал жар их кожи и прохладу, идущую от мраморных плит, колонн и статуй, украшавших это место. Он все еще не поднимал головы. Ему не нужно было рассматривать римлян. Туссело и без того знал выражения их лиц. Перед его мысленным взором всплывали сморщенные щеки старых женщин и задранные кверху длинные носы сенаторов. Он видел, как мимо мелькали бедра матрон, волосатые торсы молодых мужчин и фигуры игравших детей.

Он сжал пальцами пряжку, которая крепила плащ на шее. Туссело еще не был готов расстегнуть ее. Он понимал: после этого действия в его жизни изменится все, что только можно изменить. Он не чувствовал страха, хотя и ожидал его. Впрочем, он не ощущал и ненависти, копившейся в нем столько лет. Туссело поражался тому, что каждый новый вздох наполнял его ликующей радостью. Впервые в жизни он чувствовал, что нашел свое место в мире. Конечно, вред, нанесенный ему Римом, никуда не делся. Его нельзя было исправить и забыть. От него невозможно было убежать. С ним можно было только встретиться лицом к лицу и очистить его кровью до полного забвения, до полной потери памяти. Здесь речь не шла о поражении. Наоборот, он находил в этом истинное откровение о природе своего рабства. Он понимал, что препятствием на пути к свободе являлась его собственная смерть. Пройдя ее, он разорвет все кандалы и цепи, так крепко сковавшие его.

То был мистический момент – такой, который нужно почитать молитвами и подношениями. Он вытащил копье из-под туши кабана. Шлепнув мула по крупу, Туссело посмотрел, как тот уходит. Его по-прежнему никто не замечал, но перемена назревала. Он расстегнул металлическую пряжку и, сорвав плащ с плеч, подбросил его в воздух. Затем Туссело вошел в толпу людей.

– Рим! – крикнул он на латыни. – Как ты будешь жить без моего черного сердца, которое так долго билось для тебя?

Он ударил себя кулаком по груди, подчеркивая сказанное. На миг все картины мира, окружавшие его, замедлились до неподвижности. Ветер унес обрывки фраз, смех оборвался до полного молчания, его плащ опустился на камни, сотни римлян повернулись к нему. Он сжал копье двумя руками, слегка присел и напрягся, как леопард на охоте. Его неистовые, широко открытые глаза следили за каждым движением. Он уже видел солдат, бежавших к нему со всех сторон.

Хорошо, подумал он. Великолепно. Туссело больше не будет рабом.

* * *

К своему изумлению, Магон обнаружил, что солнце стало черным. Вот почему он остановил скакуна, повернулся и посмотрел на небесное светило. Он не мог отвести от него глаза. Черный круг притягивал его к себе, и Магон падал в него, словно в глубокий колодец. Неважно, что вокруг ярилась битва. Римляне, догонявшие их несколько дней, внезапно выскочили из засады, и мощная сила трех легионов ударила по его отрядам со всех сторон. Он вытер с лица чужую кровь. Она хлестала из воина, стоявшего рядом. Кто-то срубил голову несчастному парню, и он превратился в кровавый фонтан. Адъютант прокричал, что им нужно отходить, но в то мгновение ни одно из обстоятельств не было настолько важным, как черное солнце.

Он услышал голос, окликавший его по имени. Настойчивый, хриплый и близкий к уху шепот проник в его мозг сквозь грохот сражения. В тот же миг, как будто раненый этими словами, конь Магона задрожал. Генерал почувствовал, как ноги животного подогнулись. Он вдруг понял, что полетит сейчас на землю через голову скакуна. Но его взгляд по-прежнему был прикован к солнцу. Вместо того чтобы пришпорить вставшего на дыбы коня, Магон повернулся в сторону. Он увидел, как солнце злобно улыбалось ему через черный круг. Лошадь рухнула на землю. Удар о грунт привел его в чувство. Он увидел пилум, торчавший из груди скакуна. Конь сучил ногами в предсмертных судорогах. Магон попытался встать и вдруг понял, что его нога зажата под животным от пятки до самой промежности. Его поразило, что он не чувствовал боли, хотя и ощущал вес лошади, прижимавший ногу к острому ребру скалы.

– Магон? Генерал? Ты должен сейчас же проснуться...

Он схватил человека за ворот и сказал, что давно уже не спит. Ему придавило ногу. Он попросил о помощи. Но человек не помогал. Тогда Магон изогнулся и отпихнул от себя коня. Лошадь неестественно вывернула шею и посмотрела на него глазами побитой собаки – с обидой и разочарованием. Магон оттолкнул коня свободной ногой и встал, чтобы вернуться к битве. Но что случилось? Он не увидел своей армии и даже говорившего с ним человека. Вместо этого он стоял один среди полчища врагов. Они окружили Магона и нацелили в него копья, похожие на торчащие длинные пенисы. Их шлемы отражали сияние черного солнца. Внезапно он почувствовал вкус вина во рту. Противный вкус. Омерзительный запах. Он впитывал его в себя при каждом вдохе, и ему казалось, что кровь становилась такой же, как вино. Возможно, его уже пронзили копьями. Он посмотрел на грудь, чтобы найти там раны, и пережил момент смущения, когда его зрение смазалось и потемнело до черноты. Догадавшись, что его глаза закрыты, он попробовал поднять тяжелые веки.

Одна картина мира скрывала под собой другую. Он увидел над собой лицо мавра по имени Джадир. Тот был его капита ном. Джадир поднес мех к губам Магона и попытался влить в них вино. Генерал отклонил голову и обругал человека.

– Прости меня, – сказал мавр, – но мы не знаем, что делать с тобой. Только вино приводит тебя в чувство. Врач пропал. Наверное, его схватили римляне. Нам обещали прислать мазь с одного из кораблей.

Пока рот мужчины шевелился, оформляя слова, мир вокруг Магона увеличился в размерах и принял более прочную форму. Джадир сидел под низким деревянным потолком, и плавные движения его головы свидетельствовали о качке корабля в открытом море. Магон смутно чувствовал присутствие других людей, но ему не хотелось разговаривать с ними. Он с трудом фокусировал взгляд на лице одного человека. Тело казалось растянутым в пространстве и невесомым. Он мог бы забыть о нем, если бы не тошнотворный запах и сильная пульсация в жилах.

– Где я? – спросил он.

Магон знал, что уже задавал этот вопрос и получал на него ответ. Но он не помнил слов Джадира.

– Мы плывем в Карфаген, – сказал мавр. – Сейчас ночь. Вахтенный недавно сообщил, что мы прошли Элерию на Корсике. Он видел огни. Наш корабль находится сейчас в открытом море. Прости, что я разбудил тебя, но нам нужно принять решение. У нас нет врача, однако каждый, кто видел тебя, убежден, что ждать больше нельзя. Клянусь богами, нам хотелось бы доставить тебя сначала на родину. К сожалению, если ничего не сделать, мы не успеем довезти тебя живым.

Несмотря на нараставшее давление, которое сжимало и отпускало его тело, Магон понимал все слова, которые произносил человек. Он просто не знал, что они обозначали. В них не было смысла.

– О чем ты говоришь?

Джадир отшатнулся. Ноздри его широкого носа расширились и затем расслабились. Гладкая коричневая кожа, не тронутая бедами прожитых лет, шелушилась на носу и лбу.

– О твоей ноге... Мой друг, твою ногу нужно отнять. Магон вообще не понял его заявления.

– Говори яснее! Я не понимаю тебя.

Его слова опечалили Джадира.

– Рядом с Генуей римляне взяли нас в кольцо* – сказал он. – Они разогнали наших слонов. Ты упал с коня и сломал ногу...

– Генуя?

– Это город на севере Италии. Наш план был смелым, генерал, но у нас ничего не получилось...

Джадир продолжил свой рассказ, но ум Магона уловил лишь последнюю фразу. Она принесла с собой весь ужас нынешней ситуации. Одной яркой вспышкой он вспомнил несколько прошедших месяцев. Оставив Иберию, Магон отправился на Балеары и при высадке услышал весть о смерти Гасдрубала . Она шокировала его почти до ступора, но позже заставила действовать с еще большей настойчивостью. Он провел несколько трудных недель, убеждая островитян присоединиться к его армии. Он заверил их, что Римская империя уже на грани уничтожения. Магон внушал им, что высадка их войск на севере Италии завершит неминуемый разгром. К ним присоединятся лигурийцы и галлы. Они двинутся на противника с севера, а Ганнибал – с юга. Их армии возьмут Рим в клещи и раздавят его, словно жирный прыщ, сжатый острыми ногтями. Прекрасная метафора, но балеарцы бросились в его объятия только после того, как он пообещал добавку к обычной плате за сезон, хотя в прежние дни их отцы и деды довольствовались посулами вина и женских ласк.

Посреди зимы к острову причалило несколько транспортных кораблей. То были мавры, запоздало ответившие на его приглашение и приплывшие к нему, чтобы предложить себя в качестве наемников. Они были любимцами африканских богов – черные подобия отважных галлов. Эти крупные, гибкие и высокие люди выделялись длинными пальцами на руках, мосластыми суставами и черной гладкой кожей, выглядевшей, как промасленное красное дерево. Магон приступил к обучению солдат. Формируя новые отряды, он убеждал себя, что Гасдрубал остался жив. Брат просто одурачил римлян, выполняя один из тайных планов Ганнибала.

Однако эта вспышка энтузиазма, подобно другим порывам души, возникавшим за время войны, оказалась недолгой. Прибыв в лигурийский край, Магон столкнулся с прохладным отношением. Лигурийцы и галлы встречали его презрительным пыхтением, граничившим с прямым оскорблением. Позже он узнал, что оба народа недавно пострадали от римского возмездия за свою поддержку Карфагена. Два легиона оборудовали в их краю укрепленный лагерь и всю весну и раннее лето совершали кровавые набеги на племена. Лигурийцы и галлы сердились на карфагенян. Они гневались на покойного Гасдрубала и утверждали, что Ганнибал намеренно отказывал им в помощи. Кроме того, Магон приплыл слишком поздно. Лето заканчивалось, а в зимние сезоны галлы обычно не воевали.

Магону снова пришлось прибегнуть к искусству обольщения. Задача затруднялась тем, что римляне не давали ему покоя. Они преследовали его, совершали внезапные нападения, перекрывали выбранные маршруты и не подпускали к крупным галльским поселениям. Римляне сжигали деревни, которые он недавно навещал, и уничтожали людей с такой яростью, что вскоре ни одно племя уже не хотело встречаться с ним. Он приносил им только беды, а от Ганнибала не приходило никаких вестей. Вскоре Магон получил подтверждение о гибели Гасдрубала. Изменив свои планы, он решил отступить и отправиться в рискованное плавание на юг, чтобы высадиться вблизи от армии Ганнибала.

Однако перед тем, как он смог выйти в море, его окружили три армии, только что прибывшие в Лигурию. Он не понимал, как римлянам удавалось собирать и обучать все новые и новые легионы. И его поразила отвага, с которой они атаковали его. Обстоятельства не позволили ему уклониться от битвы, и его пятнадцать тысяч солдат вступили в бой. Они находились так близко к побережью, что Магон чувствовал запах моря. Но ему пришлось воевать – в значительном меньшинстве и с воинами, переживавшими упадок духа. Во время сражения, когда он выкрикивал приказы, пилум вонзился в грудь его лошади. Конь встал на дыбы, как во сне, а затем упал на землю, прижав ногу Магона к острому выступу скалы. На этом сходство с кошмаром закончилось. При падении он сломал бедренную кость. Боль ворвалась в тело с жутким воем. Несколько солдат воспользовались пиками и перевернули лошадь. К сожалению, кто-то из них поспешил. Солдат потащил его раньше, чем лодыжка освободилась из-под туши убитого коня. Мышцы бедра сократились, сломанная кость вспорола плоть и выскочила наружу. Когда его несли с поля боя, она цеплялась за все и вся. В рану попали волосы коня, мусор, грязь, обломки веток, листья и кровь других людей. Каждое соприкосновение с руками солдат, носилками или какими-то предметами вызывало конвульсии боли.

Он провел два жутких дня в рыбацкой хижине на берегу. Затем к нему явился гонец с приказом от совета старейшин. Его отзывали в Карфаген. С момента отплытия он находился в трюме корабля – в непрерывной болевых судорогах, в лихорадочном бреду, в моче и крови, промочивших тюфяк на кровати. Сильный жар затуманивал рассудок. Чтобы вывести его из бреда и уменьшить боль, люди поили Магона вином. В мгновения ясности он понимал, что Ганнибалу тоже приказали покинуть Италию. Проклятый Публий Сципион перенес войну на африканский берег.

Все это вернулось к нему после слов Джадира о поражении в битве. Вспомнив вид своей раны, он не захотел смотреть на нее. Боль снова терзала Магона, став центром его бытия. Она поднималась от левого бедра до самой головы и пульсировала в такт сердцу, посылая через тело горячие волны. Он заметил, что Джадир оставил его на какое-то время, а затем вернулся. С ним пришел другой мужчина – тоже мавр. Он сжимал в руке меч, похожий на боевой серп иберийцев. Но в отличие от иберийского оружия мавританские мечи были гораздо тяжелее и толще. Ими можно было срубать головы или рассекать торсы от плеча до грудины. Увидев взгляд Магона, мавр смутился и спрятал клинок за спину.

Джадир протянул Магону чашу из тыквы.

– Пей. Это целебный настой моего народа. Он не уменьшит твою боль, но заставит тебя забыть о ней. Моему другу пришлось сплавать за ним на другой корабль. Поверь, мы все желаем тебе добра.

Магон взял чашу дрожащими руками и с трудом приподнял голову. Ему удалось влить в рот почти всю жидкость. Остальная часть, скользнув по подбородку, потекла по складкам шеи. Смесь была горькой и густой. Кусочки семян и листьев цеплялись за зубы и липли к нёбу. Тем не менее напиток принес с собой прохладу. Он был лучше, чем вино. Когда его голова упала на подушку, Магон поверил, что настой действительно поможет ему. Если только боль позволит дышать, он найдет в себе тихое место... И тогда все будет хорошо. Он уже чувствовал присутствие этого покоя, которое распространялось по комнате и наполняло воздух невидимыми пузырьками. Баркид закрыл глаза и попытался прислушаться к их шороху, но слова Джадира помешали ему сосредоточиться.

– Этого парня зовут Калиф, – сказал мавр. – Он сильный человек. Все будет сделано быстро и мастерски. Два-три удара, больше не потребуется. Он специально наточил клинок...

Магон покачал головой и прошептал, не открывая глаз: – Не делай этого.

– Другого выхода нет.

– Я сказал, не делай этого.

– Мы пережмем артерию, чтобы остановить кровотечение. Рана убивает тебя. Нижняя часть ноги уже мертва. Ты должен жить. Пойми, Магон. Твоя рана гниет. Она съедает тебя заживо. Дай нам выполнить то, что нужно. Я не могу привезти в Карфаген твой труп, не сделав ничего для твоего спасения.

– Нет, уходи. Ты должен подчиниться приказу...

Магон не стал заканчивать фразу. Усилия истощили его.

– А солнце было черным, – прошептал генерал.

Он понимал, что его слова звучали странно. Но ему хотелось объяснить свои чувства, пока это было возможно.

– Никто и не спорит, —деликатно ответил Джадир. —Я не смотрел на солнце, но на свете всякое бывает.

– Как глаз зверя перед убийством, – добавил Магон.

После этого он почувствовал какую-то завершенность. Мир тихо шипел вокруг него, и боль теряла свое значение. Магон решил немного поспать. Он слышал, как Джадир говорил с другими людьми. Кто-то сказал, что им нужно выполнить желание генерала. Другие голоса настаивали на том, что ампутация ноги могла спасти жизнь командира. Магон не участвовал в споре. Какое-то время он пытался следить за разговором, но его ум дрейфовал, не задерживаясь долго на чем-то одном. Он вспомнил старика, который подметал ступени, ведущие в зал карфагенского совета. Наверное, этот человек уже умер. Несмотря на частые встречи, Магон за всю жизнь не сказал ему и пары слов. Хотя в юности он иногда бросал ему монеты из сострадания и слушал, как старик бубнит беззубым ртом сердечные благодарности. Почему он думал о человеке, которого почти не знал? Почему не вспоминал о Ганнибале, о Гасдрубале и Ганноне, о сестрах и матери? Он не помнил слов, которые говорил ему старик. Возможно, этот человек был ветераном прежних войн. Возможно, в его фразах была та мудрость, которая могла бы успокоить сейчас Магона. Но он забыл его слова.

Затем ему вспомнились кольца римских горожан, которые он привез в Карфаген после победы при Каннах. Как звонко они рассыпались по полу в зале совета. Возможно, старый ветеран присутствовал при этом событии. В тот момент Магон был ослеплен своей гордостью – своим участием в величайшей резне всех времен. Он вспомнил, как ухмылялся, глядя на кольца, катившиеся по каменным плитам. Теперь он сожалел о том веселье. Какое глупое самодовольство. Сейчас, оценивая все поступки, совершенные в жизни, Магон хотел бы убрать ту идиотскую ухмылку.

Внезапно он услышал голос Джадира.

– Он отъехал. Давайте сделаем это.

Мир вокруг пришел в движение. Он почувствовал на своем теле несколько пар рук, которые перемещали его то так, то эдак. Несмотря на закрытые веки, Магон знал, что Калиф уже поднял меч. Это сильно опечалило его. Ему не хотелось лишаться ноги. Когда клинок опустился в первый раз, Магону показалось, что его ударили дубиной. Почему лезвие было таким тупым? Второй удар ничем не отличался от первого. И третий, и четвертый. Мавры ничего не смыслят в ампутации, подумал он. И все это было бесполезно. Как бы ни старались его помощники, он видел, как смерть подходила к нему все ближе и ближе.

* * *

Многие генералы считали поставленную задачу невыполнимой. Отступление армии через наводненный войсками юг итальянского полуострова являлось не только трудной операцией, но и проверкой их лидера. Для такого марша потре бовалось бы все лето. При планировании маневров им следовало учитывать риски, связанные с оборонительными действиями. Генералы не верили, что они могут уложиться в месяц, отведенный им старейшинами Карфагена. Но, похоже, Ганнибал воспринял ситуацию как вызов, брошенный его мастерству полководца.

Конечно, командир устал сверх всякой меры. Он страдал от физических недугов, полученных во время войны. Он был психически истощен годами лидерства и духовно расколот гибелью братьев и друзей. Его почти исполненная мечта была отброшена назад силой обстоятельств. Он чувствовал себя так, словно земля притягивала его в два раза сильнее, чем прежде. Старая рана от копья терзала его фантомными болями. Казалось, что плоть все еще гноилась, а наконечник по-прежнему торчал из бедра. Его мысли замедлили ход. Идеи стали некрасивыми и неуклюжими. Они вращались в уме, переворачивались, путались и постепенно заполнялись пустотой. Отдых и покой уже не освежали Ганнибала. Усталость настигала его даже во сне, где он тоже вел бесконечные войны и совершал походы. В своих кошмарах он продолжал планировать маршруты в каких-то далеких странах. Сражения сливались друг с другом. Старые битвы и никогда не существовавшие конфликты бушевали в нем одновременно, создавая хаос, который не имел ни начала, ни конца.

Однако даже в этом состоянии он старался оставаться самим собой, выискивая каждый осколок прежней личности. Он все так же брался за невозможные дела и проявлял чудеса военного искусства. На численное превосходство противника он отвечал тактическим гением. Перемещая по Италии свои отряды, он использовал быстрые и неожиданные маневры. Марши проводились в ночное время по заранее разведанной местности. Несмотря на все старания, ни одна римская армия так и не смогла навязать ему бой и, тем более, заманить его войско в ловушку. Он брал у местного населения все что мог. Его солдаты грабили склады и хранилища, отнимали зерно, скот, овощи и фрукты. Ганнибал велел своим людям не делать запасов, а питаться от души, набираясь здоровья и не гнушаясь никакими удовольствиями. Командир сказал им, что они вряд ли вернутся в эту страну. Но взамен он обещал солдатам новые битвы, для которых им понадобятся силы.

Он не знал, какие отряды ожидают его в Африке. Командир хотел привезти с собой как можно больше солдат. Он живописно расхваливал галлам богатства, которые карфагенский народ гарантировал им за помощь в войне. С другой стороны, командир предупреждал их, что они, оставшись одни на враждебной земле, окажутся вдали от родины без кораблей и без надежды на благополучный исход. А ведь рядом было так много карательных легионов. Подобным образом он напоминал жителям Кампании, что война, по большому счету, принесла большую пользу их городам. В поселениях Лакании и Ибрутии Ганнибал произносил восторженные речи о дружбе между их народами. Он завлекал крестьян сказочными обещаниями, в то время как его солдаты насильно забирали мужчин из их семей и домов. Ему нужны были люди – хотя бы для того, чтобы поставить их в первых рядах перед ветеранами. Пусть римляне тупят о них свои мечи. Он вытряхнул из итальянского «сапога» все что только мог. Встретив в Кротоне корабли, присланные Карфагеном, армия Ганнибала покинула латинский полуостров.

Поздней осенью, уложившись в срок, отведенный советом, он высадился у Малого Лептиса. Карфагенские власти ожидали его, однако не желали впускать армию в город. Они выслали ему навстречу погонщиков с семьюдесятью восемью слонами. Издалека это зрелище было приятным на вид, но вблизи оказалось, что большая часть животных представляла собой необученную молодь, которая ни разу не принимала участия в боях. Вандикар смотрел на них с поджатыми губами. В конце концов он сказал, что ему потребуется три месяца для их минимального обучения. Ганнибал дал ему три дня, после чего они направились к Гадрументу. Там он присоединил к своей армии двенадцать тысяч воинов, служивших под началом Магона. И там же, узнав о смерти любимого брата, командир погрузился в еще один колодец печали. Не имея времени на исследование его глубин, он отложил тоску в дальний угол ума, чтобы вернуться к ней позже.

Прочитав подробные донесения совета, Ганнибал ознакомился с ситуацией и впечатляющими успехами врагов. Подчинив Цирту и ее окрестности, Публий и Масинисса двинулись на восток и, пройдя по равнинам, без труда захватили Гиппо Региус. Отдохнув там неделю, Публий направил разведчиков на холмы Нарагары – вероятно, для найма дополнительных массилиотских отрядов. Затем его армия осадила Утику с суши и с моря. Совет старейшин направил туда войско, собранное из горожан и сил нескольких гарнизонов. Им велели атаковать врага с тыла, пока легионеры проводили осадные работы. Печальная ошибка. Масинисса напал на них с фланга, как будто предвидел подобный маневр. Карфаген потерял около четырех тысяч воинов, многие из которых принадлежали к аристократическим семьям. В погоне за бежавшими частями войска римляне захватили Тунис, оставшийся без гарнизона. Оттуда римский консул смотрел через бухту на будущую цель. Обстановка в Карфагене была тревожной и нервозной. К Сципиону хотели послать гонцов с просьбой о мире. Однако весть о прибытии Ганнибала вновь наполнила старейшин надеждой, и они передумали вести переговоры с Публием.

Сципион не стал тратить время на торг с карфагенским советом. Ион не захотел атаковать Карфаген. Вместо этого римский консул повел армию на юг и, разоряя окрестности, прошел по широкой долине у реки Баград. Каждое поле, оставшееся за его спиной, чернело пеплом пожарища. Все города и деревни, оказавшиеся на его пути, были разграблены и сожжены, а их население подверглось карательной резне или попало в рабство. В Тугге римляне бросали трупы в реку до тех пор, пока вода не стала красной. Ее русло походило на большую вену, по которой струилась кровь континента. Когда жители Аббы послали к консулу делегацию, чтобы обсудить условия мирной сдачи города, Публий отрубил людям руки и отправил их обратно с сообщением, что никаких условий, кроме капитуляции Карфагена, он принимать не желает. В Кемисе римляне повторили зверства, чинимые на равнинах. Легионеры сгоняли жителей в соломенные хижины и сжигали их заживо – всех от мала до велика, не жалея ни детей, ни стариков. Тех людей, которые чудом выбегали за ограду поселений, римляне брали в рабство или подвергали изощренным пыткам.

Африканцы не понимали, почему этот белый демон уничтожал их с лютой яростью. Но Публий все рассчитал. Он использовал жестокость с такой же дальновидностью, как и свою щедрость в Иберии. Ганнибал знал, какую цель преследует римский консул, поскольку он сам использовал такую тактику в Италии. Консул не питал зла по отношению к африканской бедноте. Подобно ему, Ганнибал тоже не считал латинские народы своими врагами. Однако, терзая людей, Сципион подталкивал совет к поспешным и необдуманным действиям. А старейшины, в свою очередь, принуждали Ганнибала к битве, не оставляя ему времени для пополнения армии и обучения новобранцев. Фактически он даже не успел адаптироваться к климату Африки.

Поначалу Ганнибал игнорировал глупые приказы совета. Он не бросался в атаку, как того хотелось старейшинам. Ему удалось договориться с ливийскими ташаенами, из рода которых происходил Сифакс. Они жаждали мести. Их лидеры направили Ганнибалу три тысячи ливийских ветеранов. Это была бы большая поддержка для его армии. Но пока их отряд находился в пути, из Карфагена пришел новый приказ. Старейшины требовали, чтобы Ганнибал направился на юг и уничтожил легионы римлян, пока те находились вдали от города. Если у него появятся сомнения по поводу данного приказа, сообщал совет, то пусть он вспомнит о своей семье, которая по-прежнему живет в Карфагене. В письме выражалась надежда, что Ганнибал не захочет подвергать своих близких какой-нибудь опасности – особенно жену и сына.

Прочитав письмо, Ганнибал закрыл здоровый глаз и помечтал о том, что случилось бы, если бы он повернул армию на Карфаген. Ему казалось, что он знает думы своего народа. Неужели его соотечественники были более подлыми, чем он представлял их себе? Возможно, они заслуживали наказания – в десятки раз серьезнее того, что получили бы от врагов? Но согласятся ли его солдаты на захват Карфагена? Наверное, да. Он напомнит им о многочисленных случаях, когда совет отказывал им в помощи. Или о том, как ими пренебрегали годами. Он скажет людям, что они, войдя в столицу, избавятся от старого гнилья и заменят его новой властью, которой смогут гордиться и которая обогатит их народ превыше всех трофеев, драгоценностей и рабов. Он разрушит старый Карфаген и построит новый. И этот сотворенный им город направит все ресурсы на борьбу, которая в конце концов приведет к поражению Рима.

К сожалению, это были только фантазии, а Ганнибал не очень любил тратить время попусту. Он знал, что война уже не вела их к победе: знал с того самого момента, как они ушли от стен Рима. Латинские народы пережили наихудшие беды, которые он мог приготовить для них, но, выстояв, их нация стала сильнее. Возможно, он до конца своей жизни будет гадать, как это случилось. Во всяком случае, Ганнибал еще не разобрался в событиях, приведших войну к такому завершению. Все те годы, которые он помнил, в нем жила вера, что его жизнь предназначена для победы над Римом. То, что произошло, поставило цель жизни под сомнение. Он даже не верил, что сможет избавить Карфаген от Сципиона, поскольку ветер Фортуны давно уже не помогал ему. Он поспорил бы со старейшинами, если бы знал, что им сказать. Однако все разумные слова покинули его. Поэтому он склонил голову перед приказом совета и начал преследовать римлян.

Казалось, ничто в мире не тревожило африканских зверей сильнее, чем вид марширующей армии. Когда Ганнибал направился в долину Баграда, его войско гнало перед собой стада газелей, мчащихся по пыльному бездорожью. Страусы, оказавшись на пути приливной волны карфагенского войска, пугались настолько, что удирали на длинных ногах и хлопали бесполезными крыльями, пытаясь подняться в воздух, как другие птицы. Гиены лаяли на походную колонну, протестуя против продвижения людей в глубь страны. Они отбегали назад перед надвигавшейся армией, затем оборачивались и бросали ей вызов вибрирующей какофонией визга и лая, после чего вновь продолжали свое голозадое отступление. Однажды ночью Ганнибал проснулся от рева льва. То был грозный громогласный звук, который, казалось, заставлял дрожать сам воздух, через который он проходил. Командиру почудилось, что от его рыка заколебалась даже ткань палатки. Впрочем, в тусклом свете двух лампад он не мог убедиться в этом. Ганнибал подумал, что животное общалось с ним, подавая какой-то совет. К сожалению, он не понимал языка, на котором с ним беседовал лев.