Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)

– Ты ничего не знаешь о богах?

Имко ответил, что слышал кое-какие рассказы об Эле, но они оставили больше вопросов, чем ответов.

– Иногда ты похож на дитя, – сказал Ганнибал. – Мне нравится в тебе эта черта. Говоря с тобой, я будто беседую с учеником или с подростком, каким может стать мой сын. Не важно, почему Эл уплыл в море. Он просто сделал это, и все. Ты можешь спросить, был ли на лодке парус или бог использовал весла? Был ли Эл один или с командой? Откуда он взял лодку в то время, когда мир еще не оформился полностью? Не отвечай мне, Имко. Я уверен, что ты мог бы задать все эти вопросы. Но к чему они? Конечно, есть дела, которыми ты можешь интересоваться. Что на завтрак? Будет ли завтра дождь? Однако, когда я рассказываю историю об Эле, ты лучше не спрашивай, а слушай.

Вака прикусил язык. Его голова все еще звенела от случайного комплимента, сделанного ему командиром. Это успокоило его больше всего остального.

Ганнибал начал рассказ с напоминания о том, что Эл был отцом богов и творцом всех созданных вещей. Он назывался Добрым и превыше других занятий любил абсолютный покой. Но в юности по странному капризу он решил отправиться в море. Там, далеко среди вод, он встретил двух красивых женщин – Ашерах и Ромайю. Взяв женщин с собой, Эл убил копьем летавшую над их головами птицу, зажарил ее и, отвернувшись от спутниц, окропил мясо своим семенем. Когда он накормил Ашерах и Ромайю свежей пищей, они приняли его семя внутрь и стали очарованными Элом. Он спросил, хотят ли они остаться с ним, желают ли стать его женами или дочерьми. Как он и надеялся, они выбрали супружеские отношения. Вскоре жены подарили ему двух детей – Чашару и Шалим, рассвет и закат. Так появилось время, которое мы знаем, и мир начал измеряться интервалами дней, поделенными между двумя перворожденными детьми Эла. По прошествии века Ашерах оказалась более плодовитой матерью и родила более семидесяти отпрысков – богов, которые обитают в мире за гранью человеческого восприятия.

Когда Ганнибал замолчал, Имко спросил:

– Значит, ты считаешь, что величайшим из богов был Эл? – Нет, я так не думаю.

– Но без него все, что есть на свете, было бы невозможным.

– Вряд ли. Его место занял бы кто-нибудь другой. Ты не можешь утверждать, что без Эла ничего бы не существовало. На самом деле без него возникло бы что-то иное. Если бы к его величию прибавилась храбрость... С людьми происходит то же самое. Некоторые черты их характера восхищают нас, а другие – нет. В своей любви к миру Эл временами вел себя как трус. Его сын Ям заставлял старика дрожать от страха. Ям угрозами принудил Эла возвысить его над Ваалом. Я никогда не считал Эла образцом для себя. Ваал смеялся над его трусостью, хотя лично я не стал бы куражиться над отцом. Мир благословен, но впереди него идет меч. Меч в сильной руке должен убивать всех тех, кто хочет прозябать в покое. Вот истинный путь жизни.

– Почему же Огненный Молох победил Ваала в битве?

Ганнибал посмотрел на Имко и улыбнулся, словно молодой солдат еще раз порадовал его своей детской непосредственностью.

– Сильный лидер не всегда стоит у власти. Часто великие воины в конце концов оказываются побежденными. Молох тоже не был всесильным. Анатх увлекла его в пустыню и там раскроила ему череп своим посохом.

– Неужели его превзошла какая-то женщина?

– Имко, все не так просто, как тебе кажется, – ответил Ганнибал.

Тон его голоса предполагал конец беседы, но у Ваки появился другой вопрос, который ему не терпелось задать.

– Как ты думаешь, почему боги теперь стали такими тихими?

– Они не тихие, – возразил Ганнибал. – Просто не каждый из нас может слышать их голоса.

Его ответ озадачил молодого солдата. Он решил, что командир ссылался на жрецов. Несколько дней назад Ганнибал попросил Мандарбала предсказать будущее, записанное на кишках желтого быка. Имко знал, что жрец часто давал точные предсказания. Однако он считал несправедливым, что посредниками с богами всегда оказывались ужасно неприятные люди. Мандарбал обладал настолько отвратительным дыханием, что иногда казалось, будто оно выпрыгивало из его рта и, извиваясь, скользило по земле в поисках жертвы. Его торчащие зубы, кожаные перчатки и странная форма губ... Почему при всей красоте мира сонмы богов выбирали своими вестниками уродливых людей, похожих на Мандарбала?

Подумав, что командир начинает засыпать, Имко прошептал:

– Иногда я спрашиваю себя, подходит ли мне жизнь воина.

Ганнибал повернулся к нему и посмотрел в глаза. Его брови взлетели вверх от удивления. В свете луны было видно, как на лбу командира появились морщины.

– Почему ты говоришь такие слова? Ты благословенный человек, Имко Вака! Мать родила тебя воином. Иначе ты не выжил бы в битвах, в которых принимал участие. Я не забыл, что тебе досталось звание героя Арбокалы. И Бомиль кар сказал, что ты имеешь особый дар. А он хорошо разбирается в солдатах. Возможно, ты любимец какого-то бога, который отводит нацеленные на тебя стрелы, отбивает замахи мечей и брошенные копья. Если это так, то почему ты сомневаешься в себе?

Имко подумал о стреле, пробившей его ладонь. Но то была небольшая рана, которая не могла опровергнуть выводов Ганнибала.

– Бомилькар слишком добр ко мне.

– Я тоже разбираюсь в людях, – сказал Ганнибал. – В тебе есть что-то, чем я могу лишь восхищаться. Такие вещи невозможно описать словами. Держись выбранного пути, пока жизнь не откроет тебе главного предназначения. Пони-мание придет, когда наступит нужное время.

– Неужели ты никогда не испытываешь сомнений?

Ганнибал лег на спину и закрыл глаза.

– Мой отец в поздние годы жизни имел множество сомнений. Он переоценивал все свои поступки и гадал, почему боги создали мир таким, каким мы его знаем. Он изумлялся хаосу, который, как ему казалось, правил судьбами людей. Я даже думаю, что он хотел бы прожить жизнь совершенно иначе. В то же время его подталкивало вперед множество обязательств. Он не мог быть другим человеком. Недаром говорят, что лев не может сбросить шкуру и превратится в другого зверя.

Имко выждал паузу и, когда стало ясно, что Ганнибал закончил говорить, он напомнил ему:

– Мой господин, я ведь спрашивал о тебе.

– А в чем мне сомневаться? Военный сезон заканчивается. Время близится к зиме. Этим летом мы выигрывали и проигрывали битвы. Однако общая стратегия ведет нас к окончательной победе. Подумай сам. Карфаген потерял Иберию, но, возможно, теперь совет изменит свое поведение. Оплакав иберийские богатства, старейшины могут дать нам подкрепление – хотя бы для того, чтобы закончить войну. Поверь мне, скоро римляне отзовут молодого Сципиона в Италию и направят его против меня. Я хочу этого больше всего на свете. Надеюсь, они поверят в него, как в Варрона перед Каннами. Гасдрубал уже в пути и через месяц присоединится ко мне. Наверное, он тоже получил сообщение из Иберии. Возможно, Магон и Ганнон последуют его примеру. И неужели ты будешь сомневаться в победе Карфагена, если четыре Баркида объединятся вместе? Потерпев несколько малых поражений, мы освободили силы для великой победы. После нее к нам вернется все, что было потеряно. Если сбудутся мои мечты, то весной огромный флот Македонии пересечет Адриатическое море, и я снова увижу Карфало. Мы посмотрим, как сражается Лисент... У меня есть много причин ожидать, что наше будущее будет радостным и светлым. Ив чем же мне тогда сомневаться? Ладно, Имко, давай помолчим. Как всегда, мне нужно обдумать множество проблем, а в моей голове достаточно шумов и без твоих вопросов.

Наступила тишина. Какое-то время Имко лежал рядом с командиром и не мог заснуть, тревожась о словах, которые он сказал, и о том, как Ганнибал воспринял их. Прислушиваясь к его дыханию, он знал, что командир не спал. Затем смущение и беспокойство улеглись, и Имко почувствовал спокойствие приближавшегося сна.

А через три дня случилось чудо. В то утро тарентийский мальчик, прислуживавший Имко, приготовил ему завтрак, состоявший из вареных яиц, копченой рыбы и жареных кабачков с мясной подливой. Насытившись, Вака поднялся на ноги, потянулся, почесал свой пах и лениво осмотрелся по сторонам. Затем он повернулся, начал скручивать постель, и тут в его уме вдруг проявился образ, увиденный мгновение назад. Нет-нет, ему почудилось! Он не мог поверить в это.

Имко резко повернулся. Там, где прежде находилось животное, было пусто. Он видел только полуразрушенную хижину и часть ограды ветхого загона. Но Вака знал, что глаза не обманули его. Он медленно осмотрел узкую дорогу, окраины лагеря и козлиную тропу, которая вела к гребню небольшого холма. На вершине красовался осел, с большими ушами, отвисшим животом и вывернутыми внутрь коленями – жалкое существо, с драной шкурой, трогательными глазами и опущенным хвостом. Другого такого на свете не было.

Имко обернулся к девочке из Сагунтума. Неужели она разыграла с ним какой-то трюк? Осел не мог быть тем самым животным! Проклятье! Он так долго оставался на войне вдали от дома, с безумной тоской и частыми приступами страха, что, наверное, просто потерял рассудок. Ему нужно успокоиться, иначе он вскоре станет одним из сумасшедших дурачков, которые бродят по улицам города. Если бы Ганнибал знал хотя бы часть навязчивых идей своего отважного капитана, он бы выпорол его кнутом и продал, как раба.

Вака сделал несколько быстрых шагов к холму. Его ноги подняли густой клуб пыли. Группа проходивших мимо итальянок посмотрела на него с традиционным презрением. Они зашептались о чем-то на латыни, скорее всего, оскорбляя его. Тарентийский мальчик изогнул бровь и притворился, что не замечает своего хозяина.

Этот уклончивый взгляд мальчишки едва не сломил его решительность. Имко остановился. Проклятый рассудок! Нелепое здравомыслие! Мир ежедневно переоценивал их, воспевая им хвалебные песни. Возможно, безумие принесло бы ему счастье. Неужели он не может довериться игре воображения и отправиться на поиски любви? Такие моменты случаются редко. За них нужно цепляться мертвой хваткой. Имко вернулся в палатку, собрал минимум припасов и зашагал к холму, приветливо кивая подчиненным и всем своим видом показывая, что он уходит по важному делу. Но как только лагерь остался позади, он ускорил шаг и направился за маяком судьбы, который на этот раз принял форму ослиной задницы.

* * *

Такому молодому лидеру, как Публий Сципион, триумф не полагался по многим причинам, и одной из них было то, что он не являлся консулом. Кровь на его мече едва высохла. Весть о победе близ Илипы опередила его прибытие в Рим лишь на несколько недель. Однако Сенат учел и другие обстоятельства. Несмотря на блестящие победы, его миссия в Иберии была приостановлена. Чтобы не волновать горожан, сенаторы решили, что Публий при возвращении в Италию поживет какое-то время вне города – в храме Беллоны на дальнем берегу Тибра. Там, под серой хмуростью зимнего неба, он устроил жертвоприношение и провел несколько дней в усердных молитвах. Усмирив себя перед божественными силами, он наконец предстал перед Сенатом и дал полный отчет об иберийской кампании. Многие из знатных римлян слушали его со скрещенными руками, высматривая на лице проконсула первые признаки спесивого самодовольства.

Публий вел себя довольно скромно. Он предположил, что его отзыв на родину был результатом самоотверженного служения Риму. Сципион считал, что выполнил в Иберии почти все возможное и невозможное, и, как первый римский генерал, несколько раз победивший карфагенские силы на чужбине, он был готов перенести свою тактику на родную землю и помочь Сенату в планировании нового военного сезона. Римляне, по его словам, нуждались в смелом маневре, который завершил бы войну в их пользу. Им нужен был удар, подобный его атаке на Новый Карфаген – удар не по броне Ганнибала, а в его слабое место.

После выступления в Сенате он вышел на городскую площадь под восторженные крики собравшихся людей, ставших слишком впечатлительными от долгого отсутствия официальных торжеств. Пока он шагал по улицам, горожа не выкрикивали ему свои приветствия из окон, с крыш и мостов. Женщины бросали ему под ноги цветы и яркие ленты, с восхищением тянули к Публию руки, чтобы коснуться его тоги. Они называли молодого Сципиона своим спасителем и героем. Девушки кокетливо изгибали накрашенные губки, улыбались или кланялись ему, когда он проходил мимо. Дети, сопровождавшие его на всем пути, напялили на головы куски овечьих шкур, которые напоминали витые нумидийские локоны. Некоторые из них вырядились в белые простыни, раскрашенные красной краской. Их одежда изображала иберийские туники с красными кантами. Другие мальчишки приклеили к подбородкам пучки ослиных волос. Их потешные бородки придавали им сходство с телохранителями Ганнибала. Они убегали от проконсула в шутливой панике, испуганно озирались на него, но ни на миг не удалялись. Их свора вертелась и кружилась вокруг него, выкрикивая просьбы о пощаде.

Люди верили, что иберийские победы Сципиона являлись предвестием грядущих событий. Некоторые говорили, что в него вселился Аполлон и что сам бог придумывал для Публия тактические ходы, ведущие к успеху. Другие вспоминали героев из прошлого и приходили к мысли, что Публий в своем возрасте совершил больше подвигов, чем любой из них. Жрецы, всегда следующие течению народного мнения, раз за разом находили знаки божественного благоволения Публию. Мнение масс было настолько очевидным, что на следующих выборах он получил звание консула и стал самым молодым человеком, заслужившим подобную честь.

Однако слухи и восхищенные отзывы, прославлявшие имя Публия в народе, вызвали гнев у многих его ровесников. Молодежь из знатного сословия начала плести интриги. Кто-то слышал, как Сципион заявил, что звание консула даровало ему право довести войну до завершения – причем без консультаций с Сенатом, по собственному усмотрению, как он сам считал это нужным. Другие говорили, что он уже начал приготовления к какой-то тайной операции, о которой не знал даже Сенат. По уверениям других людей, он отказался от помощи второго консула Лициния Красса, назвав его никчемным офицером. Некоторые утверждали, что он предложил Ганнибалу лично встретиться в боевом поединке и таким образом решить вопрос о победе пролитием собственной крови.

Публий выслушивал такие истории с улыбкой и никак не реагировал на них. Он имел план дальнейших действий, но упоминал о нем только в кругу близких и доверенных друзей. Идею блистательного маневра подсказал Лаэлий, чья рука однажды указала ему на Новый Карфаген. Незадолго до отъезда из Рима они пили вино и обсуждали недавно полученные сведения о перемещениях Ганнибала. Лаэлий с усмешкой сказал, что они могли бы выразить благодарность старейшинам Карфагена.

Когда Публий попросил его объяснить столь странное суждение, Лаэлий сказал:

– Только они и спасают нас от Ганнибала. Если бы они хотя бы раз исполнили его просьбы и направили ему подкрепление, нам пришел бы конец. Смотри! Он одерживает победу за победой, а они посылают припасы и людей куда угодно, но только не ему. Ганнибал сражается как лев, не понимая, что за ним стоит стая гиен. Эти твари истекают слюной и норовят укусить его за задницу. Он проливает кровь за них, а они в ответ...

Лаэлий замолчал на полуслове.

– Что с тобой? – вскричал он. – Тебе плохо? У тебя кожа стала белой, как у варвара!

Так оно и было, ибо Публий услышал в словах товарища намек, который он так долго искал. Ключ к войне! Возможно, он и сам нашел бы его через некоторое время. Идея, в принципе, не отличалась новизной, но Лаэлий представил ее в другом свете, так что она буквально ударила Сципиона в лоб. Слабостью Ганнибала, его ахиллесовой пятой была та сила, которая месяц за месяцем истощала возможности африканского военачальника и никогда не предлагала ему помощь... Этот факт маячил перед глазами Публия несколько лет, но он заметил его только сейчас. Совет Карфагена! Карфаген! Карфаген! В тот день Сципион произнес это слово не меньше тысячи раз. А затем он еще долго шептал его про себя, как молитву, состоящую из одного слова.

Хотя он старался держать идею при себе, слухи о ней распространились по городу. Казалось, что куски его мыслей пробили дыры в черепе и упорхнули в уши недругов. Власть и амбиции правили миром – он быстро научился этой истине. Ни одну мысль и ни одну беседу невозможно было утаить от чуткого слуха людей. Его соперники тут же принялись действовать. Фабий Максим – тот самый человек, которому Публий служил «глазами» несколько лет назад – опередил Сципиона и выступил в Сенате с речью. Почтенный гражданин Республики осторожно поднялся со скамьи и предупредил коллег, что он собирается говорить о серьезном вопросе. Фабий не видел другой стороны зала, но, обращаясь к сенаторам, он перемещал взгляд с одного места на другое, как бы создавая зрительный контакт со всей аудиторией. С возрастом он стал сутулым и быстро обветшал после своего диктаторства, однако его болезненный вид и поседевшие волосы создавали ему ауру авторитетной мудрости, которая служила неплохим оружием в мире, населенном молодыми мужчинами.

– Обдумайте пункты, которые я укажу, – произнес Фабий. – Мне нужно предварить свои слова очевидным, но обязательным заверением, что я не держу никакого зла на юного Сципиона. Некоторые могут сказать, что я ревную к его достижениям, однако это будет ложью. Какая зависть может быть у человека моего возраста и с моей историей? Тем более если речь идет о юноше, который моложе даже моих сыновей. Конечно, мне хотелось бы иметь некоторую долю его энергии, чтобы удовлетворять мою жену. Но подобные вещи тускнеют в сравнении с волей богов. Не забывайте, если можете, что в час величайшей нужды для Рима я был выбран диктатором...

Публий нетерпеливо вздохнул – достаточно громко, чтобы все сенаторы, сидевшие поблизости к нему, отметили этот знак неуважения. Возможно, Фабий тоже уловил его. Но, скорее всего, слух старика был таким же плохим, как и зрение. Лаэлий хохотнул. Несколько других патрициев прыснули смехом в ладони. Пожилые сенаторы повернули строгие взоры на молодых людей. Однако все присутствующие знали не хуже Лаэлия и Публия, что их ожидала длинная и нудная речь. Фабий часто перечислял свои прошлые заслуги даже по менее значительным предлогам. На этот раз он повторил свою биографию особенно подробно, стараясь внушить коллегам, что его критика в отношении планов Публия шла исключительно на благо Рима и была трезвой и зрелой. Публий понял, что с каждой новой фразой престарелый сенатор все больше подрывает свой авторитет. Однако тот намеревался продолжать речь в прежней манере.

Перечислив весь список своих достижений, Фабий перешел к сути дела:

– Позвольте мне указать, что ни Сенат, ни народ еще не издавали декрет о том, что Африка становится собственностью юного Сципиона, а также целью его будущей военной кампании. Если этот консул узурпирует власть Сената, то я, как один из столпов Республики, буду защищать права народа. Уважаемые сенаторы, вы разделяете мою позицию?

Некоторые тут же выразили ему свою поддержку. Услышав крики подтверждения, Фабий приободрился и начал задавать риторические вопросы. Почему бы консулу не заняться непосредственным ведением войны? Почему бы ему не атаковать Ганнибала там, где он находится – на итальянской земле? Зачем идти в дальний поход на народ, который он мало знает, чтобы сражаться с бесчисленной армией на чужой земле, без гаваней, открытых для него, без подготовленных плацдармов? Неужели только для того, чтобы заставить Ганнибала вернуться? Вряд ли он это сделает, констатировал Фабий. Скорее всего, враг пойдет на Рим. Вот в чем истинная угроза! А если даже Ганнибал покинет Италию и вернется в Карфаген, то как юный консул победит африканца на родной земле, когда никому из его предшественников не удалось добиться этого в Италии?

– Посмотрите, как непостоянны наши дети, – с печальным вздохом продолжил Фабий. – Корнелий Сципион, прославленный и истинный герой, погиб в Иберии, сражаясь за наше отечество. И вот перед нами сидит его сын, который хочет бросить родину на поругание врагу, чтобы завоевать себе дешевую славу. Сограждане, давайте рассматривать его план как фантазию юноши, сбитого с толку ранним успехом. Этот мальчик находится на грани ошибки, и мы должны помочь ему одуматься. Друзья, найдите в себе мудрость и сделайте так, чтобы заблуждения ребенка не поставили на колени великую нацию.

Фабий сел под грохот продолжительных аплодисментов. Однако реакция сенаторов не убедила Публия в том, что его дело проиграно. Он встал, чтобы ответить старику. Его осанка была прямой и твердой. Взгляд спокойно перемещался по залу – почти как у пожилого сенатора, если не считать того, что он видел лицо каждого человека.

– Я питаю сердечные чувства к Фабию Максиму, – сказал он. – Этот политик дал мне много прекрасных уроков. В своей невыразимой доброте он попытался исправить мой план еще до того, как я предложил его Сенату. Мне невыразимо лестно, что он так сильно заботится о моем благополучии. Но его слова удивили меня. Мне что-то не помнится, чтобы он возражал, когда в этом же зале я добровольно пожелал продолжить войну в Иберии. А в тот момент, как вы помните, мой отец и дядя были убиты, на полуострове действовали три карфагенские армии, и ни одна из них не встречала отпора! В ту пору вы не говорили, что я слишком молод и недостоин вести военные операции. Почему же мой возраст смущает вас теперь? Неужели в ту пору я был больше пригоден к ведению войн? Или армии в Африке будут чем-то отличаться от тех войск, которые я встречал в Иберии? Неужели вы думаете, что Карфаген держит лучших генералов дома?

Фабий встал и сказал, что молодой человек имеет право на такие вопросы.

– Он задает их в насмешку, но над ними стоит задуматься...

– Фабий, – рявкнул Публий. – Сейчас говорю я, а не ты!

Консул хрипло вздохнул, соизмеряя дыхание, и позволил притихшему залу успокоиться.

– Сенаторы, выбор ваш, но ценой ему будет кровь нашей нации. Вы можете и дальше идти по пути, который год за годом приносит нам страдания и смерть. Война погубила многих выдающихся солдат, чьи имена я не буду здесь произносить. Сейчас вы можете выбрать продолжение этой неправильной стратегии, и тогда в конце концов настанет день, когда Ганнибал появится у ворот Рима. Или вы можете выбрать смелое решение вопроса. Только не поддавайтесь сомнениям, роящимся в робких умах стариков. Забудьте о страхе трусливых людей и о протестах криворуких воинов. Я прошу вас выслушать мои слова и вникнуть в суть идеи. Как только вы дадите мне свое разрешение, я тут же отправлюсь в Африку. В течение двух месяцев вы услышите о том, что страны карфагенских союзников объяты пламенем войны. После этого вас ожидает следующая новость. Ганнибала отзовут защищать отечество. Это единственная стратегия, которая обеспечит нам успех. Иона будет тем единственным маневром, который не только застанет Ганнибала врасплох, но и напугает его. Я не ищу других целей для моей африканской кампании. Подумайте над моим планом и взвесьте все его достоинства, а их там, уверяю вас, немало.

Когда он сел на скамью, начались яростные споры. Через некоторое время кто-то вспомнил, что оба консула еще не бросили жребий и не определили свои провинции. Решение не могло быть принято до тех пор, пока не станет ясно, какой регион достанется Публию – европейский или африканский. Впрочем, это было только временным препятствием. Публий вытянул кусок пергамента со словом «Африка», и многие сенаторы увидели в этом руку Фортуны. Молодому консулу разрешили подготовку к африканскому походу – и даже к атаке на Карфаген, если он того захочет. Однако, поскольку его миссия имела лишь косвенное отношение к защите Рима, сенаторы отказали ему в наборе новых отрядов. Он мог плыть в Африку когда угодно, но без двух обычных легионов. Ему позволили лишь забрать себе опозоренных ветеранов Канн, изгнанных на Сицилию, и тех добровольцев, которые последуют за ним.

Когда они покидали Сенат, Лаэлий закатил глаза.

– Так много в благодарность за спасение.