Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

– Сколько римлян погибло при Каннах? – перебил его Публий.

– Ты знаешь, сколько, – ответил Лаэлий.

– Знаю, – согласился Публий, как будто это и был ответ на все вопросы Лаэлия.

Фиктивные переговоры затянулись на неделю. Публий заметил, что ливийцы не стали расширять территорию лагеря. Пытаясь скрыть свою численность, они накапливали растущую армию в первоначальном периметре военного поселения. Их лагерь был окружен высокой бревенчатой стеной, оплетенной колючим кустарником, чьи шипы длиною в палец делали преграду почти неодолимой. Оборонительные рубежи построили давно, но несколько лет назад их укрепили и улучшили. Тем не менее, как заметил Публий, они остались деревянными. Казармы, хижины и навесы ливийского лагеря были сделаны из тростника и соломы. Карфагенские солдаты, следуя своим обычаям, соорудили шалаши из сухих ветвей. Фактически лагерь представлял собой огнеопасное замкнутое пространство, битком набитое людьми и животными, а также хранилищами с оружием, броней и съестными припасами. Единственными неуязвимыми для огня предметами были металлические кольца и кубки, топоры и наконечники копий, которые сами по себе не наносили никому вреда.

Лаэлий, выслушав замечание Публия, попытался угадать ход его мыслей. Вскоре он понял, хотя только контурно, план действий гениального Сципиона.

Переговоры продолжались. Сначала Сифакс убеждал консула, что Ганнон склоняется к возможности мирного договора. Затем Публий потребовал доказательства того, что Ганнон Барка имеет право заключать межгосударственные соглашения. После этого они начали обсуждать основные пункты договора, которые требовалось согласовать перед выдвижением дополнительных условий. Некоторые римские офицеры начали ворчать, что консул играет на руку Сифакса . Хотя они не говорили этого в присутствии Сципиона, он знал, что несколько подчиненных называют его трусом, который не желает омрачать обидным поражением свои предыдущие успехи и посему идет на позорный мир с врагом. Он не стал оспаривать их мнение, поскольку не хотел раскрывать созревающий план. Публий позволил им тешить свое неведение и болтать никчемный вздор. В разговоре с Лаэлием он указал на постоянный ветер, поднимавшийся сразу после заката. Его порывы длились несколько часов, в течение которых земля подстраивалась к перепадам дневной и ночной температуры воздуха.

На девятый день переговоров к Сципиону присоединился Масинисса, приведший с собой почти две тысячи массилиотских всадников. Глядя на африканскую кавалерию, спокойно въезжавшую в его лагерь, Публий признался, что у него поползли мурашки по спине. Последний раз, когда он видел царевича, они были заклятыми врагами. Однако теперь Сципион старался сделать все возможное, чтобы их прошлые отношения остались позади. Он не хотел, чтобы ссылки на прошлые недоразумения вызывали у Масиниссы тревогу и подозрения. Во всяком случае, он заявил об этом публично в начале приветственной речи. Поскольку массилиоты называли Масиниссу своим царем, консул без колебаний использовал этот титул. А почему бы и нет? Либо царевич заслужит его в бою, либо погибнет, пытаясь вернуть свое царство. Время расставит все на свои места.

На первом же совместном совете Масинисса озвучил опасения многих римских офицеров по поводу разраставшейся армии ливийцев. Он не знал латыни, но изъяснялся на греческом языке, который консул находил достаточно приятным и чистым. Публий успокоил царевича, сказав, что в нужное время массилиоты смогут убить огромное количество врагов – даже если вместо копий в их руках будут обычные камни. Сципион заметил, что молодой человек часто поглядывал в сторону Цирты. Он знал, что притягивало взор Масиниссы, но до поры до времени не желал говорил об этом.

На одиннадцатый день переговоры затянулись до самого вечера. Последние два дня Сифакс и Ганнон с энтузиазмом выставляли требования, которые раскрывали их коварный замысел. В обмен на окончание войны и отзыв Ганнибала из Италии они требовали, чтобы Публий покинул Африку и чтобы Рим вернул Иберию в подчинение Карфагену. Кроме того, они хотели обменять итальянские порты, захваченные Ганнибалом, на сицилийские города, находившиеся под контролем римлян. Лукавые дипломаты настаивали на том, что ни одна из сторон, участвующих в конфликте, не должна признавать победу или поражение своих прежних соперников. Таким образом, Карфаген пытался уйти от выплаты контрибуции за ущерб, нанесенный римскому народу. И еще они хотели, чтобы Сципион передал Масиниссу в руки Сифакса.

Все эти условия были неприемлемыми. Публий верил, что Ганнон понимает их тщетность, но, скорее всего, битый генерал передавал ему желания карфагенских старейшин. Или, возможно, собрав войско в почти пятьдесят тысяч человек, он думал, что имеет весомое преимущество. Как бы то ни было, консул отбросил в сторону угрызения совести и дал свое согласие. Он предложил парламентерам встретиться через два дня на нейтральной территории между их лагерями. Ганнон и Сифакс должны были прийти в назначенное место сразу после рассвета. Перед встречей им, как и Публию, следовало провести весь вечер в молитвах и очищении, чтобы все сказанное ими на следующий день боги приняли с благосклонным одобрением.

Лишь утром за день до назначенной встречи Публий собрал генералов и изложил им свой план. Он пояснил свою точку зрения и ответил на возникшие вопросы. Конечно, он не принял условий, предложенных врагом. Он никогда не собирался идти на уступки. Он не повел их на Карфаген, потому что хотел одержать убедительную победу. Очевиден был факт, что Карфаген не имеет внутри своих стен даже небольшого гарнизона. Там хранились несметные богатства. Там жили жирные мужчины и красивые женщины. Там было столько рабов, что их хватило бы на два таких города. Но воинов можно было сосчитать по пальцам. Жители Карфагена никогда не были нацией солдат. Публий назвал это их величайшей слабостью. Они назначали опытных воинов на генеральские посты и затем покупали им армии наемников. Ганнибал до некоторой степени изменил эти порядки, но его сейчас не было в Африке. Люди Карфагена полагались на массивные стены города и верили в свою безопасность. Они могли выдержать многомесячную осаду, как уже поступали в недалеком прошлом. Но Ганнон и царь Сифакс собрали многотысячную армию рядом с Циртой. Почему?

– Старейшины Карфагена надеются, что мы атакуем их город, – продолжил Публий. – Если бы наша армия поступила так и занялась рытьем подкопов и тараном стен, которые поколениями создавались для обороны Карфагена, их многотысячное войско напало бы на нас, но не из города, а с тыла. Они выбрали бы верные условия, место и время. Они атаковали бы нас одной объединенной мощью под управлением лучших командиров, и мы оказались бы прижатыми к стенам Карфагена. Вот что они хотят сделать. Но я решил поступить иначе. Они начали войну с обмана и хитрости. Я закончу ее таким же образом.

Когда Публий изложил свой план, генералы почти не спорили. Они оценили потрясающую эффективность тактики, предложенной Сципионом, и признали, что любой другой план действий означает их гибель. Вечером перед назначенными переговорами офицеры повели свои отряды к ливийскому лагерю и расставили людей на нужных позициях. Дождавшись ночи, когда глаза солдат привыкли к темноте, они двинулись вперед к стене военного поселения. Шли без факелов, в полном молчании. Многие воины несли глиняные кувшины с красными углями. Сосуды были обмотаны кожей, чтобы скрыть алые отсветы, в них были дыры, благодаря которым к углям проходил воздух, и они не угасали.

В самый темный час ночи Публий поднес к губам тростниковую дудочку и просвистел печальную мелодию. Сигнальщики подхватили ее и передали дальше, как было условлено. Воины, которые несли с собой кувшины, рассыпали угли на сухие ветви, заготовленные в разных местах по периметру стены. Другие солдаты столпились у этих куч, защищая слабое пламя от сильного ветра, который подул к тому времени. Как только красные огни расцвели золотистыми языками, люди начали зажигать от них факел за факелом.

Публий, стоявший в отдалении и наблюдавший за ходом всей операции, увидел, как огонь разросся от нескольких ярких точек до множества движущихся факелов. Он увидел, как несколько костров породили россыпи отдельных искр. То были сотни и тысячи факелов, которые быстро рассредоточились по периметру лагеря. Чуть позже первые из них коснулись бревенчатой стены, оплетенной терновым кустар ником. Публий увидел, как другие факелы полетели в воздух по длинным дугам, падая на крыши камышовых и соломенных хижин. Порывы сильного ветра раздували огонь и переносили его к центру лагеря. Через несколько мгновений все поселение представляло собой огромное пожарище. Сухое дерево и тростник горели не хуже лампадного масла.

Африканцы просыпались от панических криков. Многие из них не понимали, что происходит. Ужас затемнял их разум. Несколько охранников протрубили сигнал тревоги. Они кричали и указывали руками на отряды легионеров за горевшими стенами, но никто из ливийцев не обращал на них внимания. Военное поселение имело шесть-семь ворот. Люди в спешке выбегали из лагеря, со слезящимися от дыма глазами, часто без оружия и доспехов. Они спотыкались, толкали друг друга, некоторые срывали с себя горящую одежду. А затем их убивали темные фигуры, выступавшие из мрака с мечами и копьями наперевес. После яркого пламени казалось, что у этих фигур не было ни формы, ни цвета, ни плотности. За короткое время у ворот скопилось столько трупов, что римлянам некуда было ставить ноги. Хотя, возможно, их неловкие движения тоже объяснялись ужасом, поскольку сцена пред ними напоминала зрелище адской агонии. К тому времени, когда римские отряды у ворот сменились в третий или четвертый раз, они уже были не кровавыми мясниками, а ангелами сострадания и жалости, убивавшими горящих и обезумевших человекоподобных существ, которые, завывая, бежали навстречу собственной гибели.

Когда свет нового дня озарил бывший лагерь ливийской армии, легионеры замерли в безмолвном изумлении. Огромное военное поселение стало почерневшим пепелищем. Клубы дыма проносились над разбросанными остатками имущества, над телами, лежащими в немыслимых позах, над трупами животных, съежившихся до черных пародий своего былого состояния. В тех местах, где прежде стояли казармы, хижины и навесы, остались лишь сломанные столбы и обрывки шкур. Как оказалось, накануне Сифакс задержался в лагере, чтобы принять участие в ритуале очищения. Публий специально выставил это требование, чтобы не дать ему вернуться в город к молодой жене. Ночью царя взяли в плен. Связанный по рукам и ногам, он безумными глазами осматривал сожженное поселение и выкрикивал проклятия Публию, Риму и латинским богам. Сифакс называл их лжецами и негодяями. Он кричал, что история еще не знала подобного вероломства. Придет день, когда все их прегрешения падут на головы римлян и поразят их многократно и безжалостно.

Какое-то время Публий выслушивал перевод его обличительной речи, но, уловив суть обвинений, остановил ливийского толмача. Вскоре Сифакс повесил голову на грудь и горько заплакал, напоминая искалеченного ветерана давно забытой войны. Переменчивая Фортуна не щадила даже царей. Ганнона Барку не нашли. Судя по всему, он вознесся к небесам в клубах дыма и пламени. Он погиб, как и вся африканская армия. Наконец-то Карфаген остался беззащитным.

Осматривая пепелище и обдумывая дальнейшие шаги, Публий заметил приближавшегося гонца. Он узнал штандарт, развевавшийся над ним. Посланник доложил, что директива Сената была отправлена пять дней назад – не так давно, если учесть большое расстояние от Рима до Цирты. Оценив скорость доставки, Сципион почувствовал тревогу. Он представил себе дрожащую руку Фабия, скреплявшую печатью документ, однако даже эта картина не уменьшила его волнения. Ганнибал идет на Рим, сообщала депеша. Африканец не скрывал своего намерения, и его армия нагло шествовала по стране под звуки труб и барабанов, словно какой-то передвижной балаган. По пути к его войску примыкали новые союзники. Поход окружала невиданная доселе степень варварства. Генерал Мономах, поклонявшийся Мо-лоху, безжалостно и алчно истреблял детей и подростков

Италии. Сенат критиковал Сципиона за великую беду, которую он навлек на Рим. Вопреки его обещаниям Ганнибал не покинул Италию, когда услышал весть о прибытии Публия в Африку. Наоборот, карфагенский полководец решил использовать отсутствие консула, чтобы нанести последний удар. Рим еще никогда не подвергался такой огромной опасности. Бремя вины возлагалось на плечи молодого Сципиона. Посему он отзывался в Италию для защиты Рима. Незамедлительно! Ибо ситуация не терпела никакого отлагательства.

* * *

Глядя на юг с террасы, примыкавшей к ее комнатам в Цирте , Имилце изумлялась тому, что на всем пространстве видимой земли не происходит ничего интересного. В этой странной неподвижности ощущалась зловещая тайна. Нет, здесь не было полного покоя. Крестьяне трудились на полях. Стаи птиц взлетали, кружились в небе и опускались то на одно, то на другое поле. Мальчишки швыряли в них камни, сгоняя с посевов. Бриз ерошил шевелюры пальм, посаженных вдоль речного берега. Вот по мосту прогремела повозка. Двое мужчин, сидевших в ней, говорили о чем-то по-ливийски. Горьковатый дым доносился с континента – странный запах, напитанный ароматами огромных просторов и сельских полей. Конечно, многое происходило вокруг, пока она стояла на террасе. Но по сравнению с крупными событиями, которых не было, все это казалось фальшивой имитацией жизни. Ее давно уже смущало, что мир настолько обманчив. Однако как только пальцы Имилце коснулись гладкой глиняной стены, она почувствовала, что не должна сходить с места, пока тайна, повисшая в воздухе, не раскроет себя сама. Ией не пришлось ждать слишком долго – только до середины утра.

Она первая увидела рябь на горизонте – темную линию, которая то появлялась, то исчезала через некоторое время.

Имилце подумала, что это была игра света и теней, создаваемая волнами жара на равнине. Затем к ней пришла странная мысль, что к городу мчится огромная стая страусов. Впрочем, эта нелепая догадка исчезла почти так же быстро, как и возникла. Вскоре она знала, что смотрит на орду приближавшихся всадников.

– Это мой муж возвращается? – спросил ее ровный и бесстрастный голос.

Имилце не стала поворачиваться к Софонисбе. Она вдохнула ее аромат, и этого хватило, чтобы еще больше усилить подступавшую меланхолию. Мускусное благоухание, слегка мужское по богатству тона, било прямо в нос, поэтому, стоило вдохнуть его, оно оказывалось уже глубоко внутри. Имилце почувствовала, как рука молодой женщины скользнула под ее локоть. Она коснулась большим пальцем мизинца Софонисбы , показав, что рада ее появлению. Они проводили вместе каждый день с тех пор, как несколько недель назад в компании Сапанибал приехали в ливийскую Цирту. Такой эскорт считался обычным в тех случаях, когда молодая новобрачная направлялась к иноземному жениху. Софонисба пыталась возражать против поездки родственниц, но обе женщины не вняли ее протестам. Между тем Имилце находила почти неестественной ту покорность, с которой молодая девушка приняла свою судьбу. Ей часто приходилось напоминать себе, что Софонисба принадлежала к семейству Баркидов . Она сама сказала годом раньше, что черпала силу в истории своей семьи.

– Я не похожа на других девушек, – заявила она. – Мне не нужны детские забавы и модные безделушки. Я молюсь лишь о том, чтобы однажды послужить Карфагену.

Так она и поступила. Теперь Имилце тоже служила этому городу, поддерживая рыдавшую Софонисбу после того, как она выскальзывала в предрассветные часы из покоев Сифак са. Какие грубые и жестокие требования возлагают народы на своих женщин!

– Твой муж? – наконец, ответила Имилце. – Я не могу сказать точно. Это всадники, но...

– Наверное, они одержали победу. Я должна приготовиться. Царь опять захочет обладать моим телом.

Тем не менее Софонисба не убрала руку. Имилце почувствовала пот на ее ладони. Там, где соприкасались их пальцы, бился пульс. Она могла бы сосчитать количество ударов опечаленного сердца девушки. Или это было биение ее собственного сердца? Погрузившись в поток пустых мыслей, Имилце не сразу поняла слова, произнесенные Софонисбой.

– Это не ливийцы, – повторила девушка. – Они скачут под штандартами царя Гайи.

Софонисба обладала острым зрением. Через миг охранники, стоявшие на стенах, пришли к такому же выводу. Послышались крики. Большой барабан забил тревогу. Мужчины, женщины и дети, прекрасно понимавшие значение подобных звуков, вели себя соответствующим образом. Солдаты хватали оружие и передавали друг другу приказы командиров. Те, кто работал на полях за городом, помчались к городским воротам. Женщины поднимали одежду выше колен и с криками бежали по дороге к закрывавшимся створкам. Когда последняя из них оказалась внутри высоких стен, массивный засов запечатал ворота с громким стуком, который стал еще одним сигналом бедствия.

Имилце осмотрела сторожевые башни и линию горизонта, ожидая, что кто-то отменит тревогу и объявит штандарт Гайи глупой шуткой или скажет, что они все неправильно поняли. Этого следовало ожидать, поскольку ни одна вражеская армия не могла угрожать им в данное время. Ганнон заверил ее, что они с Сифаксом держат все под контролем. Либо римляне согласятся на мир, сказал он, либо ливийцы пере-21 Гордость Карфагена бьют их, воспользовавшись превосходящей численностью. Она пыталась придумать другой ход событий, вытекающий из этих двух вариантов. Возможно, они заключили мирный договор, и всадники, приближавшиеся к городу, были дружественным войском...

– Боги еще раз наказывают меня, – прошептала Софонисба . – Это он.

Имилце потребовалось некоторое время, чтобы отыскать его в толпе мужчин. Это действительно был он. Масинисса. Она взглянула на Софонисбу, но не увидела в ней страха. Лицо девушки выглядело застывшим как камень. Его выражение невозможно было описать словами. Ее губы слегка приоткрылись.

– Давай подойдем поближе.

Они покинули царский дворец, прошли через городскую площадь и приблизились к воротам. Солдаты с явным нежеланием пропустили их в сторожевую башню. Тем не менее они боялись перечить Софонисбе. Эта девочка могла стать царицей и получить беспредельную власть над их жизнями. Они расступились перед ней, и две женщины взобрались на верхнюю площадку, откуда открывался вид на пространство перед главными воротами города.

– Посмотри на него, – сказала Софонисба. – Ты только посмотри...

Действительно, Масинисса имел впечатляющую внешность. Его гибкая юношеская фигура, которой Имилце любовалась годами раньше после охоты царевича на льва, уступила место крепкому торсу воина. Округлость черт и невинность глаз исчезли напрочь. Масинисса стал мужчиной. Он был командиром огромного войска. Его царская одежда из сине-фиолетовой ткани плотно облегала тело и венчалась массилиотским головным убором. Он направлялся к городским воротам с уверенностью победителя. Икры и стопы ног оставались обнаженными. Ветер развевал фалды его наряда, привлекая к нему взгляды всех жителей Цирты. Всадники, скакавшие за ним, казались пыльным воплощением обожженного солнцем континента. В их одежде имелось множество различных тонов, но все они начинались и заканчивались оттенками коричневого цвета. Многие воины были одеты в шкуры животных. Татуированные лица, узловатые копны волос, ожерелья из львиных клыков и копья, сжатые в мозолистых кулаках, внушали ужас и трепет.

Масинисса прокричал, что горожанам лучше открыть ворота Цирты. К ним прибыл новый монарх. Он чувствует жажду и голод. Его воины хотят развлечений и удовольствий. Магистрат, управлявший городом в отсутствие Сифакса, ответил, что ворота откроются только перед ливийским царем. Он пошутил, что, судя по всему, царевич ошибся в выборе дороги. Город закрыт для него. Он мог бы понять это и сам. Неужели Масинисса не знает, что ливийская армия ожидает его на равнине? Если он хочет завоевать великую Цирту, то ему сначала придется сразиться с царем Сифаксом.

Масинисса усмехнулся, показав крепкие зубы цвета слоновой кости. Он прокричал, что магистрат ошибается. Во-первых, он царь, а не царевич. Во-вторых, битва на равнине уже завершилась, и победа досталась римско-массилиотскому альянсу. Армия Сифакса разгромлена. От нее остался только пепел. Поэтому не нужно спорить. Если магистрат сейчас откроет ворота, то с жителями города будут обращаться честно.

– Битва закончена, – подытожил Масинисса. – Давай не будем проливать новую кровь. Мы все африканцы. Открывай ворота, и не зли меня!

По приказу офицера копейщики, стоявшие на стенах, подняли оружие наизготовку. Масинисса находился почти у самых ворот. В любой момент он мог стать мишенью, утыканную сотней наконечников. Его офицеры закричали, чтобы он отъехал подальше, но в ответ молодой человек поднял руку над головой и щелкнул пальцами в воздухе. Через миг два всадника подвели к нему серебристого коня, на котором сидел связанный пленник. Его руки были скованы цепями за спиной. Голова оставалась открытой, несмотря на полуденное пекло. Простая одежда с чужого плеча не соответствовала росту человека.

– Посмотрите на вашего бывшего царя, – сказал Маси-нисса.

Софонисба громко вздохнула, словно ребенок, который только перестал плакать. Она тут же узнала своего супруга. Однако магистрат не обладал таким острым зрением. Он прокричал, что этот пленник не его царь. Массилиоты засмеялись. Один из охранников грубо ударил мужчину торцом массивного копья. Человек сжал ногами торс лошади, но, видимо, недостаточно сильно. Он свалился с коня, больно ударившись плечом и щекой о сухую землю. При таком падении он мог бы сломать себе шею. Лошадь не сдвинулась с места. Животное просто фыркнуло и покосилось краем глаза на лежащего мужчину, который скорчился в пыли в позе плода. Он даже не пошевелился, когда Масинисса приказал ему встать на ноги.

На миг у ворот воцарилась суета. Люди Масиниссы начали избивать человека ногами, требуя, чтобы тот поднялся с земли. Один из воинов помог ему встать, но мужчина в ответ оскалил зубы и откусил у него кусок щеки. По приказу Масиниссы другой охранник сжал руками голову пленника и задрал ее вверх, показав лицо сначала в профиль, а затем анфас. Чуть позже он разорвал тунику на груди мужчины, словно это могло способствовать его идентификации. Когда магистрат увидел на ладонях человека особые татуировки с львиными следами, у него больше не было вопросов. Он узнал Сифакса.

Масинисса спешился и подошел к воротам так близко, что ему уже не требовалось повышать свой голос.

– Фортуна повернула колесо, – сказал он. – Жители Цирты, я не стоял бы здесь перед вами, если бы полгода назад ваш царь не захватил земли моего отца. Он обесчестил массилиотов, хотя мы всегда относились по-дружески к своим соседям. Сифакс заставил склониться перед собой гордых людей. Но теперь его проступок исправлен. Я здесь не для того, чтобы причинять вам вред. Зачем мне унижать своих новых подданных? Я вернул имущество и земли, которые отнял у нас Сифакс, и забрал себе все, что принадлежало ему. Вы скоро поймете, что я добрее его. Возрадуйтесь и открывайте ворота своему хозяину!

Однако магистрат по-прежнему не мог принять решение. Он посоветовался со старейшинами и задал еще несколько вопросов молодому царю, который уже начал проявлять раздражение. Что стало с карфагенским генералом? Ганнон Барка погиб, ответил Масинисса. Он вознесся в воздух вместе с пеплом. О нем можно забыть. Если бы ливийцы знали Публия Сципиона немного получше, то не сомневались бы в его словах. В последней битве римский консул потерял лишь несколько воинов. Фактически это было не сражение, а бойня. Сципион послал его сюда как брата, с предложением о мирной сдаче города. Но если ворота останутся закрытыми, Цирта без защиты армии окажется в осаде римских отрядов.

Один из офицеров гарнизона воспользовался случаем и выкрикнул насмешку. Какой из Масиниссы царь? Он больше похож на подстилку для римлян. Смех пронесся по стенам города, но быстро затих. В ответ на оскорбление Маси-нисса поцеловал пальцы правой руки и, подув, раскрыл ладонь. Он предупредил, что его милосердие иссякнет через несколько мгновений.

– Если вы не откроете сейчас же ворота, я обещаю убить половину горожан, а остальную продать в рабство. Тебя, магистрат, подвергнут пыткам, жестоко искалечат...

Он продолжал высказывать угрозы, но Имилце больше не слышала его слов. Софонисба схватила ее за руку и потащила через ряды солдат. Она ругалась и подталкивала ее в спину. Выйдя из сторожевой башни, они оказались среди толпы горожан. Хватка Софонисбы оставляла синяки, но Имилце не замечала этого. Она почти не замечала людей вокруг себя. Она не думала о своей судьбе, о повороте Фортуны, о смерти Ганнона или о том, как проживет десяток следующих часов. Все ее думы были о сыне. Мысли пронзали ее, словно дротики, брошенные невидимым врагом. Гамилькар остался в Карфагене! Какая радость, что она не взяла его с собой! Однако вскоре Имилце поняла, что их могут разлучить навеки. Неужели она никогда не увидит его вновь? Не узнает, каким он вырос? Через несколько лет Гамилькар забудет о ней и, возможно, будет называть своей матерью другую женщину. Она подумала о Дидобал, которая в любом случае позаботится о нем. Эта мысль принесла ей облегчение и горькую печаль. У нее появилась мимолетная надежда, что Танит почувствует их беду, поднимет в воздух и унесет в Карфаген. Какое-то время она держала глаза закрытыми и, оступаясь на каждом шагу, просила богиню вернуть ее к сыну, чтобы еще раз прикоснуться к нему, покачать его на руках и покрыть лицо поцелуями...

Даже в таком состоянии она услышала громкий скрип ворот. Этот звук потребовал от нее быстроты и решительности. Имилце открыла глаза и поняла, что они ушли совсем недалеко – всего лишь на другой край площади. Она увидела, как створки ворот раздвинулись. Софонисба не оборачивалась и продолжала идти. Обе женщины медленно прокладывали путь через массу плотно сжатых тел, через запахи пота и жирных волос, через почти неодолимую преграду из людей. У Имилце закружилась голова, и она вдруг испугалась, что упадет через мгновение в обморок.

К счастью, к ним на помощь пришла Сапанибал – трезвомыслящая, суровая и решительная. Она схватила родственниц за шеи, притянула к себе их головы и шепотом объяснила план побега. Она поручила своей служанке найти им сельскую одежду. Они встретятся с ней у северо-восточной башни, которая имела потайную дверь, уже открытую по ее указанию. Оттуда они прокрадутся к докам. Одна из них купит осла. Они будут выглядеть, как служанки, посланные хозяином по какому-то поручению. Если им удастся миновать патрульные отряды Масиниссы, то никто не будет задавать им лишних вопросов. Сапанибал считала, что у них был реальный шанс на успех, но им следовало действовать без промедления. Их уже ожидал корабль. Как только они поднимутся на борт, судно выйдет в море. Конечно, им придется остерегаться римских галер, однако, если повезет...

Пока она говорила, у ворот развивались драматические события. Несколько всадников подъехали к приоткрытым створкам. Обученные кони поднялись на дыбы и ударами копыт распахнули их настежь. Они двинулись дальше в яростном галопе. Ветер, ворвавшийся в ворота, принес с собой облако пыли и запах дыма. Всадники свистели, улюлюкали и выписывали круги по площади. Они грозно размахивали копьями и колотили древками тех, кто подходил к ним слишком близко. Многие горожане молили массилиотов о пощаде, обещая привести их к дворцовой сокровищнице или показать им, в чьих домах можно найти хорошую поживу. Поразительно, как быстро пропадает человеческая верность.

– Надо уходить, – прошептала Сапанибал. – Иначе нас поймают...

Затем на площадь выехал Масинисса. Взгляд Имилце задержался на нем. Она интуитивно знала, что Софонисба тоже смотрит на молодого царя. Он спешился, уперся руками в бедра и выставил локти в стороны. Его фиолетовая одежда трепетала и пощелкивала на ветру. Магистраты подбежали к нему, упали сначала на колени, затем опустились на четвереньки и, наконец, простерлись перед ним ниц. Они ожида ли приказов царя, но Масинисса осматривал толпу, выискивая то, что никто из них не мог предложить ему.

– Достаточно, – прошипела Сапанибал. – Мы должны бежать!

Эти слова вывели Софонисбу из ступора. Она взглянула на сестру, и стало ясно, что у нее появилось простое и окончательное решение.

– Да, сестры, – сказала она. – Уходите! Сей же миг! Что бы ни случилось, уходите! Не ждите меня!

Она вырвалась из хватки Сапанибал и бросилась в толпу. Обе женщины начали звать ее. Однако Софонисба яростно пробиралась вперед. Через несколько мгновений она вышла из круга горожан, поправила одежду и двинулась дальше. Массилиотский всадник помчался на нее, но затем одумался и поднял копье вверх. Пройдя мимо него, Софонисба направилась к Масиниссе.

* * *

Во времена безвластия повсюду расцветает беззаконие. Пока Сапанибал и Имилце бежали к гавани, вокруг них зарождался хаос. Молодежь расхватывала с прилавков утварь и продукты. Ливийский торговец упал наземь, получив косой удар клинком по лбу за оскорбление, которого на самом деле не было. Он покатился в пыль и едва не сбил Имилце с ног. Они прошли рядом с перевернутым столом, у которого мгновение назад продавали мед. Монеты взлетели в воздух. Десятки рук подхватывали их на лету и подбирали с земли. Мальчик лет десяти пробежал мимо Сапанибал и больно ударил ее лапой страуса, которую он нес на плече. Обе женщины торопливо шли к гавани. На них была простая сельская одежда. Они смотрели под ноги, сутулясь и горбясь, как старухи.

Когда они попытались подняться на борт, команда судна не узнала их. Один из моряков преградил им путь. Сапани бал дала мужчине пощечину, затем плюнула в него и сквозь зубы назвала свое имя, приблизив лицо на такую дистанцию, что могла бы откусить ему нос. Это поступок произвел большое впечатление. Капитан, услышав первые объяснения, велел команде садиться за весла. Несколько отрядов массилиотских всадников уже приближались к гавани. Моряки, согнув спины, гребли, пытаясь вывести судно в открытое море. Торговый корабль не предназначался для быстрых маневров, но под парусом он развивал хорошую скорость.

Сапанибал, которая мгновение назад вела себя с такой решительностью, вяло опустилась на палубу у кормового ограждения. Мир вращался перед ней в безумной круговерти. Она не могла принять столько важных событий, случившихся почти одновременно: смерть Ганнона, поражение Сифакса, захват Цирты, появление Масиниссы, действия Софонисбы. Все это накладывалось на брак сестры, гибель Гасдрубала и поражение в Иберии. Качка корабля еще больше ухудшала ее состояние. Мысли и внутренности бурлили от подъемов и падений, скольжения, вращения, спусков и взлетов. Она вдруг почувствовала, что ее тело стало котлом, в котором булькало вязкое варево. Когда они вышли из гавани и оказались в объятиях морских течений, Сапанибал поняла, что ей больше не грозит плен Масиниссы. К тому времени она больше не могла сдерживать внутреннее напряжение. Просунув голову в широкую щель ограждения, она отдала морю все, что находилось в ее желудке. Сапанибал устало наблюдала, как струи желчи скользят по быстрым гребням волн. И когда болезненные спазмы опустошили ее до конвульсивной сухости, она долго не могла подняться на ноги.