Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

Хотя вид трупов уже не вызывал у нее тошноту, она повернулась спиной к полю боя и пригнулась. Эрадна долго постигала искусство войны. Однако теперь ей стало ясно, что Ганнибал был учителем иного сорта. Сидя на холме и медленно воспринимая ужас, творившийся на равнине, ей пришла в голову мысль, которую прежде она никогда не рассматривала. Ганнибал действительно мог выиграть войну. Римляне не способны порождать столько новых солдат. Они не вырастят за ночь другое поколение воинов и вождей. Они не продержатся долго, если многочисленная вражеская армия будет хозяйничать на их земле. Она снова подумала о своем путешествии – о возвращении на родину. Прежде ее не воновало, кто победит в войне. Но теперь она вдруг поняла , что результат войны между Римом и Карфагеном мог повлиять на ход ее жизни, какой бы тихий уголок она ни нашла для себя Этот человек, с его гениальной способностью сеять смерть, мог изменить мир кардинальным образом.

ЧАСТЬ 3: КОНЕЦ ВОЙНЫ

События в Иберии приносили Гасдрубалу мало радости. Он больше не испытывал удовольствия от единственной победы и не имел надежд на какие-либо перемены в скором будущем. Ему казалось, что все вокруг него шептались, выражая недовольство и мстительно планируя переход на сторону римлян. Кое-кто заботливо раздувал огни восстания. Гней Сципион, брат бывшего консула, оказался удивительным врагом. Ранней весной он напал из засады на флот Гасдрубала, когда тот выходил из устья Эбро, – естественно, воспользовавшись донесениями какого-то предателя. Когда моряки на заре пробудились от сна, им навязали битву... Да какую там битву? Это было побоище, где их корабли таранили и топили еще до того, как они выплывали за линию бурунов. Морские суда не успевали разогнаться, как их цепляли гарпунами, опрокидывали набок или поджигали.

С тоской на сердце Гасдрубал представлял себе тот день, когда его брат получит весть об этом. Он так сильно бил себя по лицу ладонями, что офицеры схватили его за руки. Позже он хотел напасть на Эмпории и освободить Ганнона, но Гней все время удерживал его на месте. Римляне высадились к югу от Нового Карфагена, атаковали союзный город Онусу и затем на виду у карфагенян сожгли деревню и урожай на полях, тем самым осложнив обстановку с провизией. Гасдруба лу пришлось вернуться, чтобы защитить столицу. И, словно одного Сципиона ему было мало, ранней весной к ненавистному Гнею присоединился Корнелий. Теперь Гасдрубал противостоял обоим братьям.

Несмотря на ряд неудач, ему удалось удержать контроль над большей частью страны. Он сохранил почти всех иберийских союзников, направляя им завуалированные угрозы или довольно откровенные предупреждения. Во многих ситуациях он проявлял тактическую дальновидность, которую требовал от него Ганнибал. Но ему все сильнее хотелось оставить свой пост и отправиться на помощь к брату. Даже ненасытный сексуальный аппетит молодой супруги не отвлекал его надолго. Он чувствовал, что не может одолеть противника, и все чаще писал депеши в Карфаген, умоляя отпустить его в Италию. Однако совет старейшин Карфагена хранил пока молчание.

Вот почему он обрадовался делегации, прибывшей из Карфагена на нескольких кораблях. Гасдрубал надеялся услышать о своей долгожданной отставке. Он стоял на балконе и смотрел, как морские суда спускали паруса и шли на веслах между скал, защищавших устье гавани. Флот был впечатляюще большим – более тридцати кораблей различных размеров. Весла пенили воду в унисон, перемещая судна все ближе к берегу. Гасдрубал всегда удивлялся этому странному соглашению между кораблями и водой. Что делало поверхность моря то прочной, то жидкой? Вода поддерживала неимоверно тяжелые объекты и в то же время могла утопить любую мелочь. И почему при каждом приливе море разрасталось, словно боль, разрывавшая брюхо огромного зверя. Он никогда не стал бы морским капитаном. Смерть в яростной битве на суше казалась ему более приемлемой, чем гибель в бездонной глотке моря.

Вскоре к нему пришел Ноба, сжимая в пальцах несколько развернутых свитков.

– Они привезли подкрепление, – сказал он. – Четыре тысячи солдат. Скудное число, но, с другой стороны, это ливийцы.

Гасдрубал опустил уголок губ, затем его лицо приняло прежнее выражение. Он сел на низкий стул, широко расставил ноги и сложил руки на коленях. Густая щетина придавала ему неопрятный вид.

– Что еще?

– Десять слонов. Двести массилиотов. Кроме прочего, советники прислали тебе нового генерала. Это Гизго, сын Ханнона. Он служил лейтенантом у коменданта Карфагена. Теперь его перевели под твое начало, но он будет заниматься гражданскими вопросами. Тебе же велено сосредоточиться на военных делах. Контакты между Иберией и Карфагеном тоже будешь поддерживать ты. Думаю, это не очень хорошая новость.

– А что хорошего может быть в приезде Ханнона? Совет не передавал для меня других сообщений? Есть что-то от шофета Хада?

Оруженосец покачал головой.

– Когда-нибудь я выскажу им все, что о них думаю! Сколько войск они послали в Италию?

Ноба посмотрел на него и поморщился. Он прочистил горло, поднес к глазам один из свитков и мельком взглянул на текст.

– Они не послали Ганнибалу вообще ничего.

Гасдрубал вскинул голову вверх, вскочил на ноги и, вытянув руку, выхватил документ у оруженосца.

– Ты решил пошутить надо мной?

– Тебе известно, что у меня нет чувства юмора.

Бросив краткий взгляд на свиток, Гасдрубал отшвырнул документ в сторону.

– Объясни мне действия совета, Ноба. Потому что я не вижу в них смысла.

– Возможно, их ресурсы не так велики, как мы думаем, – предположил оруженосец.

– У них могут быть свои проблемы, но богатство Карфагена превосходит границы моего воображения, – возразил Гасдрубал. – Мне кажется, тут дело в другом. Они хотят, чтобы он потерпел неудачу, верно?

– Вряд ли эти старики устраивают заговор. Они богатеют на том, что мы делаем здесь. Как бы там ни было, наша армия увеличилась на четыре тысячи солдат по сравнению с вчерашней численностью.

Гасдрубал заметил Баялу, которая появилась в дальнем углу комнаты. Увидев Нобу, она остановилась и нерешительно провела рукой по ткани настенного гобелена. Баркид раздраженно вздохнул и понизил голос.

– А что если мы отдадим этому Гизго полную власть над Новым Карфагеном? Пусть забирает город. Напиши депешу советникам. Передай им, что я собираюсь присоединиться к моему брату. Я возьму с собой всего лишь несколько тысяч солдат – ту малую толику, которую они могли бы послать Ганнибалу.

Ноба сложил руки на груди.

– Совет не позволит тебе уехать. Мы оба знаем это. Наши недоброжелатели уже воспользовались тем фактом, что ты постоянно просишь отставки. Сегодня они еще говорят, что ты необходим для Иберии, а завтра поставят под сомнение твою лояльность Карфагену. Смотри, как они запускают руки в наши дела, выхватывая сначала одну часть твоей власти, а затем другую.

– Ноба, за последние несколько месяцев ты стал невыносимым всезнайкой! Я помню время, когда ты был на моей стороне.

– Моя верность требует, чтобы я указывал тебе на ошибки, – ответил оруженосец. – Это лучше и честнее, чем поощрять твои глупости. Ты сам все понял бы, если бы боги даровали тебе такую мудрость, как у твоего...

Гасдрубал выбросил руку вперед и остановил кулак у самого лица оруженосца – достаточно близко, чтобы этим жестом передать серьезность угрозы.

– Закончи фразу, и ты больше никогда не испытаешь радости в жизни.

Ноба закатил глаза к потолку. Затем, подумав, он сказал:

– Извини меня. Я оговорился. Поступай, как хочешь. Я пойду и поприветствую Гизго от твоего лица. Сегодня вечером у нас с ним ужин.

Когда звуки его шагов затихли в коридоре, Гасдрубал закрыл глаза и перевел дыхание. Затем, услышав, как к нему подошла Баяла, он обернулся и посмотрел на нее. Она медленно обошла его полукругом и, прикинувшись застенчивой девушкой, высунула кончик языка между зубами. Ее серые глаза искрились озорством. Похоже, она снова приглашала его к любовным играм. Но, даже чувствуя сексуальное возбуждение, он отвернулся от нее. У него не было настроения для подобного времяпрепровождения. Она, видимо, уловила это и еще больше удивила, сказав:

– Ноба прав.

– Возможно, – ответил Гасдрубал, – но я не спрашивал твоего мнения.

– Да, не спрашивал. Если ты прикажешь мне держать язык за зубами, я поступлю по-твоему, но тебе не нужно уклоняться от разговоров со мной. Твой оруженосец хороший человек. Вам, Баркидам, везет на помощников. Вы внушаете верность тем людям, которые окружают вас. У других это редко получается.

Гасдрубал намеренно смотрел в дальний угол комнаты.

– Что ты знаешь об этом? Ум женщины может отравиться разумными мыслями и зачахнуть.

– В некоторых странах женщины управляют мужчинами.

– Наша страна не такова.

Баяла поджала тонкие губы, словно хотела сохранить непрочную связь между ними. Она оставила слова мужа без комментариев.

– В любом случае, ты нужен здесь, в Иберии. Я, между прочим, тоже многое слышу, супруг. Женщины говорят не меньше мужчин, и часто они обсуждают те же темы. Многие племена ожидают малейшего повода, чтобы отвернуться от карфагенян. Даже мой отец может выказать свое непостоянство. Если Фортуна отвернется, он распрощается с тобой без сожаления. Как ты, наверное, слышал, он убил старшего брага, чтобы захватить власть над племенем. В каком-то смысле, злодеяние отца лежит на совести всей нашей семьи, поскольку каждый из моих сородичей ест пищу с его рук. Я тогда еще не родилась, но думаю, что все так и было.

Гасдрубал вспомнил облик Андобалеса – конусообразное тело, грушевидный нос и выпирающая челюсть, как у кабана. Ему не хотелось думать о нем – тем более, что перед ним стоял объект его многочисленных желаний. Но Гасдрубалу не понравилось, что его жена рассказывает такие унизительные истории о своем родителе.

– Ты уже начала наговаривать на своего отца? – спросил он. – Интересно, что ты мелешь обо мне своим подругам за моей спиной?

– Ничего такого, что я не могла бы повторить, стоя на коленях перед тобой, мой супруг.

Баяла провела рукой по его животу. Ее пальцы нашли край одежды и проскользнули внутрь, чтобы дотронуться до кожи.

– Ты должен остаться здесь, чтобы защитить империю и свою жену, – сказала она. – Без тебя я буду чувствовать себя в опасности. Неужели ты хочешь бросить меня? Неужели мне не удалось доставить тебе удовольствие?

Он хотел закричать, что в жизни имеется нечто большее, чем погоня за удовольствиями. Но эти слова угасли в нем.

Во-первых, его удивило заявление жены о вездесущей опасности, и, во-вторых, он возбудился. Гасдрубал уже сомневался в первоначальном утверждении. А было ли это провозглашенное им «нечто большее»? Баялу не смущало молчание мужа. Она прижалась к нему, и он почувствовал вес ее груди на своей руке. Затем она скользнула вниз – к своему любимому месту на его мускулистом теле. Ощущение восторга едва не лишило его дыхания.

– Я тебе нравлюсь, муж? – спросила она.

Взглянув на нее – на самодовольное веселье глаз, на несовершенные контуры лица и тонкую полоску губ – Гасдрубал еще раз понял, что она действительно ему очень нравится. Больше, чем он был готов признать. Интересно, чувствовал ли кто-нибудь из других Баркидов такую слабость к женщине. Внутренний голос прошептал ему, что если он потеряет свою страстную супругу, это будет равносильно смерти.

* * *

Имилце не хотелось посылать Ганнибалу письмо, написанное чужой рукой, но она еще не научилась оформлять слова в такие красивые фразы, которые соответствовали бы ее чувствам. У нее не было другого выбора и поэтому ей приходилось говорить о своей любви вслух, наблюдая за тонкими пальцами молодого писца, воплощавшего ее мысли в ровные строки. Он старался не смотреть на нее и всегда держал голову в нескольких дюймах от пергамента. Она была благодарна ему за это. Имилце специально говорила медленно, чтобы юноша не переспрашивал ее.

Письмо начиналось так:

«Ганнибал, мой муж, любимый Ваалом и Имилце... Я тоскую и горжусь. Не знаю, где это письмо найдет тебя или от каких напастей ты будешь страдать в тот миг, когда станешь читать его. Я даже не знаю, дойдет ли оно до тебя, однако надеюсь на лучшее. До нас дошли новости, что ты нанес Риму серьезный урон, как и обещал нам ранее. Твои победы были встречены с великим воодушевлением, хотя не все в Карфагене желают тебе удачи. Я не буду перечислять в письме имена, но скажу, что рядом с каждым советником, воздающим тебе хвалу, находится другой, который ворчит и обвиняет Ганнибала в уничтожении нации. Я прежде не знала, что зависть может быть настолько черной, но жители Карфагена не перестают удивлять меня своими уникальными особенностями.

Твой родной город пленил меня красотой и роскошью. Ив то же время он кажется душным и замкнутым как могильный склеп – для меня, по крайней мере. Я не хочу, чтобы ты считал меня неблагодарной. Твои сестры и мать весьма добры ко мне. Но без тебя я здесь ничто. Никто, кроме Сапанибал , не видит меня по-твоему. Никто не принимает меня такой, какая я есть. Они достаточно добры. Однако я чувствую себя здесь, словно дорогое ожерелье, уложенное в коробку, ибо рядом нет того, для кого оно было создано. Ты все еще уверен, что я не могу приехать к тебе в Италию? Я бы с радостью отправилась в такое путешествие – особенно теперь, когда ты снискал славу победителя...»

– Ты успеваешь? – спросил она писца.

Тот кивнул, не поднимая головы. Закончив писать, он тихо прошептал:

– Снискал славу победителя.

Имилце взяла с подноса финик и проверила зубами его свежесть. Наблюдая за поведением местных женщин, она почти неосознанно переняла у них множество манер. По рекомендации своей юной родственницы, она носила карфагенскую одежду. Сами по себе наряды были красивыми, но ей не нравился эффект, который они создавали в комбинации с чувственной грацией африканских модниц. К примеру, Дидобал учитывала этот диссонанс и обращала его в преимущество – светло-красные и оранжевые тона в одежде, узоры на ткани еще больше подчеркивали ее темную кожу. Не удивительно, что карфагенские мужчины смотрели на нее с безмолвным восхищением. Впрочем, для Имилце мужские взгляды ничего не значили. После приезда в Карфаген она обитала в мире женщин и чувствовала себя в нем абсолютно незрелой. В присутствии свекрови она казалась себе девочкой в женской одежде – куклой, а не взрослой женщиной. О, как ей хотелось бы впиться пальцами в мускулистую спину супруга, направить в себя его член и еще раз понять, что он настоящий, что кто-то действительно ценит ее и что у них с мужем может быть одно общее будущее. Как жаль, что она не забеременела. .. Однако такие мысли не предназначались для ушей писца. Она бросила финик обратно на поднос и продолжила диктовать письмо.

«Хочу рассказать тебе о том, что тронуло меня до глубины души. Хотя я не знаю, как ты отнесешься к этому. Прошлым вечером я ужинала вместе с твоей младшей сестрой Софонисбой . Наверное, ты почти не помнишь ее. Ей уже тринадцать лет, но ее красота расцветает с каждым днем. У нее такие черные и большие глаза, обрамленные длинными ресницами, что иногда кажется, будто они овевают воздух волшебными опахалами и словно каждая ресница является пером в руках египетской танцовщицы. Для меня остается загадкой, как ей удается создавать подобное впечатление простым движением ресниц, но оно очень действенно. Меня даже пугает, какой ошеломляющей она может быть в своем еще детском великолепии. Взрослые мужчины, солдаты и отцы... и даже деды они едва не преклоняются перед Софонисбой. Те, что попроще, флиртуют с ней как с взрослой женщиной. Она еще девочка а волки уже воют по ночам.

Однако больше всего меня удивляет ее ум. У этой юной девушки всегда есть свое мнение. Она хорошо информирова на и охотно рассуждает на любую тему. Она знает подробности твоей кампании, и ей хотелось бы самой принимать в ней посильное участие. Недавно Софонисба посмотрела на меня и со всей серьезностью сказала: “Если бы я родилась мужчиной, то отомстила бы за все унижения, нанесенные нам Римом”. А затем она спросила: “Тебе не кажется, что наши женщины гораздо храбрее мужчин?”

Я ответила ей, что если она всегда будет поступать по-своему, то это будет правильно. Однако лесть ей не нравится. Она ищет чего-то большего в отношениях с людьми, хотя мне не хватает слов, чтобы объяснить. Я привела ей в пример Дидо-бал и бабушку – тех храбрых женщин, которые нашли в себе силы отправить мужей на войну и терпеливо ждать их возвращения. Мне не хотелось упоминать себя, но, прислушиваясь к своей речи, я почувствовала определенную гордость за то, кем стала во время твоего долгого отсутствия. Софонисба не спорила со мной, но явно опечалилась. Ей хотелось бы, чтобы у женщин был другой способ для демонстрации своей отваги. Она сказала мне: “Имилце, я не похожа на других девушек. Я не грежу детскими надеждами, а желаю однажды послужить Карфагену, чтобы еще раз прославить род Баркидов”.

Ты представляешь себе это? Но остальные люди считают ее девочкой, мечтающей выйти замуж за какого-нибудь чужеземного царевича...»

Продолжая диктовать письмо, Имилце села в плетеное откидное кресло, которое стояло в ее гостиной. Она еще не привыкла к нему. Несмотря на элегантную форму и крохотную подушку, сделанную из кожи зебры, кресло не давало комфорта. Если бы не ее статус гостьи, Имилце давно бы заменила его. Какое-то время она молча сидела, опираясь на идеально прямую спинку, вырезанную из красного дерева, и задумчиво прислушивалась к перу писца, скрипевшему по папирусу.

Она вспомнила о поклоннике Софонисбы и решила немного рассказать о Масиниссе. Имилце увидела его впервые несколько дней назад, когда он возвращался с охоты на льва – фактически это было его посвящением в общество карфагенской знати. Она и Софонисба стояли на городской стене у самых ворот и наблюдали за колесницами, гремевшими по дороге. Вечер ублажал приятной прохладой. Поверхность дороги потемнела после легкого дождя. Масинисса, будучи массилиотом, гордо отказался от колесницы. Он ехал в беспокойном рое всадников, но Софонисба без труда различала его в толпе.

– Вот он, – вскричала она. – Самый красивый из всех.

На самом деле он ничем не отличался от других юных воинов. Естественно, Имилце не стала говорить об этом. Впрочем, позже, к своему удивлению, она все же выделила его из толпы. Его одежда, довольно простая на вид, не бросалась в глаза, но когда он гарцевал на коне и смеялся над шутками товарищей, лицо Масиниссы сияло царственным величием, которое отделяло юношу от компаньонов. Он веселился в кругу друзей, однако, как сын монарха знал свое место среди них и чувствовал себя уверенно в этой роли. Вестовой принес сообщение, что юный царевич убил своего первого льва. Он убил его, находясь в седле и дразня зверя. Ему потребовалось только три копья. Он был таким юным, таким стройным и милым, что Имилце с сомнением отнеслась к словам гонца. Возможно, думала она, рассказ приукрасили, чтобы потешить гордость царевича. Как дочь вождя она прекрасно знала, что деяния слуг часто приписывались их хозяевам. Но, познакомившись ближе с Масиниссой, увидев его лицо, почтительную улыбку и манеру поведения, почувствовав спокойную уверенность царевича и скромность, с которой он принимал похвалу, она поверила истории.

Ей хотелось поделиться этим воспоминанием с мужем, но она и так уже наболтала слишком много, говоря о совершенно пустяковых делах, которые Ганнибал мог посчитать тривиальными в сравнении со своими прошлыми и грядущими битвами. В любом случае, ей никогда не удавалось вложить в письма истинные чувства. Прочитанные тексты заставляли ее сомневаться в том, что она знала свое сердце.

– Возможно, семейство Баркидов в скором будущем пополнится двумя героинями, – продиктовала она, – и твои сестры получат шанс на славу наравне с их братьями. Со всей любовью, которой нас связал Ваал, я жду тебя. Твоя жена Имилце.

Закончив диктовку, она быстро выдернула пергамент из рук писца, чтобы он не смог перечитать написанный текст, как обычно делал раньше. Отпустив юношу и оставшись одна, она внимательно осмотрела письмо. Ей хотелось прочитать его заново, но она решила не делать этого. Ее изучение письменной речи успешно продвигалось вперед, однако она еще была слаба в чтении записей. Слишком много слов оставались незнакомыми ей, поэтому при чтении писем она начинала злиться на себя. Писцы никогда не изображали слова одинаково: они использовали сокращения и облекали сложные мысли в простые типовые фразы. Если бы не ее статус гостьи, она вернула бы писца обратно и заставила его переписать текст несколько раз. Она сделала бы то же самое и с предыдущими письмами, но сейчас, успокоив свое раздражение, Имилце поступила по-другому.

Убедившись, что чернила высохли, она раздвинула складки одежды. Прикладывая папирус к обнаженному телу, она добивалась, чтобы ее запах впитался в сухой лист бумаги. Она прижимала письмо к животу и к впадине между грудей, где все ребра сходились в одну точку. Какое-то время она мечтательно поглаживала пальцами папирус, представляя, как Ганнибал получит его и вспомнит. Пусть бумажный лист покажется мужу ее кожей. Пусть он почувствует ее тоску за написанными словами и поймет больше того, что она могла сейчас сказать.

* * *

Бойня близ Тразименского озера стала беспрецедентным событием в римской истории. Она не была повторением неудачи под Требией. Она являла собой нечто худшее. На этот раз в одном сражении погибло пятнадцать тысяч солдат – в том числе консул, приведший легионы к поражению. Его пронзил копьем какой-то инсабрийский галл. Шести тысячам воинам удалось добраться до ущелья и бежать в ближайший город, но они не продержались там и дня, сдавшись на милость победителя вместе с тысячами мирных горожан. Когда кавалерия Гемина встретилась с превосходящими силами Махарбала, нумидийцы уничтожили около четырех тысяч всадников и многих взяли в плен. Если первое поражение ударило каждого римлянина кулаком под дых, то последний разгром обрушился на коллективную душу народа, как удар кузнечного молота. Такое чудовищное невезение поразило удрученных и напуганных граждан. Никто уже не знал, до каких пределов простиралась сила Ганнибала. Никто уже не принимал на веру бравые речи сенаторов.

Вскоре пришла весть, что некоторые солдаты возвращаются домой. Люди собрались у ворот и на стенах города, ожидая, когда они появятся на дороге. Женщины подбегали к ним, хватали мрачных, перепачканных кровью солдат, заглядывали в их лица, называли имена мужей, сыновей и братьев, умоляли богов вернуть их возлюбленных к домашним очагам. Но боги отвернулись от римлян. В умах горожан все чаще возникала мысль, что Ганнибала невозможно победить. Говорили, что он заточил Фортуну в клетку и выкручивал ей члены, добиваясь преимущества в сражениях. А еще болтали, будто этот человек был богом, а не просто смертным.

Несмотря на панику и зловещие истории, ходившие в народе, римские лидеры не тратили время попусту и не заламывали руки. Фракция, возглавляемая семейством Фабиев, и их союзники в Сенате потребовали назначения диктатора. Никто из других сенаторов поначалу не желал соглашаться с этим сумасбродным предложением. Абсолютная власть всегда сопровождалась серьезными ограничениями гражданских прав, но если страна нуждалась в крайних мерах, то именно в подобные моменты. И всем вдруг стало ясно, что единственным претендентом на должность диктатора был лидер вышеназванной фракции – седоволосый Фабий Максим, бывший цензор, дважды консул, дважды интеррекс²2
  Interrex (лат.) — между царь, временная магистратура.


[Закрыть] и человек, уже однажды имевший этот сан. Именно он объявил войну Карфагену, выпустив ее из складок своей тоги. Он воплощал в себе римское достоинство, стойкость и упорную целеустремленность. Фабий не горячился в речах и поспешных действиях, но, взявшись за дело, всегда доводил его до конца. Он обладал плохим зрением, однако этот изъян не делал его слабее, такое случалось со многими людьми его возраста. Во время диктаторства он обзавелся зорким помощником, который сопровождал его повсюду. Этим молодым офицером был сын бывшего консула – Публий Сципион.

Приняв сан диктатора, Фабий с самого начала объявил, что поражение у Тразимена стало результатом постыдного безверия Фламиния – его неуважения к религиозным формальностям. Неужели никто не заметил, что он начал погоню за Ганнибалом в dies nefastus³3
  В запретные (неблагоприятные) дни не принимали решения, не выносили приговоры и т. д.


[Закрыть] – в неблагоприятный день, когда мудрые люди откладывают любую работу в сторону и когда боги с гневом смотрят на тех, кто задумывает новые начинания? Фабий велел перечитать Пророческие книги, надеясь, что речи Кумской сивиллы подскажут правильные действия, как то бывало уже в прошлом. Он посоветовался со жрецами и призвал их к незамедлительному исполнению ри туалов, игрищ и обетов, привлекающих милость богов. Далее он издал указ, по которому все сельские жители, завидев приближение карфагенской армии, должны были сжигать свои дома и урожай, уничтожать животных и даже инструменты труда. Фабий приказал собрать два новых легиона для защиты Рима. Он направил Луция Постумия с еще двумя легионами к цизальпинским галлам для жестокого террора в селениях бойев и инсабров. Он надеялся, что, в лучшем случае, отряды галлов оставят Ганнибала и уйдут защищать свои дома. В худшем случае, Постумий не позволит мятежникам посылать подкрепления карфагенской армии.

Перед тем, как отбыть из Рима и принять командование над легионами Гемина, Фабий обратился к сенаторам и предложил им удивительную стратегию, которую он придумал для победы над врагом. На самом деле его план был предельно простым. Он не хотел вступать в бой с африканцами. Армия, которая воздерживается от битв, не может оказаться побежденной, пояснил он свою позицию. Когда его спросили, позволит ли он захватчикам грабить страну, Фабий дал утвердительный ответ: да, он позволит.

– Пусть они передвигаются по стране как хотят, – сказал он. – Но земля будет гореть не только за спинами карфагенян. Они увидят пожарища и перед собой. Пусть проходят недели и месяцы без битв и стычек. Они начнут умирать один за другим. Их численность будет неизменно сокращаться, и долго они не протянут. А мы, в свою очередь, всеми средствами поможем им уменьшить их армию.

Он подчеркнул, что намерен время от времени проявлять активность. Его войска будут следовать за Ганнибалом, терзать африканские отряды с флангов и тыла и делать их жизнь невыносимо трудной. Карфагеняне не смогут пополнять запасы провианта. Они будут отрезаны от притока новых сил. В конечном счете усталость, постоянная убыль солдат и болезни уничтожат армию захватчиков. Преимущество римлян заключалось в том, что они могли восполнять потери, набирать новых солдат и выращивать урожай на полях. Ганнибал не имел таких возможностей. Ему все будет даваться с трудом. И это приведет к его погибели.

Стратегия Фабия смутила многих сенаторов. Один из них, Теренций Варрон поднялся с места и спросил:

– Что за безумие, Фабий? Похоже, ты спятил от отчаяния! Неужели мы избрали тебя диктатором только для того, чтобы ты назвал нас людьми, обреченными на африканское рабство?

– Мы не в силах победить Ганнибала на поле боя, – ответил Фабий. – Но его можно уничтожить умом и хитростью. Подумай об этом! Без тщеславия, но с толикой мудрости. Был ли Корнелий хуже других генералов и сенаторов, собравшихся здесь? А Семпроний? А Фламиний? И разве прежде римская армия переживала такие поражения? Когда еще за всю историю Рима какой-то противник превосходил нас по всем статьям? То, с чем мы сейчас столкнулись, это величайший вызов для нашей республики с момента ее становления. Мне не ведомо, какой гений сопровождает молодого Баркида, но мы должны признать, что он побеждает нас в любом открытом столкновении армий. Друзья, вы назначили меня диктатором не из-за моих военных подвигов. Вы возложили на меня эту ответственность не из-за ловкости, с которой я мог бы танцевать с Ганнибалом. Вы избрали меня диктатором из-за моей рассудительности. Ия предлагаю вам стратегию, благодаря которой мы сможем победить оккупантов. Клянусь, что Карфаген еще увидит день печали! Наберитесь терпения и доверьтесь мне. Я ваш диктатор. Рим будет спасен.

Он вышел из притихшего зала. Помощники и офицеры толпились вокруг него густым роем. Публий поддерживал локоть Фабия. Оказавшись на улице, диктатор тихо спросил:

– И как, по-твоему, они восприняли мое предложение?

– Мой господин, – ответил Публий, – их удивление было таким большим, что птицы могли бы вить гнезда в их ртах и высиживать птенцов из яиц.

Фабий улыбнулся и сказал:

– Будем надеяться, что реакция Ганнибала будет похожей.

* * *

После победы у Тразименского озера Ганнибал повел армию на восток и дошел до Умбрии. Это был не поход, а пир в движении. Вся страна стала огромным рынком, на котором им добровольно отдавали любой товар. Почти в каждой провинции Ганнибал выслушивал хвалебные речи, поскольку жители городов проявляли мудрость, отказываясь от верности Риму и присоединяясь к победителям. Но люди латинской крови часто демонстрировали упрямство и непокорность. Несколько городов отклонили мирные предложения карфагенян и поплатились за это. Единственным исключением был хорошо укрепленный город Сполетий. Он без труда отразил атаку африканцев. Глупые люди! Будь у Ганнибала время и снаряжение для правильной осады, он провел бы ее. Но ему приходилось решать другие вопросы.

В первую неделю июля он разбил лагерь на побережье близ Пескары и дал армии короткий отдых. Воины получили доступ к добыче, которую они собрали в течение весны. Несмотря на триумфальные победы, солдаты находились в жалком состоянии: раненные в битвах, истощенные долгой зимой, уставшие от походов и приступов диареи. Животные тоже были не в лучшей форме. Поэтому Ганнибал дал им время для восстановления сил. Воины купались в теплых водах моря, загорали на солнце и постепенно забывали о тяготах зимы. Они отнимали у местных жителей жирных овец и коров, питались свежим мясом и хлебом, лакомились фруктами, срывая их прямо с деревьев.

Эти недели отдыха проходили не только в поисках удовольствий. Ганнибал переоснастил ливийцев оружием, захваченным у римлян. Они упражнялись с ним на тренировках, осваивали римскую технику боя и выискивали приемы, чтобы эффективно противостоять маневрам легионеров. Командир ежедневно отправлял нумидийцев в дальние набеги, и те возвращались с новыми лошадьми, которых они затем переучивали под собственный стиль езды. Ганнибал послал гонцов в Карфаген с полным перечнем побед и с просьбами о подкреплении. Составляя письма, он загодя знал, что некоторые советники не согласятся с его пожеланиями. Но он все равно изложил свои требования на листах пергамента.