Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

Старая женщина помолчала мгновение, а затем прошептала:

– Это ты так думаешь.

На следующее утро Эрадна и остатки их группы похоронили Атнех в песчаных дюнах – достаточно глубоко, чтобы ни одно существо не потревожило ее покой. Они купили козу и пожертвовали ее Зевсу, затем убили несколько голубей, чтобы те полетели с вестью к Артемиде. После этого мужчины излили вино, дабы облегчить вступление Атнех в другой мир. Друзья просили Эрадну остаться с ними или продолжить путешествие, которое она планировала, но оба маршрута уже не нравились ей. Она мечтала о солдате из Канн, и если прежде в свете дня ей удавалось изгонять его в туманы грез, то теперь это получалось с большим трудом.

Иногда она просыпалась с подозрением, что солдат навещал ее. Она думала, что помнит его запах, хотя это казалось невероятным. Он был покрыт тогда грязью и кровью. Кругом стояла неописуемая вонь. Как она могла уловить его собственный запах? Но затем ей приснился еще один сон, в котором она омывала его тело тряпкой. Эрадна помнила, как опустилась на колени и, почти касаясь носом его кожи, вдохнула аромат мужчины. Она не знала, приснилось ли ей это или действительно случилось однажды. Их близость в воображаемом мире смущала ее. Эрадна не понимала, почему она так сильно скучала по солдату. Ведь прежде она избегала мужчин, как чумы. Одному из них она размозжила камнями возбужденный пенис. От других защищалась ножом и скрежетом зубов. Но с этим ей хотелось сидеть рядом и касаться его руки, слушать голос и медленно говорить на нескольких языках, чтобы они понимали друг друга. Она хотела задать ему много вопросов. Почему их пути пересеклись три раза среди хаоса войны? Это не было случайным. Возможно, боги хотели свести их вместе. Прежде она и на миг не остановилась бы, чтобы выслушать мужчину. Но ее солдат был другим... особенным... Из-за представляющихся возможностей у нее перехватывало дыхание. Этот человек мог занять очень важное место в ее жизни. Иона просто оскорбила бы богов, если бы отвернулась от него.

Эрадна все еще сидела на берегу, глядя на опустевшее море, когда какой-то объект привлек ее внимание. На поверхности моря, где-то на средней дистанции, появилось крупное существо, почти такое же темное, как базальт. Оно двигалось на юг, то исчезая, то появляясь снова, но гораздо дальше. Когда через мгновенье рядом с ним вынырнули еще несколько темных существ, Эрадна поняла, что видит стаю морских животных, разрезавших плавниками воду и поднимавших в воздух шлейфы брызг. Она встала на цыпочки. Пальцы ее ног погрузились в песок. Ей не понравилось увиденное зрелище. Она приняла его как дурной знак. Впрочем, девушка не знала смысла этого предвестия. Подобно другим знамениям, оно осталось неразгаданным для нее. Один мужчина в их лагере умел понимать такие знаки, но ей не нравились его манеры и взгляд. Иногда он вел себя, как слепой человек, которому требовалось все ощупывать руками, хотя каждый знал, что его зрение не уступало в остроте детскому. Эрадна закрыла глаза и попыталась убедить себя, что проплывавшие мимо твари несли предвестие для какого-то другого человека, а не для нее.

В самый темный час ночи она нашла особое место. Эрадна едва могла что-то видеть в свете новолуния. Сначала она потыкала землю заточенным колышком и взрыхлила ее. Затем, встав на колени, она загребла грунт руками и отбросила его назад. Это повторилось снова и снова. Когда яма углубилась, она разместилась на краю, уперев колени, как якоря, и выставив зад к ночному небу. Девушка начала черпать землю и гальку плоской створкой раковины. Ей приходилось выкапывать и кромсать неподатливые корни, сражаться с обломками породы и крупными камнями, которые она находила* все чаще по мере углубления ямы. В какой-то момент Эрадна не могла решить, довольна ли она ее размерами. Фактически глубина ограничивалась длиной ее рук. Она положила в углубление тюки и убедилась, что упаковка не порвана, затем быстро забросала яму землей и потратила около часа, перемещая камни, раскладывая сухие ветки и разглаживая хвою, чтобы скрыть следы своей работы.

В тусклом свете раннего утра она осмотрела место еще раз, запомнила ориентиры и затем ушла не оборачиваясь. Она больше не вела осла на привязи. Эрадна отвернулась от животного, предлагая ему полную свободу, но он поплелся следом за ней.

Через некоторое время она поднялась на ближайший холм и увидела страну, которая встретила ее всем своим вольным простором. В долине внизу тянулись сельские поля. На них чернели зубья скал, похожие на спины морских существ, за которыми она наблюдала прошлым утром. Ей вспомнились слова старухи. Она думала о них, с каждым шагом и шепотом заверяя умершую женщину в своем уважении к ней. Атнех была мудрой, но ни один человек не мог управляться чужим разумом. Эрадна следовала чутью. Неважно, что ум говорил ей иное. Она могла чувствовать запах того солдата на расстоянии, и у нее не было другого выбора, как только найти его и посмотреть, что из этого получится.

* * * ..

Куда ушло его детство? Магон задался этим вопросом в один из удушливых вечеров через несколько недель после поражения Гасдрубала у Бекулы. Он шагал в одиночестве вдоль низкого хребта. Охрана следовала за ним на расстоянии, но он велел им не попадаться ему на глаза. Ему нужно было побыть наедине с собой. Устав от непрерывных военных маневров, он мечтал хотя бы о кратком покое. Вопрос о детстве возник перед ним, когда он посмотрел на огромные сосны, окружавшие его. Их ветви начинали расти высоко над землей, но они были такими прямыми и крепкими, что деревья с переплетенными ветвями, напоминали людей, которые стояли, положив руки на плечи друг другу. Он видел подобное зрелище, когда, будучи ребенком, купил веревку и с ее помощью вскарабкался на похожие ветви, а затем, чувствуя липкость смолы на ладонях, протиснулся сквозь хвою. Он увидел самые дальние места, до которых мог бы дойти за день. Он смотрел на диких зверей, живущих в лесу, и воспринимал мир с высоты, представляя себя то совой, то ястребом, то огромным орлом.

Как странно думать, что в его жизни было такое чудесное время. В ту пору он хотел хаоса вместо созерцания, шума и звона оружия вместо тихой беседы с наставником, драк с товарищами вместо объятий матери и сестер. Он целыми днями мог слушать эпические истории греков, теряться в приключениях людей, живших века назад, и восхищаться героями, которые общались с богами и касались величия времен. Его уроки войны были когда-то простыми упражнениями для ума и тела. То были игры с вырезанными из дерева солдатиками, маршировавшими по миниатюрным полям сражений. Их безмолвные, бесстрастные и бескровные фигуры оживлялись его пальцами или падали от камушков, которые он швырял в них в шутливых битвах. В то время он черпал свой военный опыт из мальчишеских игр. Но как ему тогда хотелось вырасти и воплотить его в реальность! Он мечтал о том, чтобы его руки направляли наконечник копья или сносили головы с плеч, чтобы его рот приказывал людям убивать и грабить. Какой мальчишка на земле не грезил о подобном?

Однако детство ушло. У него больше не было товарищей по играм, расставлявших свои фигурки в шаге от него. Теперь он проводил дни и ночи в толпе убийц – среди людей многих национальностей, которые объединились вместе только из-за жажды крови и денег. Магон не очень огорчался такой переменой в своей жизни. Он просто не мог вообразить себе другую судьбу. И все же его удивляло, что в нем сочетались ребенок и солдат. Рядом с Ганнибалом ему удавалось сохранять убежденность в величии войны. Их подвиги обрастали легендами. Их победам и триумфам улыбались боги. Иногда совместные действия с Ганноном и Гасдрубалом тоже наполняли его радостью. Они прикасались к величию героев и верили, что разделяют блеск славы Ганнибала.

Однако это было до появления Публия Сципиона. Один человек, три месяца, две битвы – и все изменилось. Магона тревожили не просто стратегические промахи. В отсутствие Ганнибала первые порывы ледяного ветра поражений сбросили маску, которую он, сам того не понимая, носил уже долгие годы. Она походила на шлем, закрывающий часть обзора. Магон признавал только то, что подтверждало его детские фантазии. Однако последние недели – после того как маска упала, – он находился под обстрелом неприятных образов, которые прежде отвергались его сознанием. Он вспоминал лица сирот, страдание в глазах плененных женщин, горящие дома, отчаянные взгляды людей, у которых отбирали зерно и лошадей, а порою и жизни. За звуками реальности он слышал их плач, приходивший откуда-то из-за затылка. Везде проявлялись мерзкие знаки войны. Все было варварским на вид. Как он мог не замечать этого прежде? Ему внезапно показалось, что такие сцены как раз и являли истинный лик войны. Где в нем было благородство? Где радость героев? Почему он больше не цитировал строки эпических поэм, воспевавших величие сражавшихся воинов? Магон понимал, что подобные мысли ослабляли его. Однако он не мог стряхнуть с себя навязчивое уныние. Ему вспомнились приступы меланхолии, часто одолевавшие Ганнибала. Брат никогда не говорил об их причине. Тоска Ганнибала могла объясняться чем угодно, но только не сомнениями. Он всегда был уверен в своем видении мира, как будто сам создавал его.

Ганнон подошел к нему медленно и тихо. Сосновая хвоя делала его шаги почти неслышными. Мерцающие отблески от его чешуйчатых доспехов из серебристого металла придавали ему сходство с рыбой. Посмотрев на лицо брата, Магон увидел материнские черты. Он поморщился при мысли о ней. Ему вспомнилась возвышенная атмосфера, которая царила в их карфагенском доме. Как глупо они радовались жизни, забывая о том, что колесо судьбы по-прежнему вращалось – сегодня ты смотришь на солнце, а завтра лежишь, погребенный в земле.

Ганнон молча стоял рядом с ним и смотрел через деревья на равнину, по которой перемещалась их армия. Группа офицеров томилась в стороне в нервозном ожидании. Густые ветви закрывали обзор. Ганнон видел через них не больше Магона , однако какое-то время высматривал что-то, пока наконец не заговорил. И вновь Магон услышал в его словах почти неприметные интонации матери. Частичка Дидобал оставалась в них самой сильной и упорной. Она решительно подталкивала их к битве за лучшее будущее.

– Пошли, – сказал Ганнон. – Мы не можем больше ждать. Все решится в Илипе.

Старший брат повернулся и, сделав несколько шагов, исчез за деревьями – так же тихо, как и появился. Почти в тот же миг Магон услышал стук дятла. Громкая серия ударов, затем молчание, еще один залп и молчание. В детство не было путей. Он жил в мире настоящего времени и мог двигаться только вперед – только к сражению, до которого оставалось несколько суток. Его брат назвал назначенное место. Магону оставалось лишь направиться туда.

Через два дня армии встали друг перед другом. Еще три дня они отдыхали и восстанавливали силы. Оба войска спустились с кряжей, на которых они располагались, и сблизились на расстояние крика. Отряды ожидали, генералы подсчитывали противостоящие силы, копейщики обменивались залпами. Солдаты потели под солнцем, жевали полоски сушеного мяса и отмахивались от назойливых мух. Воины, по большому счету, просто отдыхали. Ни одна сторона не нарушала странного перемирия, но на третий вечер карфагенская армия отступила.

Каждый вечер Магон и Ганнон обсуждали возможные маневры и пытались предугадать, что им готовил следующий день. Собрав все силы оставшихся союзников, они добились численного преимущества над врагом – пятьдесят их тысяч против сорока тысяч римских легионеров. Это могло повлиять на психику врагов, парализовать их страхом или смягчить атаку, которая, по мнению Баркидов, должна была скоро произойти. Каждый раз Публий выстраивал свои отряды в одну и ту же формацию: легионы в центре, иберийские наемники по флангам. Каждый раз карфагеняне отвечали им строем с ливийцами в центре. Их опытные ветераны противостояли самым сильным солдатам Рима. Братья поделили двадцать слонов поровну и разместили их на флангах, надеясь использовать животных как гигантские стабилизаторы, которые удерживали бы армию в формации. Оба Баркида варьировали планы, но Магон все меньше верил, что их армия представляет собой реальную силу.

На четвертый день в серых утренних сумерках римская кавалерия атаковала карфагенские аванпосты. Нескольким всадникам удалось бежать и подать сигнал тревоги. Но внезапно вся армия Публия возникла из темноты, распространяясь, как река в половодье – через деревья и плоскую равнину. Карфагенские воины едва успели проснуться, схватить оружие и начать формировать ряды. Магон выкрикивал слова приказов и убеждения, которые солдаты ждали от него.

– Вот этот день! – кричал он. – Враг хотел захватить нас врасплох, но ранняя атака не означает победы в бою.

Он многому научился на примере братьев, но внутреннее чутье подсказывало ему, что их армия допускает какую-то ошибку – что он не учел нескольких важных деталей, которые пока не мог назвать. Он впервые понял, как римские генералы чувствовали себя на поле боя перед войском Ганнибала.

Когда армия Публия приблизилась, Магон увидел, что порядок ее построения изменился. Копейщики бегали, словно муравьи, сплетая перекрестие суматохи. Римские легионеры теперь были на флангах, а иберийцы выстраивали центр. Баркиды лихорадочно размышляли, что это могло бы означать. Впрочем, они уже не имели времени, чтобы изменить свой строй. Их солдаты и без того находились в достаточном смущении, пытаясь спешно сформировать ряды боевой колонны. Магон не мог понять, почему Публий поставил слабых бойцов против сильных и наоборот?

Как только они вышли на равнину, римляне ускорили шаг. Чуть позже они перешли на бег, а затем – по сигналу горна – их фланги удвоили скорость. Магон подумал, что при таком темпе они потеряют дыхание, и когда армии встретятся, легионеры останутся без сил. Их броня выглядела довольно тяжелой. Но чуть позже он понял, что воины Публия были натренированы для подобных маневров. Их легкие работали, как мощные меха, и ничто в солдатах не предполагало усталости. Ноги несли их вперед в решительном и быстром беге. Иберийцы в центре продолжали удерживать медленный шаг и вскоре отстали от флангов. После первых залпов дротиков и копий велиты отошли через ряды пехотинцев назад. Оказавшись в тылу, они быстро сформировали отряд и двинулись следом за армией. Эти воины в легких доспехах вытащили мечи из ножен, достали кинжалы из-за поясов или разобрали пики, которые им передали пехотинцы. В своих шлемах, покрытых шкурами животных, они выглядели, как группа охотников, гнавших пехотинцев на врага – львы рядом с волками, медведи среди лис.

Когда две армии столкнулись друг с другом, передняя линия римлян выглядела как подкова. Два ее зубца вонзились в иберийских союзников карфагенян и с первых же мгновений начали быстро расправляться с ними. Велиты снова выбежали вперед и небольшими группами впились во фланги карфагенского войска. Тем временем ливийцы в смущении бездействовали, озирались по сторонам и ожидали приказов. Их копья не находили врагов. Передняя линия иберийцев, которая должна была встретиться с ними, не вступала в бой. По сигналу горна они остановились – слишком далеко от сражения, но достаточно близко, чтобы ливийцы не могли повернуться к ним боком. Карфагенские ветераны не могли помочь союзникам, которые гибли у них на глазах, и они не смели двинуться вперед, поскольку это разрушило бы формацию и вызвало хаос. Они просто ждали, печально вздыхая, пока их соратники падали под римскими копьями и мечами.

Публий сделал невозможное. Он окружил превосходящую по численности армию, лишь перестроив свои войсковые части. Ливийцы в центре оказались не у дел и просто стояли, как те римляне у Канн, которые оказались пойманными в такую же ловушку.

Однако исход битвы был решен не людьми, а слонами. Эти четвероногие гиганты, израненные дротиками и обезумевшие от боли, развернулись и помчались в центр карфагенской армии. В слепой ярости они не слушали приказов погонщиков и прокладывали путь по трупам ливийских ветеранов. Погонщики лупили животных по головам, кричали им в уши и пытались изменить направление их бегства. Но все было тщетно. Каждый из колоссов прокладывал свою смертельную борозду, направляясь к сердцу карфагенского войска. На этом битва и закончилась. Дальше солдаты Публия лишь добивали уцелевших врагов.

Ошеломленный Магон смотрел на поле боя и не верил тому, что он видел. Его спасла лишь сообразительность одного из охранников, который ткнул копьем в зад командирской кобылы. Успокоив вздыбившуюся лошадь, Магон приказал произвести отступление. Но его отряды уже потеряли любую видимость дисциплины. Они побежали. Римляне погнались за ними. Внезапно небо разверзлось ливнем, который замедлил бег легионеров. Остатки карфагенской армии продолжали отступать всю ночь, однако расстояние, которое они покрыли во тьме, не было достаточным. Утром римляне стали наступать им на пятки, оставляя трупы африканцев, как вехи на своем пути. Несмотря на панику и отчаяние, Магон, Ганнон и пять тысяч солдат – в основном массилиотов и ливийцев – ушли от погони римской армии.

* * *

Большую часть долгого лета Имко простоял за плечом Ганнибала, наблюдая, как Фортуна благоволила римлянам и насмехалась над карфагенянами. Марцелл стал острой колючкой в боку Ганнибала. Он разрушал все его достижения. Через две недели после того, как Ганнибал оставил Казилинум, город снова был завоеван легионерами. Краткая осада и предательство свели к нулю все усилия африканского полководца. Жители Капуи имели гарнизон – не лучшие отряды, но с учетом естественных оборонительных рубежей солдаты без труда могли бы отражать атаки римлян. Тем не менее муниципальный совет испугался растущей популярности Марцелла и решил сдать город его войскам. В обмен на личную безопасность советники заключили сделку с римлянами. Однако, когда они открыли ворота и впустили легионеров в город, те в ответ перебили их всех до единого, наказывая за преступления, которые якобы предшествовали их договору.

Казилинум не был единственной неудачей. Фабий Максим вернул Тарент. Клавдий Нерон почти полностью уничтожил отряд из пятисот нумидийцев. Ливий Салинатор напал близ Неаполя на карфагенский флот, напугал адмирала до дрожи в коленях и загнал его обратно на Сицилию. Тем не менее римляне часто проявляли настолько чудовищную глупость, что Имко лишь качал головой в изумлении. Таким был случай с Тиберием Гракхом. Став слишком самоуверенным после разгрома Бомилькара, Гракх слишком близко подошел к Ганнибалу. Возможно, его проводники совершили ошибку в выборе маршрута и были неповинны в этом случае, но они бежали от Гракха, как только завидели нумидийских всадников. Атака африканцев вызвала панику в армии, набранной из рабов. Битва тут же превратилась в развлечение для нумидийцев. Наблюдая за ними с командной позиции, где его отряд стоял в резерве, Имко вдруг понял, что битвы выигрывались только из-за каких-то второстепенных факторов, влиявших на солдат. Он был шокирован этой мыслью. Победа давалась не божественной рукой, не хитростью лидера, не превосходством оружия или тренировки, а храбростью отдельных людей. Наверное, рабы понимали это меньше всех. Они запаниковали – все в один момент. Победа оказалась легкой. Тиберий Гракх погиб в кровавой бойне.

Вскоре после его смерти римляне попали под чары центуриона по имени Центений Пенула. Некоторые вспомнили, что в день его рождения произошли знаменательные чудеса. Ученые книгочеи нашли какие-то намеки в древних текстах и объявили, что имя юного солдата не забудется через века. Замечательный на вид молодой человек, высокий и стройный, с тонкими чертами, он не пожелал разубеждать Сенат в нелепом предположении, что боги избрали его и только его для победы над Ганнибалом. С остатками армии Гракха и ордой восторженных добровольцев он направился в Луканию, встретил Ганнибала на поле боя и отдал восемь тысяч своих соплеменников в жертву богам войны. Их перебили всех до одного. Центений Пенула так и не стал тем человеком, чье имя прославилось в веках.

При осаде Гердоны Имко был рядом с Ганнибалом, когда тот встречался с глупым магистратом, который охотно пил вино и принимал дары командира, но никак не мог решить, переходить ли ему с городским советом на сторону карфагенян или подождать дальнейшего развития событий. Командир кивал ему головой и вел себя с ним по-доброму. Конечно, сказал он. Ожидание вполне разумно. Он понимает расчет магистрата, потому что сам ведет войну, которую еще никто не видел на Средиземноморье. Если его другу нужно время на размышления, то пусть он не стесняется. Ганнибал и его воины подождут. Похоже, магистрат не заметил иронии в голосе командира, поэтому, когда он встал, чтобы уйти, Ганнибал пояснил свою точку зрения. Глава городского совета мог думать, сколько угодно. Но он должен был принять решение до того момента, как выпитое им вино вытечет из его тела. Чиновник Гердоны посмотрел на него с недоумением.

– Видишь ли, – сказал Ганнибал, – я с радостью предлагаю гостеприимство друзьям, но человек, который выпил мое вино и затем отказался от дружбы, считается вором. Я хо чу знать, кто ты – причем перед тем, как ты сольешь вино и мое доброе расположение к тебе на землю. Думай сколько хочешь, но прежде чем ты посмеешь облегчиться, я хотел бы знать, как относиться к тебе. Может быть, ты лучше посидишь еще со мной?

На следующий день Гердона стала принадлежать ему. Как и Колония. Какое-то время магистраты и офицеры этого города удерживали крепость. Они спрятались там со своими семьями и отказались сдаться. У них было много провизии, и они верили, что Нерон с еще одной армией вскоре придет им на выручку. Однако Ганнибал придумал, как выкурить их из крепости. Несколько скучавших балеарцев нашли мелководный грот, кишевший змеями. Их там были сотни, если не тысячи. Ганнибал велел поймать этих тварей и поместить их в большие вазы. В предрассветные сумерки он приказал воспользоваться катапультами и забросить эти урны в крепость. Многие вазы разбились о стены, но некоторые угодили на крышу и в башни. Они разлетелись на черепки, освободив сотни злобных и юрких созданий.

Магистраты и офицеры Колонии проснулись от криков и укусов. Они подумали, что боги Ганнибала навлекли на них нашествие змей. Женщины подняли визг, дети начали вопить от страха. Спотыкаясь и бегая по полуосвещенным коридорам крепости, люди все больше поддавались панике. Несколько охранников спрыгнуло с башни. Их тела упали в искрившееся росой торфяное болото. Один солдат спрыгнул в другом направлении и вонзился в небольшой холм, созданный землекопами. Он по бедра увяз в земле, сломав при падении обе лодыжки. Потеряв подвижность, солдат выл от боли и просил о помощи. Балеарцы, убежденные в своей заслуге при выполнении данной операции, решили устроить спортивное состязание. Они использовали мужчину как мишень и метали в качавшуюся фигуру маленькие камни, попадая в грудь человека, выбивая ему зубы, глаза и вырывая куски мяса из тела. Солдат умер мучительной смертью после того, как пращники поспорили, кто из них первым попадет ему в пах – так чтобы камень выбил два шара и остался в мошонке.

Городские советники, получив гарантии личной безопасности, сдали крепость африканцам. И правильно сделали, подумал Имко. Если Ганнибал может заставить небо излиться дождем из змей, то какой шанс они имели в борьбе против него?

В конце концов не устоял и Марцелл. Он и Криспин погибли близ Венузии в небольшой стычке, порожденной нелепым стечением обстоятельств. Два генерала расположились лагерем за цепью куполообразных холмов. Ганнибал, приближавшийся к ним, заметил эти холмы и ночью послал отряд нумидийцев в разведку. Африканцам удалось сохранить свое присутствие в секрете. Вскоре римляне тоже приблизились к холмам, и два генерала, посчитав, что они ничем не рискуют, поехали осматривать эту территорию. Нумидийцы узнали их по штандартам, устроили западню и убили Марцелла в короткой схватке. Криспин скончался через несколько дней от ран, нанесенных копьями.

Хотя Имко давно стал офицером, приближенным к Ганнибалу, он до испуга удивился, когда командир пригласил его провести с ним ночь на краю холмов к востоку от лагеря. Он сказал, что они будут спать на голой земле и под пологом звезд, как мальчишки. Имко не понимал, почему Ганнибал избрал именно его для такого почетного времяпрепровождения. Этим летом они довольно часто сидели рядом во время военных советов, но личных бесед между ними не было – особенно наедине. Высказывая на советах свои суждения, Имко не раз замечал, что командир смотрел на него с симпатией и одобрением. Он сомневался, что Ганнибал помнил их первую встречу под Арбокалой, когда начался великий обман, коим являлась его военная карьера.

Когда они вышли из лагеря, у Ганнибала в руках были только плащ и небольшая котомка. Имко немного смутился, поскольку скатанная постель, которую он нес с собой, показалась ему роскошью, не соответствующей приглашению командира. Величественные огненные краски заката на вершине гряды уже потускнели. Край земли, рассеченный уходящим солнцем, стал красным, как застывшая кровь. Наверное, если бы кто-то мог прикоснуться к расплавленной крыше неба, она прилипла бы к его пальцам. Страна внизу колыхалась травами под ветром. Холмы напоминали Ваке сотни ссутулившихся солдат, чьи мышцы и кости увязли в почве. Какое-то время он осматривал открывшуюся панораму. Хотя она трогала его своей красотой, в ее крадущихся тенях было нечто зловещее. Стоило ему зафиксировать взгляд на одной из черт ландшафта, как он начинал чувствовать движение темных пятен.

Однако двигались не только тени. Он различал фигуры охранников из Священного отряда, которые расположились кольцом вокруг них. Точнее, они образовали восьмиконечную звезду. Все воины в черных плащах имели суровый и торжественный вид. Они не говорили и не смотрели на хозяина, но внимательно следили за местностью и постоянно сохраняли свой строй, насколько это позволял рельеф. Охранники носили кинжалы на поясах, однако их основным оружием были спартанские копья. При каждой остановке они опирались на них, как на третью ногу, и замирали в неподвижных позах, словно статуи из камня.

Их присутствие нервировало Баку. Он все время косился на охранников, ожидая какого-то подвоха. Естественно, он видел их прежде и не раз поражался лютости воинов Священного отряда. Но прежде ему не доводилось оставаться так долго в центре их внимания. К тому же, девочка из Сагунтума тоже была здесь. Возможно, она раздражала этих людей.

– Мой господин, – спросил он, – почему твоя охрана всюду следует за тобой и никогда не произносит ни слова?

– А зачем им говорить? – ответил Ганнибал. – Я к ним не обращаюсь, и они молчат. Каждый из них поклялся служить мне верой и правдой, и они еще ни разу не подвели меня. Странно, что ты упомянул об охране. Сам я редко замечаю ее. С того дня как я направился в Иберию с моим отцом, воины Священного отряда стали моей тенью.

Ганнибал расстелил плащ на земле и опустился на него. Он достал из кармана горсть абрикосов и положил их рядом с собой, жестом предложив Ваке отведать фруктов. Через некоторое время он сказал:

– Посмотри на эту страну, Имко. Иногда я понимаю, почему римляне сражаются за нее с таким упорством, хотя вряд ли многие из них замечают ее красоту. Некоторые люди смотрят вокруг себя и видят только деревья и землю, отдельные детали. Ты не такой?

– Конечно, нет, – ответил Вака. – Я еще вижу скалы. И кусты...

Слава богам, командир рассеялся. Он пребывал в веселом настроении. В теплом свете заката его лицо выражало часть той торжественности, с которой он проводил военные советы. Даже его слепой глаз не выглядел таким отвратительным. Он двигался в унисон со здоровым глазом. Несмотря на морщинистую пленку, он был еще живой, и Имко подозревал, что командир мог видеть им немного. Ганнибал уже привык к своему увечью. Он больше не закрывал пустую глазницу повязкой, и та перестала сочиться желтой жидкостью, так долго досаждавшей ему.

Ганнибал заговорил о детстве – о своих ранних годах в Иберии.

– О, незабвенное время чудес, – со вздохом сказал он.

В ту пору его отец и зять были живы. Весь полуостров проявлял враждебность к ним. Одна нация противостояла другой в этой проверке на прочность. Удалившись от цепкой и алчной руки совета, они обладали царской властью. Но не этим запомнились ему те годы, о которых он думал с такой нежностью. Там остались долгие разговоры с отцом. Его счастливая юность среди простых солдат. Он был моложе их, но в армии его знали все. Воины вели себя с ним как тысячи добрых дядюшек. Каждый вечер он скитался по лагерю и оказывался в разных местах. Присев у какого-нибудь костра, он допоздна говорил с ветеранами. Именно там он научился обычаям разных народов, узнал их богов и сокровенные желания. Ганнибал мог приветствовать людей сотен национальностей на их родных языках. Он усвоил жесты уважения, которые они признавали. Воистину то время послужило основой для его военного образования.

Затем командир замолчал и задумчиво надкусил золотистый фрукт. Улыбка на его губах указывала, что он вспоминал о каком-то любимом человеке. Чуть позже Ганнибал признался, что в юности он не был таким неженкой, как сейчас. Он спал на голой земле без подстилки – просто ложился на твердый грунт и засыпал, принимая контуры места. Одно время Ганнибал пытался спать на камнях и скалах. Это научило его находить возможность отдохнуть без постельных принадлежностей. Он узнал, как использовать трещины, расщелины и неровности земли.

– Камень во многом похож на человеческое тело, – сказал командир. – Но чтобы понять это, нужны особые тренировки.

Имко поджал губы, едва не проворчав, что лично ему больше нравились мягкие постели в Капуе и что прежде он не встречал ничего подобного. Однако он решил сохранить свое мнение при себе.

– В те дни мне рассказывали много историй, – продолжил Ганнибал. – Легенды о богах.

– Ты помнишь их? – спросил Имко.

– Конечно. Если бы меня попросили, я мог бы рассказывать истории всю ночь. Например, об Эле? Ты помнишь, что после сотворения мира он покинул землю и отправился в морскую даль на тростниковой лодке...

Ганнибал о чем-то задумался и замолчал.

– Почему?

Вопрос Ваки вывел его из грез.

– Что ты сказал?

– Почему Эл уплыл в море? Он стал рыбаком? Или торговцем?