Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)

Как только римляне ушли, Гасдрубал похлопал брата по спине. Ганнибал покачал головой и рассмеялся.

– А я не перегнул палку с этим фырканьем? Как думаешь, он передаст Сенату мой ответ?

– Хотел бы я взглянуть на их лица, если он это сделает, – произнес Гасдрубал. – Но, Ганнибал, смотри! К нам приехал еще один юный лев.

Он кивнул на Магона. Повернувшись в указанном направлении, Ганнибал шагнул к младшему брату.

– Слава богам, что он здесь! И теперь он получит должные почести!

Пройдя через свиту советников, командующий приблизился к Магону, обнял его и похлопал по спине. Магон узнал характерный запах: тяжелый и острый, но в то же время сладкий. Юноша почувствовал, как вьющиеся локоны брата коснулись его лица. Щетина на подбородке Ганнибала царапнула его плечо, и он на миг едва не задохнулся от силы объятий. Немного затянувшаяся пауза подсказала ему, что брат воздал безмолвную хвалу Ваалу.

– Магон, ты просто не знаешь, как ликует мое сердце при виде тебя, – все еще обнимая его, произнес Ганнибал.

Голос брата, звучавший чуть громче шепота, был наполнен эмоциями.

– Прошло столько времени. Надеюсь, что твое обучение стоило этих лет разлуки. Я знаю, наш отец хотел, чтобы ты воспитал свой ум. Но мне часто не хватало твоего присутствия.

Когда Ганнибал отступил на шаг, к Магону подошел Гасдрубал. Он шутливо коснулся кулаком подбородка юноши, затем ткнул его в ребра быстрым боковым ударом и через миг завершил свое приветствие крепкими объятиями. Магон приподнял голову над его плечом и сказал:

– Я приехал служить тебе, брат. Хотя не ожидал найти в твоей конюшне римлян.

– И я не ожидал, – ответил Ганнибал. – Но не будем забывать, что все происходит по воле Ваала. В воздухе витают великие предвестия, возможности и призывы богов к героическим действиям. Поэтому подобные негаданные встречи вполне естественны. Эй, слушайте...

Он простер руки в стороны и замахал ими, призывая братьев к себе.

– Разве это не чудесный момент? После стольких лет разлуки все сыновья Гамилькара наконец-то собрались вместе! Завтрашний день сулит нам многие славные дела во имя Карфагена и в честь нашего отца...

В этот момент в конюшню вошел солдат, отправленный за сандалиями. Он робко прижимал к груди свою ношу. Ганнибал захохотал.

– Мы позволили нашим гостям уйти без обещанной обуви! Какая жалость! Тогда давай одну пару мне. Чего только не натерпелись мои ноги на севере. А вторую пару дай моему брату. Пусть это будет первым подарком из многих последующих.

Он взял сандалии и похлопал ими по груди Магона.

– Я должен позаботиться о вернувшихся, – сказал командир. – Они потрудились сверх меры и посему заслужили награду. Сегодня вечером... Сегодня мы будем восхвалять богов. Мы позволим армии праздновать победу. И скоро я открою вам то, что запланировал для нас.

* * *

К наступлению сумерек вся работа была завершена. Часом позже офицеры, вожди и сановники, куртизанки, виночерпии и люд для забав стали собираться в большом банкетном зале – в огромном помещении, с высоким потолком и стенами, выкрашенными в ярко-красный цвет африканского заката, через который мчались черные силуэты львов. Гости попадали в обстановку, дрожащую от боя ручных барабанов, звона цимбал и ритмов трещоток. Столы располагались у самой земли. Подушки подпирали спины гостей. Для комфорта толстые ковры были сложены в несколько слоев. Вина разных сортов предлагались с невиданной щедростью. Мальчики, моложе двенадцати лет, сновали в толпе, с кувшинами, в которых плескалась рубиновая жидкость. Им велели наполнять все кубки, независимо от желания гостей, и они выполняли эту обязанность с детским энтузиазмом.

Вожди и их советники прибывали на пиршество волна за волной. Слуги двигались в унисон – возможно, подчиняясь мелодическим ритмам, незаметным для постороннего слуха. На каждый стол перед гостями выставлялось блюдо с крупной рыбой, разинувшей рот. Слуги разрезали ей гладкий бок по всей длине брюха. Просунув пальцы внутрь, они помогали рыбе породить еще одну – на этот раз, с красной кожей – а та, в свою очередь, оказывалась вместилищем для жареного угря, из которого вынимали длинную и скользкую связку миниатюрных осьминогов, новорожденных, размером с виноградины, так и просившихся в рот. Так за несколько мгновений одна рыба превращалась в букет океанической роскоши, и каждая следующая из них имела свою специфическую приправу и была приготовлена на особый манер, прежде чем ее помещали в живот другого морского существа.

Обнаженные мужчины, уравновесив вертела на могучих плечах, вносили в зал жареных кабанов. Туши, в их обуглившемся великолепии, возлагали на догорающие угли. Эти массивные щетинистые твари даже в нынешнем смиренном состоянии выглядели как существа, помещенные на землю странным и безумным богом. Гости отхватывали ножами куски и покачивали жирными подбородками, наслаждаясь сочным мясом, которое было пропитано дымным сладковатым запахом, оставлявшим на нёбе томительный вкус. Среди всех этих лакомств, словно разноцветные соцветия, стояли небольшие блюда с фруктовой пастилой и жареными овощами, а рядом возвышались чаши с оливками и с девственно чистым растительным маслом.

Таким был пир для офицеров, вождей союзных племен и храбрых солдат, отличившихся во время кампании. Сам командир, как было хорошо известно, почти не прикасался к деликатесам подобного рода. Гурманство Ганнибала, в основном, проявлялось в тех его чертах, которые в кругу военных считались достоинствами: чистая совесть перед лицом боли, мук и смерти; непреклонная дисциплина и холодный рассудок в мгновения, когда его приказы означали жизнь и смерть для тысяч людей. Он упражнял свое тело даже в свободное время: прогуливался, когда мог отдыхать; стоял, составляя или читая письма; ходил в сандалиях со свинцовой подошвой; во время тренировок надолго задерживал дыхание – эта малоприметная привычка делала его выносливым выше возможностей многих людей. Его брат Гасдрубал обладал таким же мощным телосложением. Но он упражнялся лишь для похвальбы на публике, и о его любви к увеселениям ходили целые рассказы. О пределах закалки Ганнибала можно было только догадываться, а вот о его умеренности знали все. Он никогда не пил вина больше половины кубка, не наедался до пресыщения, не спал дольше первых мгновений зари и всегда вставал перед рассветом, чтобы обдумать грядущий день. Он отдавал предпочтение постному, а не жирному; простой одежде, а не роскошным нарядам; твердости земли, а не мягкости своей дворцовой постели. Кроме того, Ганнибал ценил свою жену превыше других женщин, что являлось настоящим отклонением от нормы для мужчины в расцвете сил, который правил юными рабынями, служанками и проститутками, женами и дочерьми людей, обожавших его или питавших какие-то амбиции. Он мог бы выбирать наложниц среди тысяч красавиц, захваченных у покоренных племен, однако командир не делал этого. Он сохранял себя лишь для того, что считал действительно важным.

Тем не менее, даже зная все это, многие гости обижено запротестовали, когда командир поднялся, чтобы покинуть застолье. Он быстро ушел, оставив братьям свою часть удовольствий на пиру, который постепенно окрашивался в тона разврата. Чуть позже, уже в своей спальне, Ганнибал вышел на балкон с видом на город, полюбовался игрой света от множества костров и прислушался к приглушенным крикам пьяных солдат, веселившихся на улицах. Он принимал происходящее со спокойствием, которое не задевали ни радость, ни довольство, ни гордость и которое нарушалось только тем, чему он не мог дать названия. Несмотря на прохладу ночи, командующий был одет лишь в тонкую мантию. Шелковая ткань окутывала плечи и спадала к ногам на полированные каменные плиты.

Покои за его спиной освещались светом факелов. Комната походила на роскошный музей восточных тканей и резьбы по красному дереву. Низкие тонконогие столики никогда не оставались пустыми, никогда угощения не застаивались. Казалось, что столики порождали фрукты и напитки прямо из собственных недр. Творцы иллюзии скрывались в тенях и углах помещения. Эти стройные слуги присутствовали здесь всегда, но они были настолько бесстрастными и неприметными в своей работе, что объект их услуг не утрачивал чувства абсолютного уединения. Очаг, обогревавший комнату, впечатлял размерами. В его открытый зев могла бы поместиться лошадь. Но, как и на пиршестве, ничто в оформлении и богатстве покоев не трогало сердце Ганнибала. Излишества неотъемлемы для той роли, которую он исполнял. И они были даром для женщины, которая обещала ему бессмертие.

Хотя он считал накидку излишне роскошной, ему нравилось прикосновение тонкой ткани. Закрыв глаза, Ганнибал сконцентрировался на тепле очага за спиной и на прохладе ночи, овевавшей лицо. Он ощущал движение воздуха, выходившего из комнаты и поднимавшегося в небо над его головой. В этом потоке было что-то пьянящее, словно он тоже мог вознестись вместе с ним на крыльях ночи, взглянуть вниз на город, а затем осмотреть весь мир с высоты богов. Ганнибал даже видел внутренним взором эту странную кружащуюся сферу, недоступную для взоров людей. Он смотрел на картину творения с такого расстояния, что существа под ним двигались без звука, без страстей и мелочных желаний, настолько мелкими и неразличимыми они казались сверху.

Он открыл глаза, но все вокруг него было прежним – город, ночь и мраморный балкон под открытым небом. Лунный свет струился вниз, окрашивая тунику, скалы и мерцавшее море одним и тем же бледно-голубым оттенком. Как странно, что в моменты торжества он погружался в бездну меланхолии. Часть его ума наслаждалась новой победой и предвкушала тихий и спокойный быт в кругу семьи и братьев. Но другая часть уже оценивала взятие Арбокалы как далекое и тусклое событие – второстепенный эпизод из его прошлого. Нашлось бы много людей, которые бы уцепились за этот успех и весь остаток жизни напоминали о нем другим, превратив восхваление своих заслуг в единственное упражнение для языков. Но он, наверное, находился на поле брани, где два бога вели спор, о котором он ничего не знал. Иначе, почему он сражался, побеждал, а затем чувствовал себя таким опустошенным?..

Тихий голос прервал его мысли.

– Ганнибал? Иди, встречай свою возлюбленную.

Повернувшись, он увидел жену, которая покачивала на руках спящего сына.

– Ты заставил нас ждать, – добавила она. – Мы так долго не виделись.

Ее карфагенский язык был мягким и ритмичным, хотя она произносила слова с грубоватым акцентом. Привычка к родному говору наделяла ее голос мужскими интонациями, которые не вязались с аристократическими чертами лица. По своему происхождению она была уроженкой Иберии, дочерью Илапана, вождя баетов. Замужество погрузило ее в абсолютно чужую культуру, но она быстро и изящно приспособилась к ней. Через некоторое время Ганнибал поверил, что их влечение друг к другу было истинным. Иногда ее любовь приносила ему великую радость. В остальные моменты она вызывала в нем нечто больше, чем привычное безразличие.

Имилце остановилась в нескольких шагах от балкона.

– Не стой на холоде. Твой сын здесь, внутри, и ты иди сюда.

Ганнибал выполнил ее просьбу. Он медленно двинулся к женщине, не спуская с нее настороженного взгляда, словно искал в ней какие-нибудь признаки фальши. Ее филигранная красота, светло-коричневые брови, будто нарисованные росчерком пера, губы без пухлых дуг, а, наоборот, волнообразные, с утонченным змеиным изяществом – все эти черты объединялись вместе спокойной энергией, словно она была сосудом, содержащим дух нетерпеливого и избалованного ребенка, с явной печатью изысканной интеллигентности, которая буквально ослепляла. Ганнибал скользнул ладонью по талии жены, притянул ее к себе и прикоснулся губами к гладкой коже лба оливкового цвета. Он вдохнул запах ее волос. Слабый цветочный аромат, с оттенками перца, был тем же, что и раньше. Она не изменилась.

Да, Имилце не изменилась, но его сын определенно подрос. За прошедшие пять месяцев он вырос вдвое и уже не был младенцем, которого Ганнибал мог уместить на ладонях. Он больше не выглядел бледным, сморщенным и лысым. Мальчик окреп. Наследник имел крупные запястья, и его сжатые кулаки напоминали деревянные молоточки. Взглянув на полные губы сына, отец увидел в них свое повторение. Это понравилось ему. Он осторожно взял мальчика из рук матери. Голова ребенка откинулась назад. Ганнибал поддержал ее и осторожно опустился на стул.

– Ты так похож на свою старшую сестру, – сказала Имилце. – Несмотря на доброе отношение ко мне, Сапанибал всегда старается разбудить малыша каким-нибудь неловким движением. Она говорит, что ей нравится смотреть в его серые глаза. Но сейчас он вряд ли проснется. Сын вдоволь напился моего молока, а это все, что ему пока нужно в нашем мире.

Ганнибал поднял голову и посмотрел на нее.

– Радуйся таким моментам, мать, ибо вскоре он откроет глаза и увидит мир за твоей грудью. И тогда он станет сыном своего отца.

– Никогда, – ответила Имилце.

Она сделала шаг, словно хотела забрать ребенка, но остановилась.

– Какими чувствами, супруг, наделила тебя эта победа?

– Обычными. Я чувствую себя сварливым человеком, непонятым остальными.

– И уже жаждешь новых деяний?

– Во мне всегда есть какая-то часть, которая остается незаполненной.

– Может быть, расскажешь о походе?

Ганнибал пожал плечами, вздохнул и откашлялся. Он пошутил, что тут не о чем говорить. Однако Имилце выжидающе смотрела на него, поэтому он начал с одного эпизода, а затем перешел на другой. Трое братьев вернулись в добром здравии и даже без царапин. Они овладели Арбокалой, но она не стала значительным приобретением, поскольку город представлял собой такое же скопище лачуг, какой была Мастия, пока Гасдрубал Красивый не построил на ее месте Новый Карфаген. Жители Арбокалы славились не только тупым упрямством, но и грубым невежеством, предательством и непочтительностью. Они убили послов, направленных для переговоров о сдаче города. Они выстрелили из катапульт обезглавленными телами, насадили головы на колья и установили их на городской стене. Ганнибал посчитал это оскорбление весьма серьезным, так как он едва не послал Гасдрубала вместе с делегацией. Побежденный народ оказался настолько несговорчивым, что единственной пользой от всего мероприятия была лишь возможность рекрутировать арбокальцев в армию Карфагена. Если бы им понравилась такая перспектива, то они получили бы богатства, о которых не смели мечтать. Впрочем, Ганнибал сомневался, что ему удастся убедить их в этом. По его словам, они теперь кипели от ненависти и выискивали способ, чтобы разорвать договор и снова стать свободными.

– Даже не знаю, что труднее – завоевывать владения или удерживать их, – сказал он. – Вы, иберийцы, похожи на диких псов, не признающих ни силы, ни дружбы. Вам нравится создавать трудности.

Ребенок скривил личико, приподнял головку и напрягся в его руках. Имилце потянулась за ним.

– В его венах, как ты знаешь, течет кровь этих псов, – произнесла она. – Не серди малыша. Сейчас мы отправим его спать. Ты пообщаешься с ним завтра.

Она прошла в другой конец комнаты и передала ребенка служанке, которая ожидала ее там. Имилце шепнула ей что-то. Девушка попятилась, раболепно кланяясь и покачивая мальчика на руках. Супруга Ганнибала повернулась и произнесла два резких слова на родном языке. В ответ в тенях у стен послышались шаги, тихий шелест и несколько вздохов. Обычно невидимые слуги выдали свое присутствие несколькими промельками. Когда они исчезли, Имилце повернулась к мужу. Ее лицо уже выглядело по-другому. Щеки пылали. Глаза наполнились страстью. Приблизившись к нему, она вытащила заколку из высокой прически. Темные пряди упали волной и накрыли ее плечи. Казалось, что мать в ней покинула комнату вместе с ребенком, оставив взамен другую женщину.

– Теперь мы одни, – сказала она. – Покажи мне себя.

Полководец с улыбкой уступил ее просьбе. Он развязал пояс, сбросил накидку с плеч и позволил материи упасть на пол. Ганнибал встал перед супругой, опустил руки к бедрам, ладонями вверх, чтобы она могла рассмотреть все части его обнаженного тела. Продолговатые мышцы ног затвердели. Из-за плавности линий они казались гладкими речными камнями, вставленными в плоть. Из-под покрова кожи, словно тетива, проступали туго натянутые связки бедер. Над стыдливо покоившимся фаллосом начинался мускулистый торс, который величаво поднимался к могучей груди и широким плечам.

– Как видишь, на мне нет новых ран, – сказал он жене. – Ни синяков, ни порезов.

Взгляд женщины опустился к его члену.

– Тебе ничего не обрубили?

Ганнибал улыбнулся.

– Нет, я вернулся целым. Враги и пальцем не коснулись меня.

– А ты их коснулся? – спросила она.

– Конечно. Многие из них теперь жалеют о своих поступках, а другие вообще ушли в иной мир.

– Скажи, а ты сам ни о чем не сожалеешь?

Он следил за ней уголками глаз, пока она обходила его.

– В этом походе меня вел Ваал. Я просто был покорным слугой его воли.

– Разве такое возможно? – спросила она из-за спины. – Ганнибал способен склониться перед волей другого существа?

– Да, если это мой бог.

Имилце приложила палец к его шее и провела по спинному хребту, остановившись чуть выше ягодиц.

– Понятно, – прошептала она и вдруг воскликнула: – А это что такое?

– Где?

Ганнибал изогнул шею, чтобы оглянуться. Однако прежде чем он сделал это, Имилце оскалила зубы и шутливо укусила его за плечо. Он уклонился в сторону, затем повернулся, прижал ее к груди и понес на постель, пока она дрыгала ногами в воздухе.

Чуть позже Ганнибал лежал на одеялах, сброшенных на пол. Он распростерся на животе, глядя на складки ткани в непосредственной близости от его лица – на выпуклости и вогнутости, напоминавшие хребты и ущелья. Он подправил пальцами несколько вершин и представил себе, что они были сделаны из камня. Имилце тихо передвигалась по комнате. Она остановилась, взглянула на мужа из неосвещенного угла, затем вновь сняла с себя одежду. Смочив пальцы в чаше с ароматной водой, она провела ими по набухшим соскам и вышла в круг света от лампы. Улегшись на спину мужа, Имилце устроилась там, как в колыбели – плечи женщины покоились на пояснице супруга, его ягодицы упирались в ее поясницу. Какое-то время они молчали. Наконец, она заговорила о том, что интересовало ее больше всего.

– Значит, ты все-таки решился? Ты хочешь напасть на Рим?

– Срок приближается, и я готов.

– Конечно, ты готов. Когда ты не был готов к войне? Но, Ганнибал, я думаю, ты поспешил с оценкой событий. Я не пытаюсь отговорить тебя. Мне известно, что ты думаешь своим, а не чужим умом. Но скажи, любимый, куда ты идешь?

– К славе.

Имилце задумчиво посмотрела на потолок. Одна из ламп чадила, и полоска черного дыма вилась по белой штукатурке, словно угорь, стремившийся найти путь к морю.

– Это все? – спросила она. – Только к славе?

– И еще к справедливости. К свободе. Ты можешь даже сказать, что к возмездию.

Ганнибал раздраженно вздохнул и заговорил короткими фразами.

– Я не должен обсуждать это с тобой. Пойми, Имилце! Твой муж не из числа обычных людей. Я рожден для войны. Она все для меня! Я слишком сильно люблю тебя, чтобы сердиться на твои слова. Но прошу, перестань.

Скатившись со спины супруга, Имилце устроилась под его рукой. Он обнял ее и придвинул к себе.

– Знаешь, что я подумала, когда впервые увидела тебя? – спросила она. – Это случилось не в день свадьбы, как ты мог бы предполагать. Я шпионила за тобой во время переговоров. Однажды я спряталась за настенными шкурами в доме отца, пока он ублажал тебя. Я провертела дырочку и наблюдала за вами.

– Твой отец содрал бы с тебя кожу за излишнее любопытство, – проворчал Ганнибал.

– Наверное. Но он отчаянно хотел породниться с Баркидами. Он не был так могущественен, как ты думал.

– Я знаю. Сейчас баеты мало что значат. Может быть, мне бросить тебя и найти себе другую жену?

Имилце хотела укусить его за плечо, но затем проигнорировала шутку мужа.

– Я боялась тебя, – сказала она. – Ты возлежал на ложе, как лев, настолько уверенный в своей силе, что даже в такой расслабленной позе заставлял всех дрожать. Я боялась, что ты съешь меня. Мне даже хотелось выйти из укрытия и, приняв позор на себя, расстроить наш обговоренный брак.

– Однако ты не вышла.

– Да, потому что, думая о тебе, я содрогалась от страха и желания. Ты притягивал меня. Я чувствовала себя, как бабочка, летящая к манящему свету факела и обреченная сгореть в его пламени. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ганнибал кивнул.

– При осаде Арбокалы, – сказал он, – я встретился с молодым солдатом, который проявил недюжинную храбрость. За отвагу я подарил его обедневшей семье плантацию вблизи от Карфагена. Через несколько месяцев его родственники получат рабов и достаточное количество серебряных монет. Их жизнь совершенно изменится. Подобную власть я обрел благодаря моим действиям. И если я способен наградить таким образом молодого солдата, то что мне подарить жене? Осыпать ее серебром? Дать новых слуг? Нет, этого мало. Через два года ты сможешь выйти на балкон любого из моих дворцов, в котором пожелаешь жить, и весь средиземноморский мир будет лежать пред твоим ногами. Ты сможешь делать с ним все, что захочешь. Кто еще из мужей способен дать своей жене такое обещание и выполнить его? Тебе по нраву мой подарок?

Имилце проскользнула под супруга, и когда он оказался сверху, обвила его ногами. Несколько мгновений женщина смотрела на мужа, как будто хотела раскрыть в нем какую-то тайну. Но затем она улыбнулась, расслабилась и начала целовать его тело, нежно прикасаясь языком к горячей коже.

* * *

Ганнон Барка начал день более трезвым, чем многие. Хотя молодой генерал пировал не меньше остальных, он встал до рассвета и занялся насущными делами. Вскочив на неоседланного скакуна из конюшен Ганнибала, он проехал по улицам города. Тихие переулки были завалены мусором; обломками и обрывками, потерявшими форму в утреннем свете; кусками металла, которые могли быть частями доспехов, свалившихся на каком-то этапе вечернего веселья. Ганнон мог бы провести дознание по поводу беспечной траты боевого снаряжения, но пользы от этого не было бы. Разношерстная армия Карфагена состояла из солдат, собранных из всех уголков империи. Кто ведет их обычаи? И кто мог разобраться в их помыслах? Тем не менее, Ганнибалу как-то удалось сплотить эту массу, и целостность возникшего единства стала залогом его успеха.

Воду в фонтане на главной площади выпили досуха. Мраморную чашу заполняли обмякшие тела: одетые и раздетые люди, перепачканные красно-коричневым вином и масляными пятнами от жирной снеди. Их руки все еще сжимали обглоданные кости. Губы, открытые утренней прохладе, блестели от слоя жира. Высокие неистовые костры угасли до тлеющих углей. Их мерцание придавало сцене нереальный вид. Ганнону казалось, что он смотрит не на празднующий, а на побежденный город. Странно, подумал он, что эти две противоположности имели так много общего для непредвзятого глаза. Среди храпевших солдат сновали оборванцы из обоза – нищий люд, собиравший те малые ценности и безделушки, которые остались лежать на земле рядом с пьяными владельцами. Даже такое отребье имело добычу от прошедшей ночи.

Зайдя в несколько конюшен, он тычками вывел конюхов из пьяной дремоты и заставил их работать. Каким бы ни было похмелье людей, животные нуждались в заботе. Позже, призвав жрецов Ваала, Ганнон попросил их провести ритуалы благодарения и восхваления за благополучное возвращение армии. Он решил сделать подношение богам – почти такое же, как в прошлый вечер, но на этот раз более степенное и неторопливое. Он спешился, снял сандалии и, держа их в руке, вошел в храм. Его босые ноги звонко шлепали по ступеням мраморной лестницы, которая вела к главному входу в святилище. Ганнон двигался медленно: во-первых, из почтения, во-вторых, потому что не имел другого выбора. Ступени располагались под небольшим углом. Перемещаться быстро по ним было трудно. Людям приходилось аккуратно ставить ноги на каждую из них. Такой порядок ощутимо увеличивал чувство благоговения и воплощал в себе приближение к богу.

В притворе храма Ганнону сообщили, что главный жрец Мандарбал не сможет повидаться с ним. Он был занят важными делами и не имел возможности прерваться даже на минуту, а за его церемониальными действиями не мог наблюдать ни один посторонний человек. Ганнон удалился ни с чем, с трудом спускаясь по ступеням бога и чувствуя обиду на пренебрежение, которое он ничем не заслужил. Фактически, он был самым набожным из братьев и уважителен к жрецам. Он первым призывал их на помощь и щедро благодарил за каждый успех. Однажды Ганнон признался Мандарбалу, что если бы он не был сыном Гамилькара, то принял бы жреческий сан. В ответ священник просто хмыкнул.

Через несколько часов Ганнон поднялся на террасу, откуда открывался вид на площадку для тренировки слонов. Он наблюдал, как объездчики обихаживали животных и, колотя их палками, обучали коротким приказам. Несколько раз ему хотелось спуститься и пройтись среди больших зверей, касаясь руками их грубых волос и морщинистой плоти. Ганнону нравилось беседовать с погонщиками, знавшими толк в своей работе. Однако в этот день его остановили тревожные мысли и мрачные воспоминания, которые, казалось, приходили к нему только для того, чтобы испортить настроение. Они проникли туда, где он не видел, не слышал и не двигался, и полностью овладели им, хотя он по-прежнему пребывал в физическом мире.

Ганнон вспомнил детство, прошедшее в тени старшего брата. Он боготворил и проклинал его за это. Никогда не прекращающиеся авантюры Ганнибала всегда заканчивались успехом. Даже сейчас Ганнон испытывал ревность оттого, что отец считал одаренным только перворожденного сына. Гамилькар подчеркивал его таланты тысячи раз по тысяче разных причин. Всю юность Ганнон возмущался тем, что Ганнибал превосходил его сначала в детских играх, затем в физическом сложении, которое расцветало и крепло, будто сорная трава. Их разница в возрасте составляла всего два года, но он видел, как старший брат перешел из семейного круга в свой собственный мир, став вскоре его центром. В каких-то отношениях он казался юным выскочкой, и, тем не менее, люди признавали, что к нему перешли все задатки великого военачальника. Нельзя сказать, что природа обделила Ганнона своим вниманием. Высокий и сильный, он ловко обращался с любым оружием. Он учился по тем же учебникам, тренировался у тех же ветеранов, постигал историю войн у тех же наставников. Однако в глазах отца было место только для одной звезды, и Ганнону никогда не удавалось поразить его своим блеском. Гамилькар редко позволял ему командовать отрядом больше чем в сотню солдат. А при первом серьезном столкновении Ганнон потерпел трагическую неудачу.

Ганнон проводил патрулирование местности вблизи побежденной столицы бетиков. Перед самым Кастуло река Бетис разветвлялась на два русла, поэтому отряд перемещался вверх по протоке, идущей к югу от Нового Карфагена. Они должны были проехать по главной дороге на виду у враждебно настроенных иберийцев, тем самым показав им, что эта территория находилась под надзором хорошо обученного противника. Это была обычная процедура, проводимая в мирное время и предназначенная, в основном, для того, чтобы продемонстрировать силу местным жителям, не проявлявшим пока должной верности. Гамилькар дал ему отряд из двух тысяч оретанских солдат, которые, не будучи достаточно лояльными, все же считались уже вполне укрощенными.

Миссия началась без происшествий, но на третий день пути разведчик принес донесение, изменившее их маршрут. Бетики планировали провести контратаку и отбить недавно захваченный город. Их отряды не были разбиты полностью. Уцелевшие мятежники накапливали силы и, разместившись в Серебряных горах, выжидали момент, когда численность карфагенян в регионе уменьшится. Узнав, что Ганнон отпра вился в патрулирование по северному маршруту, а Гасдрубал – по южному, они решили напасть на поредевшее войско Гамилькара.

Хотя Ганнон выслушал эту информацию со спокойным лицом, его сердце забилось в груди. Он хотел повернуть назад, но разведчик предложил ему нечто иное. Почему бы не отправить Гамилькару вестового с предупреждением? Ганнон обладает достаточными силами, чтобы одолеть врагов. Тем более, ему известны их планы. Отослав гонца, он может напасть на бетиков и разгромить их незащищенную крепость. Лагерь мятежников, не отмеченный на карфагенской карте, располагался в узком ущелье, к которому вели лишь две тропы. Разведчик заверил его в важности этого поселения. Захватив его, они нанесли бы урон всем воинственным племенам. И бетикам после потери опорного пункта пришлось бы покориться условиям карфагенян.

Ганнон попытался представить, что предпринял бы отец или брат, окажись они в подобных обстоятельствах. Он верил в надежность сведений, поскольку разведчик был кастулонской крови, а этот народ почти два года являлся их верным союзником. Как он мог отказаться от такого шанса? У него появилась возможность превратить заурядную миссию в небольшую победу, а затем, вернувшись домой, небрежно обрисовать отцу местность, которая считалась «белым» пятном на их картах. Да, это было рискованное мероприятие, выходившее за рамки полученного задания. Но разве Барка не учил своих детей стоять на собственных ногах? Если Ганнон приедет домой и расскажет об упущенной возможности, отец снова наградит его презрительным взглядом. Он не хотел такого позора.

Он повернул отряд по направлению к ущелью и через два дня достиг его. Разведчик вел авангард кавалерии. Маршрут, в основном, пролегал вдоль горной речки, зажатой с обеих сторон высокими деревьями. Тропа была настолько узкой, что колонна растянулась в длинную цепь и шеренги сократились до трех-четырех пехотинцев. На пути то и дело появлялись преграды. Людям приходилось прыгать с камня на камень или брести через небольшие заводи. День выдался ясным и теплым. Солдаты пили пригоршнями воду и беспечно болтали на своем крикливом языке. Ганнон и группа из двадцати воинов Священного отряда скакали на конях впереди колонны. Тревожность жрецов нарастала. Они переглядывались друг с другом и все чаще предлагали вернуться к началу ущелья. Им повсюду мерещились засады. Однако отряд передвигался по безлюдной местности, и ничто не говорило о том, что здесь недавно проходило вражеское войско. У Ганнона тоже появилось плохое предчувствие, но он по какой-то необъяснимой причине не остановил движение. Через некоторое время отряд выдвинулся на более открытую местность. Деревья поредели, а крутые склоны придвинулись ближе.