Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

Солдат замычал, пошевелился и поднял руку над телом убитого легионера. Немного испугавшись, Эрадна поняла, что он был жив. Она опустила мешок, почти полностью набитый дорогими предметами: монетами, священными амулетами, инкрустированными кинжалами, позолотой, сбитой со шлемов и брони – тем, что казалось ей ценным с учетом веса и размеров. Девушка села на свои сокровища и приложила ладонь к шее мужчины. Его кожа была теплой, и пульс ощущался достаточно четко. Эрадна улавливала его биение под кончиками пальцев. Солдат, очевидно, находился без сознания, но огонек жизни по-прежнему теплился в нем. Она отдернула руку и вновь осмотрела его. Ей не давала покоя странная близость, которую она чувствовала к нему. Эрадна еще раз прикоснулась к его плоти. Сейчас он был самим собой – подлинным, без следов притворства. И, глядя на его лицо, она спросила себя, насколько ей нравился этот человек?

Она не рассуждала слишком долго. Уцелевшие солдаты перемещались небольшими группами по полю боя. Они тоже мародерствовали, но имели при себе оружие. По приглушенным крикам боли она знала, что эти воины добивали раненых – в первую очередь врагов, но и своих, конечно, если их раны нельзя было исцелить. Эрадна не могла сказать, как они поступили бы с солдатом, рядом с которым она сидела.

Определив, в конце концов, свои желания, она решила отбросить здравый смысл и опасения возможных последствий. Девушка позвала несколько мужчин из ее группы и с их помощью вытащила солдата из кучи мертвых тел. Они помогли ей доставить раненого воина в лагерь. Эти мужчины удивлялись ее поступку, но не задавали вопросов. Каждый из них по-своему любил и уважал Эрадну. Общие беды сплотили их в одну семью. Такой взаимовыручки она не знала с детства. Девушка поблагодарила своих помощников и жестом попросила их держать рот на замке, если они хотят сохранить ее дружбу.

Тот вечер она провела рядом с солдатом под навесом из шкур. Он все еще спал и громко похрапывал, лежа на спине.

– Я никогда не видела такого уставшего мужчину, – проворчала Эрадна. – И только мужчины могут спать, как бревна.

Расстегнув броню и отложив ее в сторону, она стащила с его тела тунику. Ткань загрубела от пота и грязи. Во многих местах ее покрывали красные пятна. Эрадна не знала, принадлежала ли кровь ему или другим людям. Она начала ощупывать солдата, выискивая раны. Их было много: порезы, покрывавшие руки и ноги, одна колотая рана под ключицей и широкий разрез на ноздре. Синяки чернели на каждой части тела. Похоже, эти боевые отметины сильно истощили его, но ни одна из них, на взгляд Эрадны, не выглядела смертельной.

Солдат пошевелился. Девушка схватила факел и поместила пламя между ними. Глаза молодого мужчины с трудом открылись и уставились на навес из шкур. Ей показалось, что она увидела в его взгляде слабый блеск сознания, но, возможно, это было не так. Воин закрыл тяжелые веки и снова погрузился в дрему.

Она продолжила заботиться о солдате. Смочив ткань в травяном настое, Эрадна мягко прикоснулась ею к лицу мужчины. Рука девушки застыла на мгновение. Когда он никак не прореагировал, она провела мокрой тканью по лбу, очищая от грязи бархатистую загорелую кожу. Постепенно из-под пыльной корки появилось симпатичное лицо: небольшой рот, широкий лоб и прямой заостренный нос – божественно красивый, не считая кровавого струпа от пореза на ноздре. Глаза солдата были прикрыты тонкой кожей век, но ей показалось, что по ним она может определить его характер. Эрадна склонилась ближе, чтобы проверить свои впечатления. Она поджала губы, боясь, что воин почувствует ее дыхание на влажной коже. И близкий осмотр убедил ее в том, что глаза мужчины были молодыми и беззащитными.

Пока она ухаживала за воином, к ее навесу несколько раз подходила старуха по имени Атнех. Она нагибалась, заглядывала под полог, а затем молча отворачивалась и возвращалась к большому костру. Эрадна знала, что Атнех попросила мужчин остаться поблизости на тот случай, если солдат очнется и начнет кому-нибудь угрожать. Старуха покормила мародеров супом, не рассказывая, из чего он приготовлен. Впрочем, ее никто и не спрашивал. Их отряд готовился к долгому путешествию. Они должны были отправиться в путь на следующее утро. Мародеры набили свои тюки сверх меры. Они решили отправиться к побережью, чтобы там разойтись в разные стороны. Наконец Атнех не утерпела. Она подсела к Эрадне и несколько мгновений молча наблюдала за ее действиями.

– Вот уж не думала, что увижу на твоем лице этот взгляд, – проворчала старуха.

– Что? – спросила Эрадна.

Почувствовав румянец на щеках, она стыдливо отвернулась.

ГОрДОСТЬ КлрфАГЕIНА

4Н5

– Все мы, женщины, ведем себя в юности как дуры. Я тоже была такой. А до меня с ума сходила моя мать. Так устроили боги. Они играют нами, будто куклами. Мужчины тоже придурки, но у них все по-другому... Женщины чаще обретают мудрость. Я надеялась, что ты уже достигла этой стадии, но вижу, что ошиблась в тебе.

– Мне не очень понятно, о чем ты говоришь.

– Все ты понимаешь правильно. Не лги мне. Это бесполезно. Обман лишь оскорбляет нашу дружбу.

– Тетя, посмотри, – прошептала Эрадна. – Он не похож на других мужчин. Во сне он выглядит как юноша. Я хотела бы иметь такого брата или сына.

Ее слова не изменили настроения старухи.

– Оставь его, – сказала она. – Завтра мы уйдем, а он вернется к другим солдатам. Кто судит о мужчине по лицу? Лучше суди о воинах по пенисам и берегись обвисших членов. Любовь к солдату не принесет тебе ничего, кроме лишних проблем. Ты слушаешь меня? Оставь его и следуй за своей мечтой. Ты помнишь, чего хочешь от жизни?

– Совсем малого, – ответила Эрадна.

– Просто скажи, чего ты хочешь? О чем ты говорила мне сотни вечеров. Повтори это еще разок.

Эрадна покачала головой.

– Совсем малого, – прошептала она. – Я хочу уехать на остров отца. Хочу пасти коз на холмах и смотреть на корабли, проплывающие в отдалении. Я хочу найти тихий уголок, далекий от этого мира. С каждым днем мне хочется все меньшего и меньшего... Тетя, я просто мечтаю о покое.

Старуха торжественно кивнула и зафиксировала на молодой женщине печальный взгляд.

– Скажи мне тогда, есть ли на твоем острове место для этого убийцы? А? Ты действительно думаешь, что этот кровавый мясник, этот африканец, принесет тебе желаемый покой? Не будь дурой, милая. Оставь его. Он будет жить. А это больше, чем он заслуживает.

Эрадна не спорила с ней. Она знала, что Атнех права, но напоследок все же возразила:

– Тетя, я уже встречала его прежде. Дважды до сегодняшнего дня. Наши судьбы пересеклись в третий раз. Ведь это что-то значит?

Старуха поднялась на ноги и ворчливо ответила:

– Это означает, что ты не должна сомневаться. Он хитрее, чем выглядит. Возможно, он околдовал тебя особыми чарами. В любом случае, бросай его и уплывай на свой остров.

Эрадна так и сделала. На следующее утро она погрузила на осла все, что собрала на поле боя близ Канн. Отряд мародеров направился к побережью, где, как она верила, какой-нибудь корабль мог перевезти ее через море в Грецию. Она собиралась домой. Только дура поступила бы иначе. Вечером того самого дня она вдруг поняла, что не знает имени молодого солдата. Три раза Фортуна сводила их вместе, а в ее памяти он остался безымянным.

* * *

Ганнибал лично убедился, что с телом покойного обошлись со всеми почестями, которые соответствовали его рангу. Он помог помощникам положить его на брус. Командир своими руками намотал полоски белой ткани на лодыжки и бедра, на локти и лоб, обеспечив тем самым неподвижную позу мертвого героя. Тело офицера не могло быть захоронено вместе с другими солдатами. Он заслуживал большего уважения. Поэтому его внутренности были изъяты, очищены и вставлены обратно в полость, где они находились прежде. По указанию Ганнибала, жрецы смазали его тело ароматным маслом и прикрепили небольшой заговоренный мешочек к одному из рукавов. Затем по завершению обряда к покойнику подошел Мандарбал. Он произнес над трупом странные слова, надрезал свою руку ножом и окропил теплой кровью лоб и плечи, а затем руки и ноги мертвеца.

После того как он удалился, командир опустился на колени и, опустив голову на грудь друга, прошептал его имя. Бостар . Он произносил его снова и снова, превращая одно слово в молитву и траурную речь, в признание заслуг и прощальное извинение. Он вел себя так, словно был наедине со своим погибшим секретарем, но остальные офицеры тоже находились в палатке совета. Они молча стояли у стен. Этот день мог быть наполнен пирами победы, однако последствия битвы не дали генералам отсрочки от тяжелого труда. Появились сотни дел, о которых им следовало позаботиться. И проводы в последний путь одного из старших офицеров предоставили им первую тихую паузу для размышлений.

Каждый из них получил ранение в бою. Махарбалу разрубили до кости икру ноги. Хорошо, что меч оказался затупленным. Он едва мог стоять, но позже заявлял, что в мгновения траура не замечал своей раны. На лбу Бомилькара алел широкий порез, пролетевшее мимо копье сорвало полоску кожи и мяса. Отныне ему предстояло носить этот шрам до конца своей жизни – на самом видном месте, которое тут же бросалось в глаза другим людям. Он шутил, что может теперь постукивать пальцами прямо по черепу и звонкими ударами прояснять отупевшую голову. Руки Мономаха почернели от кровоподтеков и сочившихся ран. Повязка на левой руке стала красно-коричневой. Один из легионеров пронзил его предплечье дротиком, брошенным с близкого расстояния. Карфало лежал на походной койке с раной от копья на бедре. Другие офицеры имели схожие отметины. В зависимости от тяжести полученных ранений они стояли или просто сидели на земле.

Глядя на брата, Магон болезненно морщился, но не от физических страданий. По милости Ваала, он не получил в бою ни одной царапины. Он и его несколько телохранителей сражались в передних рядах галлов. Его голос все еще хрипел от криков – от тех безумных усилий, благодаря которым он заставил диких варваров произвести организованный отход. Ему удалось остаться живым и увидеть, как капкан Ганнибала сжал свои челюсти на римской колонне. В часы боя, когда один момент хаоса сменялся другим – на вид фатальным и последним, – Магон сотни раз мог быть убитым. Он уничтожил столько человек, что перестал их считать. Он постоянно находился на передней линии боя, неистово сокращая количество римлян, переступавших через тела погибших солдат.

Одного из его телохранителей убили ударом копья под подбородок. Оружие вонзилось так сильно, что Магон, стоявший рядом, услышал хруст позвонков и увидел, как голова солдата повисла на наконечнике копья, прикрепленная к телу несколькими жгутами плоти, но полностью оторванная от торса. Этот неприятный образ буквально застрял в его уме и накладывался на других людей, проходивших мимо, или на лица говоривших с ним офицеров. Магон упорно не обращал на него внимание. Он изгонял подобные картины из памяти либо напряженным трудом, либо разгульными пирами. Магон уже привык к этой двойственности характера. Во время битв он поражался своим неординарным навыкам военного, а после боя обычно терзался скорбью и сожалениями. Странно, что он и Ганнибал – почти не получившие ранений – больше всех переживали последствия битвы.

Командир все еще шептал имя убитого друга, когда в палатку вошел Джемел. Он уже несколько лет был помощником Ганнибала, но немного нервничал в новой должности секретаря. Заменив Бостара, он смущался и не знал, как обратиться к командиру. Джемел опустил голову и молча встал рядом с ним. Ганнибал почувствовал его присутствие.

– Что нам доподлинно известно? – тихо спросил он.

Новый секретарь взглянул на других офицеров. Но все они знали, к кому обращался командир, и вопросительно смотрели на него.

– Мы пока не можем точно оценить потери, господин, – ответил Джемел. – Больше всех пострадали галлы. Они все еще подсчитывают урон, однако количество убитых может перевалить за четыре тысячи. Мы не досчитались двух тысяч иберийцев и африканцев и, по крайней мере, двухсот всадников из смешанной кавалерии. Командир, я повторяю, цифры не точны, но это все, что нам удалось выяснить в течение дня.

– А враг?

– Твоя примерная оценка удивила меня своей точностью. Мы захватили в плен двадцать тысяч легионеров. Многие из них ранены и умирают. Кроме того, нами захвачены оба их обоза. Несколько тысяч римлян скрылось в Каннах. Мы уже начали осаду города. Остальные бежали в Канузий и Венусию...

Ганнибал поднял голову.

– Просто называй мне цифры! Ты понял, Джемел? Про-сто цифры!

– Наиболее точные сведения, полученные к этому времени, добыты от пленных легионеров. По их словам, вся их армия насчитывала девяносто тысяч воинов. Двадцать из них мы взяли в плен. Возможно, еще десять тысяч убежали с поля боя. Итого... В этой битве мы уничтожили шестьдесят тысяч римлян.

Махарбал не смог сдержать восторга.

– Ты слышал, Ганнибал? Подумать только! Шестьдесят тысяч! А ведь реальные цифры могут оказаться еще большими! Разреши мне сделать то, что я предлагал тебе раньше. Нумидийская конница может отправиться в путь еще до рассвета. Не обращай внимания на мое ранение...

– Я уже ответил тебе, Махарбал, – произнес Ганнибал.

Он бросил краткий взгляд на генерала кавалерии.

– Меня радует, что ты горишь желанием уничтожить Рим. Однако лишь глупцы игнорируют возможности других. Мы не первые побеждаем римские легионы на итальянской земле. Галлы грабили этот город и пользовались его женщинами как проститутками. Они ушли, нагруженные добычей и историями о собственном величии. Но чем все кончилось? Рим восстал. Прежние жители вернулись в город, отстроили его заново и стали втрое сильнее. Теперь они не боятся галлов и испытывают такое же высокомерное презрение к ним, как к другим варварам.

– Мы не варвары, – сказал Махарбал. – Их история отличается от нашей.

– Пирр Эпирский тоже сражался здесь...

– Но ты не Пирр, – оборвал его Махарбал. – Он завоевал победу, но не понял, как использовать ее. Оба случая говорят об одной и той же ошибке.

Ганнибал снова посмотрел на него – на этот раз с укором, как к чужаку, который вступил в разговор без приглашения. Однако через миг он будто бы узнал его и ответил ему с усталым терпением:

– Пирр громил римлян на поле боя. Этим он заслужил мое уважение. Он снова и снова оказывался победителем. Но ему не удалось обрести опоры в Италии. Выигрывая битвы, он проигрывал в стратегии. Рим порождал солдат с такой скоростью, как будто он был Гидрой, мгновенно отращивающей головы. Пирр просто не понял, что превосходство противника заключалось в постоянном пополнении армии. Не потому что женщины Рима рожали много детей, а потому что их мужчины использовали население других городов. Почувствовав опасность, они направляют призывы к муниципальным городам, колониям и союзным странам. Вот кто дает им силу. Сруби эти головы, и картина изменится. Пирр потерпел поражение, потому что он не изолировал римлян. Единственно правильный способ заключается в полном разрыве их связей с соседями. Блокируй Рим от остального мира, и он превратится в обычный город, не хуже и не лучше остальных. И тогда любые народы – а не только сыны Карфагена – смогут поступить с ним так, как он давно заслуживает. Рим окажется самым ненавистным местом в мире. Сегодня, Махарбал, эта истина так же верна, как и в тот день, когда я впервые объяснил ее тебе. У меня нет сомнений. Я сражаюсь с Римом умеренными силами, но использую лишь те удары, которые находят уязвимую плоть.

Он поднял руку и взмахом ладони рассек воздух, словно лезвием клинка. Затем, вспомнив о теле друга, командир вновь принял скорбную позу.

– У меня от этого разговора разболелась голова. Джемел, твои люди нашли убитого консула?

– Нет. Наверное, его уже раздели лагерные мародеры.

– Продолжайте искать. Офицер такого ранга заслуживает почетных похорон, даже если он был глупцом. И проследи, чтобы с пленными союзниками Рима обращались хорошо. Я поговорю с ними завтра утром. Я отошлю этих воинов по домам, чтобы их народы стали нашими друзьями, а не противниками. Обеспечь галльские отряды отборной пищей, вином и ломтями жареного мяса, которое они любят больше всего на свете. И еще, Джемел... Перед рассветом принеси мне точные цифры потерь с обеих сторон.

Когда секретарь ушел, Мономах высказал свою точку зрения:

– Боги тоже заслуживают похвалы за нашу победу. Мы должны совершить жертвоприношение. С твоего разрешения, командир, я выберу сотню римлян из числа плененных солдат. Мы подвергнем их пыткам по старым правилам, а затем принесем в жертву...

– Нет! Вчера мы уже принесли огромное количество жертв. И разве этот человек, который лежит сейчас передо мной, не жертва для богов войны?

Его слова не тронули Мономаха.

– Ты же знаешь, что я поклоняюсь Молоху. Я чувствую его голод. Битва не насытила его.

– Не говори мне о нем!

– Во времена твоего отца мы...

– Перестань!

Ганнибал вскочил на ноги.

– Неужели мои генералы сошли с ума? Здесь не будет жертвоприношений! Мы не пойдем на Рим, и это не время моего отца! Ты остаешься советником до тех пор, пока я терплю тебя, а мое терпение уже кончается. Оставь меня в покое! Ивы тоже! Все! Уходите!

Мономах без слов повернулся и вышел вместе с другими офицерами. Магон тоже собрался покинуть палатку, но Ганнибал задержал его взглядом. Когда братья остались наедине, командующий спросил:

– Почему мое сердце так встревожено? Я мог бы радоваться победе, но вместо этого чувствую, будто мне на плечи взвалили новое бремя. Я мог бы чествовать генералов похвалой, но почему-то выискиваю в них недостатки. Я столько лет желал римской крови, однако больше не хочу таких побед. Магон, когда я смотрю на лицо Бостара, то вижу в нем тебя или себя.

– Я понимаю твои чувства, – тихо ответил Магон.

– Эта победа не искупает его смерти. Я сделал бы все, чтобы вернуть его. Как странно, брат. Мне так хотелось победить врага... А теперь, в скорби и трауре, я отдал бы свою победу, лишь бы мой товарищ был жив.

– Подобные речи не приведут ни к чему хорошему, – сказал Магон. – Ты не должен думать о последующих битвах как о новых Каннах. Тебе не следует взваливать на себя весь груз ответственности. Мы просто приблизили конец войны. Мир больше не увидит другого такого побоища. И это твоя заслуга. Бостар не изменил бы результата битвы.

Ганнибал сжимал край погребального стола до тех пор, пока кончики его пальцев не побелели.

– Я не знаю, о чем думает сейчас Бостар. Хвала богам, я одержал победу. Это дело моих рук, но иногда мне кажется, что я скачу вперед по трупам солдат на омерзительном чудище, которого мне трудно описать словами. Шестьдесят тысяч мертвых! Порой я спрашиваю себя: кто лучше служит Молоху – Мономах или я?

Ганнибал отмахнулся от зловещей мысли и прижал ладонь к щеке, стараясь удержать нервный тик, который то напрягал, то расслаблял его лицевые мышцы. За пару прошлых недель Магон уже не раз замечал этот тик. Он не тревожился о нем, потому что в те моменты лицо брата лишалось знакомых черт и превращалось в маску гнева. Один из факелов начал трещать. Капли горящего масла шипели в огне. Магон повернулся и посмотрел на Ганнибала.

Когда треск факела снова нарушил торжественную тишину, он сказал:

– Ты удивляешь меня, брат. Неужели ты сожалеешь о победе в момент наивысшей славы?

– Я ни о чем не сожалею, – ответил командир. – Это что-то другое. Я не могу найти нужных слов, чтобы выразить мои чувства. Даже боги, в честь которых мы сражаемся, советуют нам не думать постоянно о войне. Вспомни Энатх. После смерти Яма она устроила пир в честь Ваала. Когда боги собрались в ее дворце, она закрыла дверь и начала убивать всех и каждого. Она верила, что должна убить всех богов, потому что в предыдущей войне они предали Ваала. Ты помнишь, кто остановил ее?

– Сам Ваал. Он сказал ей, что кровопролитие длилось слишком долго и что теперь пришло время для мира и прощения.

– Именно так...

Тик снова исказил лицо Ганнибала. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких выдохов и вдохов, чтобы успокоиться. Глядя на него, Магон подумал о глиняных масках уличных актеров, которые забавляли жителей Карфагена во время зимних месяцев. Они были плоскими, почти без черт и атрибутов, намекавших на характер человека. Эти маски не выдавали эмоций, и о смысле пьесы люди могли судить, только слушая актера и наблюдая за его выступлением. Даже будучи ребенком, он изумлялся тому, что одна и та же маска в некоторых случаях обозначала радость, а в других – воплощала печаль.

Поэтому он почти не удивился, когда его брат открыл глаза, выпрямил спину и произнес:

– Давай забудем этот разговор. Он действительно не приведет ни к чему хорошему, а нам нужно многое сделать. И вот как мы поступим, брат. Ты отправишься в Карфаген как мой полномочный представитель...

* * *

Никогда прежде Рим не переживал такого ужаса. Каждая из предыдущих битв наносила удар гордости людей, но Канны отняли у них веру. Несколько дней после того как первые вести о поражении начали просачиваться в город, население не имело никаких точных сведений. Кто был убит? Кто был захвачен в плен или спасся? Уцелела ли армия? Направляется ли к ним Ганнибал с налитыми кровью глазами? Неужели боги действительно одарили его чарами непобедимости? Вопросы множились, а ответов не хватало. Люди Рима чувствовали, что их жизни находились под угрозой. Над благосостоянием горожан нависла мрачная тень разрушения. Улицы и Форум превратились в клокочущие шлюзы отчаяния. Здесь без разбора скорбели о живых и мертвых, потому что никто не мог отделить первых от вторых. Никто не знал правды.

По предложению Фабия Максима, на Виа Аппия и Виа Латина направили конных разведчиков. Они должны были собрать информацию об уцелевших частях армии – если только таковые будут найдены. Ворота города захлопнулись за всадниками, и Рим начал ждать. А какие перспективы имелись у горожан, кроме осады и уничтожения? Смерть мужчин, унижение женщин, разграбление богатств... Сколько искушений для карфагенских убийц! Люди, столь привыкшие к порабощению других, легко представляли себе лишения, ожидавшие их после того, как варвары выломают городские ворота. Хозяева раболепствовали перед слугами. Они плакали и произносили слова, которых никто не слышал прежде. Они шептали извинения и просили о помощи. Все ожидали грядущую бурю.

Через некоторое время страх сменился удивлением. Люди не понимали, почему Ганнибал не появлялся на горизонте. Подробности битвы, поступавшие к ним, ужасали своими масштабами. Пошлина смерти шокировала горожан. Ни одна новость не давала повода для гордости или улыбки... Но Ганнибал не появлялся. Возможно, он чего-то боялся! И по прошествии времени мысли людей обратились к другим вопросам. В пылу войны и былых надежд, когда Павел и Варрон отправились в поход, никто не заметил череду чудесных событий, которые вдруг стали случаться с необычной частотой. Население запертого и ожидавшего нападения города начало вспоминать эти зловещие предвестия.

К примеру, молнии попали во внутренний двор Капитолия, а также в святилище Вулкана, в храм Вакуны и на каменную дорогу близ Сабины. Последний удар пришелся точ но в центр перекрестка и оставил зияющую дыру, на дне которой дети обнаружили рукоятку древнего кинжала. Еще с десяток молний сожгли несколько отдаленных поместий и устроили пожары на холмах. В одной деревне на дальнем юге горящая коза носилась по улице с криками: «Ура! Ура!» Предполагалось, что в нее тоже ударила молния, хотя свидетелей тому не было и данное чудо могло оказаться чьей-то выдумкой.

Все эти знамения случились в прошлом году. Но и в новом подобных знаков было не меньше. Земля трескалась, раздвигалась в стороны и выдавливала на поверхность удивительные предметы, которые снова и снова предупреждали людей о нарушении естественного хода жизни. В Манте все устье реки Минци превратилось в болото. Это было гадкое место даже в лучшие времена, но теперь оно стало вместилищем разложения и смертельных болезней. Природа вышла из равновесия. Например, в одном местечке вода с приходом сумерек обретала качества крови – не только по цвету, но и по субстанции. Она густела, застывала и оставляла металлический запах в ноздрях, словно сама земля кровоточила от ран.

В Сполете некая женщина проснулась и обнаружила у себя пенис вместо влагалища. В Хадрии по небесам летали белые фигуры. Море близ Брундизия выбросило на берег огромное количество дохлой рыбы. Некоторые жители говорили, что при каждом закате туника на статуе Марса топорщилась дыбом от эрекции гранитного бога. Подобные слухи хаотично и быстро носились по Риму, словно летучие мыши на ночном небосводе. Некоторые женщины утверждали, что бог Марс советует им рожать. Другие горожане полагали, что они должны найти вождя, одаренного таким же длинным и могучим фаллосом. Затем по площадям и улицам пронесся слух, что местные шлюхи решили истощить своими услугами карфагенскую армию. Таким самопожертвованием они хотели якобы отвлечь африканцев от военных действий. Но, поскольку авторитетные люди не подтвердили эту историю, народ отнесся к ней скептически.

То был обильный сезон для авгуров, и, полагаясь на их предсказания, люди подозревали, что боги возненавидели Рим. Город давно перестал чествовать их правильным образом. Вот почему карфагенский военачальник так легко одолел легионы. Население прислушалось к советам магистратов и жрецов. Последовал указ о начале молений всех небесных покровителей Рима, чтобы ни одно из божеств не посчитало себя ущемленным. В качестве жертв принимались ягнята – жирные, с чистой шерстью и красивыми мордочками. Чтобы умилостивить богов, животным выпускали кровь. Но их внутренности указывали на другие зловещие знамения, слишком многочисленные и демонстративные, поэтому жрецы решили прибегнуть к темным силам. Так в подношение Аполлону они публично обезглавили двух галльских рабов. Ходили слухи, что на Тибре по ночам проводились еще более древние ритуалы, но жрецы помалкивали о том, что там происходило. Некоторые люди обращались к гадалкам – необычное для римлян занятие, поскольку такая практика по своей природе была, скорее, греческой. Вполне понятно, что клиенты пифий получали множество различных и противоречивых советов. Часть из них забивала гвозди в священные амулеты и возлагала их на алтари богов. Другие оставляли пищу на порогах домов для уличных животных. Третьи обмывали только одну руку, воздерживались от произнесения некоторых слов или, проколов себе иглами кожу, слизывали кровь.

Многие верили, что подобные ритуалы улучшают виды на будущее. Однако другие утверждали, что количество аномальных случаев не уменьшалось. Воистину это было время перемен, в которое разумные доводы игнорировались, а к тихим мудрым голосам никто не прислушивался. Так двух девственных весталок застигли в развратном акте. Одна тут же убила себя кинжалом, но вторая не отважилась на подоб ный поступок, и разгневанная толпа сожгла ее заживо. Улицы наводнили банды подростков, которые избивали и убивали нищих, называя их карфагенскими шпионами. После того, как из Канн пришли горестные вести, вдовы солдат в течение нескольких недель ходили по улицам в слезах, царапая ногтями лица, руки и грудь. Этот траур произвел на горожан такое гнетущее впечатление, что Сенат запретил публичные выражения печали, посчитав их предательскими и неримскими. Городские магистраты призвали подростков к порядку, пригрозив им жесткими репрессиями.

И все же, несмотря на печальную суету и неподдельное горе, никто из горожан не заикнулся о переговорах. Рим не пожелал направить послов к африканцам и с презрением отверг все карфагенские предложения о мирном договоре. Горожане без всяких обсуждений предпочли войну, а не компромиссный мир. Они решили жить по собственным правилам и были готовы погибнуть, защищая свои принципы.