Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

Ганнибала удивляло открытое неповиновение на лицах сельских жителей, которых грабили его солдаты. Почему они не падали на колени и не просили о пощаде? Почему они не шли на незначительную ложь и не заявляли ему о своей лояльности? Командир знал, как люди ведут себя в моменты поражения, но эти итальянцы не следовали ни одному известному ему шаблону поведения. Рим уже должен был шептать смущенные слова о возможных переговорах. Через Бостара ему удавалось поддерживать поток шпионов, которые циркулировали между ним и столицей. Но ни один из них не говорил о пораженческих настроениях в городе. И никто из них не думал, что подобные мысли витают в умах сенаторов – даже тех, кто привык жульничать в политике. Казалось, что Рим готовился только к следующей стадии войны.

На встрече с генералами Ганнибал спросил:

– Что может означать избрание диктатора?

Они собрались в брошенном особняке, который служил им временным штабом. Солнечный свет, проникавший через открытую дверь, рисовал на полу желтый прямоугольник. День выдался душным и жарким, поэтому стулья расставили в тени. Над головами по балкам крыши бегали ящерицы, шурша соломой, высохшей на солнце.

– Похоже, они испугались, – ответил Бомилькар.

– Так и должно было случиться. Но как диктатор повлияет на исход войны?

– Мы должны нанести им новый удар, – сказал Махар-бал. – Быстрый и сильный.

Мономах всосал щеки и изложил свое мнение. Казалось, что он говорил не через рот, а через морщины.

– Мне не нравится затянувшаяся пауза. Наши люди уже отдохнули. Давайте ударим в римское сердце, пока воины еще не забыли, как легко рассекается вражеская плоть.

Бостар поморщился и покачал головой. Во время размышлений у него появилась привычка поглаживать рубцы обмороженной щеки. Казалось, что он ритмично перебирает пальцами струны ума.

– Я попытаюсь ответить на вопрос командира, – сказал он. – Сенат обычно назначает диктатора только при великих бедствиях. То есть, та бойня, которую мы устроили им, произвела на римлян большое впечатление. Если раньше их армия управлялась двумя консулами, каждый из которых вел два легиона, то теперь власть отдали в руки одного командующего. Диктатор избирается на полгода и командует четырьмя легионами одновременно. Его власть абсолютная. За последний год, как вы помните, римляне выставили против нас шесть легионов, но они не были единой силой. Учитывая все вышеизложенное, мы можем предположить, что при диктаторе нам придется противостоять более крупным войсковым формированиям.

– Выходит, они назначили царя? – спросил Магон. – Они отказались от своей республики?

– Нет, ты неправильно понял, – ответил Бостар. – Римляне боятся монархов больше, чем жители Афин. Они терпят диктатора только до той поры, пока он полезен. Затем они лишают его сана. Сенат выбрал Фабия, потому что он скромный и рассудительный человек. Римляне не наделили бы такой властью какого-то выскочку. Если вы вспомните Цинцинната...

– Только не повторяй нам историй Силена! – сказал Бомилькар . – Мы уже слышали про этого Цинцинната. Он оставил плуг на поле, победил врагов, а потом снова вернулся на пашню и продолжил свою работу. Ты думаешь, с нами будут сражаться пахари?

– В каком-то смысле, да. Римлянам нравится считать себя скромным сельским народом. Я напомнил вам о Цинциннате потому, что он является образцом диктатора. Это человек, к которому обращаются в моменты кризиса. Соотечественники доверяют ему и знают, что он будет действовать с умом и осторожностью. Такой тип людей совершенно не похож на Семпрония и Фламиния.

– Значит, Фабий не дурак? – спросил Ганнибал.

Бостар кивнул, подтверждая, что командир правильно понял его слова.

– После встречи с ним ты перестанешь сетовать на то, что тебе не попадаются умные противники.

Бомилькар фыркнул и сказал:

– Если бы он действительно был умным, то не сражался бы с нами вообще!

Генералы засмеялись, но Мономах отнесся к последнему заявлению вполне серьезно.

– Мы можем заставить их сразиться с нами, – сказал он. – Для этого имеются проверенные способы.

Он склонился к командиру и заговорил тихим шепотом, но так, чтобы слышали все остальные.

– Вели солдатам убивать каждого, кого мы встретим на нашем пути. Не только мужчин и юношей, но женщин и детей. Чем сможет диктатор ответить нам, кроме сражения? Он бросится в бой быстрее, чем Фламиний. Сказать по правде, я не вижу смысла оставлять в живых детей, которые вскоре вырастут в мужчин, и женщин, чьи чресла будут рожать все новых и новых солдат. Это неправильная стратегия. Мы должны убивать всех, пока римляне не встанут на колени и не взмолятся о пощаде.

– Мономах, я сомневаюсь, что ты остановился бы на этом, – ответил Ганнибал. – Как всегда, в твоем предложении имеется сильная логика. И, как всегда, я принимаю твои слова серьезно. Но нам пока не нужно прибегать к столь жестким мерам. Я настаиваю на прежнем плане. Чтобы победить Рим, нам следует отсечь его от союзников. Это единственный способ. Люди Италии должны увидеть, что мы сильнее. Однако я не хочу, чтобы нас принимали за чудовищ. Мы проиграем войну, если вся страна начнет питать к нам ненависть.

– Но если мы всех перебьем, они будут мертвецами! – возразил Мономах, акцентируя каждое слово. – Я лично не боюсь ненависти трупов. Духи превращаются в туман. Никто из них уже не поднимет меч против живых солдат.

Наступило неловкое молчание. Затем Магон сказал:

– Я склоняюсь к мнению брата.

Он произнес эту фразу убедительно, но больше ничего не смог добавить к ней. Мономах медленно повернул к нему голову. Он прищурился снисходительно, но не смог скрыть злобы во взгляде. Остальные генералы промолчали. Магон облегченно вздохнул, когда Ганнибал продолжил обсуждение текущей ситуации.

– Мы пока ничего не знаем о Фабии. Давайте вести себя честно. Мы будем предлагать ему сражение при каждом возможном случае. Если он примет вызов и потерпит поражение, Рим потеряет всех своих союзников. Вот так и будем действовать. Не нужно убивать детей и женщин.

* * *

Легкомыслие, с которым некоторые глупцы сорили деньгами, всегда поражало Силена. Покои Диодора демонстри ровали тот типичный вид расточительства, который присущ всем чиновникам, растрачивающим общественные деньги на такие бессмысленные безделушки, как перья страусов в вазах с восточной росписью, миниатюрные предметы с позолотой и подушки, инкрустированные кусочками стекла, блестевшими, будто драгоценные камни. Осмотрев это напыщенное подобие роскоши, Силен нашел в нем множество ремесленного брака и показной бутафории. Ему стало ясно, что магистрат не был столь богатым, как ему хотелось выглядеть.

Приплыв в Эмпории и сойдя на берег – впервые за целую неделю – Силен все еще приучал себя к неподвижности твердого грунта. Его голова по-прежнему сохраняла ритм волн и покачивалась на плечах. Испарившаяся морская вода оставила белую корку на загорелом лице. За время путешествия он привык проводить ладонями по щекам и облизывать кончики пальцев, ощущая вкус соли. Когда Диодор вошел в комнату, он как раз и занимался этим.

Силен встречался с магистратом только один раз. Их знакомство состоялось много лет назад в Сиракузах, когда Диодор лишь начинал ухаживать за его сестрой. Теперь он нарастил жирок в нижней части тела и стал походить на дебелую женщину. Силен тут же узнал его по широкому рту и слишком близко расположенным глазам. Пожалуй, единственно красивым элементом внешности Диодора была одежда, напоминавшая тогу, – тоже не совсем настоящая, но явно демонстрировавшая его горячую симпатию к римлянам.

– Силен, мой брат! – вскричал он. – Я не поверил своим ушам, когда мне доложили о твоем визите! Слава богам, ты в прекрасном здравии! Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что ко мне пришел какой-то воин.

Двое мужчин обнялись и вновь отступили на шаг.

– А если бы я не знал тебя, то посчитал бы, что вижу важного римлянина, – сказал Силен.

– Ну, что ты говоришь... Хотя кто знает, как сложатся наши судьбы в будущем! Присаживайся и выпей со мной вина.

Силен охотно последовал просьбе, и некоторое время они провели в приятной беседе. Силен спросил о здоровье сестры. Диодор похвалил ее и назвал очень умной женой. Впрочем, в сексе, как он рассказал, ему больше нравились юные девы. К сожалению, их услуги стали слишком дорогими. Он едва находил ресурсы для этой обременительной, но постоянной статьи своих расходов. Силен не смог сдержать улыбки.

Диодор принялся описывать свою нелегкую карьеру в политике. Благодаря личному везению и неудачам других людей – болезням, племенным конфликтам или старческому слабоумию, очистившему путь для него, – он за несколько лет продвинулся от простого чиновника до одного из магистратов. К сожалению, это вызвало зависть коллег и, соответственно, их интриги. Он до сих пор не был уверен, благоволят ли к нему боги или презирают его. В принципе, он мог бы приносить жертвоприношения всем им по отдельности, но где взять столько времени?

Наконец, когда Диодор закончил рассказывать о трудностях жизни, Силен изложил ему истинную цель своего визита. Он решил, что в разговоре с политиком честность будет более убедительной.

– Я привез тебе просьбу от Ганнибала, – произнес он шепотом, – командующего карфагенской армии Иберии и Италии.

Диодор едва не подавился вином. Он выплюнул часть жидкости в кубок, вскочил с кушетки и через громкий кашель прокричал:

– О чем ты говоришь? Какой Ганнибал?

Силен улыбнулся в ответ.

– Он послал меня поговорить с тобой о пленнике, которого вы заточили в темницу. Ты знаешь, о ком я веду речь – о его брате Ганноне. Жители Эмпории совершают ошибку, позволяя римлянам держать его здесь. Ганнибал никогда не считал вас врагами и надеется, что вы не дадите ему повода для этого.

– Подожди, – задыхаясь от волнения, сказал Диодор. – Ты пришел ко мне как посланник Карфагена? Ты, житель Сиракуз? Когда ты успел связаться с африканцами? И по какой причине ты явился в мой дом, чтобы требовать...

– Прошу тебя, успокойся, – смиренно сказал Силен. – Это серьезное дело. Мы ведь родственники и можем честно говорить на такие темы.

Диодор пробежал взглядом по комнате, проверяя, не задержался ли кто-нибудь из слуг, чтобы послушать разговор хозяина.

– Я действительно не в ссоре с Ганнибалом, – ответил магистрат. – Он не нужен мне ни как враг, ни как друг. Дело с его братом мне тоже не по душе, но обстоятельства порою выше всех наших желаний. Это просто неизбежность!

– Нет ничего неизбежного, кроме смерти, Диодор. Ганнон в хорошем состоянии?

Губы магистрата изогнулись в нервозной усмешке.

– Можно и так сказать, – ответил он. – Я имею в виду... Понимаешь, я видел его лишь несколько раз.

– Подумай, что ожидает тебя, когда Ганнибал закончит войну.

– И когда он ее закончит? Тебе, наверное, нашептали это боги?

Силен проигнорировал его замечание и с самодовольной улыбкой склонился вперед, положив ладонь на волосатое запястье магистрата.

– Диодор, я присоединился к свите Ганнибала не потому, что верил в его победу или как-то заботился о ходе карфагенской кампании. Я нанялся к нему писцом. Для меня это было приключением и основой эпической поэмы, которой я собираюсь посвятить остаток жизни. Ты можешь счи тать меня объективным свидетелем. Но я не могу отрицать того, что видел. Я никогда не встречал столь гениального военачальника. Он лучший из лучших. Он добивается всего, что хочет, и побеждает любого противника, который противостоит ему. Поверь, это правда! Я молю богов, чтобы ты не стал его врагом.

Магистрат отдернул руку. Он чопорно откинулся на подушки и осмотрел Силена, как будто впервые заметил его.

– Похоже, он завоевал твое сердце. Скажи, ты спал с Ганнибалом? Говорят, что у его брата Гасдрубала фаллос, как у жеребца. А у старшего такой же?

Силен не снизошел до ответа. Он потянулся к походной сумке, достал оттуда кожаный мешочек и бросил его на стол. Золотые монеты.

– Что? – возмутился Диодор. – Ты считаешь меня бедняком? Наверное, ты еще не осмотрелся...

– Я знаю, ты не беден. Но и не настолько богат, как тебе бы хотелось. Этот кошель – просто приглашение к дружбе. Богатства, которые он обещает тебе за выполнение услуги, превзойдут любые твои самые дикие мечты. Вот почему я открыто говорю с тобой. Прими предложение, и Ганнибал осыплет тебя золотом. Но если ты откажешься, то лишишься большего, чем можешь себе вообразить.

Диодор впервые забыл о своем высокомерии. Его пальцы алчно перебирали монеты.

– Но рука Рима...

– К следующему году рука Рима будет не больше длины от твоего плеча до пальцев.

– Ты действительно веришь в это? Неужели твой африканец...

– Если бы ты знал его поближе, то не сомневался бы, – ответил Силен. – Подумай о предложении с присущей тебе мудростью. Когда война закончится, Ганнибал будет властвовать над всем Средиземным морем. Он не забудет о тех, кто помогал ему. Диодор, ты хочешь получить Эмпории в свое владение? Ганнибал назначит тебя правителем, но ты сможешь называться царем и иметь полноправный доступ ко всем девственницам города, на которых поднимется твой пенис. Ты получишь не только власть и деньги, но и другие удовольствия. Вот что предлагает тебе Ганнибал.

– К сожалению, я не могу исполнить твою просьбу. Я только скромный магистрат – один среди многих. В любом случае, римские солдаты не подчиняются нам. Охранники выполняют приказы только своих командиров...

– Брат, ты не знаешь, насколько изворотлив мой ум, – перебил его Силен. – Скажи мне да, и мы придумаем, как выпустить пленника на волю.

Какое-то время Диодор угрюмо молчал, а затем вдруг сердито вскричал:

– Это просто немыслимо! Ты сидишь передо мной и говоришь такие вещи! Предлагаешь мне безумие, за которое меня потом распнут на кресте! Мой ответ отрицательный! Я не сделаю того, что ты просишь.

* * *

Имко не вспоминал о девочке из Сагунтума уже несколько месяцев. И тут вдруг стал видеть сны с ее участием, и, однажды начавшись, они быстро превратились в постоянное мучение. Он видел ее такой, какой она была при взятии города. Он вновь переживал те мгновения, когда нашел ее в трубе над очагом. Имко снова и снова горевал о ее судьбе, желая отвернуться и уйти. Но он не мог оставить ее на поругание. Затем девочка стала появляться в лагере, в его палатке, у ложа, на котором он спал. С каждой встречей она обретала все большую осязаемость, пока не явилась во плоти и не принялась беседовать с ним на разные темы. Она сказала, что пришла так далеко в надежде получить ответ на свой вопрос: по какому праву он убил ее. Он что, был богом? Кто позволил ему распоряжаться ее жизнью?

Вака попытался объяснить, что рассек ей горло не из жестокости и злобы, не в наказание, а совсем наоборот. Это был дар милосердия, учитывая те обстоятельства, в которых он нашел ее. Смерть спасла ее от огромных страданий. Но девочка закатывала глаза вверх и вновь сверлила его скептическим взглядом. Она показала ему шрам на горле и спросила, похож ли рубец на подарок, за который ей следует благодарить его. Со временем она узнала его лучше и осмелела настолько, что начала выражать свое презрение в обидных шутках и словах. Девочка искажала правду и меняла все светлое на темное. Он убил ее из жалости, но вместо доброго вознаграждения получил лишь новые муки. Короче, ему опять «повезло».

Из-за ее постоянных визитов он почти не заметил передышки на морском побережье. Отдых пролетел как сон – точнее, как кошмар. Когда по армии прошел приказ о выдвижении вперед для перехвата римского диктатора, Имко застонал от тоски. А как тут было не расстроиться? Ему надлежало оставить в обозе свою добычу. Его зрение только недавно восстановилось до нормального состояния, хотя зубы по-прежнему качались в деснах. Руки и живот вернули прежний объем, но он оставался лишь тенью прежнего себя. Он так и сказал своему командиру отряда. Из его груди сочилась мокрота, лобковые вши не давали покоя, и ноги все еще гнили после болотной авантюры. Кроме того, Имко напомнил, что его зрение ослабло и что он вряд ли сможет отличать друзей от врагов на поле боя – небольшая ложь среди моря правды. Возможно, она и спасла его от тягот нового похода.

К изумлению Имко, командир отряда отмахнулся от него рукой и велел ему присоединиться к охране, которая следила за порядком в оккупированном городе и оберегала склады с награбленной добычей. Через несколько дней, наблюдая за армией, удалявшейся к горизонту, Имко понял, что свалял дурака. Он остался вместе с небольшой группой воинов защищать обоз, орду мародеров и рабов и, что главное, огромное богатство. В то же время африканцев окружали многочисленные местные жители, недовольные тем, что их выгнали из своих домов. Первая неделя прошла в тревожной оценке каждого облачка пыли на суше и каждого корабля на море. Имко целыми днями не спускался с дозорной башни, потел под безжалостным летним солнцем и изводил себя проклятиями за то, что напросился в охранники. Он опять подставился под удар. А ведь хотел, как лучше. Вечерами его терзали сомнения. Что, если армия не вернется? Что, если новый диктатор победит Ганнибала? И если такое случится, то сколько времени понадобится римлянам, чтобы отыскать их здесь и захватить в плен?

Однако каждое следующее утро начиналось так же тихо, как и прошлое. Отряды кавалерии приезжали и уезжали, доставляя в лагерь награбленную добычу. Солдаты посменно вели наблюдение. Один день перетекал в другой без перемен и новостей о большой битве. Сидя в тени сосны на прибрежной окраине лагеря, Имко наслаждался покоем, которого он не знал уже долгое время. Запах соленого воздуха, шелест волн, ласкавших берег, вид рыбацких лодок, вытащенных на песок, проворные маневры птиц, летавших вдоль линии прибоя! Все тут казалось слишком спокойным после тех жестоких сцен, в которых он участвовал почти два года. Его блаженству не было бы границ, если бы не хмурые горожане, слонявшиеся вокруг, и призрачная девочка, нашедшая выход в физический мир. Убежав из его снов, она теперь посещала Баку наяву при свете дня. Она делала что хотела и докучала ему своими разговорами.

В первый раз он увидел ее вечером. Патрулируя лагерь и осмотрительно оглядываясь, Имко заметил бродячую собаку. Она уверенно пробегала мимо домов и лачуг, как будто знала это место. Тем не менее ее взгляд предполагал, что территория ей не знакома. Собака с обгрызенным ухом была ужасно грязной. Шерсть местами стерлась до шкуры. Розовый язык устало свисал с левой стороны пасти. Пугливые движения собаки развеселили Имко, и он мягкими жестами рук подозвал ее к себе. Но когда собака приблизилась, он передумал общаться с ней и бросил в нее камень.

– Трусливое животное.

И тут неподалеку от него раздался голос:

– Кто ты такой, чтобы называть это животное трусливым?

Вака увидел девочку, сидевшую в тени. Она напомнила ему, что он сам недавно отказался от похода из страха перед новыми невзгодами. Разве он не трусливее собаки? Разве он не жаловался ежедневно на судьбу, всегда страшась следующих битв, болезней или ранений? Если Имко так сильно ненавидел войну, то почему он не оборвал бег собственной жизни, как когда-то сделал это с ней? Она сказала ему, что хотела бы лучше умереть от похоти воинов, чем от дрожащей руки трусливого мужчины, который якобы спасал ее. Однако он не дал ей выбора. Она не знала более лицемерного мужчины, чем он. Имко убивал, когда убивать было легко, но любой подвиг, на который он претендовал, являлся лишь трусливой реакцией на трусливые мысли. Его назвали героем Арбокалы?

– Это просто фарс, – сказала девочка.

К концу первой недели она стала появляться даже в полдень. Она приставала к Имко на виду у других солдат, которые из уважения к нему и, возможно, из жалости не обращали на нее внимания. Эта девочка-призрак буквально доводила его до бешенства своими разговорами. Она знала все его тайные мысли. Она понимала действия Ваки с такой полнотой, что часто ставила его в тупик. Как ей удалось узнать столько подробностей его жизни? Казалось, что она успела пообщаться с его сестрами и матерью, оставшимися в Карфагене. Когда Имко задал ей эти вопросы, она ответила, что у мертвых имеются свои источники информации, неизвестные живым. Мистическая чушь, подумал он.

Однажды вечером девчонка разозлила его до такой степени, что он сбился с пути, пока шагал к реке, в которой купался почти ежедневно. Купание было единственным способом, помогавшим избегать удушливого жара, и ему больше нравилась проточная вода реки, чем море. Девочка отвлекла Имко своими домыслами о том, как его мать отнеслась бы к трусости сына, проявленной во время кампании. День выдался гнетуще жарким. Лучи солнца били вниз и, словно горячие пальцы, массировали его кожу. Он сбросил тунику, перекинул ее через плечо и зашагал в бесстыдно обнаженном виде. Прежде чем добраться до берега реки, ему пришлось продираться через кустарник. Внезапно Имко обнаружил, что стоит на вершине обрыва. Взглянув на изгиб реки, он понял, что до спуска ему нужно было пройти большое расстояние. Подумав, что пот усилий сделает купание еще приятнее, он зашагал вдоль обрыва и вдруг увидел ее.

Молодая женщина сидела на корточках на дальнем берегу и полоскала в воде одежду. Сначала Имко принял ^е за одну из тех горожанок, которые ютились на окраинах лагеря в жалких шалашах после того, как солдаты Ганнибала выгнали их из домов. На небольшом расстоянии от девушки стоял осел, неторопливо жевавший чахлую траву. Его присутствие почему-то не понравилось Имко, но он решил не обращать на него внимания и снова перевел взгляд на женскую фигуру. Девушка сидела в такой позе, что он почти не различал ее черты.

Когда он хотел двинуться дальше, женщина встала, откинула голову назад, повращала плечами и вытянула руки в стороны. Ее тонкая и поношенная туника, забрызганная водой, плотно прилегала к груди и животу. Столь дивное зрелище стало для Имко божественным откровением. Затаив дыхание, он любовался контурами ее восхитительного тела, пока не вспомнил, что ему нужно дышать. После нескольких недель полового воздержания его пенис стал твердым, как дубина. Он погладил его рукой и придвинулся ближе к краю обрыва.

Это была не девушка, а молодая женщина. И видят боги, она лучилась красотой! Будто издеваясь над ним, она сбросила тунику и вошла в реку. Имко сделал еще один шаг вперед, раздвигая ветви кустов обнаженными бедрами. Тем временем, девушка доплыла до середины потока и нырнула. Однако картина не стала менее возбуждающей. Идеально чистая вода позволяла видеть ее тело и вьющиеся волосы. Затем она выплыла из глубины. Ее спина и ягодицы показались на поверхности.

Имко переживал апогей возбуждения. Его пенис пульсировал. Зов плоти требовал внимания. Он больше не мог сопротивляться ему. Выпустив из руки ветвь куста, за которую он держался, Имко ухватился пальцами за менее надежную опору. Он больше не смотрел под ноги. После первого движения ладони, обхватившей пенис, он открыл рот и начал учащенно дышать. После второго движения его глаза закатились вверх. После третьего – его левая нога соскользнула с края обрыва, корпус изогнулся назад, правая пятка взлетела вверх. Еще не понимая, что случилось, он описал свободной рукой полукруг. Пальцы сжались на сухой листве и тонких ветвях. Но они не смогли удержать его. Он упал на ягодицы, обвалил с края обрыва большой пласт земли и взлетел в воздух в облаке пыли и в граде мелких камней.

Имко упал на песчаный холм у ближнего берега. Удар о землю был достаточно болезненным, однако больше всего пострадал его возбужденный член, вонзившийся в песок. Молодой человек скорчился в муках агонии и громко закричал. Женщина повернулась и увидела его. Вместо того чтобы убежать, она направилась прямо к нему, взбивая ногами шлейфы брызг перед собой. Она остановилась в нескольких шагах от Имко и излила поток оскорбительных слов. Пока девушка бранила его на незнакомом языке, он понял, что ее красота еще более удивительна, чем он представлял себе. Ее кожа сияла под солнечным светом. Казалось, она была смазана ароматическим маслом. Девушка влекла его к себе, как будто ее дух был отделен от сердитых взмахов руки и угрожающих жестов. Ее красота являла собой нечто большее, чем просто коллекцию членов, красиво сложенных друг с другом – хотя он, конечно же, рассмотрел их во всех подробностях. Волосы обрамляли лицо, словно они имели свой собственный ум и познания в художественных искусствах. Грудь призывно покачивалась, пока девушка ругала его. Мышцы бедер напрягались и расслаблялись при каждом шаге. Ягодицы i выглядели твердыми и гладкими. Мокрый треугольник волос на лобке и выше притягивал к себе внимание. Даже в момент боли и стыда, несмотря на возникшую конфронтацию и его обнаженный возбужденный пенис, он уже представлял себя с приоткрытым ртом у гениталий этой женщины – пьющим влагу, которая сочилась оттуда, словно из священного источника жизни.

Вслед за этим могли возникнуть новые мечты, однако женщина завершила свою обвинительную речь и, указав на его член, презрительно покачала головой и плюнула на землю. Затем она отвернулась, быстро переплыла реку, схватила свою одежду и ушла. Вид ее обнаженных ягодиц потом преследовал Имко несколько последующих ночей – как и зад противного осла, который затрусил за ней. Боль в паху стала еще сильней. Осел отставал на несколько шагов, словно он был ненавистным мужем, четырехногим барьером между красавицей и увлеченным поклонником. Они исчезли за холмом, оставив его одного в вечерней тишине у журчавшей речки.

Ему удалось подняться на ноги. Однако, быстро передумав, он опустился на одно колено, затем на другое и встал на четвереньки. Этого было недостаточно. Он лег на бок, поджал колени к груди и обхватил их руками. Такая поза ослабила боль в паху. Их встреча не была случайной, подумал он. Возможно, его столкнула сюда рука какой-нибудь богини. Он не стал уточнять, чья рука швырнула его на стену Сагунтума, потому что данный вопрос не имел отношения к делу. В любом случае, в его жизни появилась цель. Он попал на перекресток судьбы. Имко должен был узнать ее имя. Он – вернее, тот непризнанный поэт, который томился в его душе – попал в тенета любви.

Через некоторое время Вака услышал знакомые шаги. Девочка-призрак села на песок неподалеку от него и сказала:

– – Помнишь, мы обсуждали слово «жалкий»? Ты придал ему новый смысл.

Как странно, подумал Имко, что за короткий промежуток времени в его жизнь вошли две женщины и каждая из них стала для него пыткой особого рода. Ничто не давалось ему с легкостью.

* * *

Фабий Максим сдерживал свои легионы, как свору собак, почуявших кровь. Он стоял, опираясь рукой на плечо Публия Сципиона, и прислушивался к его словам, пока тот описывал местность перед ними и следы разрушений, которые Ганнибал оставил на ней. Публий говорил ровным голосом, размеренно и содержательно. Он понимал, что хотел узнать диктатор, еще до того, как Фабий задавал вопрос. И он всегда указывал сначала на стратегически важные черты ландшафта. Благодаря ему, Фабий достраивал образы того, что воспринимали его собственные глаза. Слияние этих двух слоев информации создавало полную картину, которая, по его мнению, превосходила перспективу обычного зрения и обладала более глубокими подробностями.

Возможно, пауза, возникавшая при таких разъяснениях, как раз и служила основой его знаменитого терпения. Он отклонил вызов Ганнибала сначала близ Экеи, а затем еще несколько раз. Он вел легионы по следам врагов через всю А пулею, оставаясь на возвышенностях, где его не могла настичь нумидийская кавалерия. Иногда он беспокоил африканцев быстрыми набегами, навязывая им небольшие стычки, отвечая жестокостью на жестокость и всеми способами уклоняясь от большой открытой битвы. Солдаты Фабия запаслись провизией, поэтому он уничтожал любые припасы, которые могли попасть врагам. Он создал особые конные группы, охотившиеся на фуражные отряды Ганнибала. Его люди рыскали вблизи карфагенской армии и, заметив зазевавшихся или отбившихся солдат, тут же нападали на них. Даже новость об одном массилиоте, сраженном стрелой и упавшем с седла, была приятна для его ушей. Два балеарских пращника, которые попали в плен, практикуясь в ратном деле на стаде овец; инсабрийский галл, отставший от войска из-за гангрены ноги и позже замученный легионерами и прибитый гвоздями к кривому стволу дерева – каждый из этих случаев лишь подтверждал, что его стратегия успешно воплощалась с течением времени.

Теренций Варрон, командовавший конницей, примчался в пене и прохрипел, что Ганнибал расположился как раз перед ними и что им следует атаковать его немедленно. Они должны отказаться от политики бездействия! Возможно, подобная трусость кажется разумной для тех, кто прячется за стенами Рима, но здесь, в Апулее, она становится притчей во языцах. Италия горит. Их союзников ежедневно убивают и насилуют. Что это за стратегия такая? Она лишь очерняет вековую историю латинских войн. Рим не стал бы сосредоточием власти, если бы позволял своим врагам опустошать страну. Рим всегда атаковал первым – настойчиво и решительно.

Выслушав его демагогию, Фабий ответил с присущим ему достоинством. К сожалению, не он выбирал Варрона в помощники. На должность его назначил Сенат – и только по той причине, что он выступал против политики Фабия. Такая ситуация не нравилась диктатору. Ему делегировали высочайшие полномочия, но в то же время посадили на шею старшего офицера, который не разделял его взглядов. Варрон был человеком из народа. Его отец работал мясником. Обманывая покупателей, он обеспечил деньгами карьерный рост сына. Но Фабий всегда относился к людям такой породы со скептическим сомнением. Несмотря на реальные и мнимые заслуги, молодому Теренцию следовало бы заняться тяжелым и грязным трудом, уличными драками или выполнением простых приказов. Но он ни в коем случае не должен был командовать другими людьми! На самом деле он приносил армии только вред. Фабий вновь подчеркнул важность выбранной тактики и напомнил Варрону, кого из них назначили диктатором. Теренций выслушал эту отповедь молча, позволив себе лишь сердитый взгляд.

По приказу Фабия, легионы неотступно следовали за карфагенской армией – сначала через Апеннины, затем по территории Геруния, чью красивую холмистую местность отличали широкие поля и большие наклонные плиты известняка. Ганнибал вел свое войско по какой-то хаотичной траектории, постоянно стремясь обойти Фабия с фланга, удивить его внезапной близостью или вообще исчезнуть из виду.

Диктатор встревожился, когда африканцы осадили Бене-вент. Он попросил горожан держаться до последнего и пообещал им, что позже их щедро наградят за верность Риму. С другой стороны, он не сумел помешать нападению Ганнибала на Телесию. Карфагенская армия без труда взяла город и нашла там огромные запасы зерна, торопливо собранные со всей округи. И снова Варрон выкрикивал диктатору упреки, словно сомневался не только в его зрении, но и в слухе. Однако