Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

– Софонисба!

Девушка засмеялась.

– Он тоже воскликнул: «Софонисба!», а затем едва не зарыдал. Возможно, он и заплакал бы, если бы я не сделала ему небольшое одолжение.

Она сделала паузу, ожидая, когда Имилце задаст ей вполне предсказуемый вопрос.

– Какое одолжение?

– Я коснулась его, – сказала Софонисба, в невинном жесте показав ей вытянутый палец. – Я попросила царевича показать мне длину его любви, и когда он вытащил пенис, мои пальцы обхватили его. Одно небольшое движение, и он стал выкрикивать хвалу богам.

Имилце не знала, что делать с лицом. Ее изумление и недоверие перешли в открытое негодование. Наконец она усмирила свои чувства и сказала:

– Софонисба, послушай меня и отнесись серьезно к моим словам. Девушка не должна играть с чувствами мужчин подобным образом.

– Не бойся, Имилце. Он еще мальчик, а не мужчина. Его распирает энтузиазм. Он симпатичный и одаренный юноша. Но ты должна понять, о чем я говорю... Сама подумай! Храбрый Масинисса, который обещал присоединиться этой весной к иберийской армии Гасдрубала! Будущий царь Нумидии! Ион был покорен одним прикосновением моих пальцев! Нет, мальчишки – это странные существа.

– Мальчишки быстро становятся мужчинами, – напомнила Имилце. – А девочки в одно мгновение превращаются в женщин.

– Да-да.

Софонисба налила в чашу воду, разбавленную лимонным соком. Она сделала несколько быстрых глотков, как будто испытывала жажду после интенсивной работы. Но когда она снова подняла голову, на ее лице появилось новое выражение. Имилце вдруг поняла, что ее красота заключалась в этих постоянных переменах. Ее лицо всегда удивляло. Оно каждый раз казалось заново созданным, словно его черты все еще хранили прикосновения пальцев небесного скульптора. Имил це почувствовала, как ее сердце наполнилось теплотой из-за одной только близости к этому чуду природы. Похоже, у Масиниссы не было выбора.

* * *

Однажды утром ранней весной Ганнибал нашел среди почты простенькое письмо. Оно лежало на столе среди других свитков: посланий от царя Македонии, депеш из Карфагена, инвентарных списков и смет, составленных Бостаром. Здесь же были уклончивые ответы от некоторых римских союзников, чьи вожди желали провести с ним тайные переговоры, но пока не давали никаких обещаний. По своему оформлению письмо ничем не выделялось на столе командира, но взгляд Ганнибала тут же отделил его от остальной корреспонденции. Он узнал размер папируса и рисунок на печати – его семейную эмблему.

Ганнибал отпустил секретаря с указанием, чтобы ему не мешали. Оставшись один в небольшом доме, он сел, взял свиток в руки и сдвинул остальные документы в сторону. Командир сковырнул ногтем печать и раскатал хрупкий папирус. Лист потрескивал под его пальцами, весь в горбинках и неровностях – старый добрый материал из самых древних краев мира.

Строчки были написаны бесстрастной рукой и оформлены в точные фразы – такие же официальные, как корреспонденция из совета старейшин. Но сами слова исходили от Имилце. Они тянулись к нему с силой колдовского заклинания. Он услышал ее приветствие, как будто она прошептала его ему на ухо. В ответ на вопрос жены о здоровье он заверил ее вслух, что с ним все в порядке. Названия мест его родной страны принесли с собой рой воспоминаний и образов, незамутненных временем. Упоминание об измене в совете наполнило его гневом. Он вдруг вспомнил, что никогда не скрывал от жены своих эмоций. Если бы она находилась сейчас рядом с ним, он яростно ругал бы старых интриганов и неудачников, из зависти мешавших успехам своей же страны. Как он хотел бы объяснить ей это, глядя на ее обнаженное тело, лежащее в кровати, пресыщенное страстью и влажное после долгого секса.

Письмо закончилось очень быстро. Он прочитал его за пару минут и, не получив ответы на многие вопросы, остался болезненно неудовлетворенным. Имилце ничего не написала о Маленьком Молоте – ни слова о том, как он рос, о чем говорил, помнил ли отца и мечтал ли о встрече с ним. И какой была Софонисба? Его сестра казалась ему абсолютной незнакомкой. Он не представлял ее себе. Ганнибал прожил вдали от этой девушки почти всю ее жизнь, и теперь ему было странно думать, что она уже взрослая. Еще более странным выглядело желание позаботиться о ней – стремление познакомиться с царевичем Масиниссой, чтобы самому оценить его как мужчина мужчину. Он не сожалел о своем решении отправить жену в Карфаген. Конечно, Ганнибал хотел бы видеть ее рядом с собой. Но как бы он командовал людьми, если бы она все время вытягивала из него эмоции, которые он тщательно скрывал от солдат? Нет, разлука была наилучшим выбором.

Еще не смея скрутить папирус, он рассеянно поднес его к носу и принюхался. Вначале запахи были слабыми. Они раскрывались неохотно и робко. Но чем дольше он вдыхал их, тем больше находил ароматов, отличавшихся от сухого благоухания папируса. Он уловил оттенки фимиама матери, затем пришел запах карфагенских пальм. Ганнибал почувствовал привкус морского воздуха и пыли, поднимавшейся высоко к облакам и приносимой ветрами из южных пустынь. И, конечно, последним был аромат Имилце. Ее запах накатил на него душистой волной. Он оказался настолько мощным и наполнил Ганнибала такой болезненной тоской, что ему пришлось насильно отдалиться от него. Он бросил письмо на стол и с опаской взглянул на папирус, словно тот мог взлететь и напасть на него. Эта история с запахом Имилце напомнила ему, что подобным страстям не было места в апартаментах военачальника. Они ранили сильнее римского оружия.

Позвав Джемела, он приказал ему скрутить свиток и спрятать его.

– Положи его в надежное место, – сказал он. – Поглубже и подальше.

Немного успокоившись, Ганнибал рассеянно поворошил другие свитки. Где-то среди них лежало письмо из Рима. Какие же они упрямые глупцы! Любая нация давно бы прекратила столь расточительную войну. Они договорились бы об условиях мира, как испокон веков поступали сильные люди. Впрочем, он знал, что римляне считали себя выше остальных народов. Война с Карфагеном была необходима им для доказательства этого идиотского постулата. Его не раз смущало, что они игнорировали практику компромиссов. Он пытался представить римских горожан, сенаторов в их залах, людей в домах, союзников в окрестных поселениях. Он даже говорил сам с собой на латыни, пытаясь предугадать их мысли и желания. Годами он повторял это снова и снова с иными народами, иногда фокусируя внимание на отдельных персонах. Таким был метод, которому его научил отец. Проникнув в мысли врага, ты победишь его на поле боя, говорил Гамилькар. Эта мудрость много раз оказывалась верной, но в случае с римлянами ему не хватало воображения.

Он рассеянно покружил по комнате, затем вышел на крыльцо и осмотрел поля, едва начинавшие зеленеть под окрепшим солнцем. Какой-то запах, витавший в воздухе, напомнил ему о карфагенской весне, когда они с отцом объезжали земли, принадлежавшие их семье. В те ранние годы он считал отца самым главным человеком в мире – мудрее, сильнее и храбрее любого другого мужчины. В его воспоминаниях отец всегда проявлял ответственность. Вот почему его призвали подавить мятеж наемников. Вот почему он уехал в Иберию, чтобы создать там империю. Вот почему он никогда не прощал Риму грабительские войны с Карфагеном. Для него такое отношение было единственно правильным и неоспоримым.

Ему вспомнился случай, о котором он давно забыл. Ганнибалу шел тогда девятый год. Он узнал от слуг, что отец собирался уехать в Иберию на очень долгий срок. И поскольку Гамилькар не появлялся дома большую часть его детства, весть о новом походе обидела мальчика до глубины души. Он нашел отца на городской площади и начал проситься в его войско. Обхватив руками его ноги, он клялся, что достоин этого. Ганнибал был сильным. Он уже мог бросать копье. Он не боялся войны.

Гамилькар поначалу оттолкнул его. Но мальчик продолжал говорить. Его заявления становились все более смелыми, и люди на площади начинали прислушиваться к их разговору. Тогда, схватив сына за запястье, Гамилькар затащил его в храм Ваала и велел жрецу совершить ритуал жертвоприношения. В ту пору древний обычай детоубийства практиковался редко, хотя век назад он считался обычным в Карфагене. Глядя на алтарь, Ганнибал пережил несколько тревожных мгновений, поскольку он подумал, что отец в порыве гнева решил принести его в подношение богу.

Затем он услышал блеянье козы, ведомой жрецами. Животное было совершенно белым, с глазами гвоздичного цвета. Белые рога казались почти прозрачными. Только такое животное могло считаться чистым и приятным богу. Жрецы ничем не отличались от тех, которых он видел раньше. Это были калеки и изуродованные люди, получившие увечья при жизни или от рождения. Боги метили людей, пригодных для служения в храмах.

Его отец преклонил колени перед алтарем. Он снова схватил сына за запястье и притянул к себе. Кожа на его ладони была твердой, как камень.

– Послушай меня, – сказал Гамилькар. – Я не жрец, но ты мой сын, поэтому мне дано право рассказать тебе историю наших богов. Задолго до нынешнего времени создатель Эл по ошибке возвеличил Яма – владыку морей и рек – над другими богами. Возгордившись этим, Ям превратился в тирана и начал навязывать всем свою волю. Никто не смел оспорить его слова или сразиться с ним в бою. Все считали его очень сильным – даже Эл, даровавший ему верховную власть. Чтобы умилостивить Яма, Эшерах, жена Эла, предложила ему свое тело. Ей хотелось научить его радости и доброму обхождению. Но Ваал, услышав о таком повороте событий, пришел в ярость. Он один среди богов знал, что обманщик Ям никогда не будет обращаться с ними по справедливости. Не теряя времени, Ваал выковал молот Ягруш и винторез Эймур. Прихватив их с собой, он пришел к Яму и ударил его в грудь Ягрушем. Но молот не мог убить бога. Тогда он вонзил в лоб противника Эймур. Ям рухнул на землю и умер. Равновесие в мире нарушилось. Однако с тех пор главным богом стал честный Ваал.

Гамилькар повернул сына лицом к козе. Он придвинулся к нему и прижал мальчика к груди.

– Пойми меня, Ганнибал. Карфаген верен Ваалу, а римляне – это люди, которые следуют законам Яма. Из-за ошибки Фортуны, Рим возвеличен над нами, но так не может продолжаться долго. Мы с тобой можем стать Ягрушем и Эймуром – молотом и винторезом. Пусть в нас нет божественной природы, но мы будем совершать поступки, основываясь на справедливости, а не на помощи богов. Я не прошу тебя ненавидеть Рим без причины. Я не осуждаю этот город только потому, что в нем живет другой народ. Однако мне ненавистно зло и предательство – то, как они порабощают наш мир. Поэтому я прошу тебя поклясться жизнью – поклясться в том, что ты будешь мстить за урон, нанесенный нам Римом! Поклянись , что будешь стоять со мной рядом, когда я направлю на них правосудие Ваала! Ты готов посвятить свою жизнь сражению с ними и уничтожить их, как Ваал сокрушил бога Яма?

Мальчик ответил просто:

– Да, отец, я готов.

Жрец передал Гамилькару жертвенный нож. Отец вложил его в руку мальчика. Они вместе прижали искривленное лезвие к шее дрожавшей козы и вонзили его в плоть. Руки сына и отца действовали в одном порыве. После этого ритуала Ганнибал был связан с Ваалом клятвой на крови. Через несколько дней он уехал в Иберию и с тех пор не знал другой жизни, кроме войны.

Как далеко он ушел от того памятного дня... Сколько повидал ... Траектория судьбы иногда удивляла его – хотя и не часто, так как ум командующего сам ковал свое будущее, и путь воина казался ему единственным способом жизни. Но случались редкие мгновения тишины, когда меланхолия наваливалась на него тяжелым грузом. Он словно пробуждался от батальных кошмаров и чувствовал нечто, схожее с туманными моментами соскальзывания в явь – неописуемую радость оттого, что все это оказалось сном и что годы не прошли так свирепо и быстро, как ему казалось. Однако надежда тут же исчезала. Перед его единственным глазом вновь начинали мелькать солдаты в доспехах, уши наполнялись шумами лагеря, и Ганнибал понимал, что сны представляли собой зеркала, отражавшие созданный им мир.

Он повернулся и подошел к столу. Ему не хотелось поощрять в себе подобные моменты слабости. Они не выражали его лучших качеств. Он должен был вернуться к военным планам и гарантировать такие победы в грядущем сезоне, которым не будет равных в истории. Однако он позволил себе еще немного отдыха. Ганнибал хотел позвать Магона, чтобы тот написал за него письмо, но затем он решил управиться с этим сам. Эмоции, взгляды и мнения, которые он хотел описать, имели слишком личный характер, чтобы раскрывать их другому человеку. Командир приготовил лист и перо. Он не мог сопротивляться своим чувствам, даже если письмо не дойдет до цели и останется непрочитанным – или вообще сгорит на красных углях, как все прежние его неотправленные послания.

– Милейшая Имилце, – написал он корявым почерком. – Как бы я хотел, чтобы ты была рядом со мной и могла сама рассказать мне о себе и нашем сыне, о своем настоящем и о нашем будущем времени...

* * *

* * *

Для карфагенской армии весна и раннее лето третьего года кампании прошли в ленивой дымке почти идиллического спокойствия. Вместо осад и маршей, обычно начинавшихся с первым теплом, они с помощью местных жителей посадили зерновые на полях, занялись разведением животных, выращиванием бычков и торговлей железными и кожаными изделиями. Иногда им приходилось отправлять фуражные команды в другие города, но, в основном, для обмена товарами, так как они могли бы обойтись и собственной провизией. Их тела налились здоровьем, которого они не знали со времен Иберии. Поздней весной после уборки первого урожая фруктов бывалые солдаты шутили, что командиру понравилось жить в деревне и что он, похоже, решил вволю насладиться цветением деревьев, погодой и соленым бризом с моря. Некоторые даже утверждали, что Ганнибал потерял интерес к войне. Однако каждый их шаг был просчитан заранее – в том числе и продолжительность отдыха. Никто не сомневался, что великий гений готовил еще одну победу.

Впрочем, это мало касалось Имко Ваки. Если подобный отдых мог помочь им выиграть войну, то он не имел ничего против. Конечно, ему приходилось выполнять приказы и отдавать поручения другим солдатам, но большую часть времени он заботился лишь о своих делах и собственном здоровье. Он никак не мог забыть ту обнаженную красавицу у реки и их встречу, которая произошла минувшим летом. Да и девочка из Сагунтума продолжала преследовать его. Она всегда сидела неподалеку и неодобрительно наблюдала за его действиями или кричала ему так громко, что другие тоже должны были слышать ее. Но она казалась лишь жужжащей мухой в сравнении с томлением, на которое обрекла его женщина с ослом.

Прошли месяцы, а он так и не смог отыскать ее. Казалось, что она исчезла с поверхности земли. Не веря в подобное, Имко тревожился, что с ней могла приключиться какая-то беда. Он обошел все деревни вблизи от лагеря. Вака часто бродил по галльским поселениям и пытался завоевать доверие у мародеров и обозного люда. Но он видел девушку всего несколько мгновений и ничего не знал о ней. Он не мог описать ее внешность и не расспрашивал о ней, потому что не хотел, чтобы кто-то узнал о существовании такой красавицы. Наверное, многие назвали бы его поиски неподобающей для ветерана глупостью, но Имко давно уже перестал отделять нормальное поведение от одержимого. Вероятно, безумие войны повредило его мозг. Он честно соглашался с такой возможностью, однако продолжал искать ту сказочную женщину.

И вдруг, так же неожиданно, как в первый раз, она снова появилась перед ним. Имко даже не искал ее в тот день. Ему пришлось отправиться в разведку вместе с отрядом нумидийских конников, и поскольку он был неопытным наездником, то всю дорогу провел за спиной одного из всадников. Его раскачивало из стороны в сторону и трясло до мозга костей. Он никогда не думал, что спины коней такие твердые и обладают столь большим количеством мослов, которые впиваются в ноги и ягодицы несчастных ездоков. На обратном пути он слез с лошади и сказал, что дойдет до лагеря пешком.

Ему просто повезло, что он наткнулся на кучку обозников, которую вряд ли заметил бы со спины мчавшегося во весь опор скакуна. Не зная, что здесь живут мародеры, он подумал, что встретил местных жителей, изгнанных солдатами из своих домов. Однако его наметанный глаз вскоре заметил слишком большое национальное разнообразие группы. Они явно были чужими в этой стране. И еще они вели довольно бедное существование. Их лагерь располагался в седловине между двух холмов – на пологом склоне с редкими деревьями. Место стоянки пятнало несколько палаток и навесов из шкур. Неподалеку на холме паслось стадо тощих коз. В центре лагеря горел большой костер, на котором готовилась вечерняя пища. Старая женщина сидела у котла и помешивала варево. Двое мужчин обсуждали, как лучше построить навес от солнца. Маленький ребенок кричал в палатке, умолкал и снова переходил на недовольный плач. Молодая женщина, склонившись надубитой козой, привязывала веревку к задним ногам животного...

Имко повернул голову, собираясь возвращаться, но его взгляд задержался на женщине. На какое-то мгновение его зрачки вытянулись и сжались, подстраивая фокус. Казалось, с его глазами происходило что-то странное. Он почувствовал, как часть его души излилась из глазниц, пролетела в воздухе и коснулась зада молодой женщины. Он даже спрятался за дерево, испугавшись, что женщина почувствует это прикосновение. Но она продолжала свою работу.

Забросив на крючковатую ветвь веревку, тянувшуюся от ног козы, девушка снова пригнулась к земле и, используя вес своего тела, подняла тушку животного вверх. Коза закачалась в воздухе, капая кровью. Молодая женщина проворно сделала ножом несколько надрезов, поворачивая труп то так то эдак. Каждый ее жест выдавал уверенность и опыт в подобных делах. Просунув пальцы под кожу козы, она потянула ее вниз. От силы натяжения серая тушка выгнулась под углом. Затем шкура начала сползать, обнажая ничем не защищенную плоть.

Несмотря на грубость работы, в движениях женщины угадывалось определенное мастерство. Ее ноги были стройными и мускулистыми. Икры выдавали почти мужскую филигранность мышц. Тонкая летняя одежда обрисовывала округлые изгибы бедер. Длинные волосы ниспадали на обнаженные руки и скатывались на спину в черной волне завитков. Но даже если бы Имко не хватило этих подсказок, то в нескольких шагах от женщины стоял осел – такой же удрученный, как и прежде. Он не жевал траву и не смотрел на хозяйку, а просто опирался на четыре столбика ног и больше ничего не Д6Л&Л •

Повернувшись на голых пятках, молодая женщина отошла от разделанной тушки. Вака, прижавшись к колючей траве, следил за девушкой взглядом. Она поговорила со старухой у костра, затем крикнула что-то мужчинам и начала подниматься на холм. Имко быстро поднялся на ноги. Он удалился от лагеря и обошел его стороной, тихо передвигаясь по сосновой роще. На какое-то время он потерял женщину из виду и едва не сошел с ума. Имко попробовал определить ее местоположение по очертаниям ландшафта, но это сбило его с толку еще больше. Он пробежал небольшую дистанцию, затем застыл и, склонив голову на бок, попытался уловить какой-нибудь предательский звук. Не услышав ничего, кроме ветра, раскачивавшего макушки деревьев, он снова побежал вдоль длинного холма. Одолев осыпь камней,

Вака поднялся на вершину небольшой гряды и стремительно помчался вниз по поросшему соснами склону.

Он выбежал на открытое место и, задыхаясь от бега, вдруг понял, что оказался на тропе всего в нескольких шагах перед женщиной и бредущим за ней ослом. Девушка замерла на полушаге. Она смотрела на него и учащенно дышала. Но ее удивление не длилось долго. Она подняла руку и смахнула прядь волос с макушки на лицо. Скрыв свои прекрасные черты, она прокричала ему что-то на кельтиберийском диалекте. Затем, немного раздвинув занавес черных локонов, девушка начала подниматься по склону насыпи, с которой он только что спустился.

Когда она проходила мимо него, Имко заметил плевок, летевший к нему навстречу, но снесенный ветром в сторону. Он повернул голову, чтобы проследить за девушкой взглядом, однако ее место уже занял осел. Странно, что он оказался там так быстро, потому что жалкое животное едва передвигало ноги. Существо, с драной шерстью и настороженными ушами, изгрызенными зубами какого-то плотоядного хищника, раболепно семенило за женщиной, хотя та, казалось, не обращала на него никакого внимания.

– Я не забыл эту задницу! – крикнул Имко.

Женщина остановилась, медленно повернулась и приблизилась к нему на несколько шагов.

– Что? – спросила она.

Ее карфагенский язык был перегружен тяжелым акцентом. Имко не мог понять, какое наречие она считала родным.

– Я не забыл этот зад, – повторил он свои слова. – Зад твоего осла, конечно.

Склонив голову на бок, женщина искоса посмотрела на него. Он почти не видел ее лица за волосами, однако ему верилось, что на нем появилась усмешка, а не гнев. Похоже, ей что-то не нравилось. Какой-то момент он надеялся, что им удастся наладить разговор. Но когда она заговорила, ее голос звенел от решительной язвительности. К сожалению, она снова вернулась к иберийскому диалекту, и Имко не понимал ни одного слова.

Заметив это, она закончила свою речь визуальной демонстрацией вышесказанного. Руки девушки схватили нечто похожее на воображаемую ветвь, сломали ее и выбросили в разных направлениях. Прояснив свою точку зрения, она отвернулась от него, поднялась на вершину холма и скрылась из виду. Имко стоял и тупо смотрел на то место, где она только что была. Ему хотелось побежать за ней... Но что он стал бы делать, догнав ее? Он не имел наклонностей насильника. В любом случае, ему удалось добиться чего-то. Вака выяснил, что она жила в небольшой общине обозников. Уже вернувшись в лагерь, он вспомнил, что осел больше не попадался ему на глаза. Животное не стало подниматься на склон, а, видимо, продолжило свой путь по тропе, прекрасно зная дорогу. Имко посчитал это добрым знаком.

Однако его невезение продолжалось. Через неделю армия двинулась в поход. Вака не мог найти разумной причины для возобновления военных действий. Ему казалось, что Ганнибал просто решил поиздеваться над своими солдатами. Они не спеша обогнули южный легион старого консула, пересекли реку Авфидус и с легкостью захватили зернохранилище близ поселения с гордым названием Канны.

Еще через несколько дней до них дошли слухи о приближении римской армии. Первые несколько гонцов принесли весть об огромном войске, настолько грандиозном для человеческого глаза, что оно выглядело как персидская орда, передвигавшаяся по стране широким потоком. Затем шпионы доставили другие подробности. К ним спешно направлялись два новых консула. Они собрали невероятно большую армию, состоявшую из тысяч и тысяч хорошо вооруженных солдат, римских граждан и легионов, присланных из союзных городов. Если войско Ганнибала останется на своей позиции, ему придется сражаться не с упрямыми воинами Рима, а со всей Италией.

Многократно сомневаясь в мудрости командира, Имко каждый раз убеждался в том, что суждения Ганнибала оказывались верными. Однако это не удержало его от новых сомнений. Ни один человек не мог пришпоривать Фортуну бесконечно долго. Он не ожидал, что война затянется на три года. Возможно, ветры судьбы уже переменились, обещая победу римским легионам. Предчувствуя величие грядущей битвы, Имко расспрашивал сослуживцев и выяснял их мнения о решении командира. Именно так он познакомился с молодым солдатом, которому посчастливилось подслушать беседу Ганнибала и Магона.

Солдат поведал свою историю у костра во время ужина. Он поклялся, что говорит одну правду, а поскольку Имко сидел рядом с ним, то ему было слышно каждое слово. История началась с того, что молодого солдата назначили охранять склад оружия, который командир решил проверить лично. Юноша стоял у входа, с прямой спиной и неподвижный как колонна. Два Баркида не обратили на него никакого внимания. Магон начал выражать озабоченность размерами римской армии, но Ганнибал сказал ему, что все соответствует его плану. Затем он сообщил, что недавно слышал голоса в своей голове. Нет, это было не безумие, добавил командир. Он понял, что голоса исходили из его ума. Иногда он узнавал свой тембр, а в другие моменты это был голос отца или низкий грохочущий бас одного из богов. Все они говорили ему одни и те же слова. Они несли ему одно и то же сообщение...

Молодой солдат замолчал и задумчиво посмотрел на огонь, как будто завершил свой рассказ. Имко подтолкнул его локтем.

– Это грядет, – продолжил юноша.

– Что грядет? – спросил Имко. – Каждый знает, что нас ожидает большая битва. Ты это имел в виду?

Солдат повысил голос.

– Он так сказал. «Это грядет». И затем добавил: «Сражение, которое решит все вопросы. У нас осталось несколько часов до великого момента. Судьба вела меня к нему!» Вот что сообщили голоса командиру. Что близится мгновение, ради которого он был рожден. И мы будем свидетелями этого события!

Солдат самодовольно замолчал, однако Имко щелкнул языком и отвернулся от него. Какой толк был от подобного рассказа? Возможно, это просто выдумка юноши. Он не стал расспрашивать парня – точнее, Вака мог бы завалить его вопросами, но вместо этого погрузился в собственные размышления. А каким был момент, ради которого он появился на свет? Эдакая цель, смутная, словно слова оракула. Может быть, он тоже стремился к дню своей славы? Хотя предсказатели всегда извращали смысл событий. Что, если он родился для дня своей гибели? Разве не к такой банальной концовке вела судьба всех живущих существ? Интересно, предвидел ли командир свою кончину? И если да, то почему он не пытался уклониться от сражения? Значит, их ожидала победа? На миг эта мысль успокоила Имко, но затем он вспомнил, что Ганнибал невероятно упрям. Что, если он хотел бросить вызов собственной смерти? Плюнуть ей в глаза и оттолкнуть ее с дороги?

Когда Имко ушел в палатку и улегся на ложе, сон бежал от него, будто зверь, удиравший от погони. Он попробовал думать о красивой обозной мародерше, но она вдруг повернулась к нему и начала повторять слова, которые он не хотел больше слышать:

– Это грядет. Это грядет...

* * *

Первые две недели походного марша оба консула разделяли намерения друг друга: они должны были быстро приблизиться к карфагенской армии, навязать Ганнибалу сражение и придумать правильную тактику боя. По этому вопросу у них не было споров. Но чем ближе они подходили к врагу, тем сильнее проявлялись разногласия. Варрон считал, что им следовало наброситься на карфагенян сплошной и неудержимой волной. Его не интересовали особенности местности, поскольку он думал, что значительное превосходство в численности шокирует африканцев, едва они увидят римское войско. Он с усмешкой представлял себе их расширенные от ужаса глаза, раскрытые рты и стук сердец в груди, когда они увидят свою погибель, надвигающуюся в облаке пыли. Сила армии, которой командовали оба консула, действительно казалась невообразимой. Они могли бы использовать это преимущество сразу после того, как узнают, где прячутся захватчики.

Павел придерживался иного мнения. Прежде всего, им нужно было извлечь урок из поражений под Тицинусом, Требией и Тразименом. Им следовало проявить осторожность. Почему Ганнибал знает об их приближении, но остается на месте? Павла беспокоило такое поведение. Он предлагал замедлить темпы марша. Пусть разведчики проверят местность и выяснят, какие хитрости задумал враг. Черты ландшафта имели большое значение. Кроме того, им не мешало бы знать точную численность карфагенской армии, наличие припасов, состояние духовное и физическое. Собранные сведения помогли бы им принять адекватное решение, поскольку течение войны не столь прямолинейно, как, видимо, считал Варрон.

Настаивая на своей точке зрения, Павел – в дни его командования – замедлял темп марша и посылал разведчиков к Каннам, чтобы те наблюдали за маневрами врага и выявляли тактически важные особенности местности. Их отчеты еще больше встревожили его. По мнению Павла, Ганнибал выбрал место, не очень выгодное для римских легионов. Это была открытая пустошь вдали от возвышенности, на которой расположились Канны. Равнина тянулась на мили вокруг. Местами, по берегам двух мелких и легко переходимых рек, встречались редкие кусты и низкорослые деревья. Такой ландшафт давал свободу африканской кавалерии. Он поделился своими опасениями со вторым консулом. Их конница уступала карфагенянам в силе. Павел хотел компенсировать этот недостаток. Последние несколько лет африканские всадники превосходили их во всем – особенно, нумидийские варвары. Он предложил перенести поле боя поближе к горам.

– Выслушай меня, Теренций, – сказал он.

Разговор происходил в штабной палатке. Между ним и Варроном сидели трибуны, начальники конных отрядов и командиры других боевых подразделений. Павел назначил совет на конец дня, отмеченного его правлением. Открыв собрание, он изложил свои доводы и выслушал уже известные возражения. Но поскольку власть на следующее утро переходила к Варрону, он хотел изменить его мнение. Они находились слишком близко к карфагенской армии, поэтому любая ошибка могла стать фатальной для них.

– Давайте повернем колонны и направимся на запад, – предложил он офицерам. – Холмистая местность затруднит маневры африканской кавалерии. Мы сами должны выбирать поле боя. Зачем нам принимать условия Ганнибала?

Варрон едва сдержался, чтобы не вспылить от подобных рассуждений.

– Если Ганнибал такой умный, – сказал он, – то почему бы ему не предусмотреть такой ход? Возможно, он надеется именно на эту трусливую тактику. А вдруг, поступив по-твоему, мы попадем в его ловушку?

– Я так не думаю, – мрачно сказал Павел.

Он помассировал пальцами виски.

– Варрон, прошу тебя умерить твой пыл и внять воинской мудрости. Фабий, между прочим, не зря старался избегать подобных ситуаций...

– Фабий старался? – фальцетом прервал его Варрон.

Он склонил голову на бок, словно Павел удивил его.

– Он старался? Никогда еще это слово не использовалось так превратно. Я находился рядом с Фабием и могу сказать тебе, что он ни разу не поднял руку на врага. Война и мужество чужды для подобных людей. И теперь ты, Павел, начинаешь поступать так же, как он. Старик превратил тебя в свою марионетку. Ты высказываешь нам не свои мысли, а приказы Фабия. Ты предлагаешь нам бояться Ганнибала, как это делал он. Неужели тебе хочется, чтобы Рим пережил еще один такой год, какой устроил нам Фабий? Он сделал из нас дураков и трусов – овец, дрожащих при виде волка. Тебе это нравится, а мне – нет. Мы и так уже потеряли зря половину лета. Поверь, если мы не атакуем его теперь, то потеряем союзников. Они и без того едва не откололись от нас после решений твоего любимого диктатора. Хотя зачем я повторяю тебе эти истины? Ты и сам все знаешь. Ты просто испугался и не можешь действовать!