Текст книги "Гордость Карфагена"

Автор книги: Дэвид Энтони Дарем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

Свернувшись калачиком от изнеможения, она обхватила ноги руками и попыталась распутать нити истории, чтобы в ней был хоть какой-то смысл. Сапанибал не знала, что случилось с Софонисбой. В последний миг она увидела, как ее сестра упала на колени перед Масиниссой. Он с мрачной усметкой выслушивал ее объяснения... Но что было дальше? Они с Имилце не могли задерживаться в городе. Массилиоты вклинились в толпу, колотя людей по головами и поднятым рукам. Они поднимали горожан на ноги и формировали группы по шесть человек в каждом ряду. В любой момент они могли заметить убегавших женщин. Ей потребовались все силы, чтобы довести Имилце до башни, в которой имелась потайная дверь. Софонисба приняла свое решение. Им пришлось сделать то же самое.

А Ганнон? Что с ее братом? Масинисса сказал, что он сгорел в огне. Сапанибал посчитала его лжецом. Однако само присутствие массилиотов в Цирте доказывало, что он говорил правду. Она не могла представить себе, что с африканской армией сделали римляне, но, наверное, это было нечто ужасное. Ганнон, полный добрых надежд, остался в лагере, чтобы провести ритуал очищения перед встречей делегаций. С момента расставания прошло несколько дней. Сапанибал вдруг вспомнила, каким он был оживленным. Брат стоял перед ней в оранжевых латах. Бронзовые пластины ложились друг на друга, словно чешуя какой-то хищной рыбы. Он держал шлем под локтем и смотрел на нее с мрачной серьезностью, которая служила ему безмолвной формой речи.

– Так чего ты хочешь? – спросила она. – Мира или войны?

– Давай молиться, чтобы это был мир, – ответил он. – Мы все уже устали от войны.

Сапанибал кивнула головой. Она надеялась, что римляне тоже чувствуют подобную усталость. Но, поскольку они были более воинственным народом, она не слишком верила в исполнение желаний Ганнона.

– По крайней мере, ты создал себе сильную позицию, – сказала она. – У тебя появился могущественный африканский брат.

Ганнон закрыл сначала один глаз, затем другой. Когда он открыл их в том же порядке, она почувствовала его печаль.

– Сапанибал, я очень огорчен этой сделкой. Союз с Сифаксом нужен нам только до той поры, пока война не закончится. И тогда, даю тебе мое слово, я лично освобожу ее – если она того захочет.

– Почему ты даешь свои обещания мне, а не Софонисбе?

– Просто передай ей мои слова. Мне трудно смотреть ей в глаза. Она не произнесла ни единой жалобы. Но ее молчание делает их брак еще большим преступлением.

Сапанибал удивилась тому, что он сказал вслед за этим. Слова Ганнона не вязались с ее представлением о нем – с образом грозного воина, готового помчаться на врага. По-прежнему сохраняя дистанцию, прямой, как столб, и хмурый, словно туча, он признался ей, что с самого детства боялся Ганнибала – боялся и завидовал ему. Ганнибал превратил его жизнь в никчемное и жалкое существование уже одним тем фактом, что он был одаренным полководцем, столь любимым всеми, кто видел красоту его военных кампаний. Однако недавно величие брата перестало волновать Ганнона. Он понял, что все они были рождены лишь для того, чтобы оставаться самими собой – не стремиться к подражанию другим людям, не равняться с ними умом и силами, но быть весомыми для мира по шкале, пригодной для каждого из них. И Ганнон верил, что если ему удастся навязать консулу мирный договор на уже согласованных условиях, он достигнет чего-то значительного для себя.

– Пусть Ганнибал воюет лучше всех, – сказал ей брат. – Но, возможно, Ганнон нашел в себе дар миротворца.

Вот на что он надеялся. Вот что он чувствовал. Как несправедливо, что мужчина, стремившийся к такой великой цели, погиб и не осуществил своей мечты. Он ушел в царство мертвых, и ей нечего было привезти домой как памятный знак для их матери. У нее ничего не осталось от Ганнона – ни медальона, снятого с шеи, ни локона, ни кольца, принадлежавшего ему.

Когда Сапанибал наконец подняла голову – с пепельным лицом, со впавшими щеками и еще дрожавшими губами – она увидела Имилце, которая сидела рядом с ней. Жена Ганнибала подтянула ноги к груди, прижала их к себе и опустила подбородок на колено. Сапанибал ничего не сказала, но эта близость наполнила ее благодарностью. Ей было приятно знать, что Имилце находилась рядом – что она не оставила ее одну в жестоком мире.

Отплыв от Цирты, корабль не стал продолжать путешествие. Вскоре судно свернуло к берегу и причалило к докам рыбацкой деревушки. Весь вечер команда сдирала с бортов отличительные знаки. Флаги Карфагена и штандарт со львами Баркидов были заперты в сундуки. Смешав воду с экскрементами, моряки забрызгали ею парус, чтобы он не привлекал внимания своей белизной. Они выковыряли золотые глаза Яма с носовой фигуры корабля и поскоблили баграми грозное лицо статуи, придав ему старый и обшарпанный вид. Затем капитан велел разместить рыбацкие сети в самых видных местах палубы.

Темной ночью они подняли якорь и двинулись дальше. Им приходилось плыть медленно, поскольку берег был окружен опасными мелями. Но когда судно достигло места высадки римских войск, ситуация изменилась. В предрассветном свете они увидели целый флот кораблей, вытащенный на мелководье у берега. Их было несколько сотен. Ик ним шло пополнение. Капитан хотел пройти мимо них на приспущенном парусе. Однако, заметив несколько кораблей, приближавшихся с севера, он велел поставить полный парус и мчаться по ветру на максимальной скорости. К счастью, боги благоволили бегству. На них никто не обратил внимания или, по крайней мере, не проявил к ним интереса.

Чуть позже они встретили римскую квинкверему, которая под небольшим углом направлялась к берегу. Они разминулись на расстояние крика. Боевой корабль был в четыре раза длиннее их судна. Более трехсот весел, расположенных в три ряда, скользили по воде, поднимались в воздух и с всплеском погружались в волны. Их размеренный темп поддерживался боем барабана, который, несмотря на расстояние, вызывал у Сапанибал головную боль. По сравнению с квинкверемой их судно выглядело карликом. Киль боевого корабля создавал за кормой два пенящихся завитка. Массивный корпус плавно поднимался вверх и погружался вниз. Длинный стальной шип на носу раз за разом взламывал поверхность волн, словно голова сердитого кита. Если бы он протаранил их, то разломал бы судно на куски, после чего корабль прошел бы над ними без потери скорости. Но римляне не стали поворачивать. Квинкверема продолжала двигаться к берегу. Члены команды без интереса посматривали на встречное судно и занимались своими делами.

Они плыли всю ночь. На следующее утро, свернув к мысу Фарина, судно направилось к гавани Карфагена. Пенистое море цвета чистой травы вздымало волны и несло их домой. После полудня капитан подошел к двум женщинам, сидевшим на корме под навесом. Несмотря на сильную качку, он шагал степенно и уверенно. Его тело само подстраивалось под движение палубы. Остановившись рядом с навесом, он какое-то время не смотрел на женщин и смущенно пощипывал бороду толстыми загрубевшими пальцами.

– Мы везем плохие новости, – сказал он в конце концов. – Похоже, мы первые вернемся в Карфаген с известием о поражении Ганнона. Совет старейшин будет вне себя от гнева. Сапанибал, не могла бы ты сама рассказать им о гибели брата?

– Ты боишься, что они убьют того, кто принесет им эту весть?

Он сел на палубу и посмотрел на нее. Его глаза были синими, как будто в них тоже плескалось море.

– Тебе они не навредят. А что будет со мной и моими людьми?

Он ущипнул воздух и развел пальцы в стороны, словно бросил горсть песка.

– Посоветуй им отозвать Ганнибала из Италии – если только они уже не сделали этого. Никто другой нас не спасет. Без него Рим перемелет нас, как зерна на каменных жерновах...

– Так вот каковы карфагенские мужчины?! – с презрением вскричала Сапанибал. – Сначала вы просите женщин выполнить ваши обязанности, а затем начинаете оплакивать судьбу своего народа. Неужели у тебя нет гордости?

Загорелое лицо капитана вспыхнуло ярким румянцем. Но он ответил без гнева – спокойно и рассудительно:

– Если я скажу что-то поперек твоему мнению, госпожа, то просто прерви меня, прежде чем мои слова обидят тебя. Я хотел бы, чтобы ты подумала о Трое и Фивах. Или о других городах, чьи названия больше не звучат среди людей. Если Рим ищет повод, чтобы стереть нас с земли, то им нужно лишь заглянуть в недалекое прошлое. Только глупцы верят в жалость победителей.

– Ты хочешь сказать, что знаешь будущее так же хорошо, как и прошлое? Еще никто не носит венец победы, добытый в этой войне.

– Пока не носит! – ответил капитан. – Вот почему совет должен отозвать Ганнибала домой. Надеюсь, что они уже сделали это.

Когда капитан поднялся на ноги и отошел от навеса, Имилце сказала:

– Карфаген не погибнет. Судьба моего сына не может быть настолько ужасна. Я не хочу верить в плохой конец. Иначе мое сердце не выдержит и разорвется от горя.

Имилце замолчала и, прикусив губу, отвела взгляд в сторону. Немного успокоившись, она подняла голову.

– Неужели ты никого не любишь, сестра? – спросила она. – Неужели нет такого человека, который заставил бы тебя мечтать о лучшем будущем?

С уст Сапанибал едва не сорвался презрительный ответ. Но разве вопрос намекал на то, что она не умеет любить? Посмотрев на свою спутницу, она передумала огрызаться. Радужки Имилце были светло-серыми, испещренными прожилками металлического блеска и погруженными в чистый безупречный фон белков. Глаза смотрели на нее с такой беспомощной добротой, что ей захотелось потянуться к ним губами и поцеловать каждый из них, как светоч нежности. Почему врожденные инстинкты всегда приводили ее к битве? Она отбросила чувство соперничества. Да и в чем она могла превосходить эту женщину? Сапанибал не была просвещеннее Имилце. Она не была мудрее и сильнее ее. Поэтому она ответила ей честно.

– Есть один мужчина...

– Там, в Карфагене? И ты действительно любишь его?

– Я никогда не говорила ему об этом, – ответила Сапанибал . – Наверное, люблю. Мои чувства к нему наполняют меня страхом, но в них не только страх...

– Такова жестокая природа Танит, – согласилась Имилце . – Она связывает вместе любовь и потерю, так что первое чувство всегда находится под кожей второго. Но ты должна сказать ему о своей любви. Поговори с ним при первой же возможности. У нас так мало радости, Сапанибал. Все вокруг приходит и уходит. Люди появляются и исчезают. Мы убиваем друг друга из-за мелочей. Мы поднимаем шум на весь мир. А что толку? Неужели кто-то стал счастливее от этого? Вряд ли. Ты была когда-нибудь счастливой?

Один из моряков закричал, что видит город. Женщины встали и посмотрели через воды в сторону Карфагена.

– Одно время я думала, что счастлива, – сказала Сапанибал. – Но это была иллюзия.

Она почувствовала, как тонкие пальцы Имилце сжали ее запястье.

– Нет! Эти мгновения были настоящими. Только из-за путаницы в мыслях мы начинаем считать их иллюзорными. Мне это точно известно. Когда-то давно я попросила Ганнибала принести мне мир. Мне хотелось стать царицей необъятных просторов. Но то были капризы ребенка. Теперь, если он протянет мне ключ от Рима, я отведу его руку в сторону и задам вопрос: чего это стоило? Сейчас я больше всего на свете хочу, чтобы мои новые воспоминания походили на старые – на те, которые приносили мне радость. Я вспоминаю рождение Маленького Молота и момент, когда впервые прижала его к груди. Вспоминаю, как лежала на спине мужа; как Ганнибал однажды кормил меня виноградом, беря ягоды в рот и передавая их мне своими губами. Все эти моменты были настоящими. Сестра? Почему ты плачешь?

Сапанибал покачала головой и смахнула слезы пальцами.

– Соленая вода попала в глаза. Ничего страшного.

Она вдруг подумала о Имаго Мессано и о самом коротком пути, ведущем из гавани к его дворцу.

– Прошу тебя, Имилце, продолжай, – сказала она. – В чем еще ты находишь истину?

* * *

Несколько дней после прибытия в Цирту Масинисса чувствовал себя на гребне блаженства. Его счастью не было предела. Он решил две главные проблемы своей жизни: победил злейшего врага и овладел любимой женщиной. Он уже успел забыть о плененном Сифаксе. Там, на площади у городских ворот, Софонисба упала перед ним на колени и посмотрела на него прекрасными глазами, полными слез и безмолвной мольбы. Ее губы блестели; на щеках пылали два каштановых пятна стыдливого румянца. Она поклялась, что всегда была верной ему. Она сказала, что любила его, любит и будет любить до конца своей жизни. Каждый раз, когда Сифакс касался ее, она проклинала себя за то, что у нее есть кожа. Каждый раз, когда он погружал в нее член, она чувствовала боль и отвращение вместо удовольствия и неги. Софонисба просила богов превратить ее из женщины в чудовищное существо. Она говорила, что хотела стать жабой, стервятником, крокодилом или скорпионом. Софонисба клялась, что каждую ночь она разбивала вазу из греческой глины, подносила острые черепки к лицу, и только слабость духа не позволяла ей обезобразить свои щеки, лоб и шею. Не важно, какая судьба ожидает ее, говорила она. Но пусть он знает, что она всегда мечтала быть его женой. Вот почему ее печалило, что вместо этого счастья судьба уготовила ей насилие римских солдат. Ведь скоро ее уведут на их судно – навстречу рабству и мукам. Римские мужчины будут брать все, что она хотела отдать ему. Они превратят возмездие в пытку .

Хвала богам, она досталась ему. Очарование, которое он чувствовал в юности, было лишь детской влюбленностью в сравнении с той страстью, которая охватила его при виде коленопреклоненной Софонисбы. Иона говорила правду. Он знал, что Софонисба говорила правду о своей любви к нему и об опасности, которая грозила ей теперь. Все было так... Но он не мог позволить этому случиться. Да и зачем позволять? Он стал царем Нумидии. Для него не существовало ничего невозможного.

Пока его армия вступала в город, он поднял Софонисбу с колен и перед магистратами Цирты, перед бывшим царем и при поспешном благословении жрецов взял ее в жены, несмотря на отсутствие церемониальных нарядов. Вот так и началось его блаженство. Следующие несколько дней он почти не покидал царских покоев. Масинисса наслаждался молодой женой. Он входил в нее снова и снова, не жалея постели, которая некогда принадлежала Сифаксу. Софонисба смеялась. Они ублажали друг друга, и каждое новое соитие было слаще другого. Прикасаясь к ее телу, он хотел обладать каждой частью этого чуда. Масинисса ничего не мог с собой поделать. Руки сами тянулись к ней. Пальцы сжимали грудь. Он поражался гладкости ее кожи, сказочным изгибам, запаху и контурам. Ему хотелось поглотить ее, и, когда он погружал лицо в ложбинку между сочных бутонов с торчащими сосками, его радость, достигая апогея, походила иногда на боль.

Бремя сомнений, так долго лежавшее на его плечах, было сброшено прочь. Он владел троном, женой и своим царством. Как только Сципиона отзовут в далекий Рим, он начертит свое имя на всей поверхности Африки. В мечтах он даже соглашался примириться с Карфагеном. Для этого хватит заверений в дружбе и несколько выгодных предложений. Наверное, он был не прав. Совершенное зло все же можно исправить. Так говорила ему Софонисба. Когда Ганнибал вернется, в Карфагене вновь воцарится разум. И Масинисса снова будет их союзником. Его старая дружба с Баркидами гораздо ценнее любого заигрывания с Римом. Софонисба ясно доказала ему это.

По крайней мере, так он думал несколько бесценных дней. Затем приехал Публий, вполне довольный результатами безжалостной резни. Он уже успел завоевать полдюжины ливийских городов и пленить их лидеров.

Как только консул вошел в приемный зал и оттолкнул в сторону массилиотского охранника, Масинисса почувствовал, что фасад его счастливого мира начал рушится. Публий выкрикивал ему по-гречески обидные ругательства, а затем вновь и вновь задавал одни и те же вопросы. Его появление было настолько ошеломительным, что Масинисса лишь смотрел на него с открытым ртом и пытался вникнуть в слова, которые ему ужасно не хотелось понимать. Неужели он сошел с ума, спрашивал консул. Что с ним такое? Может быть, он потерял рассудок? Публий повторял свои вопросы до тех пор, пока они не превратились в обвинения. Чем он думал, когда женился на сестре Ганнибала? Это же чистое безумие! Софонисба являлась пленницей Рима! Во-первых, она из семейства Баркидов. Во-вторых, она жена Сифакса. Вот почему ее следовало отправить в Рим. Как он мог забыть, что они вели войну с Карфагеном?

– Я подарил тебе этот город, чтобы ты убедился в незыблемости данного мной слова, – сказал Публий. – Но ты, очевидно, подумал, что можешь держать меня за дурака? Почему ты взял ее в жены?

– О чем ты говоришь? – спросил Масинисса. – Как это почему?

– Я спрашиваю, почему ты поступил подобным образом?

– Неужели ты никогда не любил? Спроси тогда меня, зачем я дышу. Причина та же самая.

– Тебя околдовали? – спросил Публий.

Масинисса, заикаясь и путая слова, признался, что он действительно был очарован. Взглянув в глаза другого мужчины и кивнув головой, он прошептал, что все это не важно. Они уже женаты. Отныне Софонисба находится под его защитой. Он не позволит причинить ей вред. Масинисса перешел на массилиотский язык, но консул вернул его к греческому.

– Глупый парень, – сказал он.

Со стороны казалось, что его гнев утих.

– Ты просто глупый влюбленный юноша. Неужели ты думаешь, что это спасет ее? Давай присядем и поговорим как братья. Расскажи мне всю правду, и я буду с тобой таким же честным.

Дальнейший разговор Масинисса запомнил только кусками. Их беседа длилась почти целый день – по крайней мере от рассвета до заката. Публий расспрашивал его о Софонисбе и внимательно выслушивал все, что говорил ему нуми диец. Масинисса рассказал ему о каждой встрече с прекрасной девой – вплоть до того момента, когда впервые увидел ее. Он поведал ему, как однажды под покровом ночи они сбежали из Карфагена, и как Софонисба смеялась над его романтическими признаниями. Да, иногда она бывала грубой. Но затем она одним прикосновением пальцев привела его в экстаз. А грубость, между прочим, была полезной чертой. Софонисба могла стать хорошей царевной. Превратившись из девочки в женщину, она подталкивала его к великим свершениям.

Консул не перебивал его. Он не хмурился, не шутил и не кричал. Однако в какой-то момент Публий приблизился к нему, похлопал ладонью по плечу, погладил его затылок и притянул нумидийца к себе. Прижав лоб к виску Масиниссы , он тихо зашептал слова, которые касались лица юноши, как дыхание любовника.

– Брат, не думай, что я глух к речам о любви. Но, к сожалению, твое желание неосуществимо. Мы с тобой сражались вместе как союзники. Почему ты рискуешь моей дружбой из-за ласк какой-то женщины? Если ты ищешь партнерства с Римом, то тебе нужно показать себя – не просто умелым наездником, но разумным мужчиной, с мудростью в делах и мыслях. Софонисба не будет твоей женой. Извини, что я не объяснил тебе этого раньше – до того как ты приехал в Цирту . Да, она может влиять на людей, и такие мужчины, как ты, испытывают в ее присутствии сильные эмоции. Я все понимаю. Однако обещания, которые ты дал ей в юности, больше не действительны. Они остались в прошлом и никогда не вернутся. Теперь судьба ведет тебя к чему-то большему...

Консул провел губами по щеке Масиниссы, пробежал рукой по его волосам и сжал их в кулаке.

– Ты думаешь, мне легко говорить об этом? – продолжил он. – Подумай сам! Римскую нацию унизили. Мою семью уничтожили. Я приплыл сюда, чтобы спасти мир, каким его знал мой народ. Племена в Иберии объявляли меня живым богом. Даже воины из римских отрядов верят в то, что я хожу под рукой Юпитера. Но мы с тобой знаем истинное положение дел. Не так ли? Боги равнодушны ко мне. Не знаю, как ты, но завтра я могу потерять все, что имею. У меня нет никаких гарантий и богатств. Нет ничего, кроме ума, рук и ног... И ими я пытаюсь спасти свой народ. Вот почему ты мне нужен. Вскоре настанет день, когда я встречусь с Ганнибалом. Ты должен быть со мной на поле боя!

Публий разжал пальцы и отступил на шаг. Он по-прежнему говорил тихим голосом.

– Я скажу это тебе первому, брат. Меня не заставят вернуться в Рим. Мои дела здесь не закончены, и я доведу их до конца. Ты должен понять, какую странную позицию я занял. С одной стороны, меня ждет наказание за неподчинение Сенату. С другой стороны, я вынуждаю тебя выполнять приказ сенаторов. Но только не требуй от меня справедливости. Про-сто слушай и делай, что я говорю. Стань левой рукой для моей десницы. Потяни со мной за веревку, которая затащит Ганнибала в Африку. Помоги мне, и ты станешь одним из величайших царей Африки. Откажись от девчонки. Она римская пленница: жена одного врага и сестра другого. Не в твоей власти изменить здесь что-либо. Софонисба должна отправиться в Рим. Если ее когда-нибудь освободят из рабства, то это случится только после полного поражения Карфагена. Хотя она вряд ли получит свободу. Ее жизнь теперь не принадлежит никому. Даже тебе. Пойми! Если ты сейчас откажешься от союза с Римом, у тебя не будет будущего. Сенат прикажет мне уничтожить тебя, раздавить как насекомое и найти другого человека, чтобы назвать его нашим любимым африканским другом. Когда они дадут мне этот приказ, я выполню его. Но тебе не нужно доводить ситуацию до такого конца. Пожертвуй малым, и все другое останется твоим.

Публий отошел на несколько шагов.

– Мне нужен твой ответ прямо сейчас.

– Я не могу жить без нее, – произнес Масинисса.

– Сможешь! Разве у вас одно сердце на двоих?

– Но я не могу...

– Не таким должен быть твой ответ! – рявкнул Публий. – Кто увидит в тебе царя, если ты не можешь быть сильным?

Нумидиец покачал головой, но что-то в вопросе консула задело его за живое. Ему снова вспомнились недели, в течение которых он скрывался и бродил по Массилии, как изгнанник. За это время он многое узнал, и одним из уроков было то, что он ничем не отличался от других людей. Хотя он носил в своем сердце царскую корону, никто не узнавал его. Он питался жестким мясом у костров, сопровождал торговцев и спал на земле среди собак и нищих. Кто видел в нем тогда царя? Даже собственный народ не признавал его. Они относились к нему как к человеку из плоти и костей, с недельной щетиной на подбородке. Они считали его обычным человеком, который питался, говорил и справлял нужду, как все остальные. Но они не видели в нем царя.

– Ты спросил, кто увидит во мне царя?

– Да, именно это я и спросил.

– И ты хочешь мне сказать, что меня можно заменить? Масинисса уйдет и кто-то другой окажется на моем троне?

– То же самое ты сделал с Сифаксом. В его дворце, в его покоях, на его собственной постели...

И тогда, вопреки своему желанию, Масинисса подчинился консулу. Весь мир стал зыбким и непрочным, поэтому он сказал:

– Я выполню все твои приказы.

– Вот и хорошо, – ответил Публий. – Ты гарантировал свое будущее. Напиши девчонке записку с соболезнованиями, но больше не встречайся с ней. Дай ей знать, что отныне она не твоя жена, а пленница Рима.

Попрощавшись, консул повернулся и ушел. Как только он покинул зал, Масинисса повалился на софу. Запах Софонисбы наполнял его страстью и свивал кишки в тугие узлы. Как он мог такое сказать? Неужели он сошел с ума? А как же жить без нее? Он не сможет. Не сможет! Масинисса вновь и вновь повторял ее имя. Всю свою юность он думал о том, где и с кем она проводила время. Всю иберийскую кампанию он места себе не находил, боясь, что ее обесчестят. Его худшими кошмарами были сны, в которых она отдавала свою любовь другому мужчине. Как он будет жить, отказавшись от нее? Как он будет носить этот камень на шее? Нет уж, лучше просто покончить с собой. Вот именно! Он лишит себя жизни!

Масинисса позвал дворцового слугу и спросил у напуганного человека, был ли у его старого хозяина какой-нибудь яд. Конечно, ответил тот. Яд был очень хороший и многократно проверенный. Вскоре слуга вернулся, сжимая в руке небольшую склянку, украшенную орнаментом. Однако, посмотрев на нее, Масинисса понял, что не сможет убить себя. Он не был обычным человеком. Став царем, он пообещал своему народу, что поведет его в светлое будущее. Ему удалось освободить людей от тирании. Он не мог бросить их на произвол судьбы. Что с ними станет без царя? Ведь, посчитав его самоубийство предательством, Рим повернет на них свою ярость. А как быть с его великими планами, которыми он хотел возвеличить имя отца? Между прочим, это его сыновний долг! Он должен был как-то компенсировать те юношеские годы, когда еще не понимал отцовской мудрости. Он должен был жить!

Придя к этой мысли, царь вызвал старшего евнуха. Когда тот прибыл, Масинисса спокойно сказал:

– Отнеси эту склянку моей жене. Скажи ей, что я выполняю мое обещание. Она не попадет в руки римлян. Но я больше не могу быть ее мужем. Попроси Софонисбу, чтобы она выпила эту жидкость.

Человек без лишних слов взял сосуд, и когда он ушел, Масинисса попытался переключить внимание на государственные дела. Он подумал о Махарбале, который командовал кавалерией Ганнибала. Ему следовало рассказать о нем Публию. Возможно, они придумают план, который поможет им в какой-нибудь битве – если только Махарбал все еще верен Массилии. Масинисса начал просчитывать возможные варианты. Если его армия одержит еще одну победу, он может привлечь к себе от десяти до пятнадцати тысяч нумидийцев. В принципе, нужно рекрутировать и ливийцев – из числа тех, кто еще не сгорел до угольков...

Как раз в этот момент вернулся евнух. Поскольку времени прошло не так уж много, Масинисса подумал, что Софонисба не приняла склянку. Затем он испугался, что римляне обвели его вокруг пальца и похитили ее. Хотя имелись и другие варианты. Возможно, слуга не нашел ее. Или он вернулся с просьбой изменить решение. Однако евнух доложил царю, что его супруга приняла предложенный дар.

– Что она сказала? – вскричал Масинисса. – Повтори мне все до единого слова!

– Она сказала, что принимает твой дар, хотя он сильно опечалил ее. Она сказала, что хотела бы умереть другой смертью, если судьба уготовила ей погибель сразу после свадьбы. Еще царица просила напомнить тебе рассказ о Балатуре. Ни один массилиот не способен хранить верность женщине. Она просила передать, что всегда любила тебя... Только ты был центром ее мира. Затем царица выпила яд. Она выпила его без колебаний и передала мне пустую чашу.

Евнух протянул пузырек царю. Масинисса был уже в слезах, но, увидев предмет на ладони мужчины, он лишился сил и упал на пол. Когда слуга вышел из зала, царь начал корчиться на мраморных плитах, словно стараясь вжаться в их холодную поверхность и стать таким же твердым, чтобы больше не чувствовать плач сердца об убитой любви.

* * *

Славная была пора. Ганнибал рассчитал каждый этап кампании. В первые недели ему казалось, что он натянул все ниточки, привязанные к механизмам мира. Отбросив меланхолию, он двинулся от Тарента к Метапонту, подобрал остатки войска покойного Бомилькара и тем самым довел численность армии до тридцати четырех тысяч солдат. Чуть позже он повернул на север и направился в Апулею. Армия Ливия Салинатора шла по его следам, но проблем из-за нее было не больше, чем из-за роя комаров. Они пересекли хребет полуострова через долину Авфид и вызвали панику в городах Ноле и Беневенте. Его отряды перемещались в ленивом темпе, очищая страну от припасов и богатств в почти праздничном настроении. Раннее лето и цветущий край – все принадлежало только им. Солдаты с варварской радостью грабили население. Командир знал, что Мономах крал детей у местных жителей и затем жертвовал их Молоху. Это тревожило его больше, чем он признавал, но Ганнибал впервые дал волю желаниям другого человека. Возможно, Молох действительно хотел больше крови, чем они пролили. Пусть будет так.

Выйдя на Виа Аппия, они с трудом продвигались под шквалами летних дождей. В одно мгновение мокрые, в другое – сухие, солдаты мерзли под дождем и потели под горячим солнцем, чтобы через час вновь задрожать от холода. Ганнибал спрашивал воинов, как им нравилось это ритуальное очищение. Сие благодать, данная богами, говорил он шутливым тоном. Небожители хотят смазать их военную кампанию, чтобы она лучше скользила. Приблизившись к Капуе, они немного замедлили движение, пока разведчики собирали сведения о текущей обстановке. Близ города расположились армии Клавдия Нерона, Аппия Клавдия и Фульвия Флакка. Их общая численность составляла почти шестьдесят пять тысяч солдат. Прервав рытье подкопов, они построили внешние защитные укрепления. Чтобы атаковать их, африканцам пришлось бы создать второе кольцо осады. Ганнибала терзали сомнения. Убийцы его брата находились в непосредственной близости, и желание отомстить за Гасдрубала горело в нем жарким огнем. Тем не менее он решил придерживаться первоначального плана.

Карфагенская армия двинулась по обходному пути, который привел ее к старому лагерю на склоне горы Тифат. Оттуда они спустились к Капуе, сразились вечером с легионами Фульвия, затем отошли назад, как будто хотели подготовиться к новой битве, назначенной на следующий день. Но африканцы не стали разбивать лагерь. Еще до наступления ночи они сформировали походную колонну и отправились в путь. Ганнибал послал в Капую гонца, который знал, как проникнуть в осажденный город. Командир просил горожан не бояться внезапного исчезновения карфагенской армии, поскольку оно являлось частью его грандиозного плана.

Солдаты, закинув пожитки на плечи, пошли на север – мимо Казилинума, через Волтурн вокруг Калеза и Теана. Они вышли на Виа Латина и направились к Риму. Африканцы жгли за собой мосты, уничтожали зерновые поля, грабили страну и приводили людей в такой же ужас, как после победы при Каннах. Все это осуществлялось по указанию Ганнибала, так как он преследовал двоякую цель. Посеяв страх в столице, он надеялся отвлечь на себя римские армии и тем самым прекратить блокаду Капуи. Зная подводные течения и мели в Сенате, он молил богов о том, чтобы действия Публия были преданы порицанию и чтобы молодого консула отозвали из Африки. Насколько он знал, Рим всегда принимал решения, исходя из собственных интересов. Так должно было случиться и теперь.

Они перешли реку Анио и встали лагерем на берегу. Рим находился на расстоянии утреннего марша. Следующие сут ки Ганнибал провел в покое, позволив нумидийцам порезвиться на виду у города. Он считал, что каждый новый день наполнял врагов все большим беспокойством. И действительно, по словам информаторов, Рим пребывал в неописуемом смятении. Несмотря на запреты властей, горожане собирались на улицах и в храмах, оплакивая свою надвигавшуюся гибель. Они думали, что африканский палач в конце концов решил закончить затянувшийся спор. Женщины рвали волосы на головах и рыдали у священных алтарей, с воздетыми руками умоляя богов о спасении, завывая все громче и громче, чтобы выделиться в толпе хотя бы силой своих легких. Какой-то раб африканского происхождения, замеченный на улице ранним утром, заставил нервных горожан поверить, что враг уже прорвался в город. Этот случай вызвал ужасный переполох, жителей удалось успокоить лишь к вечеру. На улицах и площадях появились охранники. Солдат расставили по всему периметру стен, у крепости и в Капитолии. Мужчины брали с собой оружие даже в бани. Часовые нервно ожидали сигнала тревоги. Паника была столь велика, что Сенат восстановил в звании всех бывших консулов и диктаторов. Это, в свою очередь, привело к еще большей путанице. Затем пришла весть, что Фульвий оставил Капую и двинулся в Рим по Виа Аппия. Такой отклик соответствовал плану Ганнибала. Он воспринял эту весть как знак судьбы. Но командир не мог пойти на Рим без согласия армии.