Текст книги "Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна"
Автор книги: Дэн Абнетт
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)
– Он специально все это устроил?
– Я просто размышляю. Но кто-то определенно это сделал.
Макс замолчала. Магос догадывался, о чем она думает. Предстоит расследование. Возможно, придется привлекать Инквизицию. Вся жизнь в провинции перевернется и вывернется наизнанку. Дело может затянуться на несколько месяцев. Драшер понимал, что из Внешнего Удара ему в ближайшее время не выбраться. Он – главный свидетель, поэтому останется здесь.
Снова пошел ледяной дождь.
– Но ты-то можешь и порадоваться, – пробормотала Макс. – Этот твой труд… Классификатор видов. Он завершен. Ты выполнил работу.
– Он был завершен до того, как я сюда приехал, – сухо ответил магос. Он кивнул на тело зверя. Жуткие останки накрыли полусгнившей мешковиной. – Эта тварь не входит в число местных видов. Просто диковина.
– Ох, ну ладно, – вздохнула арбитр.
Магос прошагал ко входу в мельницу и всмотрелся в пелену дождя. Обжигающие капли падали на лицо. Похоже, Гершом еще какое-то время подержит его в своих ледяных объятиях.
– Можно я пока оставлю эту вещь у себя? – спросил он у Макс, показывая на лисий плащ, который она ему одолжила. – Зима, похоже, будет холодной.
Изображая терпение
I
Выйдя из Урбитана и отправившись на запад, вы скоро обнаружите себя среди заброшенных безлюдных руин, простирающихся до самого горизонта. Единственным признаком жизни здесь служат бронированные убежища наркобаронов, вспучившиеся подобно стальным гнойникам среди бескрайних развалин. Это царство нищеты и забвения – огромная омерзительная свалка промышленной цивилизации, за которую сражаются Гребущие Монету, Печальники и несметное множество других шаек. В этих землях даже и не пытаются делать вид, будто подчиняются властям Империума.
Вдоль грязных дорог дуют зловонные ветры – гнилое дыхание канализационных отстойников и чадящих труб гигантского города. Сквозняки разносят тошнотворные миазмы, завывая во тьме среди разрушающихся домов.
Здесь царит вечная ночь, ведь вздымающиеся над развалинами стены Урбитана заслоняют дневной свет. Испещренные мириадами огней, на горизонте, уходя за облака, высятся рокритовые шпили города-улья. Эти гигантские прямоугольные колонны кажутся плечами некоего жуткого чудища, пытающегося выбраться из хтонических глубин, или же величественным скальным хребтом, отбрасывающим вечную тень на трущобы, расстилающиеся у его подножия.
Пасмурные небеса были расчерчены инверсионными следами суборбитальных кораблей, чьи сигнальные огни порой напоминали белый курсор, скользящий по черному фону дисплея. Время от времени трущобы сотрясала дрожь, когда над ними пролетало грузовое судно, заходящее на посадку в каньонах улья, взрывая воздух ревом своих турбин.
Здесь, на западе, шпили города словно спотыкаются, встречаясь с неказистыми постройками, взбирающимися подобно ветхой лестнице к каменной башне, где расположен приют, известный как Колледж юных сирот. Это весьма унылое заведение существует за счет благотворительных пожертвований и балансирует на самом краю между ульем и трущобами. Башня, рассыпающаяся от старости, смотрит на запад многочисленными окнами-щелями, заделанными решетками ради безопасности воспитанников.
Шли первые месяцы 396 года по имперскому календарю, когда среди многочисленных обитателей схолума появились три сестры, поименованные Пруденс, Провиденс и Пэйшэнс.
В ту ночь, когда я прибыл на Саметер, ригористы заперли Пэйшэнс в темнице.
II
Саметер – довольно мрачная планета, и его угрюмая атмосфера как нельзя лучше соответствовала нашему настроению. Специализировавшийся на агрохимии бесприютный мирок в самом сердце субсектора Геликан так же, как и мы, знавал куда лучшие дни.
Все мы были измождены и подавлены. Нас окутывало столь плотное облако скорби, что никто не мог даже выразить ее словами. Это длилось вот уже шесть месяцев после событий на Маджескусе. Одна лишь примитивная жажда мести скрепляла наш союз и гнала нас дальше.
До Саметера нам пришлось добираться на частном транспорте. «Потаенный свет» остался стоять на ремонте в полу секторе от нас, хотя Циния Прист – хозяйка корабля – и обещала присоединиться к нам, как только работы будут завершены. Но я точно знал, что она проклинает тот день, когда согласилась помочь мне в этой миссии. В последний раз, когда мы с ней говорили, Циния с печалью в голосе посулила: еще один такой инцидент, как на Маджескусе, – и она разорвет наш договор, вернувшись к привычной каперской жизни на Великом Пределе.
Она во всем винила меня. Как, впрочем, и все остальные. И, черт побери, это было вполне справедливо, Я недооценил Молоха. Позволил ему улизнуть. Моя слепая самоуверенность привела к трагедии. О Трон, каким же тупицей я был! Молох не из тех врагов, на кого можно смотреть сверху вниз. Он – воспитанник Когнитэ, да еще к тому же один из лучших и умнейших еретиков, вышедших из стен адского училища, где главнейшим критерием отбора всегда была гениальность.
Наш челнок спускался, рассекая гнойное небо над Урбитаном, виляя в порывах бокового ветра и кругами спускаясь к частному космодрому на севере города. Как всегда неожиданно, включились маневровые двигатели, и моих спутников вжало в сиденья. Даже я, будучи подвешенным в суспензорном поле, ощутил давление гравитации. Дата-кабель моего кресла был подключен к системам челнока, и я мог видеть все, что стальной кожух обшивки скрывал от глаз моих товарищей: массивные шпили, сточные каналы шириной в километр, слепящие огни, завесу смога. Башни города-улья вздымались подобно гигантским надгробным камням, где эпитафии были написаны непонятным языком светящихся окон.
Заводские трубы вздыхали, выпуская тучи черного дыма. По нижним летным трассам скользили многочисленные флаеры и орнитоптеры, похожие на крошечных насекомых, роящихся в воздухе летними вечерами. Чуть поодаль я видел золотые, будто царская корона, шпили базилики Экклезиархии. За ними высились стеклянные здания, вмещавшие в себя офисы Северной Коммерциалии; они были столь огромны, что под их сводами формировались собственные микроклиматические облака. Чуть в стороне раскинулись Внутреннее Консульство, окруженное кольцами транспортных систем, и стальные павильоны Сельскохозяйственной Гильдии.
Приземлились мы уже на закате. Небо озаряли огромные сверкающие «бублики» горящего газа, вырывавшиеся из труб заводов по производству прометия. Они казались миниатюрными рукотворными солнцами на фоне темнеющих коричневых туч.
На верхних ярусах переплетавшихся строений внутреннего города находилась частная посадочная площадка – покачивавшаяся и поскрипывавшая на ветру стальная платформа, арендованная местным ордо, чтобы иметь постоянный доступ к этим районам. Хотя мы находились под открытым небом, выхлопные газы нашего старенького, потрепанного жизнью челнока все равно наполнили площадку, огражденную страховочными перилами, своей удушливой атмосферой. Наш спускаемый аппарат – примитивный орбитальный грузовичок – верой и правдой трудился вот уже три сотни лет. Опустившись на свои пневматические выдвижные опоры, он напоминал бесхвостую ящерицу. Когда-то, очень и очень давно, он был выкрашен в красный цвет, но следов краски почти не осталось. Из всех сочленений приземлившегося челнока валили клубы белого пара, и под днищем кораблика подозрительно быстро образовывалась лужа смазки и охладительной жидкости, вытекавшей из трещин в обшивке.
Не задавая лишних вопросов, Кара Свол схватилась за ручки моего кресла и выкатила меня наружу, сбежав по опущенным сходням. Конечно, я и сам справился бы с этой задачей, но чувствовал, что она, как и все остальные члены моей команды, нуждалась хоть в какой-нибудь работе, лишь бы только отвлечься от мучительных мыслей. Следом за нами из корабля выбрался Гарлон Нейл. Он тут же подошел к самому краю платформы, чтобы заглянуть в туманные глубины простиравшегося внизу улья. Карл Тониус ненадолго задержался на выходе, чтобы рассчитаться за полет и договориться о сроках обратного отправления. Гарлон и Кара перед посадкой переоделись в бронежилеты и тяжелые прочные куртки, но Карл, как всегда, нарядился роскошно, в соответствии с веяниями моды: ботинки на танкетке и с загнутыми носами, панталоны из черного вельвета, сшитая на заказ приталенная куртка цвета серой дамасской стали, с высоким воротником, подвязанным серебряным шнурком и заколотым золотой пряжкой. Двадцатичетырехлетний блондин с удивительно гладкой кожей, он, несмотря на щегольские замашки, отличался сильным характером и безукоризненным поведением.
Когда мне впервые показали его, сообщив, что это мой новый дознаватель, я решил, что Тониус – заурядный позер, но впоследствии мне пришлось признать, что за манерничаньем скрывается гениальный аналитический ум. Своим положением он сильно выделялся из остальной команды. Нейла и Кару, к примеру, я выбрал в свои помощники благодаря их навыкам и талантам. Но Карл обучался на инквизитора и в один прекрасный день по праву должен был получить соответствующий титул и кольцо с печатью какого-либо из прославленных ордосов. Его служение мне стало бы лишь этапом в его ученичестве. Каждый инквизитор прежде был дознавателем, что позволяло ему в должной мере ознакомиться с работой, которая его ожидала. Сам я сопровождал Грегора Эйзенхорна и весьма многому научился у этого великого человека, Я не имел ни малейших сомнений, что спустя несколько лет и Карл Тониус будет вполне достоин высокого чина.
Этого так и не произошло, но я даже и представить не мог тех событий, что привели к трагедии. К сожалению, все мы крепки задним умом.
Вистан Фраука неторопливо спустился по сходням, закуривая последнюю лхо, еще одну последнюю папиросу из тысячи своих последних папирос. Его ограничитель был включен, как и полагалось, пока я не отдам нужный приказ. Как обычно, Вистан имел отстраненный, скучающий вид. Столь же расслабленно он прошествовал к грузовому отсеку, где сервитор разгружал нашу поклажу, и отыскал свои вещи.
Гарлон продолжал стоять на краю платформы, погрузившись в глубокие размышления. Крепко сбитый жилистый мужчина с мощной мускулатурой и гладко выбритой головой, он обладал аурой, которая, казалось, была способна подчинить всех и вся его воле. Гарлон родился на Локи и много лет зарабатывал на жизнь охотой за головами, прежде чем принял предложение моего наставника Эйзенхорна. Если позволите так выразиться, Нейл достался мне по наследству. В бою я не променял бы его ни на кого. Проблема заключалась лишь в том, что я больше не был уверен, на моей ли он стороне. Этот вопрос встал после… после того происшествия. Я даже слышал, как Нейл поговаривает о том, чтобы вернуться к «былой жизни», и в его голосе при этом звучали те же пораженческие нотки, что и у Цинии Прист. Что же, если бы до этого дошло, я был бы вынужден отпустить его.
Но это стало бы тяжкой потерей.
Кара Свол подвезла мое кресло к краю платформы, остановившись возле самых перил. Перед нами простерся огромный город.
– Что-нибудь видишь? – спросила Кара, Она старалась вести себя непринужденно, но я чувствовал боль в ее голосе.
– Обещаю, мы найдем его, – произнес я.
К сожалению, системы вокс-транслятора, встроенного в кресло, делали мой голос механическим, лишенным эмоциональности. Я уже давно ни с кем из своих спутников не общался при помощи телепатии. Последний раз мы разговаривали напрямую на Маджескусе. Да, меня раздражала чудовищная холодность вокса, но все же ментальная речь слишком интимна, слишком доверительна – и слишком тяжело давалась бы нам сейчас, когда наши мысли были окрашены скорбью.
– Мы обязательно здесь что-нибудь отыщем, – добавил я. – Что-нибудь значимое.
Кара выдавила из себя улыбку. Впервые за несколько месяцев я увидел эту улыбку на ее лице, и она немного согрела меня. Свол старалась держаться. Соблазнительные округлости этой невысокой рыжей пышки ни за что не позволили бы вам догадаться о тех акробатических навыках, которыми она обладала. Как и Гарлон, она перешла ко мне от Эйзенхорна. Ее искренняя преданность ордосам не вызывала сомнений. Когда требовалось, Кара могла проявлять каменную твердость характера, хотя на самом деле была так же мягка душой, как и телом. По правде сказать, я и держал ее при себе не столько за ее ловкость, незаметность и умение управляться с оружием, сколько за эту самую мягкость.
Молох растворился в безбрежном космосе сразу же после преступления, содеянного им на Маджескусе, и не оставил никаких следов. Но Саметер, эта замшелая планета, давал надежду нащупать ниточку, ведущую к еретику. Трое из уничтоженных нами наемников Молоха, штурмовавших «Потаенный свет», как выяснилось, были родом именно с этого мира. Причем все из Урбитана – второго крупнейшего города Саметера.
Нам предстояло проследить их родственные и социальные связи, узнать о каждом повороте и изломе их судеб, чтобы вновь взять след преступника.
И тогда…
Карл наконец завершил свою беседу с пилотом челнока. Когда я развернулся, то увидел, что наш «извозчик» взирает на меня так, словно впервые меня видит. Мне даже не требовалось читать его мысли, чтобы понять причину его любопытства.
Раны, причиненные Хаосом, сделали меня калекой. Я превратился в бестелесный призрак, навеки заточенный в бронированное летающее кресло, Лишился человеческого облика. Просто парящий в воздухе стальной механический контейнер, внутри которого сложнейшие биосистемы поддерживают некое подобие жизни в скудных остатках плоти. Я прекрасно осознаю, что один мой вид способен напугать простых людей вроде того же пилота или его экипажа. У меня нет даже лица, а ведь все так привыкли к лицам.
Да я и сам скучаю по нему. И по собственным ногам – тоже. Судьба оставила мне лишь одно – мой разум. Ясный, обладающий псионическими способностями опасного уровня, он служит единственной отдушиной, помогающей мне смириться с физическими увечьями. Только это и позволяет мне нести бремя долга. Только благодаря интеллектуальным способностям я веду полноценную жизнь, оставаясь на самом деле просто уродцем, заточенным в железной коробке.
А вот Молох имел собственный облик. Маску из плоти и крови, довольно привлекательную, но столь же невыразительную, как мое вместилище обтекаемой формы, выкрашенное матовой краской. Единственное искреннее выражение, какое вы могли бы увидеть на его лице, – наслаждение от очередной подлости. И я бы многое отдал, чтобы сунуть его размозженную голову в печь и навсегда сжечь эту маску.
– У нас есть имена и описания? – спросил я.
– Они у Нейла, – ответила Кара.
– Гарлон?
Боец повернулся и неторопливо направился к нам, на ходу вынимая датаслейт из кармана долгополого тренча, прошитого стальной проволокой.
Не сбиваясь с шага, Нейл включил устройство.
– Виктор Жан. Нобл Сото. Гудмен Фрелл. Биометрики, адреса, нарушения закона, история жизни. Все при нас, все учтено.
– Тогда пора заняться тем, ради чего мы и прибыли, – сказал я.
III
Темница. Место, куда можно бросить вещь или даже человека, о которых вам хотелось бы забыть. Или же, как предпочитала думать о своем положении сама Пэйшэнс, – место, где можно немного посидеть и забыть обо всем.
Темница схолума представляла собой погреб, вырытый под основанием башни и закрытый тяжелой, надежно завинчивающейся крышкой. Там не было никакого освещения и в сырой мгле шуршали крысы. Это помещение использовалось ригористами для наказания тех учеников, что позволяли себе самые серьезные нарушения внутреннего распорядка. Но вместе с тем мало где еще в Колледже юных сирот можно было насладиться неким подобием покоя и уединения.
Если судить по журналу учета, схолум стал домом для девятисот семидесяти шести юношей и девушек, многие из которых родились в пригородных трущобах. За ними присматривали тридцать два наставника – всех их нанимали в частном порядке – и сорок человек прислуги, включая дюжину бывших гвардейцев, игравших роль охраны и известных в стенах заведения как ригористы. В задачу последних и входило обеспечение порядка и дисциплины.
Обитатели башни вели аскетичный образ жизни. В здании, построенном несколько веков назад, царствовали сквозняки и сырость. Оно до сих пор не упало лишь потому, что, подобно какому-нибудь ползучему растению, опиралось на шпиль улья. Полы многочисленных этажей являли собой просто холодный оузилит. выстланный грубыми циновками. Стены же были выкрашены известковой краской, и их вечно покрывали капли конденсата. Ни на секунду не прекращающийся гул, доносившийся с нижнего этажа, говорил, что там работает котельная, но никогда тепло не поднималось по полопавшимся трубам и заржавевшим радиаторам.
Распорядок дня был предельно жестким. Ранний подъем, молитва и целый час ритуальных мероприятий перед завтраком, который подавали на рассвете. Все утро проходило в делах: ученики мыли полы, начищали посуду, помогали на кухне. После полудня начинались уроки.
Затем были обед, новые молитвы, мытье в холодной бане и занятия в церковной школе, проходящие при свете лампад.
Время от времени лучшие воспитанники удостаивались права прогуляться вместе с педагогами до ближайших районов города-улья, чтобы помочь старшим донести до схолума продукты, ткань, чернила, масло и прочее, без чего не мог существовать приют. Их легко было узнать: мрачный учитель, закутанный в балахон, и тянущаяся за ним вереница молчаливых, предельно послушных школяров, нагруженных тюками, свертками, мешками и картонными коробками. Каждый из учеников носил грязновато серую униформу с буквами «КЮС» – аббревиатурой названия схолума, – вышитыми на груди и спине.
Мало кто из них жаловался на жизнь, ведь в большинстве своем подростки оказывались в схолуме добровольно. Сколь бы суровым ни было их существование в стенах Колледжа юных сирот, куда больше пугала перспектива вновь оказаться в трущобах. Пустоши к западу от улья предлагали скудный выбор: превратиться в дикого зверя или же вступить в разбойничью шайку. В любом случае можно было поручиться, что долго вы не протянете. Схолумы, финансируемые муниципалитетом, гарантировали хотя бы место для сна, еду и минимальное образование, воплощавшее ценности Трона и надежду на спасение. Более-менее здоровые, избавленные от вездесущих вшей, закончившие обучение молодые люди покидали приюты, имея все шансы пристроиться в качестве подмастерьев в какую-нибудь гильдию, примкнуть к экспедиции или поступить к кому-нибудь в услужение.
Пэйшэнс жила при схолуме вот уже двенадцать лет, а стало быть, ей было уже не то двадцать два, не то двадцать три года, что делало ее самой старшей из когда-либо зарегистрированных здесь учеников. Большинство оставались под опекой этого заведения только до достижения совершеннолетия. Но Пэйшэнс не могла уйти из-за своих сестер – пятнадцатилетних близняшек Провиденс и Пруденс. Она обещала, что ни на минуту не оставит их, пока им не исполнится восемнадцать. Эту клятву она принесла матери, когда та, незадолго до своей кончины, привела их в схолум и сдала на руки воспитателям.
На самом деле ее звали вовсе не Пэйшэнс, так же как и Пруденс звали вовсе не Пруденс, а Провиденс – не Провиденс. Подобное «имя» при поступлении каждый воспитанник получал в ознаменование начала новой жизни.
Мало кто из учеников, если не считать Пэйшэнс, удостаивался заточения в темнице. А она успела побывать там уже девятнадцать раз. Теперь причиной послужил сломанный нос наставника Абелярда. Она припечатала самовлюбленного недоумка, когда тот посмел раскритиковать ее за недостаточное усердие во время дежурства в прачечной. Что ж, его сломанная переносица и залитое кровью лицо – достойная плата за ее заточение.
Впрочем, немного поостыв в темноте, Пэйшэнс поняла, что нападение на наставника было плохой идеей. Это не давало ничего, кроме очередной отметки в личном деле. В результате она пропускала выпускной ужин, который проходил несколькими этажами выше. Подобные мероприятия устраивались раз в несколько месяцев. В схолум прибывали важные люди – магистры гильдий, купцы, директора заводов и владельцы фабрик, – чтобы посмотреть и оценить старших воспитанников, выбрав из них лучших. Пэйшэнс знала, что уже утром многие ее старые друзья навсегда покинут схолум и начнут новую жизнь в перенаселенных шпилях Урбитана.
Главная проблема состояла в том, что она слишком долго оставалась здесь. Она была слишком взрослой, чтобы повиноваться даже суровым ригористам, и именно поэтому раз за разом попадала в неприятности. Если бы не клятва и две любимые сестры, она бы давно уже подрядилась подмастерьем на одну из городских фабрик.
Нечто волосатое и явно передвигающееся больше чем на четырех лапах пробежало по ее обнаженной руке. Воспользовавшись своим даром, Пэйшэнс отбросила существо во тьму.
Дар. Ни у кого из знакомых не было такого. Даже у сестер не имелось ни малейшего намека на него. Пэйшэнс никогда не использовала его при наставниках и была абсолютно уверена, что они ничего об этом не знают.
Это как-то зависело от силы разума. Пэйшэнс могла передвигать предметы, просто подумав об этом. Способности открылись в тот день, когда мать оставила их у дверей схолума. С тех самых пор девушка старательно тренировалась.
Вглядываясь во тьму каменной пещерки, она попыталась представить мамино лицо, но не получилось. Все, что удавалось вспомнить, – теплый запах пота, чуть застарелый, но успокаивающий; крепкие объятия; надрывный, предвещающий скорую смерть кашель.
Но лицо… ее лицо… Прошло уже слишком много времени. Не в силах воскресить в памяти родной образ, девушка направила свои мысли в другое русло. Имя. Она не Пэйшэнс. Надо было помнить настоящее имя. Наставники пытались вытравить его из нее, пытались заставить ее забыть свое прошлое «я», но она сопротивлялась. Это было единственное ее сокровище, которое никому и ничему она не позволяла отобрать у нее. Настоящее имя.
Только оно и помогало ей жить. Память поддерживала ее, заставляла идти дальше.
Забавно, ведь стоило Пэйшэнс захотеть – и она покинула бы темницу. Воспользовавшись своим даром, она легко могла откинуть в сторону защелку люка и выбраться наружу. Но это выдало бы ее талант, позволило бы наставникам понять, что она отличается от простых учеников.
Пэйшэнс усмирила свой разум и расслабилась.
Она знала: кто-то идет. Идет за ней.