Текст книги "Судьба генерала Джона Турчина"

Автор книги: Даниил Лучанинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Хорошо, Натали, я поговорю, – неуверенно пробормотал Иван Акинфиевич.

Наталья Гурьевна поглядела на него внимательней и с горечью махнула рукой.

– Уж ты поговоришь! Тот лётр да тот лётр – только от тебя и услышишь.

– Нет, нет, Натали, поговорю.

После того, понизив голос, Наталья Гурьевна поведала мужу, что поручила ключнице Фионе самый бдительный надзор над Софи, а в особенности над Дуняшкой: не побежит ли куда-нибудь из усадьбы? Вполне вероятно, что Софи сегодня же постарается дать знать Турчанинову о сватовстве князя.

– А, легка на помине! – сказала, заглянув тут в окно, Наталья Гурьевна с улыбкой, которая не сулила ничего доброго: на дворе показалась торжествующая Фиона – тащила за руку упиравшуюся Дуняшу. – Молодец Фиона. Ну что же, поговорим с голубушкой.

Представ пред барыней, ключница доложила, что застукала Дуняшку в ту минуту, когда она, накинув на голову платок, выбегала из ворот усадьбы. «Вот привела к вам, матушка барыня, как было приказано...» На вопрос Перфильевой, куда это она собралась, девушка ответила прерывающимся голосом, что она шла на деревню, проведать отца с матерью.

– А ну-ка, обыщи ее! – приказала Наталья Гурьевна ключнице.

Через несколько минут Фиона передала барыне маленькую сложенную записочку, найденную у девушки за пазухой.

– Так я и знала, – спокойно, с удовольствием проговорила Наталья Гурьевна, пробежав глазами записку. Передала ее мужу, сделав брезгливую гримасу. – Прочти, что пишет твоя дочь почти незнакомому мужчине... А ты что же это? – обратилась к помертвевшей, трясущейся Дуняше. – Любовные записки передаешь, потатчица?

Прозвучала хлесткая, умелая оплеуха. Наталья Гурьевна ударила девушку сначала по левой, а затем, наотмашь, тою же ладонью по правой щеке. Дуняша пошатнулась, побелевшие губы задрожали, скривились, она заплакала навзрыд.

– Фиона, – сказала Наталья Гурьевна, – остричь мерзавке косы, провезти по деревне и отправить на скотный двор, к коровам... И выдать замуж за пастуха Микешку.

– Барыня! – закричала в ужасе Дуняша, всплеснув руками.

– Да, да, за Микешку, – повторила Перфильева. – Будешь знать, как любовные записки носить!

– Ой, барыня, миленькая!.. Ой, да что же это! – завопила Дуняша, падая на колени, платок сполз ей на плечи. – Ой, простите, золотая, желанная, никогда больше не буду!.. Ой, да что же это, смертынька моя пришла!.. – выла она, рыдая, и ползла на коленях, стараясь схватить у барыни руку, чтобы припасть губами, но Наталья Гурьевна, пряча руки за спину, пятилась от нее мелкими шажками.

– Натали, слишком жестоко! – несмело пробормотал по-французски Иван Акинфиевич, морщась: происходившая у него на глазах сцена была и неприятна, и несколько шумна.

Однако Наталья Гурьевна не обратила внимания на слова мужа.

– Будешь знать, негодяйка!.. И замолчать! – взвизгнула она, топнув ногой. – Не вопить! Замолчать сейчас же!.. Фиона, убери ее!..

ЖДУ ВАШИХ СЕКУНДАНТОВ

Из бильярдной в тот момент, когда Турчанинов проходил мимо, донеслось щелканье шаров: старый князь с утра развлекался с обычным своим партнером – Мышиной Ноздрей. Нашел, слава богу, себе компаньона. А то первые дни, похоже, был недоволен, что он, Турчанинов, не любит бильярда, не играет и не может составить ему компанию.

Прекрасное было настроение у Ивана Васильевича. Первое свидание вчера состоялось: Софи пришла в условленный час на условленное место, и они сидели вместе под косматой елью... Сегодня тоже должны были встретиться. Мыслями об этой новой встрече жил Турчанинов все время. Даже ночью, просыпаясь, вспоминал, охваченный радостным волнением. Что же, пожалуй, не сегодня-завтра можно будет официально сделать предложение. Потом не мешкая обвенчаться и везти молодую жену в Петербург... Вообще нужно подумать о скорейшем отъезде. Иван Васильевич резво сбежал по деревянной лесенке и пошел коридором, щелкая плеткой по узкому лакированному голенищу, белая летняя фуражка набекрень. Но как примут его сватовство родители Софи? Дадут ли согласие?.. – вдруг мелькнуло тревожно. «Перец» – вспомнился ему лаконичный отзыв Сысоя Фомича о Перфильевой...

Впереди показался идущий навстречу князь Илья – не виделись со вчерашнего дня.

Кильдей-Девлетов шел, опустив голову, заложив руки за спину, – задумался. Когда вскинул глаза, мрачный его взгляд удивил Турчанинова и заставил насторожиться: «Похоже, проведал».

– Что мрачен, Илья? – спросил он, сделав над собой усилие, чтобы улыбнуться.

При виде Турчанинова еще сильней охватило Кильдей-Девлетова сознание перенесенного унижения. Вдруг припомнилось, как Софи тогда, в парке, бросилась прямо к нему, Турчанинову, будто к своему защитнику, в котором была уверена и которого век знала, а он взял ее под руку и повел, торжествующий соперник...

– Я не желаю с вами разговаривать! – неслыханным для Турчанинова голосом ответил князь Илья.

Сердце у Ивана Васильевича сдавило. На мгновение ослабели ноги, зазвенело в ушах.

– Почему же это? – спросил он тихо, ощущая сильные толчки в груди, уже зная, что последует дальше.

– А потому, что разговариваю только с людьми порядочными! – закричал князь, потеряв власть над собой, – буйная кильдей-девлетовская кровь ударила в голову. – Вы бесчестный и двуличный человек!

Все поплыло перед глазами. Турчанинов стиснул нагайку, готовясь размахнуться и вытянуть по лицу, что красным пятном виднелось сквозь белесую дымку, – хлёстко вытянуть, по-казачьи. Но что-то разжалось в нем. С трудом переборов себя – все еще зудел в ушах тонкий комариный звон, – протяжно выдохнул воздух.

– Дальнейшую беседу, князь, мы продолжим в другом месте и на другом языке, – проговорил он хрипловато, стараясь соблюдать холодную учтивость, с какой полагалось держаться в таких случаях.

– В любое время! – ответил Кильдей-Девлетов, выкатывая побелевшие от бешенства глаза.

– Жду ваших секундантов.

– А я ваших.

Поклонились друг другу – теперь уже чопорно – и пошли каждый в свою сторону.

Только уже входя к себе в кабинет, поостыв малость, спохватился Кильдей-Девлетов. «Ч‑черт! Не надо было горячиться...»

Поздно спохватился князь, смекнув лишь теперь, что Турчанинову, меткому стрелку, чье мастерство он хорошо знал, принадлежит право первого выстрела, как лицу, которому нанесено оскорбление.

Все намеченные Иваном Васильевичем на сегодня планы разлетелись вдребезги. Четверть часа назад он собирался мчаться на свидание к Софи. Теперь приходилось срочно искать секунданта.

Пока старый конюх седлал резвого, нервного жеребца Мальчика, предоставленного гостю для прогулок, Иван Васильевич расспрашивал, как лучше проехать в усадьбу Зотова. Сысой Фомич был единственным здешним знакомым, подходящим для столь ответственной и щекотливой роли. Конечно, бурбон, конечно, нечист на руку, взяточник и плут первостатейный, но где найдешь другого секунданта? Не Воробья же приглашать?..

Сысой Фомич был застигнут за мирным, даже, можно сказать, идиллическим занятием: сидел у себя на балконе, выходящем во фруктовый сад, где виднелись кудрявые белые облачка майских яблонь, и вязал чулок. Блестящие стальные спицы так и мелькали в толстых пальцах. Пушистый беленький котенок играл у его ног упавшим на пол клубком серой шерсти, осторожно трогал лапкой.

– Чулки себе на зиму вяжу, – нимало не смутившись тем, что его застали за таким занятием, пояснил Сысой Фомич гостю после того, как поздоровались. – Философическое занятие. Сидишь вот так, вяжешь и о бренности земной размышляешь.

Секундант с вязаньем в руках! Недурно!.. Однако делать нечего, пришлось рассказать хозяину, с какой просьбой пожаловал.

– Секундантом быть? – переспросил Сысой Фомич, выслушав, и положил недоконченное вязанье на стол. Что-то новое мелькнуло в кабаньих глазках, они оживились, заиграли, и сам Сысой Фомич весь как бы подтянулся. – Извольте. Согласен... А с кем стреляться-то будете?

– С князем Кильдей-Девлетовым.

– Те-те-те! Вот оно что! – Красное, топорное, с седыми бакенбардами, лицо Сысоя Фомича сложилось в благожелательно-хитренькую усмешку. – Теперь понятно, почему моя племянница отказала князю. Покорил, значит? – с добродушной стариковской фамильярностью похлопал он широкой лапищей Турчанинова по колену.

– Отказала? – воскликнул Иван Васильевич в восторге, готовый обнять Сысоя Фомича. – Так, значит, князь сватался? («Милая! Прелесть!.. Вот почему так взбешен князь Илья!»)

– Сватался, – кивнул Сысой Фомич. – Я у Перфильевых был. Баталия у них идет – не приведи бог! Наталья Гурьевна рвет и мечет. Сама-то она очень даже не прочь породниться с князьями, ну, а Софья-то наотрез... Честно говоря, это она правильно делает. Что толку-то в том, что князья? Не приведи господь Софье жить с таким свекром, как Евлампий. Да и сынок у него, наверно, тоже сахар медович. Яблоко от яблони недалеко падает...

Сысой Фомич угостил гостя чайком с ромом. Сидя за пузатым самоварчиком, который принесла и поставила на стол толстая, с двойным подбородком, старуха ключница, договорились насчет условий предстоящей дуэли. Затем Турчанинов простился, сел на отдохнувшего Мальчика и поскакал обратно.

Неожиданную новость узнал он дома: князя Илью, оказывается, постигло несчастье. Два часа назад Кильдей-Девлетов приказал оседлать коня и куда-то помчался, но по дороге не то свалился, не то сбросила его сама лошадь. И лежит теперь князь у себя со сломанной ногой.

– Жеребец домой один прискакал, – рассказывал Воробей, стаскивая с Турчанинова тесные, жаркие сапоги, – Ну, тут, понятно, побежали искать его сиятельство. Нашли в лесу, у дороги, – лежит, а подняться не может. Привезли, в постель уложили, а теперича за дохтуром поехали...

Очевидно, беда приключилась с князем Ильей, когда он тоже отправился за секундантами.

Но о каких секундантах могла теперь идти речь? Неожиданное событие отодвигало дуэль куда-то в туманную даль. Снова все перевернулось и расстроилось... Турчанинов лежал на кушетке, закинув руки за голову, и размышлял, что ему теперь предпринять. Продолжать жить у Кильдей-Девлетовых, пользуясь их гостеприимством, и терпеливо ждать, когда князь Илья в силах будет стреляться? Нелепо, смешно... Готовясь стать к барьеру, Иван Васильевич твердо положил в душе, что будет целить только в руку или в ногу противника. Можно было подумать, что сама судьба рассчиталась с князем Ильей за него. Турчанинов мог считать себя удовлетворенным.

Самым разумным было покинуть княжеский дом. Внезапный его отъезд никого здесь не огорчит, никто не вздумает удерживать, особенно сейчас, когда в доме переполох и все заняты князем Ильей. Но прежде всего по правилам, установленным нашими прадедами, нужно было посетить Перфильевых, чтобы просить, как говорится, руки и сердца их дочери.

БАРСКИЙ ГНЕВ

Нет, нисколько не обольщался Иван Васильевич несбыточной надеждой, когда седлали ему лошадь на княжеской конюшне. После того, что узнал он от Сысоя Фомича, нечего было рассчитывать на согласие Перфильевых иметь его своим зятем.

– А ехать, Мальчик, все-таки придется! – Со вздохом сказал он, по-всегдашнему угощая коня припасенным в кармане куском сахара.

Косясь настороженным глазом, жеребец шумно и тепло дохнул на подставленную ладонь – обнюхал ее, – осторожно забрал сахар теплыми плюшевыми губами, захрустел, обмахиваясь длинным расчесанным хвостом. Турчанинов ласково похлопал коня по тугой коричнево– атласной шее. Запрыгав на одной ноге, вставил носок в увертливое, болтающееся стремя, взвился на седло, уселся и, взяв в шенкеля, удерживая заплясавшего было под ним Мальчика, выехал из ворот легкой рысью.

Час спустя, волоча за собой полосу дымящейся пыли, скакал он уже по перфильевской деревне, за которой на горке находился барский дом. Обычно тихая и пустынная, поросшая запыленной травкой, деревенская улица, где купались в пыли куры и бродил какой-нибудь тощий подсвинок, сегодня полна была народу. У ворот кучками стояли мужики, бабы, девки, парни, самые ветхие старики и старухи выглядывали из маленьких избяных окошек, а под ногами взрослых крутилась босоногая деревенская, чем-то взбудораженная ребятня. Общее вниманье было устремлено на дорогу. По дороге, навстречу Ивану Васильевичу, ползла телега, вокруг которой, визжа, прыгая, пронзительно свистя в два пальца, резвилась орава мальчишек, довольная неожиданным развлечением. Один из них, беловолосый, лохматый, приплясывая, бил в большую чугунную сковороду – эти дребезжащие металлические удары еще издали услышал Турчанинов. Понурую лошадку вел под уздцы высокий угрюмый мужик в войлочной шляпе-гречнике, а на телеге, закрыв ладонями лицо и плача навзрыд, сидела крестьянская девушка с непокрытой русой, непривычно коротко и криво, очевидно наспех, остриженной головой.

Уступая дорогу, Турчанинов подался несколько в сторону, ближе к зрителям, придержал лошадь. Телега с остриженной девушкой под надтреснутый звон сковородки проехала мимо него. «Ой, да ро́дный мой батюшка... Ой, да ро́дная матушка... Ой, да что же теперь я буду делать, разнесчастная?..» – пробивалось сквозь горькие, сотрясавшие девичье тело рыданья, и столько было в том тоненьком, подвывающем нараспев голоске безысходного горя, столько отчаянья, что невольно заныло у Ивана Васильевича в груди.

– Что это такое? – спросил он у крестьян.

Ему ответила молодая курносая бабенка, – подперев ладонью щеку, а другой рукой поддерживая локоть, стояла и жалостливо глядела на удаляющуюся телегу.

– Дуняшку господскую страмят, – услышал Турчанинов.

– Как срамят? Какую Дуняшку?

– Барышнину. Барышня ей грамотку дала кому-то передать, а барыня проведала и осерчала.

– Ну, чего раскудахталась? Чего несуразное мелешь? – с неудовольствием сказал чернобородый мужик в новеньких лапотках. – Не слушайте ее, барин, – обратился он к Турчанинову, стаскивая шапку, – открылась загорелая, похожая на ржаную горбушку, лысина. – Ничего она не знает.

– Ан знаю! – вскинулась бойкая бабенка. – Приказали косу ей остричь, по деревне провезти, а потом на скотный двор. У нас барыня завсегда так делает, коли на дворовую какую осерчает.

– И за Микешку-дурачка отдать велела, – добавила стоявшая рядом баба постарше.

Турчанинов отъехал от крестьян. Все стало ясным. Софи, по-видимому, хотела известить его о разыгравшихся у них событиях и передала Дуняше записку, но Перфильева перехватила. Бедная девка сделалась жертвой барского гнева.

Подъезжая к тенистой березовой аллее, которая вела к помещичьему дому, нагнал Турчанинов легкие дрожки, где сидел, умело правя, мужчина приличного вида, одетый по-дорожному. Заметив ехавшего за ним всадника, он придержал резво бегущую гнедую кобылку и обернулся, выжидая, пока тот приблизится.

– Вы к нам? – крикнул женским голосом. Тут только понял Иван Васильевич, почему таким странно знакомым показалось издали обращенное к нему безусое и безбородое ястребиное лицо: то была Наталья Гурьевна, возвращавшаяся с поля, где сама следила за работами, не доверяя столь важного дела приказчику. Высокие, покрытые пылью сапоги, старые штаны Ивана Акинфиевича, нахлобученный дорожный его картуз, из-под которого выбивались запрятанные волосы, делали ее неузнаваемой.

– К вам, Наталья Гурьевна. Доброго здоровья, – ответил Турчанинов, подъезжая вплотную.

– Хорошо, что на дороге повстречались, – холодно сказала Перфильева, не ответив на приветствие, и крепче натянула вожжи. – Я вот что хотела вам сказать, господин Турчанинов: вы уж больше не утруждайте себя посещеньем нашего дома. Так лучше будет.

Хотя, направляясь к Перфильевым, и предполагал Иван Васильевич, что разговор будет не из приятных, все же столь бесцеремонного, прямо в лоб, отказа он никак не предвидел.

– Чем вызвана такая немилость, разрешите узнать? – спросил, стараясь быть спокойным.

– А тем, что моя дочь будет княгиней Кильдей-Девлетовой, – надменно ответила Наталья Гурьевна, смерив его взглядом. – Несмотря на все ваши любовные цидульки... Нехорошо, батюшка мой! Порядочные люди так не поступают!

– Ваши слова о моей порядочности, Наталья Гурьевна, я прощаю вам только потому, что вы женщина, – сказал Турчанинов, сдерживая себя. – С мужчиной я бы говорил иначе. Но сердце у вас не женское. – Он встретил тупо-недоумевающий взгляд, и тут словно бы прорвало его. – Жестокое у вас сердце, Наталья Гурьевна! Как можете вы так издеваться над живым, подобным вам человеком?.. Я видел эту несчастную девушку, которую вы приказали возить по деревне. Стыдно, Наталья Гурьевна! Кто дал вам такое право? Никакие законы, ни божеские, ни человеческие, не позволяют так глумиться над людьми.

– Не ваше дело, сударь! – визгливо крикнула Перфильева, и глаза у нее засверкали. – Дуняшка моя холопка, моя собственность, что хочу, то с ней и делаю... Ишь, нравоучение еще читает! У самого небось крепостные.

– Мои крепостные давно уже свободные люди, – ответил Турчанинов.

– Вольную дали? – с насмешкой спросила Перфильева.

– Да. Моя совесть чиста. У меня нет рабов, которые бы работали на меня, не покладая рук день и ночь. И я не зверь, наслаждающийся муками себе подобных.

– Да вы, батюшка, никак карбонарий! – сказала Перфильева, глядя на Турчанинова с некоторой оторопью. – Нет уж, бог с вами, опасный вы человек!

Покрутив в воздухе сложенными вожжами, хлестнула лошадь, та рванулась, дрожки покатили по дороге.

– Нечего сказать, хорош был бы у моей дочки муженек! – прокричала Наталья Гурьевна, оглянувшись напоследок и крутя вожжами над головой.

Иван Васильевич проводил глазами быстро удалявшиеся дрожки, плюнул – экая скверная баба! – поворотил коня и пустился в обратный путь.

Пока добрался до дому, весь план дальнейших действий уже сложился в мозгу. Первым делом – навсегда расстаться с княжеским домом, как можно скорей. Сейчас надо вновь ехать к Сысою Фомичу, рассказать, почему дуэль не состоится, а заодно попросить лошадей – добраться до ближайшей почтовой станции. Не откажет же старик. К старому князю с такой просьбой Турчанинов ни за что в жизни не обратился бы.

Только под вечер, на закате солнца, воротился он к себе домой от Зотова.

– Воробей, укладывай вещи! – приказал встретившему его солдату.

– А что, вашскобродь, али уезжаем? – встрепенулся денщик.

– Уезжаем.

Воробей вытащил из-под кровати опустошенные, покрывшиеся пыльной матовостью чемоданы и принялся укладываться.

– А пожалуй, правильно, вашскобродь, делаем, – сказал он, сидя на корточках перед раскинутым чемоданом, из которого торчали сложенное бариново белье и пара щегольских сапог. – Правильно, говорю, что уезжаем. Нехороший здесь народ.

– Чем это нехороший? – рассеянно спросил Турчанинов.

– Грубый и дерзкий. Что лакеи, что конюха. Все с фасоном, на драной козе к ним не подъедешь. Мы-де княжеские... Правильно сказано: каков поп, таков и приход... Вот Тимофей Иваныч, молодого князя камердин, тот хороший старичок, тихий, богобоязненный.

– Ты не спрашивал его, как сейчас чувствует себя молодой князь?

– Спрашивал! – ухмыльнулся Воробей. – Аккурат встрел его, как на кухню ходил... Что ему делается!

– Кому что делается?

– Его сиятельству. Князю молодому.

– Как, то есть, что делается?.. Что за вздор несешь? У князя нога сломана, а он зубы скалит.

Воробей прыснул совсем уж непочтительно.

– Да не сломана она у него, вашскобродь.

Турчанинов нахмурился.

– Ты что? Пьян? – спросил строго.

– Никак нет, вашскобродь. А только нога у их сиятельства целехонька. Ну, может, вывихнул малость, а может, и вовсе цела... Мне Тимофей Иваныч по секрету сказывал. «Заперся, говорит, у себя, приказал всем говорить, что сломал ногу, а на самом деле совсем, почитай, и не повредил».

– Постой, постой, – пробормотал Турчанинов в полном недоумении, еще не смея поверить зародившейся вдруг догадке. – А как же, говоришь, за доктором послали?

– Эх, барин! Да нешто дохтура нельзя подмазать? Дохтур – он тоже человек...

Минуту Иван Васильевич глядел на рыжеусую конопатую солдатскую физиономию, по-свойски ему ухмыляющуюся, затем вдруг, закинув голову, разразился хохотом:

– Ай да князь!.. Каково?.. Ну и князь Илья!

ПИСТОЛЕТ ТОЖЕ ИНОГДА ИГРАЕТ РОЛЬ

Утром, как и было накануне условлено с Сысоем Фомичом, в ворота со львами, правя парой, въехал зотовский кучер и, завернув, молодцевато осадил сытых буланых лошадок у подъезда княжеского дома.

Турчанинов передал старичку камердинеру заранее заготовленное письмо князю Илье, в котором сообщал, что вынужден покинуть Подгорное, но всегда и везде к его услугам. Одновременно велел передать старому князю с княгиней, что благодарит за гостеприимство.

Накинув на плечи шинель и покуривая, Иван Васильевич стоял у тарантаса и наблюдал, как Воробей укладывает и привязывает чемоданы, когда на крыльце дома, в сопровождении двух лакеев, появился, видно, недавно поднявшийся с постели старый князь. Полосатый архалук его развевался, показывая исподнее, кисть надвинутой на брови шапочки болталась перед носом.

– Уезжаете? – крикнул он неестественно тонким голоском.

Турчанинов едва взглянул.

– Уезжаю.

– Что ж это вы, господин Турчанинов, не удостоили чести, не осчастливили своим посещением? – смиренно спросил старый князь. – Хоть бы проститься напоследок зашли. За хлеб-соль поблагодарили.

– За хлеб-соль я вас поблагодарил, – промолвил Иван Васильевич. – Через лакея. А руки я извергам и тиранам не подаю. Потому и не зашел.

Кильдей-Девлетов заморгал, опешив.

– Что-с? – выкрикнул петушиным голосом. – Как вы изволили выразиться?

– Извергам и тиранам, – раздельно, чтобы слышали все собравшиеся, проговорил Турчанинов.

– Люди-и! – Кильдей-Девлетов задохнулся, наливаясь свекольным багрецом, жила выступила на лбу. – Люди‑и!.. Сюда!.. Ко мне!..

Он хлопал в ладоши, собирая слуг. В парадных дверях показалось несколько лакейских физиономий.

– Взять грубияна! – кричал старый князь, вне себя, указывая пальцем на Турчанинова, и топал ногой, обутой в цветной казанский сапожок. – Взять его! Взять! Ворота закрыть!.. Хватай!..

Несколько дюжих холуев спустились с крыльца и хоть не вполне уверенно, с некоторой опаской, но все же стали было подходить к офицеру. Однако остановились, попятились. В руке Турчанинова вдруг тускло блеснул вороненой сталью ствол пистолета, поднятый кверху.

– А ну, – отступив на шаг, с нехорошей улыбочкой сказал Иван Васильевич, – а ну, кому охота получить пулю в лоб?.. Подходи.

Лакеи мялись, не решаясь приблизиться к офицеру с пистолетом. Никому не хотелось получить пулю в лоб.

– Экий разбойник! – пробормотал, сразу утихомирясь, Кильдей-Девлетов, растерянно и вроде даже с некоторым почтением глядя с крыльца на Турчанинова.

Продолжая держать карманный пистолет наготове, Иван Васильевич на глазах собравшейся княжеской челяди залез в экипаж, где на козлах, рядом с кучером, дожидался его порядком таки струхнувший Воробей. С нарочитой медлительностью поправил потертые кожаные подушки, уселся поудобней, запахнул шинель и крикнул кучеру:

– Пошел!

* * *

Оглядываясь, не следят ли за ней, расстроенная Софи торопливо шла по саду. Расправа Натальи Гурьевны с Дуняшей потрясла девушку. Такая бесчеловечная жестокость! Софи бросилась к матери, едва только узнала о ее решении выдать бедную девку за глухонемого дурачка, но как ни умоляла она мать, даже заплакала, все было тщетно. Разгневанная Наталья Гурьевна в ответ кричала на нее, бранилась, топнула ногой, а закончила тем, что жестом королевы указала на дверь. До сих пор Софи не могла отделаться от скверного, сосущего душу сознания, что ведь это по ее вине так пострадала веселая, преданная ей Дуняша.

Вчера Турчанинов не приехал в рощу, напрасно ждала его девушка, сидя на скамейке под старой елью. Что могло с ним случиться? Уж не заболел ли?.. Беспокойство не оставляло Софи и сейчас, когда она, еле дождавшись заветного часа, с томиком в руке поспешно направлялась к овражку. «Пойду почитаю», – сказала дома, когда брала с собой привезенный из Петербурга французский роман.

Еще издали, вспыхнув радостью, увидела она, что Турчанинов уже сидит, дожидаясь, на обычном месте, под елью. Завидев Софи, поднялся, быстрыми, радостными шагами пошел навстречу. Какое-то новое, необычное выражение его лица, просветленного при виде Софи, но в то же время взволнованного, без обычной встречающей ее улыбки, бросилось девушке в глаза. И еще она заметила, что ноги у него мокры выше колен.

– Вы промочили ноги, – сказала Софи, подходя к Турчанинову. Обычно он переезжал через ручей верхом и привязывал лошадь к дереву на этом берегу. Сейчас лошади не было видно.

– Я боялся, вы не придете, – сказал Турчанинов, как бы не слыша ее тревожного замечания, и поцеловал у нее руки, одну и другую. В сапогах чавкала вода. – Вы расстроены? Что-нибудь случилось? – спросил с беспокойством, заметив красные, заплаканные глаза Софи.

– Нет, ничего. – Она отвернулась, но он продолжал держать ее руки в своих, не выпуская.

– Я приехал за вами, Софья Ивановна.

Софи поглядела с удивлением.

– Приехали за мной?

Турчанинов молча показал головой на овраг. На той стороне, в зазеленевшей дубовой роще, полускрытый деревьями, стоял запряженный парой тарантас, возле которого похаживали кучер и солдат-денщик.

– Что это значит? – спросила Софи в полном изумлении.

– Я уезжаю отсюда. Навсегда. Больше я не могу здесь оставаться, – взволнованно заговорил Турчанинов. – Софья Ивановна, вы должны, вы обязаны ехать со мной. Сейчас же! – До боли сжал ее руки. – Софи, вам нельзя оставаться. Вас силой выдадут за князя. (Она отрицательно покачала головой.) Нет, выдадут! Заставят выйти замуж. Софи, умоляю вас: сейчас же, не раздумывая, садитесь, и едем в Петербург... Любовь моя, невеста моя, жизнь моя, едем! Там, далеко отсюда, мы будем счастливы...

– Но как же так вдруг? – пролепетала она, вовсе уже растерявшись. – Бросить родителей... Папа́...

– Что папа́? – почти крикнул он. – Простите меня, но ваш папа́, ваши родители почти десять лет прекрасно жили без вас. И будут жить дальше...

Она молчала, потупясь, чтобы не видеть его молящих, его отчаянных глаз.

– Из Петербурга мы напишем им, как только приедем, – говорил он. – Попросим прощенья, скажем, что были вынуждены так поступить... Едемте ж, Софья Ивановна!

А как же отец? Добрый, славный, чудаковатый старик в кресле, с раскрытой на коленях «Геральдикой»?.. Мать?.. Нет, разлука с матерью, с такой жестокой, бессердечной, никогда не любившей ее матерью, не огорчала Софи...

А что ждало ее впереди? Что сулило неизвестное будущее? Как сложится ее жизнь бок о бок с этим вчера еще неизвестным, а сегодня самым дорогим и близким на свете человеком?..

Ну, а что ждало ее здесь, если она, Софи, откажется ехать?.. Он уедет, и они расстанутся. Расстанутся навсегда, Навеки... Ей стало страшно при этой мысли.

Турчанинов вынул из кармана пистолет.

– Если вы не дадите согласия, я застрелюсь, – сказал он. – Сейчас же. У вас на глазах.

– Боже мой, спрячьте! – вскрикнула Софи. – Вы сумасшедший! – Со страхом и восхищением она глядела на его вдохновенно-исступленное лицо, понимая, что он действительно сейчас может так сделать. – Совсем сумасшедший... Но как же так?.. Без всего... В одном платье...

– Да, да, в одном платье! – подтвердил Турчанинов, благодарно целуя ее руки и с восторгом сознавая, что в душе она уже согласна.

– Сядем и поедем. Поймите: если вы сейчас пойдете домой укладываться, вас задержат и все погибнет. За вами следят, Софи... А в первом же городе мы купим все, что надо... Едем же! Нужно спешить, пока вас не хватились дома. Каждая минута дорога!..

Он спрятал пистолет, взял ее под руку, преодолевая последние раздумья, и повел. Узкой тропинкой спустились в овраг, к ручью. Турчанинов отстранял лезущие в лицо белые ветки отцветающей черемухи.

– Вода! – Девушка остановилась в растерянности. Темные переплетающиеся струйки с журчаньем проносили перед ними веточки, травинки, желтые, прошлогодние листочки. Софи слабо вскрикнула от неожиданности: Турчанинов вдруг подхватил ее на руки и с громким всплеском, оскользнувшись было, но удержавшись на ногах, шагнул с нею в воду. Девушка обхватила руками сильную мужскую шею.

Он сделал два шага, разбивая коленями бурлящую воду, и, держа в руках свою ношу, остановился среди потока. Темные девичьи глаза были совсем близко, они смотрели ему в душу с неизъяснимым выражением. Грудью он ощущал теплое, волшебно-упругое прикосновенье ее груди, частые толчки маленького смятенного сердца.

– Моя? – сурово, без улыбки, спросил Иван Васильевич. Вокруг его ног, выше колен погруженных в холод, неслась и пенилась сизая, плотная, сердито-веселая вода, заливая свисающий подол длинного женского платья.

– Твоя, – прошептала Софи, слабо, как бы во сне, улыбаясь, и, блаженно закрыв глаза, уронила голову к нему на плечо.

– На всю жизнь? – спросил Турчанинов.

– На всю жизнь.

Крепко – так, что ощутились сомкнутые ее зубы, – он поцеловал девушку и вынес на берег.