Текст книги "Судьба генерала Джона Турчина"

Автор книги: Даниил Лучанинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Так и сказал?

– Так и сказал, – подтвердил Джул, с флегматичной размеренностью жуя свою жвачку.

– А он что?

– А он сказал: «Надеюсь, вы не хотите, чтобы к вам явился шериф и обвинил вас в покушении на убийство и в захвате чужой земли?.. Не валяйте дурака, Джул Гарнер, собирайте манатки и отправляйтесь на Запад». – Джул плеснул сквозь зубы коричневой слюной. – Подумал-подумал я и решил ехать. А что еще делать?.. Всю ночь думал... Оно конечно, трудно все начинать сызнова, да ничего не поделаешь.

Помолчали.

– Ма‑а, Дик щиплется! – плаксиво пожаловался из-под крыши фургона девчоночий голосок.

– Она врет, ма, я не щипал! – опроверг невидимый Дик.

– Вот опять ущипнул... – захныкала девочка.

– Перестать! – крикнула, обернувшись назад, миссис Гарпер. – Перестать, пока я не принялась за вас обоих!

Вытирая фартуком мокрые, розовые после стирки руки, подошла Надин, поздоровалась кивком головы, тревожно улыбаясь. Гарперовский фургон она увидела из окна.

– Куда это вы направляетесь, миссис Гарпер?

– Сами не знаем, милая миссис Турчин. Вот выгнали нас с детьми на улицу, как собак бездомных. – Миссис Гарпер замигала, бледные губы горестно задрожали. – Сколько лет жили, работали с утра до ночи, честно трудились – и вот... – Закрывшись стареньким клетчатым передником, она беззвучно давилась рыданьями.

– Довольно, старуха, сырость разводить, – угрюмо проворчал Джул. – Не наревелась еще... И откуда у вас, женщин, слезы берутся, прямо удивительно... На Дальний Запад едем, миссис Турчин.

– Но ведь там индейцы! – воскликнула Надин.

Из-под брезентового свода высунулась беловолосая, вертлявая, неровно остриженная овечьими ножницами голова тринадцатилетнего Дика.

– А мы будем с ними сражаться! – сообщил он, воинственно блеснув озорными глазами. – И на бизонов будем охотиться! Па обещал мне купить ружье!

Мать явно натренированной рукой дала ему подзатыльник, и Дик, приняв это как должное, вновь убрался под крышу фургона.

– На Западе, сказывают, много хороших земель. И земли свободные, бери, сколько хочешь, – проговорил фермер.

На крупе запряженной лошади, возле которой стоял Турчанинов, словно бы радужно переливался большой, неизвестно откуда взявшийся драгоценный камень. Кучка слетевшихся оводов, поблескивая прозрачными крылышками, жадно разъедала свежую ссадину. Лошадь беспокойно переступала с ноги на ногу, обмахивалась хвостом, не доставая, то и дело по коже пробегала судорожная дрожь, но оводов все это нисколько не тревожило. Тяжелая вишневая капля как бы нехотя поползла вниз по атласистой темно-рыжей шерсти. Турчанинов прихлопнул рукой кровососов, сгоняя с лошади, тупо поглядел на ладонь и вытер ее о теплый конский круп. Несколько полураздавленных оводов свалилось на землю.

– Проклятые, живьем едят, – сказал Гарпер. – Ну, надо ехать. Будь здоров, Джон.

С минуту они с Турчаниновым трясли друг другу руки.

– Желаю тебе удачи, Джул.

– И тебе.

– Да благословит вас бог, миссис Турчин! – всхлипнула фермерша.

– И вас тоже, миссис Гарпер, – сказала Надин.

Растроганные прощаньем женщины расцеловались. Угрюмый Джул хлестнул длинным кнутом по конским крупам, фургон тяжело тронулся, колеса вновь заскрипели. Когда отъехали несколько шагов, фермер высунулся и крикнул:

– Мне тот парень из города сказал: «Многие попадут в такое положение, как ты, Гарпер». Так что ты, Джон, того... Ухо держи востро...

Они стояли под отвесными палящими лучами чужого солнца, русский мужчина и русская женщина, и глядели вслед медленно удаляющемуся по дороге фургону. Взбитая красноватая пыль постепенно заволокла и трусившую рядом с лошадьми черную собаку, и привязанную за рога корову, что понуро шагала сзади, болтая тяжелым выменем; вот стал виден только белый полукруглый верх повозки...

– А может, нас не тронут? – неуверенно спросила Надин – в глазах у нее мерцал страх.

– Я тоже думаю, что не тронут! – бодреньким тоном ответил Турчанинов. – Ничего, Наденька, не волнуйся. Не будет же Бюэлл выгонять всех своих арендаторов!

Больше они не упоминали мистера Бюэлла и, скрывая друг от друга томительное беспокойство, занимались каждый своим делом, однако чаще обычного поглядывали на дорогу и всякий раз настораживались, когда вдали начинала вдруг клубиться пыль.

День прошел спокойно, а под вечер Турчанинов, рубивший на колоде сучья для плиты, увидел, как подъехал и остановился перед фермой кабриолет, в котором сидели двое мужчин. Один из них вылез и направился к дому, другой остался сидеть, держа поводья. Минуту Иван Васильевич смотрел, потирая натруженную спину, затем ленивым шагом тоже пошел к дому, не выпуская топора.

– Это клерк мистера Бюэлла, – сказал он Надин, которая появилась в дверях и, бледная, глядела на приближавшегося к ним незнакомого человека. – Не волнуйся, душенька, это, наверно, насчет арендной платы.

Он встал на пороге, расставив ноги. Он закрыл собою вход в дом и заслонил широкими плечами жену. Не об аренде сейчас должна была пойти речь. Нет, не об аренде.

Клерк остановился. Колоду пересекла длинная косая тень. Это был тот самый клерк, к которому год назад привел Турчанинова Патрик, чтобы оформить по всем статьям закона передачу ему, Ивану Васильевичу, арендуемой земли, владельцем которой являлся мистер Бюэлл. Самого Бюэлла – таинственного, могущественного и грозного мистера Бюэлла – так и не пришлось увидеть.

– Добрый день, – сказал клерк.

– Добрый день, – сказал Турчанинов.

Клерк запустил руку за спину, вытянул из заднего кармана сюртука большой платок, встряхнул его, снял круглую шляпу и вытер желтую, дынную лысину. Иван Васильевич уловил опасливый взгляд, брошенный на топор, который он держал в опущенной руке.

– Сегодня жаркий день, – сообщил гость, вновь надевая шляпу и пряча платок за спину. – Жаркое стоит лето, не правда ли? Дождик бы не помешал.

– Вы только для того и приехали? Болтать о погоде? – сурово осведомился Турчанинов. – Может быть, лучше будет, если вы сразу выложите все начистоту?

– Я тоже так думаю, – осклабился клерк. – Вы, я вижу, человек дела, а с такими всегда приятнее разговаривать... Итак, мистер Турчин, – кажется, я назвал фамилию правильно? – к величайшему сожалению, мистер Бюэлл, которого я представляю, вынужден, начиная с этого дня, отказаться от сдачи своей земли арендаторам. Соответствующую бумагу я привез с собой... Другими словами, вам придется отсюда уехать. И как можно скорее.

– А этот дом? – глухо спросил Иван Васильевич, шлепнув ладонью по теплой, нагретой солнцем деревянной притолоке.

– Будет снесен.

Значит, бросить свой урожай, свое жилье, свое занятие, здешние места, к которым уже привык, и ехать неизвестно куда, неизвестно на что? Искать какой-то новой работы?.. Оставить эту политую твоим потом землю накануне того, когда она сторицей должна вернуть все затраченные на нее труды, – вот что более всего жгло сердце злой обидой. А сколько было трудов! Сколько рухнувших сейчас надежд!

– Жан, спокойнее, умоляю тебя, – тихо говорила сзади Надин, – не оглядываясь, он чувствовал, как она вся трепещет.

– А чем вызвано такое решение, можно узнать? – спросил Турчанинов, откашлявшись.

– О, пожалуйста! – любезно сказал клерк. – Видите ли, мистеру Бюэллу в данное время выгоднее продать свои земли, нежели сдавать в аренду. Покупателей на ваши участки сколько хотите.

– Мистеру Бюэллу выгоднее – и поэтому он выгоняет на все четыре стороны десятки людей? Целые семьи с детьми? Вы это хотите сказать?

Трепещущий голос за спиной – по-русски:

– Жан, успокойся.

Клерк со скучающим видом пожал хилыми плечами.

– Мистер Бюэлл не филантроп, а деловой человек.

– А, деловой человек! – Иван Васильевич задохнулся, побагровел.

– А вам, мистер Турчин, я советую ехать на Запад, – продолжал клерк. – Там сколько угодно свободных земель. Вот где нужны здоровые руки.

– Вы с вашим мистером Бюэллом всех посылаете на Дикий Запад. Поезжайте сами туда, если вам так нравится, а я предпочитаю остаться здесь! – выкрикнул Турчанинов.

– Здесь?

– Да, здесь.

Клерк вновь полез в задний карман за платком, вновь снял шляпу и осушил сырую лысину. Сказал почти ласково:

– Я надеюсь, мистер Турчин, вы далеки от мысли сопротивляться закону?.. Между прочим, вы американский подданный?

Турчанинов запнулся, хмуро отвел взгляд.

– Пока еще нет.

– Значит, вы иностранец. – Клерк надел шляпу. – Иностранец, который ест наш хлеб, пользуется гостеприимством нашей великой свободной страны и вместо благодарности за это не признает законов Соединенных Штатов... Имейте в виду, сэр, что к иностранцам у нашего суда особый подход.

Несколько секунд Турчанинов не сводил с него пылающих ненавистью глаз. Плюгавый человечек, поганая крысиная мордочка с узенькими бачками... Но за этим мизерным городским человечишком в поношенном черном сюртучке, которого, кажется, плевком перешибешь, стоял мистер Бюэлл, а за мистером Бюэллом – сама Америка.

– Не пугайте, я не ребенок! – сказал Турчанинов с хрипотцой в голосе. – Ладно, я уеду... А теперь убирайтесь ко всем чертям. Живо!

Шагнул в сторону, мимо отпрянувшего клерка, и, уже не сдерживаясь, давая выход бессильному бешенству, с размаху всадил топор в толстую иссеченную колоду, на которой рубил ветки.

ТАКОГО И В РОССИИ НЕ УВИДИШЬ

Так начались скитания Турчаниновых по Америке в поисках лучшей доли.

Немало в биографии моего героя белых пятен, которые автору-исследователю приходится заполнять писательским домыслом. Скажем, совершенно неизвестно, каким образом попал Иван Васильевич в тот маленький городок на территории штата Кентукки, где и начнут развертываться дальнейшие события. Неизвестно также, что побудило Надин поехать в тихую квакерскую Филадельфию, расставшись на некоторое время с мужем, и поступить там на курсы женщин-врачей. Можно только предположить, что молодая женщина не находила для себя удовлетворения в мелкотравчатых кухонных хлопотах и заботах, стремилась к чему-то большему, к личной независимости, мечтала быть полезным членом общества. И в то же время, вероятно, хотела помочь мужу в нелегкой борьбе за кусок хлеба.

Итак, пропустим еще один год американского житья-бытья Турчаниновых. Продолжим повествованье с того момента, когда вновь смог Иван Васильевич обнять жену, поездом приехавшую из Филадельфии, где закончила медицинское свое обучение.

– Удивительное дело, как беспомощны мужчины, когда остаются одни, без женщин, – говорила она, высвободившись наконец из его объятий и неодобрительно оглядывая невзрачную, запущенную комнату, где он жил. – Какой беспорядок! За вами нужен присмотр, как за малыми детьми... Где у тебя умывальник?

Она умылась с дороги, тщательно вытерев полотенцем лицо и руки, раскрыла чемодан, принялась развешивать привезенные платья в шкафу. Легко и проворно двигаясь по комнате, рассказывала, как училась.

– Знаешь, Жан, эти училища удивительное явление. Их два: одно – в Филадельфии, другое – в Бостоне. Они лишены средств, подвергаются гоненьям и все-таки держатся и выпускают женщин-врачей. Они сильны своей верой и самоотверженностью – точно первые христиане в Риме.

Турчанинов любовался оживленьем, с каким она рассказывала, любовался милым лицом, гибкой женской фигурой, проворными и точными ее движениями. Опять с ним, опять видит ее перед собой... Счастье переполняло его.

– Кто же их гонит, ваши школы?

– Кто? Прежде всего врачи-мужчины. Это целая каста, и притом весьма многочисленная, – спекуляторов, интриганов и недоучек, падких на деньги. Мы, женщины-врачи, опасные для них соперники... Затем – светское respectability[29]29
  Респектабельные люди (англ.).


[Закрыть] , – выговорила она, презрительно-иронически кривя нижнюю губку, – которое смотрит на нас с полнейшим пренебрежением и возмущением: леди, приличные женщины, – и потрошат трупы! Shoking![30]30
  Неприлично! (англ.)


[Закрыть] Эти respectability со своим тупоумием и корыстью не понимают, что именно медицинская деятельность, помощь больным и страдающим людям, более всего свойственна нашей женской натуре.

– Тебе тоже приходилось резать покойников? Вот этими ручками?

Вопрос звучал полушутливо, однако Турчанинову стало как-то не по себе после ее слов. Надин была достаточно чутка, чтоб это уловить.

– Вот этими самыми ручками! – ответила задорно, с легким вызовом. – Представь себе, Жан, такую картину. Дюжина молодых женщин окружила диссекционный стол, на котором лежит труп, у всех в руках анатомические ножи, все с громадным интересом следят, как преподаватель делает вскрытие, и внимательно слушают его объяснения. Вот он удачно обнажил сеть нервов или искусно проследил какую-нибудь артерию – и со всех сторон восклицания: «Magnificent! Beautiful!»[31]31
  Великолепно! Превосходно! (англ.)


[Закрыть] Веришь, я вздрагивала от гордости и удовольствия, когда это слышала, и думала: «Вот она, та слабая женщина, которая, по мнению света, годна только для детской или для бальной залы».

– Ты очень картинно рассказываешь, – сказал Турчанинов. – А знаешь, Надин, честное слово, из тебя может получиться писательница. Попробовала бы, а?

На ее лице мелькнула снисходительная, взрослая улыбка.

– Вечно ты выдумываешь. Ну какая я писательница!.. Какова будет судьба таких школ, – вновь вернулась к тому, о чем рассказывала, – я не знаю, но для меня они утешительнейшее явление современной жизни. Все-таки, Жан, что ни говори, в основании американской жизни лежит свобода – и это великое дело.

Он смотрел на нее, он слушал знакомый высокий голос, милое постукивание каблучков, шелест юбок – и не узнавал жену. Откуда такая перемена? Что случилось с ней за время разлуки? Впрочем, была у нее способность к неожиданным превращениям, когда она вдруг делалась какой-то новой, совсем непохожей на ту, что была перед тем. В далеком Петербурге – столичная дама, окруженная красивым уютом, отдающая распоряжения прислуге; на американской ферме – стряпающая у плиты, озабоченная хозяйственными делами, простенькая жена фермера в затрапезном ситцевом платьишке, с огрубелыми руками. А сейчас появилось в ней что-то независимое и уверенное в себе, что-то чуть-чуть задорное, воинствующее. Этакая амазонка!

После завтрака Турчанинов повел жену показывать новые для нее места. На самой окраине городка, среди заросших бурьяном пустырей, стоял невзрачный деревянный домик, который он снимал.

– Боюсь, мизерно здесь тебе покажется, – ведя Надин под руку, виновато сказал Иван Васильевич. Да, после Филадельфии с ее тщательной планировкой улиц, с невысокими чопорными зданиями, отделанными белым мрамором, со старыми буками, бросающими тень на чистые тротуары, выложенные красным кирпичом, Надин не могла прийти в восторг от того, что увидела. А увидела она покосившиеся заборы из неровных, набитых как попало досок, из-за которых выглядывали черно-желтые тарелки подсолнухов; кучи золы, где валялись, сверкая на солнце, битые бутылки, заржавелые жестянки да рваные башмаки; обшитые тесом, старые, рассохшиеся строения в один и в два этажа, с наружными лестницами и галереями. Сонная, ленивая тишина наполняла пустынные немощеные улицы, залитые магниевым светом знойного летнего дня. Подымая обильную пыль, проехал на своем шарабане фермер в широкополой шляпе, – видно, решил наведаться в город. Черная поджарая свинья чесалась об угол дома. Хрюкнула вслед Турчаниновым.

– Вот здесь, – сказал Иван Васильевич, когда проходили мимо самодельной, написанной корявыми буквами вывески над раскрытой дверью в полутемное помещение, – вот здесь можно купить что угодно. И кофе, и муку, и соль, и топоры, и седла, и ружейный порох, и конфеты.

Под навесами таких лавок, прислонясь спиной к столбу и спрятав руки в карманах обвислых штанов, изнывали от безделья здоровые увальни в ситцевых рубашках без жилеток и в громадных шляпах из желтой соломы. Потягивались, сладко, с подвываньем, зевали во всю пасть, вяло жевали табак. Другие, в таких же соломенных шляпах, сидели на пустых ящиках из-под товаров и лениво строгали карманными ножами палочки. Надин долго чувствовала спиной провожающие ее тяжелые, тупые взгляды.

– Здешние лодыри, – сказал Иван Васильевич. – Вот так и торчат тут целые дни, зевают, чешутся, как свиньи... Самое лучшее развлечение у них – если собаки загрызутся либо начнется погоня за беглым негром. О, тогда у них прыть хоть куда!

Перед дощатым помостом, сколоченным у двухэтажного здания суда на городской площади, виднелись деловито сбившиеся респектабельные цилиндры и касторовые шляпы. Три-четыре коляски, на которых, очевидно, приехали некоторые из них, стояли в стороне. Мелькали в толпе и соломенные сомбреро городских зевак. Попыхивая толстыми сигарами либо поплевывая направо и налево табачной жвачкой, собравшиеся и чего-то ожидающие джентльмены вели друг с другом негромкий, пристойный разговор. На дощатой стене белело приклеенное, отпечатанное в типографии объявление. По судебному решению, прочли подошедшие к толпе Иван Васильевич и Надин, по судебному решению для удовлетворения претензий кредиторов и наследников мистера Джемса Вильяма Райта будут продаваться с торгов негры: Бетси, 25 лет, Ревекка, 62 года, Гектор, 28 лет, Юпитер, 48 лет, и Джордж, 35 лет.

Выставленные на продажу рабы кучкой сидели на пыльной земле, понурые и покорные, тревожно ворочая фаянсовыми на темных лицах белками и чуть слышно переговариваясь. Полуденное солнце припекало черные каракулевые головы. Среди невольников выделялись молодой оливковый мулат и красивая мулатка в цветастом ситцевом платье, – видно, супружеская пара. Испуганно озираясь, мулатка прижималась к мужу, а он, высокий, сильный, полуобняв жену одной рукой, в другой руке держал ее пальцы.

Аукцион еще не начинался, – помост с установленными на нем столиком и стулом был пуст. То и дело кто-нибудь из бородатых, с бритой верхней губой, покупателей подходил к сидевшим у помоста черным рабам и грубо заставлял одного из них, привлекшего его внимание, подняться на ноги. «А ну, повернись!.. Нагнись... Подпрыгни...» Оттянув негру челюсть, точно у лошади, осматривал крупные белые зубы. Приказывал согнуть и напрячь руку, тыкал пальцем в надувшееся под темной кожей яблоко бицепса. Ничего, кажется, подходящая рабочая скотина. Крепкая, здоровая.

Запряженный парой белых красавцев рысаков, подъехал и остановился перед зданием суда великолепный открытый экипаж. Вытянув руки с вожжами, сидел на козлах толстый кучер-негр в красной, украшенной золотым галуном ливрее. Верхом на большой белой кобыле, привскакивая в седле, как обезьянка, сопровождал экипаж худенький негритенок-грум. Блеснула лаком откинутая дверца, вылезли двое – плотный, низкорослый джентльмен в лоснящемся, надетом набекрень цилиндре и в распахнутом синем сюртуке с бархатными лацканами, а за ним некто в широкополой шляпе, с серебряной звездой на груди – шериф. Оба скрылись в дверях суда, но минут через пять вышли оттуда и направились к собравшейся у помоста толпе покупателей. Надин заметила, что джентльмена в синем сюртуке встретили почтительные поклоны, угодливые улыбки. Он шел, небрежно пожимая направо и налево руки. Цилиндры и котелки окружили его... Надин поняла: известное, всеми уважаемое лицо.

По-видимому заметив стоявших в стороне Турчаниновых, господин в синем сюртуке внезапно прервал начатую с кем-то беседу и, к удивлению Надин, направился сквозь толпу прямо к ним.

– Хелло! – Остановился перед Турчаниновым. Глубоко посаженные колючие глазки мгновенно оценили Надин – и женскую ее стать, и весь наряд, от дешевой соломенной шляпки до запыленного подола, затем впились в Ивана Васильевича. – Хелло! Вы меня знаете? Я Старботл.

Красное, грубое лицо, на щеках, точно у рыси, торчат растрепанные бакенбарды. Поперек обтянутого атласным жилетом круглого живота выставленная напоказ толстая золотая цепочка от часов с брелоками. Коротенькие пальцы сверкают бриллиантами перстней.

– Знаю, мистер Старботл, – спокойно сказал Иван Васильевич.

– Мне говорили, вы художник. Можете нарисовать мой портрет?

(Отрывистый, властный тон человека, привыкшего к тому, что любое его распоряжение будет тут же выполнено.)

– Могу, сэр, – ответил Турчанинов.

– Олл райт. Завтра в одиннадцать я вас жду. Об оплате договоримся.

Не прощаясь, мистер Старботл повернулся спиной и направился к дожидавшемуся его шерифу, своему спутнику.

Но вот собравшиеся на торги зрители заволновались, легкий гул прошел по толпе: в дверях суда появился низенький, проворный, расторопный человечек – аукционист.

– Джентльмены, прошу податься назад! – крикливо взывал он, пробираясь сквозь толпу. – Прошу соблюдать тишину и порядок!

Взбежав по ступенькам на помост, встал за столиком, сдвинул помятую шляпу на затылок, распустил шейный платок посвободней и стукнул молоточком. Аукцион начался.

Первым был вызван на помост пожилой плечистый негр в рваной белой рубахе и в широченных, болтающихся вокруг ног штанах. Добродушное губастое лицо отливало темной синевой вороненой стали.

– Продается негр Юпитер, цена триста пятьдесят долларов! – выкрикивал аукционист. – Отличный негр, джентльмены! Силен и здоров, как буйвол. Трудолюбивый, старательный, честный – большая редкость среди черномазых. Триста пятьдесят долларов, кто больше?.. Юп, согни руку, покажи джентльменам, какой ты силач.

Стоя под десятками глаз, негр покорно закатал рукав, на черной согнутой руке вырос тугой бицепс.

– Железо! – громогласно объявил аукционист, помяв напряженную мышцу. – Воля ваша, джентльмены, такого геркулеса нельзя продавать за триста пятьдесят долларов. Кто больше?

– Триста семьдесят пять! – крикнули из толпы.

– Четыреста! – сказал мистер Старботл и закурил гаванскую сигару.

– Четыреста двадцать! – послышался новый голос.

– Четыреста пятьдесят! – сказал Старботл.

– Четыреста пятьдесят долларов, кто больше? – объявил аукционист и поднял молоточек. – Раз... Два... – Толпа безмолвствовала, никто больше не набивал цены. – Три!

Молоточек стукнул по столу, утверждая право мистера Старботла на владение новой собственностью.

Место Юпитера занял молодой мулат. Гибко, одним прыжком, вскочив на помост, он начал было вполголоса говорить что-то аукционисту, – казалось, просил о чем-то, умоляюще складывая руки, но тот грубо подтолкнул его в спину:

– На место, черномазый! Ты продаешься отдельно от жены.

Аукционист объявил стоимость раба – триста семьдесят пять долларов – и принялся расхваливать его силу, выносливость, ловкость.

– Кто больше? – потрясал он молоточком. – Посмотрите, какой негр продается! Отличный негр!.. Гектор, выше голову! Покажи джентльменам, какой ты молодец.

Но Гектор, было похоже, не слышал сейчас ни того, что вопил аукционист, ни выкрикиваемой с мест оценивающей его цифири. У всех на виду он стоял, повесив курчавую голову, и не двигался. Вскоре, с некоторой надбавкой, он достался мистеру Старботлу. Мулату приказали отойти к уже купленному Юпитеру. Отошел, стуча башмаками, стал. Временами взгляд его падал на молодую мулатку – темные блестящие глаза женщины со страхом и тоской следили, что делают с ее мужем.

– А ну, красотка Бетси! – аукционист тронул мулатку молоточком. – Подымись, пройдись. Пусть джентльмены полюбуются тобой.

Бетси взобралась на помост, повернулась лицом – статная, яркая, большеглазая, с оливковым цветом кожи, с прямыми черными волосами, падающими на плечи из-под желтой головной повязки, – и ропот одобрения прошел по толпе мужчин. Стоящий вблизи Турчаниновых дородный джентльмен в белом кашемировом костюме и панаме восхищенно воскликнул, расправляя пышные черные усы:

– O la-la!

То был, как узнал после Иван Васильевич, проезжий богатый плантатор из Луизианы, француз.

Объявили стоимость рабыни. Сразу же послышались выкрики с мест. Немало оказалось желающих приобрести красивую мулатку. Страсти быстро накалялись, цена невольницы, точно ртуть в термометре, лезла выше и выше. Спустя несколько минут перевалила за шестьсот. Затем подползла к семистам. Полезла за восемьсот. За девятьсот...

– Кто больше? – вдохновенно вопил аукционист.

Но когда стоимость рабыни достигла тысячи долларов, охотников на дальнейшее соревнование больше не оказалось. Лишь Старботл и француз из Луизианы, упрямо соперничая и не уступая друг другу, продолжали набивать цену. Тысяча сто. Тысяча двести. Тысяча триста...

– Тысяча триста пятьдесят! – объявил француз.

Надин видела, с каким волнением следил молодой мулат за торгом. Конечно, про себя он молил бога, чтобы победу в этом состязании одержал тот, кто и его купил.

– Сколько же вы намерены за нее дать? – сердито крикнул Старботл своему сопернику поверх голов.

– Больше, чем вы, сэр! – обольстительно улыбнулся луизианец.

Вспотевший от волнения аукционист вытирал платком шею. Раззадоренные конкуренты и так достаточно взвинтили цену, но будь я проклят, если нельзя ее поднять еще выше. Лови момент, жми дальше!.. Мистер Старботл как будто заколебался, это плохо... Обеими руками ухватился аукционист за вырез на шее Бетси, рванул платье вниз, ветхий ситец затрещал, обнажая плечи, повис лохмотьями. Толпа увидела смуглые груди, туго торчащие розовыми остриями врозь.

– Кто откажется от такой прелести? – громогласно вопросил аукционист.

– Тысяча триста шестьдесят пять! – сказал Старботл, жуя окурок сигары.

Аукционист поднял молоточек.

– Тысяча четыреста! – крикнул француз, и захваченная соревнованием толпа загудела.

– Кто больше, джентльмены? – не унимался вошедший в раж аукционист, подзадоривая искательным взглядом то француза, то Старботла и чувствуя, что тот вновь колеблется. – Неужели на этом и остановимся?

Осененный новой пришедшей в голову мыслью, внезапно для всех он задрал на женщине просторные юбки, бесстыдно, до самого пояса, оголив длинные смуглые ее ноги. Бетси слабо ахнула, вся сжалась, стыдливо и беспомощно прикрываясь ладонями. Толпа заревела. Сжав кулаки, Гектор с хриплым стоном ярости рванулся было вперед, но свирепый окрик аукциониста: «Назад, черномазая скотина!» – осадил его. Расслабленным движением мулат опустился на корточки и спрятал лицо в колени, согнутыми руками охватив голову, – воплощение стыда и отчаяния. Сквозь бурю общего восторженного рева, смеха, свиста в четыре пальца слышался ёрнический голос:

– Кому, джентльмены, достанется такой приз?

Продолжая придерживать одежду на заголенной женщине, аукционист похлопывал ее по крутому выгибу смуглых бедер, скалился похабно.

– Тысяча четыреста пятьдесят! – крикнул Старботл.

Толстая шея француза багровела.

– Тысяча пятьсот! – выкрикнул он пискливо.

Надин потянула мужа за руку:

– Пойдем!

Выбрались прочь из толпы джентльменов в цилиндрах и касторовых шляпах. Щеки Надин пылали пятнистым румянцем стыда и негодования.

– Какая гадость! Какая низость! – с отвращением повторяла она. – Боже мой, такого и в России не увидишь... Скоты!..

– Рабовладельческий штат, Наденька. Это тебе не Филадельфия, – с невеселым смешком пояснил Турчанинов.

Несколько минут молчали подавленно. Надин спросила:

– А кто такой этот мистер Старботл?

– Первый здешний богач. – Турчанинов помолчал. – Говорят, состояние нажил в Калифорнии. Темным путем. Будто бы застрелил, – уж не знаю, сам или через наемника, – золотоискателя, у которого был богатый участок, и тогда завладел им.

– Неужели его не судили за это?

– Нет, ловчаков здесь не судят, – ответил Иван Васильевич со странным выражением лица. – А он, Надин, ловчак... Когда проводили здесь железную дорогу на юг, у него с другим негоциантом спор произошел из-за одного участка, Старботл долго не думал, нанял шайку громил, посадил на поезд и направил на спорную территорию. А тот, не будь плох, нанял такую же шайку и пустил навстречу. Поезда столкнулись, началась перестрелка. Ребята Старботла взяли верх, и участок остался за ним.

– Да ведь это настоящий разбойник! – ужаснулась Надин.

– Вот то же самое сказал и я тем, кто мне все это рассказывал. А мне знаешь что ответили? (Надин поглядела вопросительно.) «Зато у него в банке на третий миллион перевалило. Сумейте-ка нажить такое состояние!» Я почувствовал себя дурак дураком и замолчал... Ты видела, сам шериф ему друг-приятель.

– И ты согласился писать портрет такого человека? – сурово спросила Надин.

Прикрытая усами, на губах Ивана Васильевича выдавилась жалкая, косящая улыбка:

– Дитя мое, что ж делать, ведь я этим сейчас живу... Он хорошо заплатит...