Текст книги "Судьба генерала Джона Турчина"

Автор книги: Даниил Лучанинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

ЕВЛАМПИЙ ПОРФИРЬЕВИЧ ЗАБАВЛЯЕТСЯ

Устроившись в отведенной ему комнате, первым делом занялся Турчанинов обследованием окружающей местности. Недалеко отсюда, за дубовой рощей, уже лежали владения Перфильевых. Несколько раз побывал Иван Васильевич в приграничной роще – лошадь давали ему на княжеской конюшне.

Прискакав, останавливался на обрыве, под которым, в заросшем черемухой овражке, плеща и булькая, несся по-весеннему вздувшийся, говорливый ручей. За овражком начинался подернутый зеленой дымкой перфильевский сад, вдали поднимался бельведер барского дома. Долго глядел в ту сторону Иван Васильевич – не мелькнет ли среди деревьев женское платье? Нет, не мелькало...

Пасмурный возвращался Турчанинов в усадьбу, придумывая по дороге, как бы ему увидеть ту, ради которой и предпринял такое путешествие.

После Пасхи старый князь праздновал день своего рождения.

Гости начали съезжаться еще накануне. Останавливались кто в господском доме, в нарочито отведенных для того комнатах, кто у попа либо у княжеского управителя, кто у мельника. В конюшнях уже не хватало места для чужих лошадей, на дворах с трудом можно было пробраться среди помещичьих бричек и тарантасов, стоявших с поднятыми к небу оглоблями. Съехалось в Подгорное человек до восьмидесяти.

Утром, под колокольный трезвон, был отслужен торжественный молебен в каменной сельской церкви елизаветинских времен, до того переполненной почетными богомольцами с княжеской фамилией во главе, что простой народ стоял на паперти. После обедни князь пригласил гостей отобедать у него.

В одном из покоев уже были накрыты длинные столы, вокруг которых хлопотали слуги, расставляя по указанию дворецкого последние бутылки и графины.

Шумный, разноречивый говор наполнял комнаты, куда входили, раскланиваясь и расшаркиваясь, новые и новые лица.

У входа в зал стояли сам хозяин с хозяйкой, встречая гостей сообразно чину-званию. Одних князь радушно обнимал, троекратно прикладываясь щекой к щеке, другим снисходительно протягивал руку, третьим, наконец, – мелкой сошке – подавал два пальца. Синий сюртук, из-за бархатного лацкана выглядывает серебряная звезда, на шее анненский крест, седые волосы завиты домашним парикмахером, высокий старомодный воротничок жесткими белыми уголками подпирает толстые щеки, – очень авантажен был сегодня Евлампий Порфирьевич. Толстушка княгиня разрядилась в шелка и кисею. В ушах бриллиантовые серьги, жемчуга на короткой жирной шее, золотые браслеты на дряблых старых руках, открытых буфами выше локтей.

Турчанинову накануне удалось выведать у князя Ильи, что среди приглашенных будут и Перфильевы. Сильно, радостно и восхищенно толкнулось и замерло у него сердце, когда увидел он Софи. Никогда бы не подумал, что она может быть такой – юная тоненькая красавица в белом платье, с высокой, стройной шейкой, с оголенными по плечи девичьими худенькими руками, улыбающаяся счастливо и растерянно. Ее сопровождали седоусый, почтенного вида господин в сюртуке до колен и старомодном жабо, похожий на военного в отставке, и сухопарая дама в накладных буклях и в лиловом платье с воланами. Ястребиное, заметно нарумяненное лицо дамы не понравилось Ивану Васильевичу. Он выдвинулся из толпы гостей так, чтобы Софи могла увидеть, и наконец дождался той блаженной минуты, когда блуждавший по залу взгляд девушки упал и на него. Она как бы вздрогнула. «Неужели это действительно ты?» – выразилось в ее изумленных, неверящих и словно бы, показалось ему, обрадованных глазах. Турчанинов едва заметно поклонился девушке и смешался с толпой.

Дворецкий, появившись в дверях, объявил, что кушать подано. Все потянулись в столовую, следуя за Евлампием Порфирьевичем, – тот, взяв под руку грузную, припадающую на ноги, шелестящую шелком платья старую княгиню, первым направился к столу. Гремя стульями, расселись – дамы и робкие девицы по одну сторону, мужчины по другую. Слуги принялись обносить гостей кушаньями. В соседней зале на хорах послышалась музыка домашнего оркестра, играющего для обедающих что-то не слишком шумное. Вскоре к стуку тарелок, вилок и ножей присоединился веселый говор и смех, – настроение гостей заметно поднялось после первых рюмок водки и бокалов цимлянского.

– Княгинюшка, дура дурацкая, – обратился к супруге старый князь, – скажи этим дуракам – пусть играют Лукерью Бордо.

Через несколько минут музыканты, которым передали распоряжение князя, заиграли, немилосердно фальшивя, из «Лукреции Борджиа».

Турчанинов сидел почти насупротив Софи, взгляды их порой встречались, но девушка тут же смущенно отводила глаза. Действительно ли она обрадовалась, когда увидела его, или это лишь ему почудилось?

А шумный обед продолжался. Подвыпивший, раскрасневшийся Евлампий Порфирьевич, окидывая многолюдный стол покровительственно-веселым взором хлебосольного хозяина, отпускал шуточки, которые встречались угодливым смехом окружающих. На сей раз мишенью солоноватых острот своих избрал он недавно присланного в губернию доктора – долговязого и угловатого молодого человека с гривой подстриженных под скобку волос. Вероятно, эта мужицкая скобка и привлекла неприязненное внимание старого князя.

– Нау-ука! Меди-ци-на! – насмешливо говорил он во всеуслышание. – Я на седьмой десяток перевалил и никогда никаких докторов не знал. А что такое ваша медицина? Грош ей цена. Пришло время человеку помирать – никакие доктора не спасут... Ну чему учат в ваших университетах? Чему? Клистиры ставить?.. Помощники смерти вы, вот кто! Клистирные трубки!

– Евлампий Порфирьевич, я просил бы вас... – дрожащим голосом заговорил молчавший первое время доктор. Заметно робея в таком большом обществе, он заправлял за уши белобрысые космы и криво улыбался. – Я просил бы вас...

– О чем это? – полюбопытствовал князь невинным тоном.

– Я просил бы вас прекратить свои неуместные и оскорбительные шутки... Да‑с, совершенно неуместные! – уже твердо закончил доктор и, подкрепляя сказанное, хлопнул новую рюмку.

Шум говора и смеха за столом оборвался, рты перестали жевать, вилки и ножи стучать, все взгляды с любопытством устремились на доктора и на старого князя: что будет дальше?

– Да разве я шучу? – отчетливо прозвучал среди наступившей жадной тишины словно бы недоумевающий голос князя: – Я не шучу, я правду говорю. Ты меня, старика, уж прости, люблю резать правду-матку... Помощник смерти? Конешно, помощник смерти. Клистирная трубка? Конешно, клистирная трубка, кто же еще?

– Евлампий Порфирьевич! – Доктор вскочил, опрокинув бокал, на щеках выступил пятнистый румянец. – Такие оскорбления... Я не позволю, хоть вы и князь... Я тоже дворянин! – выкрикивал он, придерживая: золотые очки одной рукой, а другою как-то нелепо жестикулия. – Извольте взять свои слова назад! Да‑с!

– Назад? – с высокомерным видом поднял князь брови. – Я, молодой человек, назад никогда ничего не беру. Что дал, то и получай.

– Полной мерой‑с! – ввернул, подхихикнув, сидевший рядом с князем лысенький, кругленький, румяный господин с острым, как бы непрерывно нюхающим воздух носиком.

– Тогда... Тогда... я вызываю вас на дуэль! – выкрикнул доктор, совсем уже вне себя. Трясущейся рукой сорвал с шеи крахмальную салфетку, скомкал и швырнул в сторону князя, – видно, за неимением полагавшейся в таких случаях перчатки. – Вот!

Салфетка, не долетев, упала в жирный соус на блюде с остатками жареной телятины. Легкий гул общего смятения прошел по столу. Какая-то барыня ахнула.

– Дуэль? – переспросил старый князь. Сатанинский огонек вспыхнул в мутноватых, хмельных глазах под тяжелыми, сросшимися бровями. – Изволь. Только одно условие.

– Какое? – запальчиво спросил доктор.

– На клистирных трубках! – выкрикнул Евлампий Порфирьевич и весь затрясся в беззвучном хохоте, разинув рот так, что стал виден малиновый язык.

Все заревели от восторга.

– На клистирных трубках!.. Ой, батюшка! Ой, не могу!.. На клистирных трубках! – гоготало, стонало, хрюкало вокруг.

Доктор повел растерянным взглядом. Все взоры были ремлены на него, он видел лишь гогочущие пасти. Они отали ему в лицо, они лопались от смеха, глядя на него, – и господа, и старые барыни, и молодые барыни, и барышни... Кусая задрожавшие губы, он отодвинул стул и быстрыми косящими шагами, спотыкаясь на длинных ногах, почти побежал к выходу.

– Ату его, ату‑у! – привстав, с заткнутой за воротник салфеткой, в свирепом восторге кричал вдогонку доктору Князь Кильдей-Девлетов, будто травил борзыми загнанного русака. – Эй, люди! Снять колеса с его брички! Увести лошадей! Пусть возвращается пешком... Ишь, «на дуэль»... Ах ты трубка клистирная!.. Я тебе покажу дуэль!..

Турчанинов глядел на старого князя, на хохочущих вокруг соседей, не скрывая холодного удивления. Признаться, такого еще не видывал. Неужели и Софи смеялась вместе с ними? Нет, не смеялась. С душевным удовлетворением прочел он на ее лице брезгливое недоумение при виде того, что происходило, жалость к доктору, над которым глумились.

Впрочем, далеко не все принимали участие в развеселой застольной потехе. По крайней мере сосед Турчанинова, вытирая рот салфеткой, пробурчал неодобрительно себе под нос:

– Нехорошо... Не по-дворянски...

С этим тучным краснолицым стариком в военном сюртуке без эполет, который с трудом сходился у него на брюхе, Иван Васильевич успел за время обеда перекинуться двумя-тремя словами.

– Скажи пожалуйста – обиделся! – рассуждал тем временем во всеуслышанье Кильдей-Девлетов. – Я человек веселый, люблю шутить. И тех, кто шутку понимает, люблю... Правда, Мышиная Ноздря? – повернулся к лысенькому толстячку с вынюхивающим что-то носиком.

– Сущая правда, ваше сиятельство.

– Вот видите, не обижается, что я его так зову, – обратился князь теперь уже ко всем. – Человек веселый, легкий, шутку понимает и сам распотешить может. Потому и приблизил я его к себе... Ты который месяц у меня живешь, Пал Палыч? Второй или третий?

– Третий, ваше сиятельство! – с готовностью откликнулся лысенький господин.

– И дальше будешь жить!.. Колеса с твоей коляски сняты, лошади уведены – живи себе, Мышиная Ноздря, пока не надоешь!

– Покорнейше благодарим, – почтительно осклабился Пал Палыч.

– А этот, вишь ты, «на дуэль»! Скажи пожалуйста! Фу‑ты, ну‑ты...

Когда затянувшийся обед наконец завершился, грузно поднявшийся из-за стола князь, слегка потянувшись, предложил мужчинам перекинуться в гостиной в картишки либо пройти с ним в бильярдную – сыграть партийку-другую.

– Понятно, кому угодно. А кому неугодно, может и ногами подрыгать, потанцевать с дамским полом. Прошу!..

ВАЛЬС И ФЕЙЕРВЕРК

Музыка на хорах умолкла было, но тут же зазвучала вкрадчивыми, ритмичными, невольно зажигающими тактами ланнерского вальса. Мужчины помоложе стали приглашать барышень и подходящих по возрасту дам, и в «тронном зале», где уже зажгли свечи люстр, начались танцы.

Чувствуя после обеда легкий туман в голове и приятную общую приподнятость, Турчанинов намеревался было подойти к Софи, однако его опередил князь Илья. Он и за обедом, заметил Иван Васильевич, то и дело на нее поглядывал.

Прислонясь к стене, Турчанинов глядел на танцующих. Мимо него летел круговорот то исчезающих на минуту, то опять возникающих цветных фраков с отлетающими фалдами и раздувающихся белых, желтых, красных, голубых платьев. Мелькали напомаженные коки и лоснящиеся лысины, крылышки эполет и красные мундирные нагрудники, залихватские военные усы и благопристойные чиновничьи бакенбарды, дамские шиньоны, локоны, рюши, оборки... Моды отставали от столичных на добрый десяток лет.

Иван Васильевич следил, как появляется среди других пар то красное крыло гусарского ментика, то отлетаюющий при повороте широкий подол белого платья, под которым быстро, ловко и грациозно мелькают на паркете белые атласные туфельки. Князь Илья с развевающимся за плечами ментиком, крепко обняв свою даму за талию, показывая провинциальным медведям, как нужно танцевать, красиво, уверенно и неторопливо кружил ее по залу. Постепенно они приближались к Турчанинову.

Согнув и положив своему кавалеру на плечо оголенную до предплечья, тонкую руку, откинув разрумянившееся лицо, она глядела на него снизу вверх, улыбалась в ответ на какие-то сказанные им слова. Опахнув Турчанинова ветерком, они миновали его, и теперь слышалось только удаляющееся равномерное пощелкивание шпор. Иван Васильевич следил, как мелькают то красный ментик, то белое платье... то ментик, то платье... Черная, гладко причесанная головка, и острый локоток, доверчиво положенный на плечо мужчины, и летящие белые туфельки... Она улыбалась ему, она, казалось, никого не видела кроме него.

– Какая прелестная пара! – произнес над ухом Турчанинова слащавый женский голос на дурном французском языке, но Иван Васильевич не оглянулся, только стиснул зубы, продолжая смотреть.

Наверно, это был первый ее бал. Наверно, после пансиона все, что видела сейчас вокруг себя, все, что происходило, казалось ей волшебным сном... И как, наверно, была счастлива, когда расшаркался перед ней и ловко стал кружить по залу самый блестящий кавалер, за которым следили все женские взоры...

– Что, хороша барышня? – услышал он знакомый голос. Сосед по столу, тучный старик в военном сюртуке, подошел к нему, ковыляя и постукивая торчащей из левой штанины деревяшкой. Заметно тянуло от него водочкой.

– Хороша, – тихо ответил Турчанинов.

– Племянница моя! – хвастливо сказал старый инвалид. – Вон какая красавица выросла. А ведь знал цыпленком... Во‑о таким! – показал ладонью чуть ли не на аршин от пола.

Тут Иван Васильевич почувствовал неожиданный интерес к собеседнику и, вступив с ним в разговор, принялся осторожно, как бы между прочим, расспрашивать о Софи, о ее характере, о родителях. Дядюшку-инвалида, оказалось, звали Зотов Сысой Фомич. Что касается племянницы, то об ее уме и сердце он отозвался с похвалой. Когда речь перешла на стариков Перфильевых, Сысой Фомич определил обоих хоть кратко, однако весьма выразительно:

– Сам Иван Акинфиевич хороший малый, ничего не скажешь, но тюфяк. А супруга его, Наталья Гурьевна, сущий перец.

– Перец? – задумчиво переспросил Турчанинов.

– Перец! – припечатал Сысой Фомич. – Но голова! Все именье на ней.

Впрочем, тут же предложил, видно, приглянувшемуся ему Ивану Васильевичу пойти погонять шарики.

– Жаль! – сказал он, услышав в ответ от Турчанива, что в бильярдном мастерстве тот не искушен. – Весьма жаль. Ну что ж, придется другого компаньона поискать... – И заковылял в бильярдную, постукивая деревяшкой.

Турчанинов с облегчением перевел дух, когда увидел, что князь, к счастью, не пригласил Софи на следующий тур, а отошел от Перфильевых, и тогда поспешил к лейб-гусару, скользя по навощенному паркету, будто по льду, увертываясь от танцующих пар.

– А куда это ты исчез? – спросил князь Илья, заметив Ивана Васильевича.

– Слушай, Илья, с кем ты танцевал? – не отвечая на опрос, спросил Турчанинов.

– Хороша малютка?.. Перфильева молодая... Я и не подозревал, что по соседству с нами распустился, – князь поцеловал кончики пальцев, – такой цветок невинности красоты.

– Представь меня, – сказал Турчанинов как можно небрежнее.

Князь Илья прищурил один глаз и стал покручивать ус.

– Понравилась?.. Что ж, познакомлю, изволь.. Но только заранее предупреждаю: не уступлю, – добавил он как бы в шутку. Однако по выражению глаз было видно: не шутил князь.

– Ну где же мне тягаться с тобой, с гусаром! – засмеялся Турчанинов не совсем естественным смехом. Они подошли к Перфильевым, и князь Илья небрежным тоном (так и быть, выполню твою просьбу) предстал им своего приятеля секунд-майора Турчанинова.

Иван Васильевич поднес к губам костлявую руку мадам Перфильевой, пожал вялую руку ее мужа и, пригласив Софи на вальс, уверенными кругами пустился с ней залу.

– Вы удивлены, Софья Ивановна? – с улыбкой спросил после нескольких поворотов, с наслаждением ощущая послушную музыкальную легкость всех ее движений.

– Какое совпадение! – пролепетала она.

– Это не совпадение, Софья Ивановна... Не было минуты, когда бы я не мечтал о вас, – сказал он. – Я рвался к вам всей душой, я поставил себе целью найти... И как видите – нашел...

– Но как вы сумели?.. И узнали, кто я? – Недоверчивость сквозила в робком ее вопросе.

Турчанинов рассказал о своем посещении пансиона. После того они надолго замолчали, продолжая размеренно кружиться под музыку по залу.

– Я гость князя Кильдей-Девлетова, – сказал Турчанинов в то время как ноги независимо от него, с механической ловкостью, делали свои однообразные трехтактные, щелкающие шпорами движения, – и сколько здесь пробуду, зависит только от вас.

Она не ответила. Вальс окончился, Иван Васильевич подвел ее к креслам, где сидели старики Перфильевы, довольные успехом, каким пользуется их дочь, и усадил. «Мерси», – прошептала девушка, запыхавшись.

Но больше Турчанинову уж не пришлось танцевать с Софи – с этой минуты ею завладел князь Илья и начал непрерывно приглашать на танцы. Окончив тур, усаживал девушку в кресло, она отдыхала, обмахиваясь веером, а он, подбоченясь и приняв небрежно-изящную позу, продолжал с ней любезничать. И вновь затем приглашал. «А ведь, похоже, и впрямь влюбился князь Илья», – мучился, следя издали, Иван Васильевич.

С досады решил он, проявив великодушие, пригласить какую-то девицу, сидевшую поблизости со своими родителями. Никто из кавалеров к ней не подходил – уж слишком рыжа была невзрачная барышня, с волосами морковного цвета, с такими же бровками и ресничками. На все вопросы, что задавал ей, танцуя, Иван Васильевич, бедняжка лишь пугливо отвечала «да‑с» или «нет‑с», при этом вся вспыхивала и тогда окончательно становилась похожа на морковку. Руки у нее, вероятно от волнения, были потные. Танцевала она дурно, тоже от волнения, и, сделав круг по залу, Турчанинов усадил ее и откланялся.

А что, если Софи бездушная кокетка, способная легко менять свои увлеченья? Если он ошибся в ней? Похоже, князь Илья ей нравится... Еще бы! Гусар, князь!..

* * *

Едва стемнело, гостей пригласили в парк, где на пруду началась огненная потеха – фейерверк. Вечер был тих и тепл.

Блуждая по сторонам беспокойно-ищущим взглядом, Турчанинов шел по главной, ведущей к пруду аллее. На некоторое время в общей праздничной сутолоке он потерял из виду Софи с князем. Тревожное предчувствие ломило его. Уходящая вдаль гирлянда разноцветных бумажных китайских фонариков бросала слабый, колеблющийся, прихотливый свет. Подвыпившие, шумно беседующие между собой господа, подхватив под руки дам, спешили на веселое зрелище. В темноте звучал женский смех. Два помещика – один высокий и тонкий, другой низенький и толстый, – которых обогнал Турчанинов, на ходу вели деловую беседу: «Нет, уважаемый Василий Васильевич, много запрашиваете». – «Да помилуйте, почтеннейший Афанасий Петрович, кого я вам продаю? Ведь это же мастер из мастеров, золотые руки! Найдите другого такого столяра, попробуйте!..»

В боковой неосвещенной аллее, с которой поравнялся Турчанинов, забелело в темноте чье-то платье, – подобрав обеими руками длинные пышные юбки, бежала оттуда на свет женщина. Иван Васильевич замедлил шаги, усиленно всматриваясь. Еще минута – и он узнал Софи. Девушка подбежала к нему.

– Это вы! Слава богу!.. – Схватила за руку – пальчики ледяные, вся дрожит.

– Софья Ивановна, что с вами? Что случилось? – спросил Турчанинов, полный и удивления, и тревоги.

Не ответив, Софи испуганно оглянулась на боковую иллею, где в потемках слышалось торопливое, настигающее позвякивание шпор, взяла Ивана Васильевича под руку. Он ощутил тепло доверчиво прижавшегося к нему слабенького, по-девичьи угловатого плеча. Понял с затаенной радостью: Софи как бы показывает кому-то, что находится под его, Турчанинова, защитой. К нему бросилась за помощью!

Из скопившегося под деревьями, дышащего свежестью и прохладой мрака вынырнула мужская фигура. Розовый блик китайского фонарика, висевшего поблизости, упал на расшитую золотыми шнурами гусарскую грудь.

– Мадемуазель Софи, – проговорил князь, остановившись на расставленных кривоватых ногах, – слышно было, как он тяжело дышит. – Позвольте, я вас провожу... Ну что, в самом деле... Смешно...

Не глядя, посасывая только что, видно, поцарапанную руку, она ответила:

– Благодарю. Меня проводит мосье Турчанинов.

Кильдей-Девлетов посмотрел на Турчанинова. Турчанинов посмотрел на Кильдей-Девлетова. Затем Иван Васильевич, больше не обращая внимания на оставшегося стоять князя Илью, повел девушку в ту сторону, где за черными деревьями уже вспыхивали золотые праздничные зарева и сквозь треск и шипенье ракет пробивалась музыка.

– Что случилось? – настойчиво допытывался Турчанинов. – Вас обидели? Оскорбили? (О, если б оказалось, что ее действительно оскорбили! Тогда бы он поговорил с этим сиятельным наглецом! Так бы поговорил!)

– Нет, ничего... Так, пустяки... – Засмеявшись смущенно, насильственно, она высвободила руку.

Они очутились на берегу, среди собравшихся толпой зрителей. Окруженный громко разговаривающими, громко хохочущими наиболее почетными гостями, Евлампий Порфирьевич, благодушный, самодовольный, в цилиндре на затылке, любовался зрелищем из круглой беседки с колоннами, носившей устарело-романтическое название – Храм уединения. Вокруг трещало, хлопало, шипело. Темные купы деревьев озарялись ярким трепещущим светом. В ночное небо, к робким первым звездам, взвивались разноцветные огненные фонтаны, вырастали золотые пальмы, крутились, разбрызгивая искры, ослепительные колеса. Все это сыпалось сверкающим дождем на землю, угасало и вновь загоралось. Вспыхнули и повисли над водой три громадных сияющих буквы: Е, К и Д – инициалы старого князя. Черное зеркало большого пруда, в котором отражалось веселое буйство праздничного фейерверка, превратилось в кипящее жидкое золото.

– Прелесть, – повторяла Софи, уже позабыв о недавнем своем смятении. Турчанинов с нежностью глядел на ее восхищенное, ставшее совсем детским лицо, по которому перебегали отблески искрометных огней.

Донеслась музыка. Показалась большая лодка с музыкантами в красных рубашках, весла разбивали золотую воду.

– Шарман!.. Шарман!..[4]4
  Прелестно! (франц.).


[Закрыть] – опираясь на руку кавалера и закатывая глаза, стонала рядом какая-то разряженная толстуха.

Здесь-то, среди зевак на берегу пруда, и обнаружил их старик Перфильев, посланный супругой на розыски дочери.

– А, вот ты где, оказывается!

Заботливо накинул девушке на плечики ее тальму, которую нес перекинутой через руку.

– Поди, озябла? – Взял ее за подбородочек, ласково щурясь из-под полей шляпы. – Пора, душенька, и домой. У маман, тот лётр, мигрень разыгралась... А князь Илья где?

Софи ответила, что ей неизвестно, где князь Илья.

– Да, можно и спатиньки, – благодушно продолжал Иван Акинфиевич с позевотой, прикрыв рот ладонью. – Покушали, попили, поплясали, тот лётр, людей повидали и себя показали. Чего же еще?.. Пойдем, пойдем, мой друг... А вас, – прибавил, прощаясь с Турчаниновым, – милости просим навестить как-нибудь. Будем рады.

– Сочту долгом, – с чувством отозвался Иван Васильевич и щелкнул каблуками.

Поставленная на стол сальная свечка в медном шандале превратилась в кривой оплывающий огарок, когда Турчанинов вернулся к себе. Из каморки, где устроился Воробей, долетал густой храп с присвистом. Иван Васильевич с трудом растолкал денщика. В комнате попахивало хорошим табаком, – как обычно в его отсутствие, денщик лазил к нему в стол за папиросами. Но на сей раз Турчанинов не стал сердиться.

– Чучело! – захохотал он, увидев Воробья при свете свечи. – Погляди в зеркало, какое ты чучело... Вечер чудный, а он дрыхнет! Хоть бы на фейерверк поглядел.

Радость переполняла Ивана Васильевича. Он увидел ее, они познакомились! Она бросилась к нему под защиту! Он приглашен к ним в дом!.. Честное слово, сейчас он готов был расцеловать эту рыжеусую, заспанную, опухшую, симпатичную солдатскую рожу.

– Нам эфто без надобности, – угрюмо пробурчал Воробей и принялся стаскивать с барских плеч мундирный фрак. – Пущай господа тешатся.