Текст книги "Судьба генерала Джона Турчина"

Автор книги: Даниил Лучанинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

МЫ ДОБЬЕМСЯ СВОЕГО!

1867 год.

Пассажирский поезд шел на запад. Всякий дорожный люд, среди которого затерялись и Турчаниновы, ехал в богато отделанном, но общем для всех, лишенном перегородок салон-вагоне. На красных плюшевых диванах сидели бойкие горожане в котелках и цилиндрах, толкующие меж собой о торговых сделках, бородатые, плечистые, молчаливые фермеры. Сидел тощий методистский проповедник в белом, тесно сомкнутом на шее воротничке. Сидел смуглый ковбой в шляпе с заломленными полями и в кожаных штанах, отороченных по шву длинной бахромой.

Размеренно потряхивало вагон под ритмичный рокот и перестук колес, временами звучал ровный печальный звон колокола на паровозе.

Турчаниновы ехали из Филадельфии, где Иван Васильевич только что завершил свое обучение железнодорожно-строительным наукам, в Чикаго, сделав по пути короткую остановку в Нью-Йорке. Турчанинов был полон энергии и надежд на будущее.

Миновали красивые зеленые берега Гудзона с рассыпанными среди рощ и садов игрушечными коттеджами; озаренные зловещим багрецом, насквозь прокопченные Сиракузы с литейными заводами, с адово пылающим озером расплавленного чугуна, вокруг которого копошились в дыму багрово-черные фигурки; промышленный Буффало, весь в таком же косматом черном дыму... «Ниагара!» – возвестил, проходя по вагону, кондуктор, и пассажиры прильнули к открытым окнам. Глухой, ровный, величаво-угрюмый шум доносился издали, воздух наливался сыростью. Поезд осторожно всползал на железные арки моста, высоко повисшего над кипящей, пенистой рекой. Она стремительно уносилась вдаль и пропадала в белых клубах густого тумана, столбами подымавшегося над невидимым отсюда чудовищным водопадом. На скалах противоположного берега тесно лепились здания небольшого городка.

Близился Детройт, а за ним Чикаго.

Иван Васильевич и Надин глядели в окно вагона, ветер раздувал волосы. Мелькали станции, маленькие, двухэтажные дощатые городки с шарабанами фермеров, с группами всадников у дверей баров и лавок, поезд с шумом проносился по главной улице. Затем раскрывались широкие долины, поля пшеницы – на них шла уборка хлебов. Загорелые люди в шляпах разъезжали взад-вперед на запряженных лошадьми косарках, другие вязали мохнатые золотистые снопы. Плантации сменялись лесами. Среди густой зеленой листвы дубов, буков, вязов обнаруживались и вновь скрывались за деревьями проплешины вырубок, где корчевали кряжистые, похожие на осьминогов пни, усталый лесоруб в рубахе с расстегнутым воротом, опираясь на кирку, глядел на поезд.

Америка работала – мирная, трудовая Америка, завершившая наконец долгую жестокую братоубийственную войну.

После Детройта Турчанинов повел жену в вагон-ресторан обедать. Воздух здесь был полон вторившего ходу поезда легкого неумолчного дребезжанья посуды, ножей и вилок. Обедающих было немного. Иван Васильевич облюбовал свободный столик у окна, на котором вздувалась откинутая шторка, заказал подошедшему негру в белой куртке по меню кушанья и стал прислушиваться к беседе двух почтенных джентльменов, сидевших ближе всех. Одного, который сидел лицом к ним, узнал тотчас же. Афины, бар, красный галстук, разглагольствования насчет выгодных поставок оружия. Как звали этого прохвоста? Мистер Морган, что ли?.. Собеседник его сидел, повернувшись плотной спиной, но было что-то неуловимо знакомое в его затылке, в толстом, красном ухе, как бы настороженно прижатом к черепу, в седой торчащей, рысьей бакенбарде, в пухлой, лежащей на столе руке, на которой вспыхивали бриллиантовые огонечки.

– Грант имеет все шансы, – говорил он хрипловатым, тоже знакомым голосом. – Многие за него подадут.

– И вы тоже?

– И я.

– За генерала Гранта?

– Да.

– О, мистер Старботл!

(Старботл!.. Турчанинов и Надин переглянулись.)

– А что такого? – спросил Старботл. – Америке нужен сильный президент. Джонсон слишком слаб. На второй срок его выбирать нельзя.

– Но Грант расколотил вашего Ли.

– Ну и что из того?

– Как что? Грант воевал против южан.

– Э! Во-первых, Грант демократ. Во-вторых, война есть война. В конце концов, война – это бизнес. У многих умных людей в результате войны сильно поправились дела. Не правда ли, мой дорогой Морган?

– И еще как!

Сытый, понимающий смешок с той и с другой стороны.

– А вы поглядите, как закипела деловая жизнь после войны! Америка не знала еще такого расцвета. Новые железнодорожные компании, новые промышленные предприятия, новые банки... Все кипит!

– Да, курс акций сильно поднялся за время войны, вы правы. Акции Центральной Иллинойской компании с шести долларов дошли до ста тридцати двух. Компании Эри были семнадцать, теперь сто двадцать шесть.

– Вот видите.

– Но вас-то лично, мистер Старботл, война, наверно, крепко ударила?

– Меня? Война? Вы смеетесь, Морган. На моих плантациях работают те же негры. Раньше, как-никак, я должен был их содержать, кормить. Теперь я плачу им ровно столько, чтоб они не подохли с голоду. Как видите, разница невелика.

Турчаниновы обедали и прислушивались к беседе.

Из стоявшей перед ним бутылки Старботл налил себе и Моргану вина.

– За дальнейшие успехи!

Чокнулись, выпили.

– О, уже Мичиган! – сказал Старботл, поглядев в окно, за которым блеснула безбрежная вода. – Надо собираться.

– Вы в Чикаго?

– Да. По делам.

Старботл расплатился с официантом, швырнул на стол добавочно мятую кредитку (официант поклонился в пояс), пожал руку приятелю и, ступая как моряк на палубе корабля, направился к двери. За минувшие десять лет бакенбарды у него побелели, красное лицо обрюзгло еще больше, но по-прежнему был он крепок и плотен. Что касается оставшегося сидеть Моргана, то красный свой галстук он сменил нынче на синий, с бриллиантовой булавкой, приобрел сытую, самодовольную осанку, да и в теле заметно прибавил.

– Да-а... – протянул Турчанинов, вставая из-за столика. Многое выразило это грустно-насмешливое, едкое «да‑а». – Ну что ж, пойдем и мы, Надин.

В могучем и ясном спокойствии открывалась за летящими окнами синяя ширь гигантского озера, на берегу которого раскинулся большой, дымящий фабричными трубами, город. Расплывчато отражались в воде выстроившиеся вдали на набережной многоэтажные белые дома. Поезд шел вдоль берега, ленивые зеленоватые волны, удачно имитируя море, накатывались на берег и рассыпались пеной у самой насыпи.

– Чикаго! – сказал, стоя у окна, Турчанинов. Багаж его давно был собран.

Чикаго! Здесь когда-то записался он в армию, отсюда ушел со своим 19‑м Иллинойским. Здесь была устроена ему триумфальная встреча и поднесен стальной меч. Турчанинову припомнилось, как покидал он воюющую Алабаму, для того чтобы получить почетный этот меч. Лагерь бригады тянулся на несколько миль вдоль железнодорожного пути. Поезд, на котором он ехал, шел мимо рядов белых палаток, откуда густо вылезали солдаты. Они бежали к насыпи с рельсами, кучками стояли вдоль всего полотна и размахивали шапками, провожая своего командира. И он, стоя вот так же, как сейчас, у окна вагона, прощально махал им рукой и чувствовал, что сжимается горло... «Русский громобой» называли его тогда чикагские газеты...

Так встречал Чикаго своего земляка, генерала-триумфатора. Как-то он встретит инженера-строителя?..

Гремя и качаясь на стрелках, поезд переходил с одного пути на другой, блестящие стальные рельсы, змеясь, точно живые, разбегались и вновь сходились. В окнах запестрели, зарябили, отсчитываясь все медленнее и медленнее, пассажирские и товарные составы на путях, за которыми скрылось синее полотнище Мичигана. Поезд остановился на втором пути. На первом пути уже стоял встречный пассажирский состав.

С чемоданами в обеих руках, Турчанинов вылез из вагона и включился вместе с женой в шумный, толкучий, устремившийся к выходу поток новоприбывших.

– Вот это баба, будь я проклят! Четверо парней не могут справиться! – заржал кто-то у него над ухом.

Оглянувшись на то, на что глазели, остановясь, несколько зевак, увидел Иван Васильевич, как трое железнодорожников, заодно с каким-то дюжим доброхотом из пассажиров, втаскивали в широко раскрытую дверь багажного вагона негритянку в старой солдатской куртке. Женщина сопротивлялась изо всех сил, но озверелые мужчины волокли ее, крепко держа за руки и кулаками поддавая в спину. Знакомое шоколадное, сейчас искаженное, лицо увидел Иван Васильевич, болтающуюся на полной груди серебряную медальку...

– Гарриэт! – в изумлении воскликнула Надин. – Что они с ней делают?.. Ты куда, Жан?

– Погоди, я сейчас. – Опустив чемоданы на землю и оставив около них жену, Турчанинов бросился выручать негритянку.

Но пока, расталкивая встречных, пробирался сквозь движущуюся толпу, черную женщину уже втащили в багажный вагон, прицепленный к паровозу встречного поезда, с грохотом задвинули тяжелую дверь на колесиках и закрыли на железный засов.

– Пустите, негодяи! – доносился оттуда исступленный голос. – Пустите, слышите? – кричала Гарриэт, стуча кулаками в дверь.

Турчанинов с ходу остановился перед железнодорожниками.

– Что здесь такое? Почему вы заперли эту женщину?

Отдуваясь и вытирая платком толстую, красную шею, обер-кондуктор недружелюбно покосился на него и пробормотал, что он‑де никому не обязан давать отчета в своих поступках. Зато другой, помоложе и в талии поуже, оказался более словоохотливым:

– Понимаете, сэр, эта негритянка забралась в вагон, где ехали белые леди и джентльмены. Я вежливо попросил ее покинуть вагон, а эта тварь принялась спорить, ругаться, совать мне какие-то бумажки... Не мог же я допустить, джентльмены, чтобы черная ехала вместе с белыми людьми! – развел он руками, обращаясь к собравшимся вокруг зевакам.

– Правильно! – с воодушевлением откликнулся проезжий коммивояжер, нервный тщедушный человечек в коротеньких брючках. – Эти негры совсем обнаглели.

– Освободились! – ядовито поддакнул толстяк в коричневом котелке на затылке, в подтяжках и с металлическим, полным кипятка чайником в руке.

Помогавший кондукторам верзила сдвинул на затылок шляпу, смерил Турчанинова вызывающим взглядом и сказал:

– Не знаю, как вы, сэр, а вот я не желаю, чтобы рядом со мной сидела вонючая негритянка.

– Выпустите меня отсюда! – доносилось из запертого вагона, и слышно было, как стучат кулаками в дверь.

– Вы не видели, что на ней военный мундир? Что у нее боевая медаль?.. Она сражалась за Америку, черт вас побери, а вы ее как скотину! – закричал Турчанинов, чувствуя, что его трясет.

На вокзале ударил колокол, давая сигнал к отправлению встречного поезда. Больше уж не обращая внимания на Ивана Васильевича, обер-кондуктор поднес к губам свисток, просверлил дымный вокзальный воздух заливистой трелью и неторопливо пошел на коротких, слегка выгнутых ногах к служебному вагону. Приземистый разгоряченный паровозик шумно отдувался, широкая, воронкообразная труба выбрасывала клубы жирного черного дыма, блестели стальные, смазанные маслом, сочленения на колесах, тонко шипел выпускаемый пар. Машинист зазвонил в колокол.

Иван Васильевич стоял один посреди опустелой платформы, в бессильном бешенстве сжимая кулаки, и глядел на багажный вагон, который начал уж потихоньку двигаться, – багажный вагон, где в темноте и тесноте, среди предназначенных для Нью-Йорка ящиков, тюков и бочек, наглухо была заперта негритянка. Бедный Моисей! Бедный генерал Табмэн!..

Клочья летящего пара, прежде чем растаять в воздухе, на мгновенье белесо заволакивали Турчанинова. И тут сквозь мерное, сдвоенное попыхивание паровоза и гул колес в последний раз донесся до него голос Гарриэт:

– А все-таки мы победим! Мы добьемся своего, слышите?..

ЭПИЛОГ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ БЫТЬ И ПРОЛОГОМ

Поддерживаемая под руку прямым седоусым мужчиной, брела она за пушечным лафетом и тусклыми, опухшими от слез глазами глядела на свисающий с гроба фальшивый, металлический, неправдоподобно зеленый венок. От толчков он вздрагивал и колыхался. Одинокий венок от боевых товарищей. Залитая снежной слякотью, грязная булыжная мостовая была жесткой и неровной, идти по ней слабым старым ногам скользко, трудно. А далекий предстоял путь.

Но она не замечала ни ослизлой, бугристой мостовой, ни тех, кто провожал ее на кладбище, ни тех, кто смотрел с тротуаров холодными, равнодушно-любопытными, чужими глазами, а затем бежал по своим делам. Она видела только зеленый трясущийся венок и то, что под ним. Вот и все, Жан. Вот и все. Кончились твои скитания. Скоро и моя очередь. Встретимся там, милый...

Только подумать: все тридцать пять послевоенных лет – непрерывные скитания по стране. Кем только ты не был, Жан, за что только не брался! Инженер-стронтель, архитектор, землемер-топограф, военный историк, странствующий музыкант... Почему, беспокойная, взыскующая правды душа, не уживался ты с людьми? Почему не оседал на одном месте? Почему не пускал корни и не рос, как другие, выше и выше?.. «Ты неисправим, Жан! – сказала я как-то. – Непременно нужно тебе портить отношения с людьми, от которых зависишь». Верно, всегда портил отношения. Но разве мог ты молчать, когда на глазах у тебя совершались мерзости? И угодничать начальству тоже не был обучен...

Взялся было за перо, начал статьи писать в военных журналах. Ничего, первое время печатали. Две книги написал: одна – «Military rambles», а другая – «The campaign and battle of Chattanga»[38]38
  «Военные скитания» и «Война и битва при Чаттануге» (англ.).


[Закрыть]. Однако как-то нескладно с ними получилось. Кого интересовал, кому нужен был честный, правдивый рассказ о том, что происходило в действительности? О шатаниях, вялости и нерешительности правительства, о бездарности, трусости, а то и прямом предательстве генералитета, об измене, разъедавшей армию, точно проказа? О том, как наживались на крови, на страданиях мошенники и спекуляторы всех мастей? А военные заслуги – кто их теперь ценил?..

Другим ветром потянуло в стране после смерти Авраама Линкольна. Те, кто его убрал, ныне верховодят в государстве. Не ко двору ты пришелся, Жан. Правда, господь бог наделил тебя неудобным в общежитии характером, но не в этом было дело...

Вот так и получилось, что на старости лет средством пропитания осталась только скрипка, которой еще в Петербурге, бог весть когда, в свободные часы баловался. Сперва из штата в штат совершал артистические вояжи. По городам выступал, давал платные концерты (известный музыкант!). А когда немощи одолели и руки стали трястись, пришлось перейти на низкопробные салуны, публика тут невзыскательная... Скитания, мытарства...

Спасибо полковнику Найту, с которым случайно повстречались на улице. Не прошел мимо старого боевого товарища, узнал. Выхлопотал пенсию в военном министерстве. Скромный пенсион, а все подспорье на черный день. А ведь многие из тех, с кем ты сражался бок о бок, после при встрече на улице нос воротили – не узнавали... Вот он, верный Найт, рядом идет, поддерживает под руку. Похороны с воинскими почестями выхлопотал. Воинские почести, боже мой!..

Скрыв под черной вуалью исплаканные глаза, горько сжав губы, брела она по грязной и скользкой мостовой за телом мужа, которого шаг за шагом, медленно, но неуклонно, с бесстрастной настойчивостью, навсегда увозили от нее. А кругом в многоногом шуме шагов, в дробном стуке копыт и колес, в звонких воплях газетчиков, в говоре и смехе шла чужая суетливая жизнь, бесконечно равнодушная и к ней самой и к тому, кого она в последний раз провожала.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Очень мало мы знаем об Иване Васильевиче Турчанинове. Статья М. С. Роговина «Русский полковник во главе американской бригады» (газета «Красная звезда» от 12 ноября 1959 года), статья К. Калмановича «Генерал армии свободы» (альманах «Прометей», 1967, № 3), письмо Турчанинова Герцену («Литературное наследство», № 62) да несколько случайных заметок в американских газетах и журналах – вот, пожалуй, и все, чем может располагать литератор, взявший на себя нелегкую задачу познакомить широкого читателя с интересной, сложной и трагической судьбой русского гвардейского полковника, сделавшегося генералом североамериканской армии, в рядах которой дрался он за освобождение негров. Не сохранилось и архивных данных, связанных с его биографией.

Скудость фактического материала порой вынуждала автора прибегать к методу художественного домысла: изображать события, которые хоть и не имеют документального подтверждения, но вполне могли быть и которые – учитывая характер героя, взгляды, условия и обычаи того времени, социальную среду, – по всей вероятности и совершались в действительности.

Знавал ли Турчанинова молодой Лев Толстой? Автор полагает, что знавал, хотя опять-таки нет документального подтверждения этому. Но подобное знакомство вполне вероятно. И Турчанинов и Толстой находились в Севастополе примерно в одно время и оба служили на 4‑м бастионе. Оба они артиллеристы. Оба соприкасались с литературой – один как уже обративший на себя внимание писатель, другой как поклонник художественного слова, сам грешивший пером. Задумав в это время издавать солдатский журнал, Толстой подыскивал сотрудников и потому должен был обратить внимание на Турчанинова, единомышленника и человека пишущего. Ведь не о всех же своих знакомых, особенно в молодые лета, упоминает Лев Николаевич в дневниках и письмах.

Более повезло в смысле достоверности американскому периоду жизни Турчанинова. Продвижение его по военно-служебной линии, воинские части, которыми пришлось ему командовать, активное участие в сражениях при Хантсвилле, Афинах, Чикамауге, у Миссионерского хребта, конфликт с Бюэллом, инсценированный судебный процесс, вмешательство президента Линкольна, реабилитация и повышение в звании, наконец, тяжелая нищая старость – все это уже не относится к области авторского домысла, а подтверждается документальными данными.

Еще меньше мы знаем о жене нашего героя, верной подруге, рука об руку с ним прошедшей весь тяжелый жизненный его путь. Единственное документальное свидетельство о ней (если не считать указаний американской печати на ее работу в походных лазаретах) – это случайно найденное письмо к Герцену, без начала и без конца, где она подробно пишет о том, как училась на медицинских курсах. Перед нами встает обаятельный образ умной, энергичной, передовой женщины, наблюдательной и широко мыслящей, умеющей сделать глубокий и правильный анализ окружающей американской действительности.

Работая над романом, автор прежде всего старался быть верным исторической правде. Основой для изображения николаевской России послужили мемуары современников, в частности воспоминания В. С. Ходнева и Е. И. Зариной-Новиковой, нигде еще не опубликованные и хранящиеся в рукописном виде[39]39
  Государственная библиотека им. В. И. Ленина. Отдел рукописей. Москва, Ленинград, Дом Пушкина.


[Закрыть]. Отсюда взяты такие историко-бытовые эпизоды, как марш кадет по пояс в воде; история назначения Кильдей-Девлетова командиром полка; помещик «на осляти»; самодур и садист старый князь; эпизод с выбитым глазом Якуньки; губернатор, берущий взятки в конверте под номером; вывоз крепостной девушки «на позор» и др.

Художественно-исторический показ Соединенных Штатов времен гражданской войны основан, главным образом, на свидетельстве американского писателя-историка Карла Сэндберга. Он нисколько не скрывает всеобщей коррупции и вакханалии бешеной наживы на военных поставках, характерных для той поры. Именно гражданская война 60‑х годов создала нынешние династии миллиардеров Морганов, Рокфеллеров и прочих некоронованных королей Америки, разбогатевших на поставках для воюющих армий негодных ружей, тухлых консервов, башмаков и шинелей, которые расползались после первого дождя.

В основу описания сражений (при Чикамауге и др.) положен труд американского военного историка Гарри Гансена «Тhe civil war» («Гражданская война»). Использована также статья Дж. Трайкла «Русский офицер в армии Линкольна» (журнал «Америка» за ноябрь 1968 года, № 145).

Глубокую свою благодарность автор приносит М. С. Роговину, доктору исторических наук Р. Ф. Иванову, В. Д. Поликарпову, И. В. Бестужеву, В. А. Война и В. Е. Качанову, книгами и статьями которых он пользовался как фактическим материалом во время работы над «Судьбой генерала Джона Турчина».

1965—1968

Москва