Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Нету!

– Куда он пошел?

– Кто его знает.

Гю Цюань-хай почувствовал, что опять произошло неладное, но расспрашивать счел неудобным и ушел.

Он прошелся по шоссе. Идти было некуда. Вдруг кто-то окликнул его:

– Зайди! Ты как раз нужен. Надо одно дельце обсудить… Что с тобой? Какая беда на тебя свалилась?

– Беда не беда, а вот жить мне больше негде. Сегодня жена Ли Чжэнь-цзяна выгнала меня.

– Ну ничего. Иди жить ко мне, – предложил человек.

– А что мы с тобой есть будем?

– Кукуруза еще осталась, а съедим – видно будет! Бедняки – друг другу братья. Голодным не останешься. Пойдем!

Чжао Юй-линь взял Го Цюань-хая за руку и увел к себе.

Под вечер к ним наведался начальник бригады. Увидев, что у Го Цюань-хая нечего постелить на кан, а на плечах все та же разноцветная от заплат безрукавка, Сяо Сан, вернувшись домой, послал ему с Вань Цзя старенькую белую куртку и теплое японское одеяло.

– Начальник Сяо, – сказал Вань Цзя, – велел спросить, не знаешь ли, куда девался Бай Юй-шань?

– Не знаю, – ответил Го Цюань-хай.

Что же это стряслось с Бай Юй-шанем?

XI

Со времени своего избрания в комитет самообороны, Бай Юй-шань был так завален работой, что уходил из дому на рассвете, а возвращался не ранее полуночи. Куда и лень девалась!

«Зачем торопиться, давай лучше отдохнем. Собака и завтра солнца не проглотит», – говаривал он раньше. Теперь люди, видя его всегда на ногах, подшучивали:

– Постой, Бай Юй-шань. Куда торопиться? Ведь собака солнца не проглотит.

– Нельзя, – серьезно отвечал тот. – Надо торопиться, а то не поспеем.

Перемена в муже чрезвычайно радовала Дасаоцзу и положила конец их распре. Она стала заботиться о нем так, как не заботилась и в первые дни их совместной жизни.

Дасаоцза завела кур, и когда муж возвращался поздно домой, его уже дожидалась яичница. Днем за обедом Дасаоцза то и дело подливала ему в тарелку масла и кормила вкусными блинами из кукурузной муки. Как-то она даже купила для него фунт бобового сыра. Раньше ничего подобного он не ел даже в горячие дни уборки, когда человеку требовалась обильная сытная пища.

Если муж долго не возвращался, Дасаоцза поджидала его, сидя на кане или возясь по хозяйству в кухне. Она была так счастлива теперь, что говорила соседкам:

– Подумайте, как приехала бригада, не только погода изменилась, людей не узнать: лентяи в трудолюбивых превратились! Вот уж действительно, – добавляла она, – это небесный император послал нам с неба звездочку, то есть начальника Сяо, чтобы выручить нас из нищеты.

Однажды, нарвав на огороде полную корзину фасоли, она подумала: «А не снести ли ее начальнику Сяо: пусть покушает свеженького».

Дасаоцза причесалась, надела голубую кофточку, на которой было всего пять маленьких заплаток, и, добавив к фасоли десяток яиц, отправилась в школу.

По дороге ей повстречался Хань Длинная Шея. Он остановился и отвесил почтительный поклон:

– Куда это ты, Дасаоцза?

О Длинной Шее ходила дурная молва, и Дасаоцза хорошо знала, что он бродяга. Бай Юй-шань тоже не раз ей говорил: «Длинная Шея – человек злой и лживый». Но ведь у женщин сердца так отзывчивы на ласку, что достаточно приветливой улыбки да доброго слова, и они сами идут в раскинутые сети.

Не подозревая злого умысла, Дасаоцза простодушно призналась:

– Собралась в бригаду. Они здесь одни, без семьи. Наши места для них чужие, а люди незнакомые. Кто их покормит? Кто о них позаботится? Надо снести молодой фасоли и свежих яиц. Ведь ради нас они приехали и терпят здесь нужду.

– А кто тебе сказал, что они ради нас приехали? – насторожился Длинная Шея.

– Как кто? Муж.

– Да-да… – спохватившись, закивал головой Хань.

– Конечно, ради нас. Это правда…

Длинной Шее было известно все. Знал он и то, что отношения Бай Юй-шаня с женой в последнее время наладились, и это не на шутку беспокоило его. Мир и лад в семье активиста не были ему на руку. Он только искал способа вновь поссорить Бай Юй-шаня с женой, чтобы лишить батрака покоя, мирного сна и оторвать его от дел крестьянского союза.

– Дасаоцза, а ты слыхала, какие ходят разговоры? – тревожным шепотом, желая придать словам больше таинственности, спросил Длинная Шея.

– Какие разговоры?

– Неужели еще ничего не знаешь? Неужели ты… – и он многозначительно умолк.

– Да что такое? Ты скажи! Скажи! – заволновалась женщина.

– Слыхал я, будто начальник Сяо… нет, лучше не спрашивай. Обидно тебе будет…

И повернулся, словно собираясь уйти.

– Постой! Говори, не обижусь. А не скажешь и если что случится – ты в ответе!

– Ой, вижу, что от тебя не отделаешься! – как бы уступая, вздохнул Длинная Шея. – Слушай же: начальник Сяо, видя, что Бай Юй-шань – человек передовой и годами молод, очень полюбил его. А Бай Юй-шань возьми да и скажи ему: «У моей жены такие отсталые взгляды, что мне прямо жить с ней неохота». «Это пустяки, – ответил ему начальник. – Ты работай лучше, а я хорошую девушку тебе сосватаю. И живет недалеко отсюда».

– Кому сосватает? – с дрожью в голосе спросила Дасаоцза. У нее закружилась голова, и в глазах поплыл туман.

– Ясно кому, Бай Юй-шаню.

– О!.. Из какой же деревни девушка?

– Этого уж я говорить не буду…

Дасаоцза круто повернула назад.

– Погоди, – задержал ее Длинная Шея. – Ведь ты хотела сделать начальнику Сяо подарок. Зачем же отказываешься? Начальник Сяо человек хороший и сказал так только потому, что Бай Юй-шань сам жаловался на тебя. Он ни в чем не виноват. За что же лишать его подарка? Давай уж тогда я снесу, если ты раздумала…

– Снести ему? Да лучше я в речку брошу. Отстань от меня!

Она оттолкнула Длинную Шею и быстро пошла домой, негодуя на начальника бригады и кляня неверного мужа.

Бай Юй-шань вернулся в полночь. По дороге он попал под дождь и вымок до нитки.

Света в доме не было. Огонь в печи не горел, и в чугуне ничего не кипело. Муж прошел в восточную комнату, зажег лампу, снял мокрую одежду, разложил сушить на кане, а сам нагишом вернулся в кухню.

Поварешка висела на своем месте. Бай Юй-шань заглянул в котел. Пусто. Раскрыл шкафчик. Пусто и там. Он с шумом захлопнул дверцу, надеясь, что жена проснется и приготовит ему поесть. Но она даже не шевельнулась.

– Куда ты положила яйца? – миролюбиво спросил муж.

– Ага! Тебе еще яйца подавать? – приподнявшись, спросила жена с затаенным бешенством. – Целыми днями и ночами шляешься… Думаешь, я ничего не знаю!

– Ты лучше встань поскорее и приготовь чего-нибудь поесть. Надо спать. Завтра с утра у меня опять дела, – озабоченно говорил Бай Юй-шань.

Найдя корзину с фасолью и яйцами, он подхватил ее и хотел унести в кухню, но Дасаоцза прыгнула и ухватилась за корзину обеими руками:

– Никаких яиц ты есть не будешь!

– Буду! – рассердился Бай Юй-шань.

Слово за слово, и пошла перепалка. Он крепко держал корзину, она вырывала. На мгновение корзина оказалась в руках жены. Тогда муж с силой дернул ее к себе, и яйца посыпались на пол.

Была глухая ночь. Крики далеко разлетались по деревне и разбудили соседей. Те сейчас же прибежали.

– Ладно, ладно, зачем кричать и ругаться? Стоит ли из-за пустяков дружбу терять? – уговаривали старики.

– Да перестаньте. Замолчи кто-нибудь первый, и ссоре конец, – советовали родственники Бай Юй-шаня.

– Будет уж вам! Неужели муж и жена не договорятся по-хорошему? – рассудительно наставляли добрые люди.

– «Одна туча гремит – другая отзывается, а когда муж с женой дерутся – должен кулак на кулак налетать!» Давай крепче! – подзадоривали любители веселых зрелищ.

– Соседи! – причитала Дасаоцза. – Вы мне скажите: откуда такой закон, что он все домашние работы на меня взвалил, а сам по гостям бегает. У кого еще такой муж! Жену заставляет работать, а сам ничего делать не хочет! Только и говорит: куда-то надо идти, кого-то агитировать, где-то добивать каких-то толстопузых, чтобы отомстить за моего маленького Коу-цзы. А сам все врет… Все врет! Посмотри на свою рожу в зеркало? Кто пойдет за такого краба!

– Ах ты, бесстыжая! Брось наговаривать на честного человека! – прикрикнул Бай Юй-шань. Он только сейчас понял, что стал жертвой сплетни. – Кто еще видал такую сумасшедшую бабу: орет ночью из-за всякой ерунды!

Он поднял кулак, думая устрашить этим Дасаоцзу, но та сама бросилась на него.

– Ты еще драться! Так убей меня! – визжала она. – Мой маленький Коу-цзы! Зачем ты меня покинул? Какая злосчастная судьба у твоей бедной матери! Горемычная я, горемычная!..

В этот момент в комнату вошел высокий человек, который схватил Бай Юй-шаня и почти вынес его во двор.

– Идем ко мне, – строго сказал он. – Зачем связался с ней? Только людям на потеху.

Этот великан был одним из самых близких друзей Бай Юй-шаня. Звали его Ли Чан-ю, то есть Ли Всегда Богатый. Такое странное имя он, никогда не имевший гроша за душой, сам себе придумал с единственной целью подразнить бога богатства, обошедшего его дом своими дарами. Однако с того часа, как он изобрел себе такой титул, дела у него пошли еще хуже. Нечего стало варить, нечего было надеть, нечем укрыться в морозные зимние ночи. Лет ему было около тридцати, и четырнадцать из них он отдал тяжелому ремеслу кузнеца. За огромный рост его прозвали долговязым и нередко спрашивали:

– Долговязый, ты полжизни стучишь молотом. Неужели еще жены себе не заработал?

– Кукурузы и той не могу заработать вдоволь. Какая женщина согласится со мной так мучиться! – отвечал Ли не то с грустью, не то с иронией.

Поздней осенью, за год до разгрома японцев, начальник Гун вызвал его к себе и назначил на принудительные работы.

Кузнец спорить не стал:

– Ладно, кто для казны пожалеет своих трудов?

Начальник Гун остался доволен таким скорым и прямым ответом.

– Ты человек, видно, понимающий, и долго разъяснять тебе не придется, – сказал он, разглядывая силача-великана.

– Понимающий, – подтвердил Всегда Богатый.

Начальник Гун велел поскорее собраться, чтобы наутро быть готовым к отъезду.

С вечера до глубокой ночи стучал молот в лачужке кузнеца, мешая спать соседям, а утром дверь оказалась запертой. Зарыв в землю наковальню, мехи, молот и посуду, Всегда Богатый сбежал.

Он прихватил с собой топор и мотыгу, вышел через южные ворота и, отойдя от деревни около двадцати ли, залез под стог гаоляна. Но длинные ноги, не уместившиеся в стоге, вскоре покрылись инеем. Продрогший кузнец вылез из своего убежища и огляделся.

Место ему понравилось, и он решил здесь обосноваться. Срубил несколько деревьев, насбирал соломы и в сосновом лесу построил себе жилье. Днем, опасаясь, что его могут найти, кузнец прятался в чаще, а вечером возвращался в свою хижину.

Осенью в горах еды более чем достаточно. Поспевали дикие яблоки, виноград, ягоды, орехи, грибы.

Случалось, что Всегда Богатый отходил от своего жилья на несколько ли, выискивал мелкие клубни картофеля, не выкопанные крестьянами, собирал початки кукурузы. Когда наступила зима, он ставил силки на фазанов и рябчиков. Однажды выпала ему большая удача: он поймал дикую козу. Из шкуры Ли Всегда Богатый устроил себе постель, а мясом питался целые две недели. Весной появились дикие овощи. Так прожил он почти год и даже поднял кусок целины, посадив немного картофеля и кукурузы.

После 15 августа кузнец вернулся в родную деревню.

Когда в деревне был создан крестьянский союз, Бай Юй-шань предложил Ли стать его членом.

– Дай подумать, – ответил тот.

Он думал целую ночь, а утром зашел к Бай Юй-шаню.

– Брат, замешкался я не потому, что не было охоты участвовать в деревенских делах. Сам понимаешь, не годится плыть по течению. Я хотел сперва своим умом пораскинуть, чтобы мысли сами выползли из головы.

– Какие же мысли у тебя выползли? – улыбнулся Бай Юй-шань.

– Мысли, брат Бай, такие, что вот отрежь мне ножом голову, а я все равно буду с коммунистической партией.

Ли Всегда Богатый вскоре был избран старостой группы.

Приведя Бай Юй-шаня к себе, Ли стал расспрашивать о причинах ссоры.

– Просто не знаю… – замялся Бай Юй-шань.

Ли Всегда Богатый расхохотался:

– Ты все по-прежнему такой же бестолковый: дрался, дрался, а из-за чего и не ведаешь! Смотри, скоро рассветет. Давай подкрепимся чем-нибудь, а потом поговорю с твоей женой. – Понизив голос, он добавил: – Ты, брат Бай, руководитель комитета и передовой человек среди бедняков. Разве годится тебе орать на всю деревню? Ведь люди насмехаться над нами будут. Ну ладно! Поди в огород, нарви огурцов и фасоли, а я тут разожгу огонь и приготовлю чего-нибудь поесть.

После завтрака Бай Юй-шань остался в лачужке, а кузнец отправился уговаривать строптивую жену друга.

Дасаоцза была во дворе. Она, не торопясь, наливала помои в корыто, возле которого весело хрюкал недавно купленный поросенок. Женщина притворилась, что не замечает кузнеца, и, опустив голову, продолжала свое занятие. Золотые лучи утреннего солнца, пронизывая ивовую изгородь, блестели в шпильках, которыми женщина заколола небрежно собранный на затылке узел черных волос.

– Дасаоцза, – позвал кузнец.

Женщина подняла лицо и, сдвинув черные брови, исподлобья взглянула на него. Всегда Богатый понял, что гнев в ней еще не улегся.

– Ай! Что за славный поросенок! – с восхищением воскликнул Ли. – Заколоть к концу года – мяса, наверное, фунтов двести будет.

– М-да, – неопределенно хмыкнула Дасаоцза.

Она негодовала на кузнеца не меньше, чем на мужа: чего сует нос не в свои дела! Взял и увел Бай Юй-шаня, не дав ей расправиться с ним как следует.

Надув губы, Дасаоцза вошла в дом.

Ли Всегда Богатый поспешил туда же.

Ему очень хотелось поскорее уладить дело, но с чего начать?

На кане лежала черная рубашка Бай Юй-шаня. Ли вспомнил, что его друг сидит нагишом, и заволновался.

– Ты знаешь, – с тревогой в голосе начал он. – Бай Юй-шань сегодня ночью попал под дождь, а ночь была такая холодная… Он, должно быть, здорово простудился. Голова у него ужасно болит.

– Пусть хоть помирает, мне не жалко, – процедила сквозь зубы Дасаоцза и взялась за шитье.

Кузнец присел. «С болезнью не вышло, – решил он, свертывая папироску, – придется что-нибудь другое придумывать».

– Дасаоцза…

– Чего тебе?

Кузнец помолчал, не зная, как завязать разговор, и вдруг вспомнил:

– А ведь в позапрошлом году у тебя тоже был поросенок. На сколько же он потянул, когда его зарезали в конце года?

– При чем тут конец года? – оживилась Дасаоцза. – Его еще в начале осени пристрелил Хань Лао-лю.

Она снова подумала о своем маленьком Коу-цзы, и в глазах ее сверкнули слезы.

– Да-да-да, – стукнул себя по лбу Ли, делая вид, что вспоминает что-то, – ведь твой маленький Коу-цзы умер, кажется…

– Умер… И все из-за этого проклятого Хань Лао-лю, – всхлипнула женщина. – В эту старую черепаху давно пора всадить разрывную пулю.

Кузнец тотчас же заговорил о злодеяниях Хань Лао-лю, упомянув и о том, что крестьянский союз призывает бедняков расправиться с помещиком.

– А это как раз то же, что отомстить за твоего маленького Коу-цзы, Дасаоцза, – добавил он.

– Это я все понимаю, – обиженно сказала женщина. – Вот только одного в толк не возьму: зачем он каждый вечер из дому убегает?

– А как же, Дасаоцза? Ведь днем люди в поле, а кроме того, у Бай Юй-шаня есть и другая работа. Ходить по домам, чтобы беседовать с людьми, он только по вечерам и может.

Женщина опустила голову. Ей стало не по себе. Как она поверила человеку, которого презирают все, и главное – с первого слова.

– Ты мне скажи: кто тебе насплетничал про Бай Юй-шаня? – напрямик спросил Всегда Богатый.

Она рассказала все.

– Как же ты могла поверить словам такого человека?

– Но ведь он тоже бедняк… – слабо возразила Дасаоцза уже с единственной целью скрыть смущение и оправдать в своих глазах собственную доверчивость.

– Ты разве из другой деревни приехала, и не знаешь, что это за дрянь?

Лицо ее вспыхнуло от стыда.

– Я думала… раз человек беден…

– Да это же не человек, и слова его не человечьи. Как ты могла поверить, что Бай Юй-шань нечестен, и так обойтись с ним? У него только одно на уме: работать, чтобы всем стало хорошо, бороться с врагами бедняков, а ты его по рукам связала.

– Ладно, хватит уж… – перебила Дасаоцза. – Я его не держу, разве я мешаю ему работать? Во всем виноват этот мерзавец Длинная Шея. У него голова все еще болит?

– У кого у него? Ты про Бай Юй-шаня? Ругать не будешь и голова пройдет, – рассмеялся Ли и встал. – Пойду позову.

Но едва кузнец переступил порог, Дасаоцза окликнула его:

– Погоди, захвати куртку!

После ухода кузнеца Дасаоцза надела халат, старательно причесалась и побежала к соседке занять яиц.

Когда Бай Юй-шань пришел, на столе уже стояла яичница.

После завтрака Бай Юй-шань отправился в поле, а вечером сказал, что идет в бригаду. Дасаоцза опять нарвала фасоли и огурцов, положила в корзину яйца и велела снести начальнику Сяо.

Этой ночью муж вернулся раньше обычного.

В окна струился голубой свет полной луны. Бай Юй-шань прилег на край кана. Так как ночь была душная, он расстегнул куртку.

Только сейчас они вспомнили о ссоре, и муж наставительно заметил:

– Какая же ты ревнивая, ай-яй-яй! Не проверила ничего, не про… фу, чорт! Не проанализировала и… вообще…

Мудреным словам Бай Юй-шань выучился у товарищей из бригады. Но все эти слова были еще непривычны, и поэтому произносить их удавалось с трудом.

XII

В начале августа в бескрайнем зеленом море хлебов уже стали появляться желтые островки. Это были пшеничные поля. Поверхность озер золотилась маленькими цветочками водяного каштана. Вблизи они напоминали плавающие звездочки, а издали выглядели золотистыми коврами, расстеленными среди зеленого бархата тростника.

Дальний южный хребет казался облаком серого дыма, клубящимся над краем земли. В прозрачном воздухе с веселым щебетом носились ласточки.

В дождях недостатка не было, и огороды никто не поливал. По небу то бродили темные тучи, то летели белые облака. Днем, когда проглядывало солнце, становилось так жарко, что лошади начинали задыхаться, а собаки, высунув языки, прятались в тень. К вечеру обычно поднимался ветер. Он шелестел в жестких листьях кукурузы и покачивал изумрудные, уже клонившиеся к земле початки, затем на северо-востоке вставали мрачные, грозовые тучи. Сверкали молнии, рокотал гром, и на землю обрушивался проливной дождь.

Грязь на дорогах не просыхала, и людям приходилось ходить босиком по обочине.

Со времени собрания, на котором судили Хань Лао-лю, прошло уже много дней. Крестьянский союз значительно вырос. Он объединял теперь уже не тридцать семей, а шестьдесят с лишним.

Лю Дэ-шань, когда дождь не давал возможности работать в поле, вместе с другими активистами деревни проводил собеседования бедняков и затем аккуратно и обстоятельно отчитывался перед Сяо Сяном. Всегда Богатый подтрунивал над его усердием, говоря, что Лю Дэ-шань старается совсем не потому, что печется о всеобщем благе, а лишь хочет прослыть активистом и «поймать попутный ветер». Это было очень близко к истине.

Как-то раз, выйдя из школы, Лю Дэ-шань встретил на шоссе Ханя Длинную Шею. Лю Дэ-шань, не успев свернуть в сторону, изобразил любезную улыбку и пошел ему навстречу.

– Ты теперь стал чиновником, – иронически рассмеялся Длинная Шея. – Ты кто же теперь по рангу?

– Брат, время заставляет. Не откажешься, – шепотом ответил Лю Дэ-шань и, как бы оправдываясь, добавил: – Неужели ты не понимаешь?..

Длинная Шея не преминул воспользоваться этой откровенностью:

– Слыхал, что опять затеваете собрание. С кем теперь думаете бороться?

– Не знаю. Ведь я у них только в производственном комитете работаю.

Он, конечно, знал и о собрании, и о том, зачем оно будет созвано, но сказать не решился, смелости не хватило. Попрощавшись, он пошел дальше.

Начальник бригады после своего разговора с Тянь Вань-шунем созвал закрытое совещание членов бригады и активистов деревни. Он предложил разоблачить Хань Лао-лю на общем собрании как убийцу дочери старика Тяня. Все пришли к решению, что помещика необходимо арестовать.

На этот раз его посадили в пустую лачугу с крепкой железной сеткой в окне. Бригада выделила двух своих бойцов с винтовками, а Бай Юй-шань – двух членов крестьянского союза с пиками, и они по очереди охраняли арестованного.

На другой день после завтрака всех бедняков деревни пригласили на собрание. Вооруженный винтовкой, Чжао Юй-линь задерживал у ворот школы родственников и приспешников Хань Лао-лю, пытавшихся пробраться во двор. Бай Юй-шань нес караул на площадке. Го Цюань-хай вытащил из школы стол и установил его в центре площадки.

Крестьяне группками по три-пять человек начали заполнять двор, шепотом переговариваясь и с нетерпением поглядывая на двери школы.

На столбах и на стене были развешаны лозунги: «Долой Ханя Большая Палка!», «Рассчитаемся с помещиками за их кровавые дела!», «Разделим помещичью землю и дома!», «Рассчитаемся с помещиком-злодеем Хань Фын-ци!»

Когда Хань Лао-лю вышел и стал перед столом, Лю Шэн выкрикнул: «Долой злодея Ханя-шестого!»

Во всех концах двора пошли толки:

– Уж на этот раз его обязательно засадят!

– Гляди, гляди! Он весь веревками связан…

– Теперь этого дела так не оставят!

Людей пришло много, но полного единодушия среди них еще не было. Встречались тут такие, которые, правда, и не принадлежали к числу родственников, названных братьев и друзей помещика, но готовы были помочь ему в беде. За этими людьми числились в прошлом кое-какие дела и связи с властями Маньчжоу-го, и они, естественно, опасались, что, если сейчас осудят Хань Лао-лю, впоследствии могут добраться и до них.

Некоторые дрожали при одной мысли, что сын помещика Хань Ши-юань, служивший в войсках гоминдановского правительства, вдруг явится сюда. Он не пощадит тех, кто расправился с его отцом.

Были здесь и просто нерешительные люди. Они в душе ненавидели помещика и одобряли борьбу с ним, но только чужими руками. Сами они предпочитали держать язык за зубами и ни во что не впутываться.

Кроме того, на собрание пробралось все-таки несколько тайных пособников Хань Лао-лю. Они громче всех требовали расправы над помещиком, а под шумок уговаривали людей не выступать против него.

Председательствовал Го Цюань-хай. Сяо Ван и Лю Шэн заняли места справа и слева от него. Начальник бригады, как обычно, расхаживал поодаль и наблюдал за происходящим.

Хань Лао-лю, бледный, стоял перед столом, опустив голову на грудь. Толпившиеся тут же ребятишки с любопытством разглядывали веревки, которыми был связан помещик. Один из мальчуганов, набравшись храбрости, даже спросил его:

– Господин Хань, а где твоя большая палка?

Председательствовавший Го Цюань-хай никак не мог сегодня пристроить свои руки. На него смотрели многие сотни глаз, а он так и не мог придумать, что ему делать со своими руками, и по огненно-красному его лицу градом катился пот. Го Цюань-хай пытался узнать людей, находившихся в первых рядах, но их лица сливались во что-то серое, клубящееся, как дым. В этом дыму ему чудились смутные очертания каких-то чужих лиц, которые беззвучно смеялись над неопытностью председателя.

Приготовленные заранее слова вылетели из головы, и он тщетно старался вспомнить хотя бы одно из них…

Наконец, с трудом ворочая языком, Го Цюань-хай заговорил:

– Соседи… значит… давайте… то есть открываем собрание…

Все молчали, терпеливо ожидая дальнейших слов председателя.

– Так вот… вы, верно, все хорошо знаете, что я… батрак. С малолетства тут… значит… пас свиней, лошадей, а потом батрачил. Говорить я не умею, а вот работать могу… Основа нашего крестьянского союза… это значит – демократия. Всем теперь можно говорить. Сегодня мы сводим счеты с Хань Лао-лю. Мы все его ненавидим и должны говорить, что у кого есть. У кого обида – расскажи, у кого ненависть – отплати. Бояться нечего. Вот…

Хань Лао-лю поднял голову, осмотрелся. Ни родственников, ни друзей, ни Добряка Ду, ни Тана Загребалы – никого! Вдруг он заметил Ханя Длинная Шея и Ли Чжэнь-цзяна, прячущихся в толпе. Но какой от них прок? Сегодня они ни головы поднять, ни рта открыть не посмеют.

«Придется идти на любые условия, лишь бы сохранить жизнь», – подумал он и, приблизившись к самому краю стола, глухо спросил:

– Председатель Го, у меня есть несколько слов. Можно ли сказать первому?

– Не давай ему говорить! – пробасил Ли Всегда Богатый.

– Почему? Пусть говорит! – вступились за помещика доброжелатели.

– У нас ведь теперь демократия, нельзя человеку рот затыкать! – крикнул кто-то и тотчас спрятался за спины людей.

– Говори… – неуверенно разрешил Го Цюань-хай.

– Я, Хань Лао-лю, – начал помещик, – очень дурной человек, и башка моя начинена старыми феодальными понятиями. И все это только потому, что когда я был еще совсем маленьким, моя мать умерла и отец привел в дом мачеху, она меня всегда била и обижала…

В толпе кто-то крепко выругался:

– Не мели языком, сволочь!..

– Не давай ему болтать, что в голову взбредет! – послышался другой негодующий голос.

Го Цюань-хай понял, что допустил ошибку, позволив помещику говорить. Как же остановить его теперь, как заставить замолчать? Ему было неясно: имеет ли он, как председатель, право зажать рот Хань Лао-лю. Го Цюань-хай был в нерешительности, чем тотчас же воспользовался помещик.

– Вот я и говорю, – продолжал он, – моя мачеха так и не дала мне ни спокойно пожить дома, ни поучиться чему следовало. Я сбежал в другую деревню и пошел по дурному пути. Признаюсь вам, соседи, что в одиннадцать лет я, никчемный человек, стал играть в карты, а в шестнадцать лет – гулять с женщинами.

– И много ты их опозорил, пакостник? – с видом сурового разоблачителя спросил из задних рядов белобородый старик.

Кое-кто хихикнул, кто-то сплюнул с досады. Внимание вновь было отвлечено, и боевое настроение снизилось. Друзья и наймиты помещика зашептали:

– Вот видите, он только плохое о себе рассказывает. Знает, что виноват, и теперь обязательно исправится.

– Да у него ведь только земли было много, он ее отдал, а больше нам ничего и не надо…

Напряжение, державшее ряды плотно сомкнутыми, ослабело. Тугое кольцо из человеческих тел раздвинулось и заколыхалось. Го Цюань-хай, видя, что помещик вывернулся, ткнул пальцем прямо ему в нос и закричал:

– Ты не кидайся словами! Дело говори! Рассказывай, как организовывал отряд и в комитете по поддержанию порядка работал!

– Отряд организовал и в комитете работал! Это истинная правда, соседи… – сразу осмелел Хань Большая Палка и с усмешкой глянул на председателя, которого втайне ненавидел. – Ведь все это для людей делалось, чтобы в деревне порядок был.

– Я тебя спрашиваю!.. – прохрипел Го Цюань-хай. – Я тебя спрашиваю: заставлял ты людей собирать деньги, купил на эти деньги двадцать шесть винтовок или нет? Кого ты охранял, какой порядок поддерживал?

Помещик изобразил на лице недоумение:

– Как же это кого, председатель Го? Всех людей охранял…

Го Цюань-хай побагровел:

– Ты всех приходивших в деревню бандитов угощал пельменями и натравливал на крестьян. Это, по-твоему, значит охранять людей?

– Председатель Го, вы меня обижаете. Пусть люди сами скажут.

Толпа вдруг заколыхалась. Это Ли Всегда Богатый, засучив рукава, раскидывал людей в стороны, бережно ведя перед собой маленького седого старичка.

– Старина Го, дядюшка Тянь слова просит, – крикнул кузнец.

Старик Тянь скинул шляпу и судорожно смял ее в руках. Глаза старика со страхом и ненавистью смотрели на Хань Лао-лю. На обожженном солнцем старческом лице блестел пот, а тщедушное тело тряслось, как в лихорадке.

– Товарищ председатель Го, я хочу рассказать… отплатить за обиду… – Он с мольбой перевел глаза на Лю Шэна, потом на Сяо Вана, ища у них поддержки, и робко добавил: – Вот прошу товарищей быть судьями в моем деле…

– Ты говори всем людям, пусть они судят, – мягко и участливо ответил Сяо Ван.

Старик обернулся к толпе, поклонился, затем опять боязливо покосился на помещика и дрожащим голосом начал:

– Вот когда приехал я в эту деревню, в семье у меня было трое. Арендовал у тебя, Хань Лао-лю, пять шанов земли и никудышную лачужку. Да ты и из нее меня выгнал на улицу. Тогда я сказал тебе: «Господин, я бы сам построил лачугу, только места не найду». Тогда ты вдруг добрым прикинулся и стал говорить: «Дело нетрудное. Около моей конюшни как раз есть место: подойдет – стройся. Аренды с тебя не возьму. Построй трехкомнатный домик и живи себе». Я этим твоим словам будто небесному пророчеству поверил и еще старухе своей сказал: «Это прямо божеская милость, что попался такой добрый хозяин». Ну вот, всю зиму того самого года я под снегом и ветром на своей корове лес с сопки возил. А зима, все помнят, была лютая. Как-то раз навалил я воз и стал спускаться с сопки, а тут, на беду, корова моя поскользнулась, воз в овраг опрокинулся, и она за ним. Хорошо еще, что нашлись добрые люди, которые помогли телегу вытащить и корову подняли. Она, бедная, рог себе сломала…

Из толпы крикнули:

– Старина Тянь, нельзя ли покороче!

– Кто кричит? – строго спросил Го Цюань-хай. – Старина Тянь, ты не слушай. Рассказывай все, как было.

– Так вот… а в то время твой брат Хань-пятый был самый старший в лесной компании. Понадобилось ему лес японцам поставить. Я всю зиму для себя трудился, а он весь мой лес заграбастал и японцам отдал. Моя старуха после того всю ночь проплакала. На другой год опять я целую зиму возил лес, кирпичи делал, да купил кой-чего для постройки дома. Все припас. Лишь на третий год смастерил себе домик. А как перебрался в него со всей семьей на жительство, ты в тот же день велел своему управляющему Ли Цин-шаню поставить в мой дом, вместо того, чтобы в конюшню, трех лошадей. Пришел Ли Цин-шань и говорит: «Лошади захворали и не могут в конюшне стоять. Господин велел, чтобы они временно у тебя побыли». Три года я строил, еще даже кана не успел сложить и дверей навесить, а ты ни трудов, ни старости моей не пожалел и превратил дом в конюшню! Старуха на коленях просила тебя и твоего сына не поганить лошадьми людского жилья. А твой сын пнул ее ногой и изругал еще: «Старая развалина, забыла, что ли, на чьей земле дом стоит! Будешь выть, совсем из дома выгоним…»

Старик остановился, вытер глаза иссохшими пальцами и продолжал:

– Три года, можно сказать, вил себе гнездо, а что получилось? Ну ладно! Пусть уж это моя судьба! Но ведь ты и дальше принес нам несчастье. Пришел посмотреть на лошадей, а вместо них на дочку мою Цюнь-цзы загляделся. Ей тогда было всего шестнадцать лет. Помнишь, как приставал к ней, а когда она прогнала тебя, так ты сразу же: «Ломай дом, мне место понадобилось. Не станешь ломать – дочку заберу». Привел своих бандитов и забрал ее, грабитель!

По темному лицу старика потекли слезы.

Кольцо вновь сомкнулось. Люди придвинулись к столу. Толпа напряженно ждала, кто-то крикнул: