Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Расклеив плакаты над каном, Бай Юй-шань прошел в кухню. Там он сорвал висевшее возле печи лубочное изображение бога домашнего очага с выцветшей надписью «хозяин дома» и бросил его в огонь. Затем вернулся в комнату, снял со стены таблицы своих предков и на их место повесил портрет Мао Цзе-дуна.

– Мы совершили наш переворот, – сказал Бай Юй-шань жене, – благодаря председателю Мао. Председатель Мао – вот кто наш отец. Не будь его, ты бы еще сто лет поклонялась всяким богам и таблицам предков. Мы теперь должны выкорчевывать старую феодальную идеологию и создавать новую, нашу.

Все, что сказал Бай Юй-шань, очень понравилось Дасаоцзе. Беседуя с женщинами, она теперь горячо советовала им покупать новогодние плакаты, портреты председателя Мао и выбрасывать изображения всех богов.

– Нам надо обязательно выкорчевывать феодальную идеологию и создавать новую, нашу! – повторяла она, обычно заканчивая этими словами свои беседы.

По настоянию Дасаоцзы женский союз организовал кружок по ликвидации неграмотности и пригласил в качестве учителя оспопрививателя Хуа.

XV

Лю Гуй-лань поселилась у вдовы Чжао. Днем она уходила в крестьянский союз, а вечерами занималась шитьем или вырезала для Со-чжу различные фигурки из бумаги. Жизнь у них текла так весело, что они и не заметили, как подошел Новый год.

Вечером, накануне праздника, когда Лю Гуй-лань только что вернулась после занятий и помогала вдове Чжао готовить начинку для новогодних пельменей, неожиданно явилась старуха Ду, мать ее жениха. Она уселась возле двери и, закурив трубку, сказала:

– Пойдем домой, Гуй-лань. Как можно в Новый год не быть в своей семье!

Говоря это, старуха украдкой поглядывала на вдову Чжао, стараясь определить, как та относится к ее словам.

– Не пойду, – коротко ответила девушка.

Старуха глубоко затянулась:

– Как же так, дочка? Если не вернешься домой на Новый год, ведь все родные и соседи насмехаться над тобой станут. Ты, конечно, участвуешь в революции, это все знают. Но разве, участвуя в революции, люди забывают о своем доме? Слыхано ли такое дело? Новый год все встречают только дома. После пятого января ты можешь снова отправляться на свою работу, а эти пять дней должна обязательно провести с нами. Ведь ты всегда была хорошей и послушной девушкой, и вся наша семья тебя очень любит. Зачем же упрямиться? Сестра Чжао – ты женщина рассудительная, помоги же мне уговорить эту девушку.

И лицо старухи Ду расплылось в заискивающей улыбке. Лю Гуй-лань даже передернуло от отвращения. «Сладок стал твой язык, да уж поздно», подумала она, вспомнив дождливую осеннюю ночь и свои горькие слезы, пролитые в холодном амбаре. Нет, этого никогда не простить, этого не забыть до могилы!

– Умру, а домой не пойду. Вот тебе мой ответ! – решительно заявила девушка.

– Вот что, – раздраженно заговорила старуха, – пойдешь ты домой или не пойдешь, это от твоего желания не зависит! Ты член нашей семьи. У нас есть свидетели. Мы купили тебя. Я – твоя свекровь, и ты не смеешь ослушаться моего повеления. Если не так, то где же тогда закон?!

Лю Гуй-лань швырнула на стол кусок теста, которое готовила для пельменей, и резко повернулась к старухе:

– Откуда ты взяла такой закон?

– Тетушка Ду, – вмешалась наконец в разговор вдова Чжао, – о чем это ты говоришь, о каком таком законе? Если ты вспоминаешь помещичьи законы, так лучше забудь о них. Лю Гуй-лань им не подчиняется.

Игравший на кане Со-чжу, решив, очевидно, что ему тоже следует дать отпор старухе Ду, которая ссорится с его матерью, спрыгнул на пол и угрожающе подступил к ней.

Мать схватила его за руку и водворила обратно на кан.

– Но ведь Гуй-лань все-таки член нашей семьи, – пыталась доказать старуха. – Нужно же ей побывать дома хотя бы на Новый год.

– Вы сами заставили ее покинуть ваш дом. А теперь зовете вернуться. Это просто издевательство! – возмутилась вдова Чжао.

– Какой мне с вами Новый год! – воскликнула Лю Гуй-лань. – Что у меня с вами общего? Я участвую в революции и членом вашей семьи себя не считаю.

– Ты не пугай меня тем, что ты участвуешь, – усмехнулась старуха. – Мы отдали свою землю и теперь тоже участвуем.

– Как, и ты тоже участвуешь? – вскинула голову Лю Гуй-лань. – Вы и во времена Маньчжоу-го имели власть и после освобождения заодно с помещиками были. Ведь все твои разговоры и дела я наперечет знаю. Наш крестьянский союз еще до вас не добрался, а ты уже, оказывается, тоже участвуешь!

– А что я такое говорила? Что ты про меня знаешь? Ну, скажи! – набросилась на нее старуха, желая припугнуть девушку, которая раньше была настолько робкой, что никому не осмеливалась перечить.

В деревне Юаньмаотунь сводили счеты пока лишь с крупными помещиками, и поэтому Лю Гуй-лань никому ничего не рассказывала о семье Сяо Ду. Сейчас она пожалела, что до сих пор не вывела на чистую воду эту лукавую старуху. В сердце девушки закипел гнев, лицо ее покрылось красными пятнами.

– И скажу! Все скажу! – крикнула Лю Гуй-лань. – Больше молчать не стану. Ты еще осенью говорила: пусть, мол, похорохорятся пока, а придут гоминдановские войска и срубят всем головы. Это нашим-то активистам!

Старуха изменилась в лице. Губы ее затряслись, трубка выпала из рук.

– Чего ты плетешь, бессовестная, – пробормотала она.

Шум ссоры дошел до соседей. Первыми прибежали возчик Сунь и старина Чу, за ними ввалилась целая толпа.

Увидев людей, Лю Гуй-лань еще больше осмелела:

– Высказанное слово, что спущенная стрела. Если ты забыла, так я помню.

Старуха Ду, прижав руки к груди, растерянно оглянулась по сторонам, ища сочувствия:

– Соседи, дорогие! Кто же не знает, что семья Сяо Ду заодно с Восьмой армией?

– Вы только на языке заодно с Восьмой армией, а сердцем бандитов ждете! – ответила Лю Гуй-лань. – Я как сейчас помню, что ты сказала тогда про наших активистов.

– Так вот, значит, какие ты речи ведешь, старая ведьма! – закричал возчик. – Я тебе покажу, как в деревне контрреволюцию разводить!

– Вяжи ее! – вмешался старик Чу, подскакивая к старухе.

– Я раньше глупая была, – с жаром продолжала Лю Гуй-лань, – думала, раз я живу в их семье, то как бы худо они ни относились ко мне, не стоит про них рассказывать другим людям. А теперь все расскажу… Вот, глядите…

Лю Гуй-лань быстро расстегнула пуговицы халата и обнажила плечо, на котором ясно обозначился багровый рубец.

– Это она хватила меня по плечу мотыгой. Все говорила, что я ленивая. Семь дней из-за этого я на кане пролежала, семь дней на ноги встать не могла. – Лю Гуй-лань запахнула халат. – Теперь она меня на новогодние праздники зовет, а вот тогда, когда я лежала и плакала от боли, она даже доктора не позвала, только ругалась: «Чего притворяешься. Время горячее, работы много, а ты, лентяйка, даром чумизу ешь. Подумаешь – больно! Хоть бы ты скорей подохла!» Вот как меня в этой семье любили да жаловали…

Слова эти подняли бурю негодования. Старики Сунь и Чу уже подступили к перепуганной старухе, чтобы связать ее, но подошел Го Цюань-хай и остановил расправу:

– Бить и вязать не разрешается.

– То есть как не разрешается, ведь эта старая посудина против нашей демократической власти контрреволюцию разводит, – попытался возразить старый Сунь.

– Нет, подожди, – сказал Го Цюань-хай. – Пусть Лю Гуй-лань прежде сама все расскажет.

Лю Гуй-лань раскраснелась.

– Когда меня выдвинули в помощники старосты, встретимся мы, бывало, она и начинает кому-нибудь говорить: «Какая у нее там работа? Бегает в крестьянский союз только для того, чтобы поймать там любовника». Дочь часто ее одергивала: «Лучше молчи! Она активистка, еще донесет».

Го Цюань-хай подошел к старухе:

– Ты говорила это? Ругала нашу демократическую власть?

Старуха оглянулась. Комната была полна народу.

– Не говорила я такого… да мне и домой пора… – сказала она.

Но Го Цюань-хай задержал ее и сделал знак Чжан Цзин-жую:

– Отведи ее в группу по ликвидации неграмотности, пусть там допросят. Старуха не так проста, как прикидывается.

Когда Чжан Цзин-жуй привел старуху Ду в группу по ликвидации неграмотности, там шли занятия. Все окружили старуху и стали допрашивать: где спрятала оружие. Та не на шутку перепугалась:

– Нет у меня оружия. На что мне, старухе, оружие?

Но по лицу было видно, что она что-то скрывает.

– Так что же ты спрятала? А ну, говори!

– Есть у меня два золотых кольца… да и те не мои: жена Добряка Ду просила спрятать, а больше ничего нет.

– Куда ты их спрятала?

– Дома, дома спрятала. Сейчас же принесу, только не вяжите меня, не позорьте мое имя!

– Ладно, – усмехнулся вошедший Го Цюань-хай, – вязать не будем. Принеси кольца в крестьянский союз. А больше у тебя ничего нет?

– Нет, председатель, нет ничего.

– Смотри, если что утаишь, а мы найдем – худо тебе будет. Иди да о гоминдановских бандах и думать забудь. Они не придут, и старые времена тоже никогда не вернутся.

XVI

Сяо Ду принадлежал к числу мелких помещиков. Го Цюань-хай, хорошо знавший положение в каждом доме, считал, что имущества в семье Сяо Ду немного, и их не тронули. Однако после того как обнаружилось, что старуха спрятала золотые кольца жены Добряка Ду, все помещичьи приспешники попали под подозрение.

Деревенские активисты решили проверить как следует всех родственников и прихвостней помещиков. Потухший уже было огонь народного гнева вспыхнул с новой силой.

На новогодние праздники в крестьянском союзе проходили собрания. Было создано шесть новых групп, и в домах, где они работали, всю ночь горели масляные лампы. Заправку ламп поручили холостяку Хоу, квартировавшему когда-то у Чжан Фу-ина.

Хоу был бережлив и расчетлив и никак не мог примириться с таким безудержным расходом масла. Порою он недовольно бурчал, что, мол, эти чертовы лампы пьют масло, будто драконы воду, а иногда слышались его тяжкие вздохи:

– Вот и еще одна бутылка вышла. Ночи такие длинные, что только и знай подливай…

Оружия больше не находилось. Изредка попадалось золото, чаще серебро и материя, но очень немного. Все эти поиски были настолько утомительными, что люди валились с ног и на совещаниях часто засыпали, а еще чаще уходили домой, не дожидаясь конца.

Как-то раз ночью, войдя в один из домов, где горела лампа, Го Цюань-хай увидел у стола Хоу и старика Суня. Они его не заметили и продолжали беседовать.

– Ты все расстраиваешься… – говорил возчик.

– Да помилуй, старина Сунь, как тут не расстраиваться? Ведь такая пропасть масла уходит. Как нам, беднякам, можно столько тратить…

– Смотря на что тратить, – поучительно заметил возчик. – Но ты все же верно говоришь. Мы сейчас это масло не на дело, а на ерунду тратим, потому что работа наша выеденного яйца не стоит. Ценностей у помещиков уже не осталось. Мы просто «масло попусту выжигаем».

Замечание Суня показалось председателю правильным и метким, и на следующий день он послал нарочного в деревню Саньцзя, чтобы тот узнал у Сяо Сяна, как поступать дальше.

Сяо Сян сам был занят этим вопросом. Сообщения из других деревень подтверждали одно и то же: ценностей больше не было, и люди напрасно расходовали силы на их поиски.

«Старый Сунь, пожалуй, прав, – подумал начальник бригады, выслушав нарочного. – Стоит ли «выжигать масло попусту»?

Эти слова поразительно точно характеризовали положение. Сяо Сян вспомнил, как кто-то однажды сказал ему, что руководитель должен ко всему прислушиваться, и особенно к словам обыкновенных простых людей. «Выжигать масло попусту» – вот как раз то, что сейчас происходит. Сяо Сяну вспомнился веселый балагур возчик и его занимательные рассказы про медведя. Он невольно улыбнулся и вполголоса сказал самому себе:

– Про медведя – это, конечно, чепуха, а вот «выжигать масло попусту» – интересная мысль. Действительно, пора переходить к новым формам работы.

Во всех случаях, когда возникали какие-либо затруднения, Сяо Сян неизменно обращался к статьям Мао Цзе-дуна и всегда находил в них нужный ответ. «Учиться у масс и тщательно контролировать низовых руководителей», – таков был смысл ответа.

Сяо Сян тотчас же составил доклад комитету партии и написал двум товарищам, работающим в уездном комитете. Запечатав пакеты, он приказал Вань Цзя свезти их в уездный город.

Затем он разослал милиционеров по деревням района предупредить активистов, в том числе и старика Суня, чтобы на следующий день все пришли на общее собрание.

На следующий день, после завтрака, активисты из разных деревень начали стекаться в Саньцзя.

До начала собрания начальник бригады прошелся по деревне и поинтересовался тем, что думают крестьяне о дальнейших поисках припрятанного помещиками имущества.

Одни уверяли, что если поиски продолжить, то можно будет еще кое-что найти. Другие придерживались иного взгляда, утверждая, что если у помещиков еще что и осталось, то такая мелочь, которой не окупить затраченного времени. Они советовали заняться лучше промыслом, заготовкой топлива и подготовкой к весенним полевым работам.

На собрании было много споров. Но все выступавшие возвращались к одному и тому же вопросу: продолжать поиски или прекратить их? Больше всех говорил и размахивал руками старый Сунь. Некоторые его суждения выслушивались со вниманием, а иные, как всегда, вызывали веселый смех.

Сяо Сян, сидя у стола, записывал речи выступавших. Наконец он отложил ручку в сторону и обратился к собранию:

– Я хочу задать один вопрос: ради чего мы, собственно, боремся с феодализмом?

Ответы поступили разные.

Одни считали, что для того, чтобы отомстить за обиды, нанесенные помещиками простому люду и добить помещиков, другие – для того, чтобы уничтожить эксплуатацию и разделить землю, третьи – чтобы спать на теплых канах, хорошо жить и есть по праздникам пельмени.

Последнее суждение всех рассмешило. Улыбнулся и Сяо Сян.

– Правильно говорите, – согласился он. – Мы делаем революцию именно для того, чтобы построить хорошую жизнь. Но как нам все-таки достичь этой хорошей жизни?

– Мы нынче всё как будто получили: и дома, и землю, и лошадей и даже плуги с боронами, – начал старик Чу. – Гляжу я кругом и не вижу, о чем же нам теперь беспокоиться.

– Говоришь ты, вроде как воду пьешь, которой всегда вдоволь. Неужели так-таки и не о чем беспокоиться? – спросил Чжан Цзин-жуй. – А, скажем, о семенах?

– А о телегах? – добавил старик Сунь. – Снимешь урожай, а без телег будет он у тебя лежать в поле. Как ты его домой доставишь?

– Ну если уж на то пошло, так не о телегах, а прежде всего о крупорушках побеспокоиться надо, – возразил старик Чу.

– Что тебе далась крупорушка? Телега куда важнее.

– А я скажу: не телега, а крупорушка важнее.

– Заладил свое! Да без телеги-то с лошадьми что делать будешь?

– А без крупорушки твои лошади ни на что и не нужны!

Сяо Сян поднялся и, желая положить конец пререканиям, постучал по столу:

– Тише! К чему эти споры? Без телеги не обойдешься, без крупорушки также. То и другое необходимо. Значение нашего переворота заключается в том, что в результате его вся земля и все орудия производства перешли из рук тунеядцев в руки трудового народа. Теперь перед нами стоит задача расширять сельскохозяйственное производство. Однако в нашем районе лошадей не хватает. Поэтому нужно конфискованное у помещиков золото и серебро продать, а на вырученные деньги купить лошадей!

Наконец отозвался молчавший до сих пор Го Цюань-хай:

– Дело очень хорошее. Если купим, например, пятьдесят-шестьдесят лошадей, у нас в деревне в каждой семье будет по лошади.

– Когда у каждого будут лошадь, телега и крупорушка, всякие трудности кончатся, – продолжал начальник бригады. – Сейчас надо скорее завершить передел земли и начать подготовку к весеннему севу, а то того и гляди снег растает. Время человека не ждет. Возможно, конечно, что у помещиков еще кое-что и осталось…

Сяо Сян не закончил. В комнату быстро вошел связной, прискакавший из уездного города. Он молча вручил начальнику бригады пакет. Это оказалась новая инструкция провинциального правительства.

Сяо Сян поручил Го Цюань-хаю вести собрание, а сам углубился в чтение инструкции.

В инструкции говорилось, что движение за передел земли приняло широкие размеры. Необходимо поэтому закрепиться на завоеванных позициях, исправить ошибки, допущенные в отношении середняков. Конфискованное у помещиков имущество немедленно разделить между нуждающимися, до весеннего сева закончить передел земли и подготовить условия для расширения сельскохозяйственного производства. Инструкция рекомендовала всем активистам районов и уездов обстоятельно изучить и подвергнуть на своих собраниях широкому обсуждению последнюю статью, напечатанную в газете «Дунбэйжибао».

Начальник бригады, составив ответ на полученное письмо и отпустив связного, вместе с другими занялся подсчетом людей, принявших участие в борьбе против помещиков. В борьбе участвовало восемьдесят процентов всего населения. Естественно возникал вопрос, из кого же состоят оставшиеся двадцать процентов. Ведь не могли же это быть помещики? Конечно, нет! Кто же, в таком случае?

– Разные тут люди. Есть просто бездельники, а есть и такие, которые ни в чем не хотят принимать участия, – разъяснил Го Цюань-хай.

– Вот, например, старуха Ван из нашей деревни. Она в крестьянский союз ни разу не заходила.

– А что за человек старуха Ван? – поинтересовался начальник бригады.

– Бедняки они. Из-за этого старший сын никак жениться не может. Кто за такого голодранца дочь отдаст?

– На этом собрание наше закончим, – сказал, поднимаясь, Сяо Сян. – Всем вам, когда вернетесь домой, нужно будет подумать, какими способами подтянуть отстающих и вовлечь их в наше движение. Надо чтобы все, кроме помещиков и их прихвостней, объединились в нашем крестьянском союзе. Завтра я сам буду в деревне Юаньмаотунь и помогу…

Старик Сунь весь просиял:

– Если начальник Сяо к нам опять вернется, это будет очень хорошо. У нас и помещение крестьянского союза просторное и теплое, и люди понимающие, не то, что здесь… Садись в мои сани. Двух трубок выкурить не успеешь, как я тебя в наши края доставлю.

– И чего ты все болтаешь да болтаешь? – прервал его возмущенный старик Чу. – Слова сказать никому не даешь. Дай хоть спросить-то! Начальник, а как нам все-таки быть с бездельниками? Тоже их в союз привлекать?

– Обязательно. Привлечь и начать перевоспитывать. Ну, пора ехать, – заторопился начальник бригады.

Длинные вечерние тени лежали на порозовевшем снегу, когда сани старика Суня въехали в деревню Юаньмаотунь. Сяо Сян остановился в крестьянском союзе, в комнате Го Цюань-хая.

Этой же ночью начальник бригады и председатель крестьянского союза составили список тех, кто по разным причинам пассивно относится к крестьянскому движению, и долго говорили о способах их привлечения, но так ничего и не решив, легли спать.

«С чего же тут начинать?» – мучительно спрашивал сам себя Сяо Сян, лежа на кане с открытыми глазами.

Он встал, прибавил света в масляной лампе, достал вчерашний номер газеты «Дунбэйжибао» и на второй странице наткнулся на заметку, в которой как раз говорилось о методах работы с отсталыми.

– Старина Го! Старина Го! Вставай! Нашел! – растолкал Сяо Сян Го Цюань-хая, и они вдвоем принялись оживленно обсуждать опыт, описанный в заметке.

XVII

Едва первые лучи солнца озарили окна и на гибких ветвях ив запрыгали проснувшиеся воробьи, Сяо Сян был на ногах. Когда он, умывшись, вошел в комнату Го Цюань-хая, председатель уже сидел за столом. Посоветовавшись между собой, они решили устроить сегодня два собеседования.

– Одно проведем здесь, в главном доме крестьянского союза, – предложил начальник бригады, – и пригласим сюда всех стариков и старух. А в восточный флигель пригласим пассивных и разных, там, слоняющихся без дела.

– Но кто же будет проводить эти собеседования? – поинтересовался Го Цюань-хай.

– К старикам пошлем возчика Суня с женой и супругов Тянь Вань-шунь. А пассивными и прочим народом займетесь ты и Чжан Цзин-жуй.

С утра уже было объявлено, что никаких других совещаний сегодня не будет, и всем активистам рекомендовалось заняться оценкой конфискованного имущества и составлением описи.

Приглашенные на собеседование явились в крестьянский союз сразу же после завтрака. За теми, кто был слишком стар, послали сани.

Бездельники и просто пассивные собрались в восточном флигеле. Увидев, что за компания здесь, они подняли веселый гам.

На столе были приготовлены блюдечки с подсолнухами, разложены коробки с табаком и пачки курительной бумаги. Кто принялся за семечки, кто – за курево.

– Председатель Го, чем это вы с нами соблаговолите заниматься сегодня? – склонив голову набок, удивленно спросил один из присутствующих, известный в деревне под кличкой Осел Ли.

– Сегодня праздник Нового года, – сказал Го Цюань-хай, – и мы решили пригласить вас на беседу. Если у вас найдется, что сказать о крестьянском союзе – милости просим.

– Помилуй нас небо! – состроил рожу и неестественным голосом пропищал Осел Ли. – Что же можно сказать? Все хорошо! Все пра-а-ви-ильно-о!

Он сел, начал гримасничать. Остальные с удовольствием растянулись на теплых канах и, выпуская голубые кольца дыма, казалось, забыли обо всем на свете.

– Почему никто из вас ни разу не пришел на крестьянские собрания? – желая завязать разговор, начал Го Цюань-хай.

Все промолчали, занятые курением. Один Осел Ли открыл глаза и дурашливо хихикнул:

– Положение-то наше не очень завидное, председатель, что бы мы ни сказали, кто на нас станет обращать внимание.

– Почему у вас незавидное положение? – спросил Чжан Цзин-жуй. – Ты кем же себя считаешь?

– Разумеется, помещиком, – иронически рассмеялся Осел Ли.

– Другие, – заметил Го Цюань-хай, – наоборот, стараются себя принизить. Помещик говорит, что он кулак, а кулак – что он середняк. Почему же ты решил на себя наговаривать? По какому случаю?

– По такому случаю, председатель, что нашему брату все едино. Мы всегда оказываемся в самом плохом положении. Когда бедняки терпели горе, я бедняком был, теперь, когда пришло время лить слезы помещикам, я помещиком стал. Кому худо, тот мне и родня, а вам я не пара. Разреши уйти, председатель…

– Зачем же уходить, – остановил его Го Цюань-хай. – Раз собрались, надо уж побеседовать.

– Это я могу! – снова скорчил гримасу Осел Ли и, размахивая руками, принялся потешать товарищей, кривляясь и скоморошничая.

Увлеченные этим представлением, собравшиеся не заметили, как вошел начальник бригады.

– Что за человек? – тихо спросил он Го Цюань-хая.

– Осел Ли… – так же тихо ответил председатель.

– Откуда такое странное прозвище?

– Это длинная история, начальник… А настоящее имя его Ли Фа.

– Какая же история, расскажи, – заинтересовался Сяо Сян.

– Да видишь ли, еще во времена Маньчжоу-го приехал он сюда из Внутреннего Китая на двух ослах. На одном сидела его жена с пятилетним сынишкой, а на другом был навьючен весь его незамысловатый скарб. Ослы в наших местах, сам знаешь, животные редкие. Ослики всем очень понравились, вот поэтому их хозяину и дали такое прозвище. Заарендовал Ли у Добряка Ду пять шанов земли, но дела пошли так плохо, что через два года он вконец разорился. Ослов ему пришлось отдать за долги, и осталась у него одна кличка. Тут еще на беду сын заболел брюшным тифом и помер, а жена ушла к другому. После этого он бросил пахать и сеять. Пристрастился к картам, к водке и стал вором. Когда в нашей деревне создали крестьянский союз, все, помню, в один голос сказали: не нужен нам такой человек в союзе. Да он к нам и не заходит…

– А ты все же с ним потолкуй с глазу на глаз, – посоветовал председателю Сяо Сян и вышел на середину комнаты.

Все сразу притихли. Замолчал и Осел Ли.

– Мы пригласили вас на новогодние праздники, чтобы познакомиться и побеседовать. Все мы с вами по происхождению крестьяне и все бедняки. Ведь здесь богачей нет? Не так ли? – спросил Сяо Сян и окинул взглядом собравшихся. – Если раньше вам приходилось заниматься дурными делами – вас вынуждали к тому помещики, и нельзя это ставить вам в вину.

Один из присутствующих, с особым вниманием слушавший Сяо Сяна, утвердительно закивал:

– Правильно говоришь, начальник, все правильно. Раньше в нашей деревне плохие были порядки. Попробуй не подчинись приказу помещика, грохнет оземь твою чашку с кашей – и все тут…

– К примеру, взять этого… Ли… – продолжал Сяо Сян, чуть не сказав Осла Ли, но, вовремя спохватившись, добавил: – этого Ли Фа.

Осел Ли, услышав свое имя, остолбенел. Он, которого долгие годы называли лишь по кличке, был несказанно тронут, что сам командир из Восьмой армии не только знает его фамилию, ко даже обращается к нему, как к порядочному человеку, называет по имени. С тех пор как жена покинула Ли, он перестал ценить и уважать себя, свыкся с мыслью, что его место на свалке, и с тупым и злобным упрямством противился любой попытке, которая была направлена на его исправление. Но сейчас он внимательно прислушивался к тому, что говорит этот человек в военной куртке, напомнивший Ослу Ли, что у него есть человеческое имя…

– Когда Ли Фа, – говорил начальник бригады, – приехал в вашу деревню, разве он не был хорошим крестьянином? Его разорил и обобрал помещик, у которого он взял в аренду клочок земли. Ли Фа в конце концов не только потерял ослов. Он и сына своего лишился, и жена, которую он не мог прокормить, ушла от него. Не случись с ним этих несчастий, неужели бы он стал бродягой и картежником?

Ли опустил глаза. Он вспомнил об умершем сыне и ясно представил себе первый вечер после ухода жены. Сколько пережил он тогда… Вспомнил Ли Фа и другой, тоже первый в его жизни вечер, когда, измученный голодом, он прокрался на чужое кукурузное поле, но был пойман и избит до потери сознания.

«Человек может отдыхать, но рту отдыхать не прикажешь», и Ли Фа начал красть. Сначала было очень стыдно, но потом все сделалось привычным и Ли, по прозвищу Осел, перестал краснеть. Люди презирали его, но ему уже было все равно: он больше не уважал себя.

Сейчас Ли Фа сидел как потерянный, не зная, что и думать. А до его слуха, словно звон колокола в горах, ясно долетал мягкий, задушевный голос Сяо Сяна:

– Теперь мы выкорчевали все гнилые корни, и если вы не исправитесь и не станете активистами, вам придется обижаться только на самих себя. Мы сделаем все, чтобы вам помочь. Время изменилось, и вы должны жить по-другому, Когда получите землю, займитесь полезным трудом, сделайтесь хорошими крестьянами. Вот мой дружеский совет. А теперь продолжайте начатую беседу, а мне надо пойти к старикам на собрание.

Когда Сяо Сян вошел в главный дом и, никем не замеченный, присел у порога, слово держал старик Сунь, поучая кого-то из присутствующих:

– Каждый бедняк, борясь за лучшую для себя жизнь, помогает также и другим. Ты, дедушка, не говори, что слишком стар. Какой же ты старик? А хотя бы даже и старик, разве это отговорка? Я тебе так скажу, разве можно нас, шестидесятилетних, стариками считать. Чем старее человек, тем он опытнее и мудрее. Ты послушай меня, брат, я никогда не вру: даже начальник Сяо у меня, шестидесятилетнего Суня, во всех делах спрашивает совета. Вот хотя бы к примеру: я на прошлом собрании в деревне Саньцзя сказал, что лошади да телеги для нас важнее всего. А старик Чу со мной в эту, как ее, дикс… диску… а чорт! ну, словом, спорить стал. Нет, говорит, самое главное – крупорушка. Начальник Сяо слушал, слушал и не выдержал, вмешался: «Старик Сунь, говорит, прав, а Чу ровно ничего не понимает». И точно: если соединить, скажем, только мосты, которые я перешел в своей жизни, получится расстояние куда длиннее тех дорог, по которым Чу хаживал…

– Дай ты людям-то слово сказать! – перебил старик Тянь неугомонного возчика. – Я вот вам так скажу: не будь у нас коммунистической партии, мы бы никогда не получили того, что имеем сегодня. Я очень благодарен председателю Мао. Я бы хотел знать, кто не видел добра от коммунистической партии?

Старуха с серебряными волосами, вынув изо рта трубку, вмешалась в разговор:

– Таких ты среди простого народа не найдешь. Раньше у нас, бедняков, варить в чугунках было нечего, а сейчас зажили, как люди, и должны теперь выпрямиться во весь рост.

– Что-то я не вижу, чтобы ты выпрямилась, – поддел старуху какой-то вредный старикашка. – Людей к тому призываешь, а лучше бы на себя оборотилась. В прошлом году твой сын со слезами просился в армию, а ты его, можно сказать, за ноги держала. Где же твое выпрямление?

– Врешь ты все! – не на шутку рассердилась старуха. – Кто это держал его за ноги? Я сама уговаривала сына, чтоб он исправно служил и не на жизнь, а на смерть боролся с помещиками-лиходеями, потому что они нас ненавидят и нам нужно быть бдительными и все время бить их…

– Говоришь-то ты здорово… – рассмеялся старик.

Сяо Сян быстро поднялся:

– Послушайте, что я вам скажу! Крестьянский союз пригласил вас, чтобы, потолковав по душам, узнать ваше мнение. Помещиков мы добили, однако работы у нас осталось еще не мало. И для вас ее хватит. Поэтому мы решили создать такую организацию, которая бы объединила всех стариков и вовлекла их в работу крестьянского союза. Тех, кто отстает от времени и не пускает молодежь в крестьянский союз, будем порицать на общих собраниях. Согласны с тем, что я вам сказал?

Все ответили, что согласны, и принялись горячо обсуждать план создания организации.

Начальник бригады вдруг вспомнил старуху Ван, о которой ему как-то говорил Го Цюань-хай.

– А старуха Ван здесь? – обратился он к возчику.

Сунь окинул взглядом присутствующих:

– Нету… Она тяжела на подъем.

Когда собрание кончилось, Сяо Сян попросил Го Цюань-хая проводить его к Ван.

Войдя в лачугу, они увидели на кане одетую в заплатанный ватный халат старуху с большими очками на носу, которая чинила какую-то ветошь. Она не слишком дружелюбно встретила гостей и, холодно пригласив сесть, сама не двинулась с места. Гости присели. Сяо Сян с любопытством стал осматривать комнату. На рваной цыновке, постеленной на южном кане, стоял столик со сломанной ножкой и валялись два грязных одеяла. Около стены лежал мужчина с широкими черными бровями, лет тридцати на вид, и, прикрыв глаза, притворялся спящим. «Это, вероятно, и есть старший сын, который по бедности не может жениться», – подумал начальник бригады.

Северный кан являл собой полную противоположность южному. Застланный новой цыновкой, он был чист и опрятен. На самом краю его стоял сундук, украшенный узорами. На сундуке аккуратной горкой были сложены два одеяла и две подушки – все новое.

Го Цюань-хай достал из-за пояса трубку и набил ее табаком. Он не знал, с чего начать разговор, и потому спросил первое, что пришло в голову:

– А где же твоя невестка?