Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

– Ты чего не спишь? Про что ты все думаешь? – проснувшись, спросила жена.

Он не ответил.

Перед рассветом, когда в небе еще дрожали чистые серебряные звезды, а землю покрыла обильная роса, Чжао Юй-линь встал и, захватив свою винтовку, отправился в школу.

В это утро он заполнил анкету. Он, горький бедняк, стал кандидатом коммунистической партии.

Кандидатский стаж короток: всего три месяца, и по истечении этого срока ему дадут билет члена партии.

В той графе анкеты, где рекомендующий дает характеристику, начальник бригады записал:

«Бедняк, честен, работать умеет, решителен, готов всем пожертвовать для дела освобождения рабочих и крестьян».

Вскоре такие же анкеты заполнили Го Цюань-хай, Ли Всегда Богатый и Бай Юй-шань.

Положение на фронтах стабилизировалось. Демократическая армия под командованием генерала Линь Бяо разгромила войска Чан Кай-ши, оснащенные американской военной техникой. В Маньчжурии они понесли такой урон, что долго не могли оправиться. Радостная весть о победе молниеносно облетела деревни. Всюду поднялось массовое движение крестьян.

Помещики и их угодники глубоко втянули головы в свой темный и тесный панцырь. Притаившись, они озлобленно следили за развитием движения деревенской бедноты и еще продолжали вредить: сеяли клевету, пытались натравливать крестьян друг на друга, а иногда, высунувшись из своего укрытия, предательски наносили удар в спину.

В школе и в крестьянском союзе все время толпился народ. Снова начались собеседования; прерванная было работа возобновилась.

У старика Суня только и было теперь разговоров, что о начальнике Сяо. И начинал он их обычно так:

– Начальник Сяо – мой самый лучший друг! Ведь это я привез его сюда!

Братишка Ян заделался ревностным активистом и, после того как землю поделили, стал проводить собеседования.

Сяо Сян, Сяо Ван и Лю Шэн нередко приходили на эти беседы, разъясняя смысл и значение переворота. Они рассказывали о председателе Мао[20]20
  Председатель Мао (Мао-чжуси) – так китайский народ почтительно называет Мао Цзе-дуна. (Прим. перев.)


[Закрыть], коммунистической партии и о Восьмой армии.

Лю Шэн обучил крестьян множеству новых песен. Особенно полюбили крестьяне песенку на слова поэта Ван Сюэ-бо:

 
Коммунисты вывели
Нас на путь побед.
А без коммунистов
И Китая нет!
 
 
Коммунист душой
Любит свой народ,
И без страха в бой
Коммунист идет.
 
 
Воля нашей партии
Жизнь вернула нам.
Как стрела каленая,
Путь наш ныне прям.
 
 
Счастье всех трудящихся.
Мир и свет вокруг —
Дело коммунистов,
Их могучих рук!
 
 
И народу нашему
Коммунист – слуга,
И зато заклятого
Не щадит врага.
 
 
Коммунисты вывели
Нас на путь побед:
Ведь без коммунистов
И Китая нет!
 

Распевая эту песню, люди говорили:

– Теперь мы действительно многое поняли, сердца распахнулись, как окна, и сразу стало светло!

Как-то раз ночью Го Цюань-хай и Ли Всегда Богатый возвращались домой после собеседования. Когда они проходили мимо ворот усадьбы Хань Лао-лю, им показалось, что во дворе блеснул свет. Оба с любопытством остановились. Вскоре раздались шаги и послышались голоса:

– Этот пастушок, как бельмо на глазу… – различили они голос помещика. – Надо бы его спровадить куда-нибудь.

– Конечно, конечно!.. И надо это сделать поскорей.

По голосу они узнали Ханя Длинную Шею.

– Сейчас это неудобно, – сказал Хань Лао-лю. – Вот что касается Яна… надо будет попробовать. Ты наладь с ним отношения. Только действовать нужно поумнее.

Разговор перешел на шепот, и слов уже невозможно было разобрать. Наступило краткое молчание, а затем уже совсем близко снова послышался голос Хань Лао-лю:

– Давай так и сделаем… Если сам не сможешь пойти, пошли сынишку.

Стукнула калитка. Го Цюань-хай и Ли Всегда Богатый свернули в кусты и вышли на тропинку. Некоторое время они шли молча. Наконец Го Цюань-хай спросил:

– Пастушок этот сын умершего батрака, что ли?

– Ну да! Ведь это его мать забрал к себе Хань Лао-лю, а потом сбыл в публичный дом в Шуанчэнцзы. Неужели ты не помнишь?

– Еще одно злодеяние! Действительно, я позабыл. Надо обязательно найти мальчика и привести на наши собеседования. А про какого это Яна он говорил? Уж не о Братишке ли нашем?

– Кто ж его знает? Может и так…

Оба были озабочены и решили сейчас же наведаться в школу. Кроме членов бригады, здесь были Бай Юй-шань и Чжао Юй-линь. Ли Всегда Богатый подробно рассказал начальнику бригады о том, что они только что слышали.

– Как вы думаете, что за человек этот Братишка Ян? – насторожился Сяо Сян.

– Человек бедный, занимался перепродажей старого тряпья. А вообще – деньги любит, – объяснил Ли.

– А с семьей Ханя он связан?

– Про это уж ничего не знаю.

– Хань Лао-лю как-то раз здорово прибил его, – вспомнил Го Цюань-хай.

– А за что? – спросил Сяо Сян.

– Во времена Маньчжоу-го, – начал Чжан Юй-линь, – японцы заставляли крестьян коноплю сдавать. Хань Лао-лю в ту пору старостой был и разгуливал по деревне со своей большой палкой. Тех, кто лениво коноплю трепал или рано спать заваливался, лупил почем зря.

– Да разве одного Яна… многих лупил… – невольно вздохнул Бай Юй-шань.

– Уж тебе-то не раз доставалось по этому случаю! – расхохотался Го Цюань-хай, намекая на то, что Бай Юй-шань был соней.

– Раза два или три случилось, – неохотно сознался тот.

– Какое там! – снова прыснул Го Цюань-хай. – Я от Дасаоцзы слыхал, что самое меньшее раз восемь.

– Не слушай ты ее. Она всегда все врет, – обиделся Бай Юй-шань.

Начальник бригады, думавший в этот момент о Братишке Яне, вдруг сказал:

– Нет… Братишка Ян – член комиссии по разделу земли. Отстранить его ни с того ни с сего нельзя. Вам следует прежде побеседовать с ним.

На этом разговор закончился, и все разошлись.

Братишка Ян действительно любил деньги и теперь не изменил этой привязанности. Любил он к тому же и верховодить, отличался мелким тщеславием и зазнайством и никогда не снисходил до того, чтобы советоваться с кем-нибудь. Он был малограмотен, но так как Го Цюань-хай и Чжао Юй-линь вовсе ничему не учились, смотрел на них свысока и говорил с пренебрежением: «На что вообще годится эта мелюзга?»

С тех пор как он стал членом комиссии по разделу земли, богатеи стали заискивать перед ним и зазывать к себе на угощение. Ян охотно заходил и благосклонно принимал знаки внимания, а когда к нему обращались с просьбами, щедро раздавал обещания.

– Брат Ян, у меня к тебе дельце: сможешь ли только?..

– Я все могу, – безапелляционно отвечал Братишка.

– Брат Ян, поговори в бригаде.

– Можно. Начальник Сяо слушается меня во всем.

К Сяо Сяну он никогда, конечно, не обращался, боясь даже заикнуться о чем-либо.

Как-то вечером, когда Ян вернулся с очередного собеседования, хозяин харчевни сказал, что Хань Длинная Шея присылал мальчика и просил зайти.

Братишка отлично знал, что за человек этот Длинная Шея, но подумал: «Отказаться, пожалуй, будет неудобно», и пошел. Длинная Шея наговорил ему массу любезностей и в заключение сообщил:

– Господин приглашает отобедать вместе с ним.

Ян сразу догадался, что тут дело неспроста, и задумался. Пойти – значило нарушить долг члена крестьянского союза, а отказаться – тоже было неудобно. Он долго раздумывал, но все-таки пошел.

Хань Лао-лю в роскошном халате на подкладке, улыбаясь, вышел навстречу и церемонно пригласил гостя в восточный флигель.

Большая лампа под потолком заливала мягким светом изысканно убранную комнату. Кан был застелен летней цыновкой из трав. На полках вдоль стен были разложены аккуратно свернутые шелковые одеяла: красные с разводами, розовые с мелкими цветочками и в три разноцветные полосы. Одеяла были покрыты коврами с вытканными на них изображениями сосны, сливы и цапли. Напротив кана возвышался застекленный шкаф, висело большое зеркало и стоял сундук красного лака, на крышке которого был искусно нарисован золотой павлин. Все чисто прибрано, натерто, все блестело.

Хань Лао-лю предложил гостю занять место. Сесть на кан Братишка Ян не решился. Это значило проявить дружеские чувства к хозяину дома. Братишка вышел из затруднения, скромно пристроившись на самом кончике красной лакированной скамьи.

Хань Лао-лю взял со столика пачку папирос и любезно передал гостю.

На крестьянских собеседованиях Братишка Ян, подражая другим, на все лады разносил помещика-злодея и, казалось, горел к нему искренней ненавистью. Но сейчас, попав в общество такого важного человека, который говорил с ним, как с равным, Ян испытывал чувство гордости: «Хань Лао-лю, конечно, мироед и злодей, но почему он не может исправиться и стать хорошим человеком? Почему бы члену крестьянского союза Яну не перевоспитать помещика на благо беднякам? Кроме того, бывшему батраку было чрезвычайно лестно, что хозяин называл его не Братишкой, как это было прежде, а «господином председателем».

– Господин председатель Ян, мы сегодня как раз закололи дикую козу. Это, можно сказать, в вашу честь. Прошу господина председателя не побрезгать моим скромным угощением…

– Что вы! Я еще не председатель. Прошу не называть меня так… – слабо запротестовал Братишка.

– О!.. Разве еще не председатель? – с притворным удивлением воскликнул помещик и сочувственно вздохнул. – А я думал, был даже уверен, что вы уже давно председатель.

Помещик остановился и крикнул на кухню:

– Обед готов?

– Готов, хозяин, – отозвался повар, внося четыре блюда холодной закуски и кувшинчики с водкой.

– Прошу, прошу, – заторопился хозяин. – Окажите мне высокую честь. Люди мы, конечно, небогатые, вкусного тут ничего нет… Но ведь председатель Ян… не чужой человек.

Оба расположились за столиком. Братишка жадно набросился на еду и водку. Повар то и дело вносил новые блюда и убирал пустые тарелочки. Наконец он появился с подносом, на котором стояла чаша, полная пирожков, а вокруг нее были размещены блюдечки с грибами, гусиными яйцами, карасями и мелко нарезанной жареной козлятиной.

Хань Лао-лю подносил гостю чашку за чашкой, и Братишка Ян скоро почувствовал легкость в руках и ногах, но такую тяжесть в голове, что покажи ему сейчас лопату, он сказал бы, что это вилы.

– Будь я начальником Сяо, – вернулся Хань Лао-лю к прерванному разговору, – вы давно были бы самым главным председателем. Если сравнить с вами мелюзгу, вроде Го Цюань-хая, поверьте, это то же самое, что сравнить чугунок с золотым сосудом. Ведь вы оба выросли в моей семье, я, можно сказать, вынянчил вас. Мне ли не знать, кто чего стоит!

Братишка Ян молчал, опустив голову на грудь. Хань Лао-лю указал на блюдце с мясом и услужливо предложил:

– Пожалуйста, отведайте козлятинки. Зная, что председатель любит солененькое, я нарочно приказал положить как можно больше соли. Ай-чжэн! – позвал он. – Где ты там? Иди сюда!

Занавес над дверью колыхнулся, и помещичья дочь Хань Ай-чжэн вошла в комнату.

Она была в легкой распахнутой кофте из белого шелка, усыпанного красными цветами, и белых шелковых штанах. Из-под широко открытого ворота выступала туго облегающая тело красная рубашка, отчего фигура девушки казалась еще более привлекательной.

Бросив нежный взгляд на Братишку Яна, она грациозно опустилась на край кана, взяла кувшинчик и проворно наполнила до краев чашку гостя. От ее одежды и волос исходил такой дразнящий аромат, что у Братишки голова пошла кругом. Он схватил чашку, но она выскользнула из рук и опрокинулась ему на колени.

Хань Лао-лю решил, что сейчас самый подходящий момент оставить их вдвоем.

– Брат Ян, ты выпивай, а у меня маленькое дельце. Скоро вернусь, – сказал он и, пошатываясь, направился к двери.

На пороге его перехватила старшая жена и угрожающе прошипела:

– Ты что, издеваться над Ай-чжэн вздумал!

– Молчи! Что ты понимаешь?

Ай-чжэн снова наполнила чашку. Братишка Ян, боясь от смущения взглянуть в лицо девушки, следил, как зачарованный, за ее проворными руками. Руки были пухлые, с кокетливыми ямочками.

– Выпейте еще, председатель Ян. Это с собственного завода моего папы.

– Старина Ян, ты, оказывается, здесь? А я-то разыскиваю тебя повсюду! – крикнул кто-то под окном.

Это был Чжан Цзин-сян. Приподнявшись на цыпочки и увидев всю эту картину, он сплюнул и выругался:

– Вон оно что! Ты тут выпиваешь в свое удовольствие! Пей! Пей! А я пойду да и расскажу всем!

Братишка Ян бросил чашку и выскочил из флигеля. Он догнал Чжан Цзин-сяна у ворот и схватил за рукав:

– Кто тебе сказал, что я здесь?

– Люди собрались на собеседование. Ждали, ждали и послали меня в харчевню. Хозяин сказал, что ты пошел к Ханю Длинной Шее. Я к нему, а он меня сюда направил. Так и знай, всем расскажу, как ты выпивал с дочкой Хань Лао-лю.

Братишка Ян сразу протрезвел. Губы его затряслись. Он вцепился в Чжан Цзин-сяна и, заикаясь, заговорил:

– Милый брат! Не рассказывай никому. Прошу тебя! На этот раз ошибка вышла…

Чжан Цзин-сяну стало жаль Братишку, тем более, что ошибку свою тот признал. К тому же Братишка Ян был членом комиссии.

– Ладно, уж так и быть, – примирительно сказал Чжан.

Поджидавшим его крестьянам Братишка Ян объявил, что сегодня у него болит голова, проводить собеседование он не в силах и распустил всех по домам. Вечером же с видом заговорщика он явился в бригаду и донес: крестьянин Чжан Цзин-сян во времена Маньчжоу-го батрачил у одного японца в соседней деревне и до сих пор питает сердечную склонность к японцам, являясь, таким образом, скрытым предателем родины.

В заключение Братишка Ян озабоченно спросил:

– Можно ли допустить, чтоб такой человек оставался в крестьянском союзе?

– Надо прежде проверить, – задумался начальник бригады.

На следующий день Братишка дополнил свое показание:

– Пятнадцатого августа, когда японцы бежали, Чжан Цзин-сян тоже ходил собирать их пожитки. Он нашел японскую винтовку и припрятал ее.

Подтвердить этого никто не мог, отрицать тоже никто не решился. Братишке поверили на слово и постановили исключить Чжан Цзин-сяна из союза.

Вечером бывший старьевщик получил новое приглашение от Хань Лао-лю.

Опять пили и беседовали до полуночи. Лицо Яна пылало, а глаза не отрывались от двери. Хозяин догадывался о желании гостя, но молчал.

Наконец Братишка Ян не выдержал и робко осведомился:

– Господин, разве все уже спят?

– Кого вы имеете в виду, господин председатель? – притворился непонимающим помещик.

– Я про почтенную госпожу… госпожу… – начал Братишка и, застыдившись, умолк.

Ян спрашивал о жене, но вопрос относился к дочери. Хозяин и гость отлично поняли друг друга, хотя не выдали этого ни жестом, ни улыбкой.

– Ей что-то нездоровится. Может быть, уже спит, – ответил помещик на вопрос о жене, подразумевая дочь.

Братишка Ян решил, что сегодня надежды его напрасны, и заторопился домой.

– Подождите, подождите, – удержал его Хань Ляо-лю. – У меня есть небольшое дельце, и я хотел бы обратиться к председателю Яну…

Он вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся.

– В прошлый раз… – начал помещик вкрадчивым голосом —…когда председатель изволил удостоить мое нищенское жилище своим высоким посещением, Ай-чжэн была весьма смущена видом ваших штанов и куртки. Эти предметы столь изношены, что, право, ни на что не годятся. Ай-чжэн очень хотела бы сшить вам все новое, для чего необходимо снять мерку. Прошу прощения, но посмею повторить сказанные ею слова: «Он же прямо ни на что не похож, – заявила она мне. – Вот уж действительно революционный переворот! Так переворотились, что изодрались в клочья…» Она добавила также, что Чжао Юй-линь, Го Цюань-хай и им подобные типы в сравнении с председателем Яном просто ничтожества. Председатель Ян – это поистине жемчужина, которую смешали с горохом. Разве же не обидно продавать жемчуг и горох по одной и той же цене? «Будь я на его месте, – воскликнула она, – я бы!..» Ну я ее, конечно, изругал за это. Ты, говорю, рассуждаешь по-детски. У председателя Яна на сей счет могут быть свои планы и соображения… Но пройдемте со мной.

Хань Лао-лю поднял занавес над дверью и церемонно пропустил Братишку вперед. Братишка Ян увидел изысканно сервированный столик и изящное убранство комнаты. Взгляд его упал на картины, развешанные по стенам, красные шелковые занавески на окнах, лакированные ширмы и украшенные резьбой карнизы дверей.

Ай-чжэн с улыбкой поджидала гостя возле кана. На ней была кофта из белого шелка, такого тонкого, что он казался сделанным из прозрачных крылышек цикады. Сквозь белую кофту на этот раз просвечивала розовая рубашка. Туалет завершали черные шелковые штаны. Волосы Ай-чжэн были распущены, словно она только что проснулась.

Хань Лао-лю пригласил гостя сесть, а сам, сославшись на непредвиденные дела, вышел.

После третьей чашечки Ай-чжэн стало жарко и щеки ее порозовели, как цветы персика. Она расстегнула верхнюю пуговицу шелковой кофточки.

– Ах! Жарко как! – томно воскликнула девушка и, взяв с подоконника веер из сандалового дерева, поднесла его Братишке Яну. Она подвинулась к нему, хихикнула и попросила:

– Помашите, пожалуйста.

У Братишки Яна сладко забилось сердце. Он быстро раскрыл веер, начал обмахивать ее и так переусердствовал, что сломал пять пластинок. Ай-чжэн припала к столику и покатилась со смеху:

– Ай-яй-яй! Мама! Умру, умру! Какой неловкий, какой смешной!

В одной шуточной народной песенке поется так:

 
Если женщина смеется —
Знай: любовь наружу рвется!
 

Каждая обольстительница отлично знает это. Ай-чжэн же была большим мастером своего ремесла. Развратный японский жандарм обучил ее всем приемам обольщения. А для такого простого деревенского парня, как Ян, особого искусства и не требовалось. Довольно было одного смеха, чтобы кровь у Братишки закипела. Он отшвырнул веер и рывком повернулся к девушке. Ай-чжэн отстранила его, перестала смеяться и кокетливо надула губки:

– Вы с ума сошли! Что вы хотите делать?

Но глаза ее продолжали манить. Братишка Ян схватил ее за руки и потянул к себе.

– Мама! Спаси! – вдруг завизжала Ай-чжэн.

Дверь распахнулась. Вбежали старшая и младшая жены Хань Лао-лю.

– Что здесь такое? – пробасила старшая.

– В чем дело? – пискнула младшая.

Братишка Ян выпустил Ай-чжэн. Она запрокинулась на кан и, падая, с грохотом перевернула столик. Суп, водка, уксус, соя – все полилось на пол, брызнуло на одежду. Даже на обеих жен попало.

Комната наполнилась народом.

После искусно разыгранного обморока Ай-чжэн вскочила и с рыданиями кинулась в раскрытые объятия матери. Но так как слез у нее не было, она все время прятала лицо и, топая по полу босыми ногами, кричала:

– Мама! мама!

Перепуганный Братишка бросился к двери.

– Куда это ты хочешь бежать? – преградила ему дорогу старшая жена. – Презренный трус! Ты задумал издеваться над моим бедным ребенком! Пришел в глухую ночь в почтенную семью и хотел изнасиловать невинную девушку! У тебя только обличье человечье, а внутри ты пес, кровожадный пес! Ей ведь только девятнадцать лет. Она еще нераспустившийся цветок. А ты решил сделать так, чтобы ее нельзя было выдать замуж. Негодяй!

В пылу гнева и возмущения оскорбленная мать убавила возраст дочери, по меньшей мере, лет на пять.

Когда крики, визг и рыдания дошли до предела, появился Хань Лао-лю. За ним по пятам, как грозный страж преисподней, следовал Ли Цин-шань.

Ай-чжэн бросилась к отцу с криком «папа!» и снова разразилась безутешными рыданиями.

– Пулей тебя убить! – надрывалась старшая жена, вцепившись в волосы Братишки Яна и царапая ногтями его левую щеку.

– Ножом тебя зарезать! – вторила ей младшая жена, проделывая ту же операцию над его правой щекой.

– О… о… у… у… папа! Куда мне от срама лицо девать? – вопила Ай-чжэн.

Хань Лао-лю произносил только один звук «о!..», выражающий полное недоумение и растерянность.

Вся эта четверка представляла отлично сыгранный оркестр.

– Я тебя за человека считал, – проговорил наконец Хань Лао-лю, – я для тебя ничего не пожалел, пригласил обедать в порядочный дом. Вот чем ты отплатил мне, неблагодарный! Поистине у тебя только лицо человеческое, а сердце хищного зверя. Ты покусился на мое дитя! Ведь ты преступил государственный закон! Известно тебе это? Ли Цин-шань!

– Я здесь! – вынырнул из-за его спины управляющий.

– Свяжи этого прелюбодея и отведи в бригаду. Если бригада не примет, вези в уездный город. Поистине небо перевернулось над нашими головами!

Ли Цин-шань и повар связали Братишку Яна и толкнули в другую комнату. Туда же устремились и все домочадцы.

Хань Лао-лю величественно воссел на край южного кана, того самого, на котором Братишка Ян дважды был почетным гостем и перед которым стоял сейчас, как преступник на суде.

– Ты сам скажи: если человек имел преступное намерение изнасиловать крестьянскую дочь, что ему за это полагается? – тоном сурового судьи спросил помещик и для большей убедительности взмахнул над головой Яна палкой, не раз гулявшей по его спине во времена Маньчжоу-го.

Тот молчал.

– Говори! Замок тебе на рот повесили, что ли? – толкнул его в спину Ли Цин-шань.

– Маху дал, немного лишнего хлебнул…

– Идите спать! – сурово повелел домочадцам мужского пола Хань Лао-лю и, обернувшись к женщинам, уже более милостиво добавил: – Вы тоже ступайте. Ты, Ай-чжэн, поди отдохни, бедняжка. Время позднее. Не огорчайся. Отец рассчитается за тебя. Ступай!

Все разошлись.

– Теперь принеси кисть и бумагу. Запишем его показания, – приказал помещик управляющему.

Ли Цин-шань принес бумагу, кисть и развел тушь. Хань Лао-лю присел к столику и, ни о чем не спрашивая Яна, быстро составил «показания» и передал бумагу управляющему:

– Тут все записано, что он мог бы сказать. Прочти ему и пусть приложит палец.

Управляющий почтительно принял бумагу и огласил:

«Я, Ян Фу-юань, в полночь ворвался в дом к жителю деревни крестьянину Хань Фын-ци. Увидев его дочь Хань Ай-чжэн, я хотел совершить караемое законом преступление. Она оказала мне сопротивление. Тогда я насильно обнял ее и стал целовать. Все это истинная правда».

– Целовать не стал… даже ни одного раза не… – начал было Братишка Ян.

– Довольно! – повысил голос Хань Лао-лю и так решительно поднял палку, что Братишка Ян предпочел отказаться от дальнейших возражений.

– Говори, что ты хочешь? – предложил помещик. – Предать дело огласке или поладить миром?..

Братишка смиренно попросил объяснить, что господин подразумевает под этим «поладить миром».

– Если хочешь, чтобы мы поладили, приложи оттиск пальца на этом документе и все. Отправлять его я никуда не буду.

– Давай тогда поладим миром, – сейчас же согласился Братишка и приложил палец.

Хань Лао-лю бережно свернул бумагу, спрятал ее в карман и повернулся к управляющему:

– Развяжи его. Все в порядке. Сам иди спать.

Ли Цин-шань и повар ушли. Снова водворилась тишина. Слышалось лишь сонное дыхание людей в доме да шуршание сена в конюшне.

Хань Лао-лю закурил папиросу и медленно проговорил:

– Мы с тобой, брат Ян, люди, как говорится, «с одной джонки»… – он умолк, наблюдая за унылым и покорным выражением лица собеседника, – и ссориться нам не годится. Ты вот скажи: слыхал ли ты молву, которая ходит в народе последние дни?

– Не слыхал, – шепотом отозвался Братишка Ян.

– А я вот, – с расстановкой продолжал Хань Лао-лю, – из верных источников знаю. Восьмая армия покидает Харбин и перебрасывается на восток. Знаешь, куда ее стягивают? К советской границе. Я давно говорил, что здесь ей не продержаться долго. Войска гоминдановского правительства если к осенним праздникам и не подоспеют, так уж после праздников обязательно придут. Ты понимаешь, брат Ян, что это значит?

– Не придут гоминдановские войска, – робким голосом возразил Ян.

– Кто тебе это наболтал? Ведь не твои слова!

– Не мои… – согласился Братишка.

– Так вот. Не слушай этой собачьей брехни. Я тебе верно говорю. Мой сын как раз прислал письмо, в котором пишет…

Никакого письма не было. Более того, Хань Лао-лю уже наверняка знал теперь, что этого письма никогда и не будет. Чан Кай-ши потерпел поражение и надеяться больше не на кого.

– Про что же он пишет? – вдруг забеспокоился Братишка.

Хань Лао-лю угрожающе сверкнул глазами:

– «Кто делит земли и дома – тому башку долой», – вот про что пишет!

– Неужели?

У Яна перехватило дыхание и задрожали ноги.

– Ты не бойся, – успокоил его помещик, – мы с тобой свои люди, знаем друг друга не первый год. Я не оставлю тебя в беде. Только не связывайся с бригадой. Ты не гляди, что они хорохорятся тут. Этот ваш Сяо Сян завяз, как телега в грязи: ни туда, ни сюда. Ему в руки попался еж, и он сам не знает, что с ним делать: и держать больно и бросить жалко. Хочет меня побороть? Ладно, поглядим, что у него из этого выйдет. Он со мной уже трижды схватывался. Пусть еще три раза попробует. Я, Хань Лао-лю, все равно буду жить лучше вашего. Не веришь? Подожди, сам увидишь!

Запели петухи.

Хань Лао-лю решил, что Братишка Ян теперь в его руках. Помещик подсел к нему и доверительно проговорил:

– Ты помоги мне кое в чем, а тебе нужда придет, – я выручу. Они каждый вечер собираются зачем-то и какие-то разговоры ведут. Так вот: что будут говорить, ты обо всем мне и докладывай. Ай-чжэн еще справит тебе новую одежонку. Нравится черная материя? У меня есть отрез. Сам понимаешь! Ай-чжэн – девушка на выданье, не стану же я держать ее дома. Все равно придется за кого-нибудь отдать. Сейчас она на тебя злится. Подождем и потихоньку обломаем. Все будет в порядке. Я ручаюсь.

Братишка Ян вспомнил пухлые руки с ямочками, и у него снова разгорелись глаза.

– Ладно, – милостиво заключил помещик. – Теперь ступай. Уже рассвет. А что узнаешь, сейчас же сообщи Ханю Длинная Шея.