Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

XII

Вскоре после того, как гостей из деревни Миньсиньтунь с почестями проводили, во дворе и на улице возле дома Тана Загребалы обнаружили еще несколько ям с зерном и одеждой. У других богачей также нашли немало всякого добра.

Помещики понимали, что прежняя жизнь уже не вернется, и старались сгноить зерно, уничтожить вещи или закопать их как можно глубже, только бы другим не досталось. Но несмотря на все эти ухищрения, крестьяне все-таки добились своего.

Дошла наконец очередь и до Ли Чжэнь-цзяна, которого в деревне не без основания называли помещичьим прихвостнем. Последнее время он только о том и думал, как бы ему выкрутиться, и, скрывая свое истинное лицо эксплуататора, прикидывался трудолюбивым крестьянином.

Ли Чжэнь-цзян теперь сам кормил оставшуюся у него скотину и горько жаловался на свою бедность.

Однако игра эта не спасла его. Он был разоблачен деревенской молодежью. Ребята установили, что Ли Чжэнь-цзян по-прежнему поддерживает связь с помещиками, подсматривает за крестьянами, подслушивает их речи и обо всем доносит своему племяннику Ли Гуй-юну.

После изгнания из крестьянского союза шайки Чжан Фу-ина, Ли Чжэнь-цзяну пришлось худо. Шесть из восьми его лошадей были конфискованы и отданы беднякам. Озлобленный, он притаился в своей норе, словно змея, ожидающая случая, чтобы выползти и ужалить. Как только население деревни стали разделять по имущественному признаку, Ли Чжэнь-цзян использовал это и начал действовать.

Вначале крестьянский союз вел в отношении середняков ошибочную политику. Союз чуждался середняков, отказывал им в помощи. Это было на руку Ли Чжэнь-цзяну. Он без устали бегал по деревне, разжигая недовольство середняков и стараясь привлечь их на свою сторону.

Агитация Ли Чжэиь-цзяна и других прихвостней еще больше усилилась с тех пор, как зажиточного середняка Ху Дянь-вэня по ошибке причислили к мелким помещикам, отняв у него при этом двух лошадей. Клеветнические слухи, словно черные вороны, вновь разлетелись по всей деревне. Пошли разговоры о том, что на середняков смотрят теперь, как на свиней, которых откармливают, чтобы заколоть перед новогодними праздниками. Некоторые добавляли даже, что нынешняя политика такова, что сперва заколют жирных свиней, а потом примутся и за тощих, намекая, что никому из середняков несдобровать. Середняки впадали в уныние. Они сами стали приходить в крестьянский союз.

– Довольно нам ждать и мучиться. Раз задумали все делить, так скорее забирайте наши дома, – говорили они.

Люди были готовы верить самым вздорным слухам:

– Теперь, видно, вышел закон, что если у тебя две лошади, одну должен отдать, а если два одеяла – с одним распрощайся.

Дело дошло до того, что старика Чу начали осаждать всякими просьбами, одна глупее другой:

– Старина Чу, у меня вот старенькое одеяло завалялось, так ты уж, сделай милость, запиши его сейчас, чтоб потом никаких нареканий не было…

Так как середняков на собрания в союзе не допускали, они совсем приуныли, а женщины середняцких дворов при встречах говорили одна другой:

– С помещиками рассчитались, теперь, видно, за нас возьмутся.

– Да, скоро и наш черед…

Многие забросили все свои работы и перестали кормить скотину. Некормленые лошади до того обессилели, что уже не могли стоять и вповалку лежали в конюшнях. Измученные неопределенностью хозяева валялись на канах и ничего не хотели делать.

Тот, кто раньше отличался бережливостью и экономил на всем, теперь все пускал на ветер: «Хоть разок поедим как следует».

Кое-кто из середняков, следуя примеру помещиков, зарывал в землю домашние вещи и теплую одежду. Иные свертывали и прятали даже цыновки и коврики. Зимой спать на оголенных канах было невыносимо. Пищавших от холода детей укутывали в какое-нибудь тряпье, а сами покрывались рваными халатами и всю ночь стучали зубами. Многие женщины простужались и болели.

Жена Ли Чжэнь-цзяна, которая еще совсем недавно боялась показаться на улице, теперь с утра до вечера ходила по соседям, то огонька попросить, то еще чего-нибудь. Войдя в дом, она начинала вздыхать. Потом обводила глазами комнату и, остановив взгляд на пустом кане, удивленно спрашивала:

– Как же так? Такой холод, а вы без одеял? Где же ваши вещи?

Го Цюань-хай получил от Сяо Сяна письмо, в котором начальник бригады просил сообщить ему, каково положение середняков в деревне Юаньмаотунь.

Собрав сведения о жизни середняков, Го Цюань-хай отправился в Саньцзя.

Здесь он попал на совещание партийного актива. Сяо Сян в своем докладе осветил общее положение в деревне и указал, что сейчас самым важным вопросом является объединение середняков. Во все деревни необходимо направить активистов, дать им задание укрепить союз бедняков с середняками и помешать враждебным элементам использовать допущенную ошибку в своих целях.

Приближались новогодние праздники. Деревни все еще бурлили, как кипяток в чане. Добровольные группы неусыпно трудились над составлением ведомостей конфискованного имущества. На складах до глубокой ночи горели лампы и клубился табачный дым. Активисты нередко расходились по домам на рассвете.

Жена середняка Лю Дэ-шаня, ушедшего на фронт носильщиком вместе с Ли Всегда Богатым, была очень скромной женщиной, бережливой и работящей. Вначале она активно участвовала в одной из женских групп, но затем всевозможные слухи совсем сбили ее с толку. Она невольно растерялась и отошла в сторону. Особенно после того, как у середняка Ху Дянь-вэня ни с того ни с сего отобрали имущество. Все, что произошло с этим человеком, так испугало женщину, что она перестала заходить в крестьянский союз.

С этого времени к ней и зачастила жена Ли Чжэнь-цзяна. Сегодня ее принесла нелегкая раньше обычного. Не дожидаясь приглашения, гостья бесцеремонно уселась на кан, поджав под себя ногу, достала из-за пояса свою неизменную трубку с длинным чубуком, закурила и, выпустив в лицо хозяйки струю табачного дыма, шумно вздохнула:

– Ну и дела! Кто знает, что с нами случится завтра?

Хотя у жены Лю Дэ-шаня от страха сжалось сердце, она не подала виду и спокойно ответила:

– Нам бояться нечего. Мой хозяин служит в армии, да и мы тоже участвуем в борьбе с помещиками…

Гостья снова обдала ее дымом и насмешливо передразнила:

– Участвуем, участвуем! А что стоит это ваше участие? Все равно вам скоро конец. Ты только погляди, кто хозяйничает в крестьянском союзе. Есть ли там хоть один середняк?

Жена Лю Дэ-шаня, подавив вздох, согласилась:

– И правда… середняков там нет…

Гостья склонилась к ней и зашептала:

– А ты не слыхала, что они там собираются делать?

– Нет, не слыхала, – уклончиво ответила хозяйка. – Откуда же мне знать?

– Все у них шито-крыто. И такие, как мы с тобой, у которых есть какое-нибудь, хоть и самое маленькое, имущество, ничего не знают…

– Раньше хоть звали на собрания, а теперь и близко не подпускают, – вздохнула жена Лю Дэ-шаня.

– На собрания так не зовут, а наряды на перевозку никогда не забывают подсунуть…

Видя, что слова возымели действие, гостья зашептала еще быстрее:

– Наряды на перевозки это бы еще ничего. Другое страшно… У нас здесь, правда, дело до этого не дошло, но вот в соседней деревне всех середняков в кутузку засадили.

В первый момент жена Лю Дэ-шаня, было, поверила, но затем ей стало ясно, что все это одна болтовня. Ведь мать ее всю жизнь прожила в соседней деревне и тоже была середнячкой. Брат еще вчера приходил сюда и ни слова не говорил о таких делах.

– Кого же это там посадили? – поинтересовалась жена Лю Дэ-шаня.

– Какого-то человека по фамилии Ши…

– По фамилии Ши? В этой деревне никогда и не было людей с такой фамилией.

– Разве? – смутилась гостья. – Ну, значит, я перепутала. Так или иначе, а политику властей мы с тобой не знаем.

С этим жена Лю Дэ-шаня не могла не согласиться и утвердительно кивнула головой.

Сказав несколько незначительных слов, гостья поднялась и, раскачивая свое полное тело на крошечных ножках, направилась к двери.

Жена Лю Дэ-шаня проводила ее до ворот и вернулась в комнату печальная и подавленная. Она снова вспомнила о Ху Дянь-вэне. Ведь у него было только одной лошадью больше, чем у нее, и все-таки с ним так круто обошлись. Как знать, может быть, в словах жены Ли Чжэнь-цзяна и заключена доля истины.

Всю ночь она не могла уснуть, а на утро вывела из конюшни кобылицу и жеребенка и повела их в крестьянский союз. «Уж лучше самой отдать, чем дожидаться позора…»

Старик Чу, которого она встретила во дворе крестьянского союза, бросил на нее недружелюбный взгляд и уклончиво ответил:

– Пока держи у себя…

У нее подкосились колени. Она вспомнила, что, когда помещики приходили в крестьянский союз, предлагая свою землю, им отвечали теми же словами, и это значило: «Придет время, сами с тобой разделаемся».

В полном смятении она вернулась домой. В ушах, как неотвязное жужжание осенней мухи, звенели слова жены Ли Чжэнь-цзяна: «Кто знает, что с нами случится завтра».

Весь день она не могла заставить себя взяться за работу. Томила неопределенность настоящего, а будущее казалось просто страшным. Что делать? У кого узнать? С кем посоветоваться? Наконец, в изнеможении, она легла на кан и с головой укрылась одеялом… Три Звезды уже высоко поднялись над горизонтом, а она все еще ворочалась с боку на бок.

Кто-то постучал в дверь. Она вскочила и прислушалась. Женский голос позвал ее по имени.

«Кто бы это мог быть? У кого оказалось к ней дело в такое позднее время?»

Стук повторился. Женщина быстро накинула на себя куртку и подошла к двери.

– Кто там? – спросила она.

– Тетушка Лю, почему же ты не открываешь? Это я! – Голос был очень знакомый.

– Сестра Чжао, ты?

У хозяйки сразу отлегло от сердца. Вдова Чжао Юй-линя была доброй, отзывчивой женщиной. Они нередко вели друг с другом долгие задушевные беседы.

Жена Лю Дэ-шаня провела гостью в комнату, заботливо отряхнула с нее снег, обмела веником туфли.

– Ну как твой хозяин? – спросила вдова Чжао, усаживаясь на кан. – Пишет что-нибудь?

– Нет, ничего не пишет.

– А давно он ушел на фронт?

Жена Лю Дэ-шаня достала трубку и, набивая ее табаком, улыбнулась:

– Наверно, скоро вернется. Носильщиков, говорят, берут только на четыре месяца, а его уже три месяца как нету.

Вдова Чжао взглянула на протянутую ей трубку и с улыбкой отстранила:

– Кури, кури сама… У твоего хозяина теперь будет большая заслуга.

Жена Лю Дэ-шаня, закуривая, подумала: «Лишь бы не обвиняли в чем-нибудь, и то будет хорошо. Что там еще мечтать о заслугах», – и вслух добавила:

– Мы все должны бить гоминдановских бандитов. Ради общей победы стараться надо, а не ради заслуг…

Вдова Чжао взяла с кана выкройки и начатую работу и принялась их с интересом рассматривать.

– Почему ты последнее время ни разу не была на собрании в крестьянском союзе? – вдруг спросила она. – Теперь все участвуют в политической борьбе.

– Все участвуют, да не всех пускают… – вздохнула жена Лю Дэ-шаня. – Сейчас власть принадлежит вам одним… беднякам и батракам, а у нас, середняков, положение очень плохое…

– У середняков плохое положение? Кто это тебе сказал? – удивилась гостья.

Хозяйка хотела было сознаться, что слышала это от жены Ли Чжэнь-цзяна, но сообразила, что может подвести ее.

– Никто мне не говорил, сестра Чжао. Да зачем и говорить, когда я сама все вижу. Власть сейчас бедняцкая и батрацкая. Вот и выходит, что вы одни в деревне хозяева…

– Что значит «хозяева»? – со смехом прервала ее вдова Чжао. – У тебя, видно, голова полна глупостей…

– А то и значит, что мы, середняки, ничего теперь не стоим. Рта открыть не смеем… – Она выколотила трубку, снова набила ее табаком, закурила и, не подымая головы, продолжала: – Положение в деревне теперь такое, что только вы, бедняки и батраки, можете всем заправлять, а мы ни на что не годимся…

– Погоди, погоди. Чего ты все «вы» да «мы»? Бедняки, батраки и середняки – одна семья: все одинаково трудятся. Я вот что тебе скажу: недавно председателю Мао люди послали телеграмму. Начальник Сяо получил письмо, в котором пишет, что председатель Мао ответил на эту телеграмму. В ней так говорится: сейчас очень важно объединить всех середняков и привлечь их к совместной работе с бедняками, обижать их или какие нападки на них делать совершенно недопустимо.

Жена Лю Дэ-шаня подняла на гостью засверкавшие радостью глаза:

– Так-таки и говорится?

– Зачем же мне тебя обманывать?

– Неужели правда, что председатель Мао вспомнил о нас, середняках?

– Телеграмма председателя Мао даже в харбинской газете напечатана.

У жены Лю Дэ-шаня совсем отлегло от сердца:

– Я так и знала, что председатель Мао не мог нас забыть. Ведь мы тоже день и ночь работали, и нас на каждом шагу угнетали и обманывали богачи. Во времена Маньчжоу-го помещики старались наложить на середняков как можно больше всевозможных поборов. Муж мой всегда был недоволен помещиками. Только уж такой он смирный и пугливый человек, что первый никуда не полезет.

Чем больше они беседовали, тем лучше понимали друг друга. Жена Лю Дэ-шаня принесла сушеных семечек и, вскипятив воду, заварила вместо чая поджаренную чумизу.

– Совсем ведь забыла, – спохватилась вдова Чжао. – Начальник Сяо наказал всем объявить: если есть у середняков какие обиды, пусть, не стесняясь, их выкладывают. Главное, ничего не нужно скрывать, – выскажи и все тут.

– Да какие же у нас обиды… – возразила обрадованная хозяйка, но, подумав, добавила: – Вот разве что нарядов на перевозку уж очень много дают. Теперь все получили лошадей, и надо бы как-нибудь уравнять нас в этом с бедняками.

Вдова Чжао согласилась, что уравнять, действительно, не мешает, и дала слово поговорить об этом с председателем Го.

Жена Лю Дэ-шаня спрыгнула с кана.

– Ты посиди, а я сейчас вернусь, – попросила она и вышла.

Она обошла двор, огляделась. Никого. Вернулась, плотно закрыла за собой дверь, подсела к вдове Чжао и вполголоса передала все, о чем говорила вчера жена Ли Чжэнь-цзяна.

Внимательно выслушав, гостья посоветовала немедленно же сообщить об этом в крестьянский союз. На прощанье вдова Чжао сказала:

– Завтра вечером председатель Го созывает объединенное собрание бедняков, батраков и середняков. На собрании должны объявить, что крестьянский союз бедняков и батраков будет распущен и создан такой союз, в котором и середняки смогут участвовать. Ты непременно приходи. Будут также решать вопрос о том, кому и сколько дать продовольствия из конфискованного у помещиков. Председатель Го сказал, что скоро начнутся новогодние праздники и надо распределить добро так, чтобы люди настряпали пельменей и как следует повеселились.

Вдова Чжао распрощалась. Жена Лю Дэ-шаня хотела дать ей фонарь.

– Не надо, не надо, – запротестовала вдова, – от снега и так светло, зачем же еще фонарь?

Хозяйка проводила гостью за ворота и долго смотрела ей вслед. Когда вдова Чжао скрылась за снежной пеленой, жена Лю Дэ-шаня, счастливая и умиротворенная, вернулась обратно, легла и тотчас же заснула.

XIII

Общее собрание избрало в правление крестьянского союза двух середняков. Го Цюань-хай по-прежнему остался председателем. Крестьянский союз постановил прекратить розыски спрятанных помещиками ценностей, заняться распределением конфискованного имущества и начать подготовку к празднованию Нового года.

Мясо и зерно были розданы крестьянам. Бедняки и батраки получили по десяти фунтов свинины и по пяти шэнов пшеницы на каждого, а середнякам досталось по три фунта мяса и по одному шэну пшеницы. Середняки не протестовали против такого распределения, так как имели кое-какие запасы. Кроме того, у середняков оказались еще и семена для посева, чего у бедняков не было.

Когда Дасаоцза и Лю Гуй-лань вышли после собрания из дома крестьянского союза, на дворе опять крутила метель.

– Какая холодная зима в этом году, – проворчала, поеживаясь, Дасаоцза. – Дня не проходит, чтобы не было вьюги…

– Зима зимой, вьюга вьюгой, – весело ответила Лю Гуй-лань, – а дела оставлять нельзя. Надо подумать, что подарить к праздникам семьям военнослужащих. Не получилось бы у нас, как в августе, когда каждой семье без разбора выдали по десяти фунтов мяса да по десяти фунтов белой муки, в то время как некоторые просили мануфактуры. Сейчас у нас всего много, хоть отбавляй. Давай, Дасаоцза, выясним, кто в чем нуждается. Вот, например, Со-чжу, сынишка вдовы Чжао. У него до сих пор нет зимней одежонки, и не в чем малышу на улицу выйти.

– Дельное предложение, – заметила Дасаоцза. – Завтра же поговорим об этом в крестьянском союзе. Постой… – вдруг вспомнила она, – ведь завтра малый Новый год[26]26
  Так в Маньчжурии называют канун Нового года, который наступает за неделю до основного праздника. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Сходи-ка сейчас к вдове Чжао, развлеки чем-нибудь бедняжку, чтобы она не чувствовала себя такой одинокой. Только ты не очень долго, пора за стряпню приниматься.

Они расстались.

Когда Лю Гуй-лань появилась на пороге дома вдовы Чжао, та быстро вытерла рукавом покрасневшие от слез глаза и попыталась улыбнуться гостье. Со-чжу даже подпрыгнул от радости, схватил девушку за полу и потянул за собой к кану.

Лю Гуй-лань села и сразу же пустилась рассказывать деревенские новости. Она сообщила множество интересных вещей: у того-то волки утащили поросенка, у одной соседки курица не кудахчет, когда несет яйца, что, несомненно, является дурным предзнаменованием, и многое другое. Потом она очень потешно представила старика Суня, изображающего драку медведя с тигром. Со-чжу заливался веселым хохотом, и, смотря на него, мать тоже искренне смеялась. Комната наполнилась неподдельным весельем.

Наконец Со-чжу притащил разноцветную бумагу, разложил ее на столе и пристал к Лю Гуй-лань с просьбой, чтобы девушка нарезала цветов, животных, драконов, которые бы он сам наклеил на окна. Девушка ласково улыбнулась и взяла ножницы. Из голубой бумаги она вырезала утку, а из зеленой – несколько смешных поросят. Затем, разгладив лист красной бумаги, Лю Гуй-лань в мгновенье ока искусно вырезала лесной пион, почитаемый в Китае царем всех цветов.

Со-чжу упросил мать развести клей и долго примерял, как расположить вырезанные предметы на окне.

Вскоре появился и У Цзя-фу. Он стряхнул снег и стал помогать Со-чжу. Лю Гуй-лань заторопилась домой, но Со-чжу загородил ей дорогу:

– Посиди еще немножечко… очень прошу тебя! Вырежи мне пастушка, не то поросят волки потаскают…

Лю Гуй-лань со смехом указала на У Цзя-фу:

– Вот тебе настоящий пастушок, зачем же еще вырезать?

Но Со-чжу, крепко держа ее за рукав, обиженно всхлипывал:

– Да… он большой, такого не наклеишь. Мне надо маленького и бумажного.

Лю Гуй-лань залилась звонким смехом и выбежала на улицу. Обойдя вокруг лачуги, она крикнула в окно:

– Со-чжу! Не плачь, маленький. Я еще приду и вырежу…

XIV

Дасаоцза вошла в темную кухню. Все было тихо, но едва она чиркнула спичку, кто-то спрыгнул с кана и бросился к ней. Женщина вскрикнула, выбежала во двор и, услыша за собой шаги, кинулась к воротам. В этот момент кто-то нагнал ее и крепко сжал в объятиях:

– Су-ин! Это же я! Я!..

Дасаоцза быстро оглянулась.

– Вот напугал как… – прошептала она. – Думала, негодяй какой…

Улыбаясь, она положила большую руку Бай Юй-шаня себе на грудь: «слушай, как бьется», и припала к мужу.

Кто знает, сколько времени они простояли так? Их видел лишь крутящийся снег. Часов не было, а если бы и были, они все равно не взглянули бы на них. До часов ли в такой момент?

– Давно приехал? – спросила наконец Дасаоцза.

– Ну и долго ж я тебя ждал! – не отвечая на вопрос, воскликнул Бай Юй-шань. – В гости, что ли ходила?

– Угадал, – усмехнулась Дасаоцза. – У меня так много времени, что его девать некуда. Вот по гостям и бегаю.

Она вырвалась из объятий, вбежала в дом и зажгла лампу.

Хотя Бай Юй-шань и обещал в письме приехать к Новому году, но появление его все же было для Дасаоцзы неожиданным. Несмотря на обычную замкнутость и суровый характер, истосковавшаяся в разлуке Дасаоцза излила на Бай Юй-шаня бурный поток нежности. Впрочем, это продолжалось не слишком долго. Удостоверившись, что муж здоров и у него цветущий вид, следовательно, может выдержать любую атаку, Дасаоцза, сдвинув черные брови, принялась его распекать:

– Что ты за человек! Вышел за дверь и забыл. Одно письмо прислал за целый год и успокоился.

– Я должен был работать, а не письма писать. Ты все такой же осталась!

Слова эти укололи Дасаоцзу в самое сердце. Она вспыхнула и уже готова была схватиться с мужем, но, вспомнив, сколько выстрадала в разлуке с ним, сдержалась и принялась растапливать печь. Однако обида не утихала.

Дасаоцза посмотрела на стол. Полученная к новогодним праздникам свинина была даже не разрублена, и предстояло еще много возни, чтобы приготовить из нее начинку для пельменей. Загруженная общественной работой, Дасаоцза забросила домашние дела, совсем забыла о себе, о своем хозяйстве, а он еще посмел сказать, что она не изменилась. Это ли не оскорбление?

Мало того, что она руководила женской группой, ей приходилось еще вести работу и в крестьянском союзе.

«Хорошо же, – решила Дасаоцза. – Вот назло ничего не стану рассказывать. Можешь думать обо мне все, что тебе угодно. Посмотрим, что ты тогда скажешь».

Бай Юй-шань, как ни в чем не бывало, подлил в лампу масла, вытащил блокнот и ручку. Он уже выучился писать и теперь каждый день практиковался, чтобы не забыть иероглифы.

Дасаоцза внесла в комнату таз с горячими углями и глянула на мужа. Увидев, что он старательно что-то пишет и вид у него такой серьезный, словно у настоящего ученого, Дасаоцза сразу подобрела. Она присела на кан и улыбнулась:

– Чего бы ты хотел поесть?

– Ничего не хочу. А вот скажи-ка мне: ты принимаешь какое-нибудь участие в женской группе?

«Даже головы не поднял, даже не взглянул!» – подумала Дасаоцза и, прищурившись, насмешливо посмотрела на мужа:

– Вот еще! Зачем это мне участвовать?

Бай Юй-шань отшвырнул ручку и бросил на жену неприязненный взгляд:

– Как это «зачем участвовать»? Ты, должно быть, даже этого не понимаешь?

Дасаоцза ответила ему таким же взглядом:

– Откуда мне понимать? Мужа целый год дома не было, кому меня учить?

– Сходила бы к людям да попросила, чтоб тебе растолковали.

– Это чтоб ты потом опять сказал, что я все по гостям шляюсь?

Бай Юй-шань с досадой вздохнул:

– Одно расстройство с тобой! Прямо досада берет! Глянешь на тебя и невольно вспомнишь, какие женщины в городе Шуанчэнцзы. Они и в общественных организациях участвуют, и всякую работу делать могут, и обо всем поговорить умеют. Окажись ты в Шуанчэнцзы, я бы не знал, куда мне лицо от стыда девать. Ты такой отсталый элемент, что я просто ума не приложу, как мне с тобой дальше жить и что делать?

– А зачем тебе со мной, таким отсталым элементом, жить? Ты поезжай обратно в Шуанчэнцзы и живи там с той, которая и работать, и говорить, и еще чего-нибудь там… умеет. А с простой деревенской бабы какой спрос? Она – отсталый элемент, ничему не обучена.

Бай Юй-шань, опасаясь, как бы эта некстати проснувшаяся ревность не привела к ссоре, примирительно улыбнулся и терпеливо начал втолковывать жене:

– Подумай, если ни ты, ни другие женщины не станут участвовать в женском союзе, то как же можно будет тогда свалить феодализм? Нам всем необходимо сплотиться и действовать сообща. Один человек разве чего-нибудь достигнет? Ты прежде подумай как следует о самой себе. Если же не подумаешь, прогресса у тебя никогда не получится.

Слово «прогресс» Дасаоцза, конечно, не поняла. Но она знала, что оно взято из ученого языка образованных людей, и это еще выше подняло авторитет Бай Юй-шаня в ее глазах. Неужели он теперь стал таким ученым и умным, что знает столько же, сколько начальник Сяо, который был для нее самым мудрым человеком. Вот она сейчас проверит, действительно ли муж знает не меньше начальника Сяо.

– Сплотиться? – Дасаоцза прикинулась совсем непонимающей. – Это еще для чего понадобилось? Ведь все одно бедняки вечно останутся бедняками, а богачи никогда горя не увидят. Правильно говорится, что «богатство и бедность зависят только от неба». Ты сам погляди: богачи целый год палец о палец не ударят, а едят вкусно и пьют, сколько хотят. Бедняки же работают день и ночь, и все равно им ни еды, ни одежи не хватает. Вот и определи теперь: разве это не судьба?

– Ты вроде гадателя, – рассмеялся Бай Юй-шань, – все на судьбу валишь. А ты понимаешь или не понимаешь, что такое эксплуатация?

– Не понимаю… – ответила она и едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.

Бай Юй-шань, не подозревая подвоха, с серьезным видом стал разъяснять то, чему его выучили в партийной школе:

– Эксплуатация… Это вот если помещик-негодяй эксплуатирует твой честный труд, вроде как шкуру с тебя сдирает…

«Как шкуру сдирает?» – на этот раз уже искренне удивилась Дасаоцза. Она хорошо понимала, что значит сдирать шкуру. Во времена Маньчжоу-го японцы обязывали население Маньчжурии сдавать в казну кошачьи шкурки, и однажды ей самой пришлось ободрать свою кошку. Но как это драть кожу с людей, в ее голове не укладывалось.

– Вот, скажем, – продолжал Бай Юй-шань, – ты собрала один дань кукурузы. А помещик, хотя он и не работает, все равно возьмет с тебя три или четыре доу. Собранное тобою зерно – результат твоего труда. Это значит – ты день и ночь работаешь, а помещик получает с тебя чистую прибыль…

– Но ведь это же его земля, – с притворно серьезным видом возразила Дасаоцза.

– А разве ты не знаешь, кто настоящий хозяин земли?

– А откуда же мне знать? Ведь я в партийной школе не обучалась.

– Не знаешь, так слушай. Целину поднимают бедняки и батраки. Они превращают ее в возделанную землю, а помещики ее захватывают. То, что мы сейчас делим землю между крестьянами, это значит, что земля возвращается к настоящему хозяину. Однако земля – это еще не все. Ее необходимо засеять, прополоть всходы, снять урожай, короче – нужен труд. Не приложишь труда – и с десяти тысяч шанов земли ни одного зернышка не получишь.

Дасаоцза утвердительно кивнула. Это было ей понятно. Она сама сеяла, полола, убирала урожай.

– Дома́, еда, одежда, – продолжал с увлечением Бай Юй-шань, – созданы трудом человека. Судьба и боги тут ни при чем. Они просто выдумка помещиков для обмана бедняков.

Дасаоцза была преисполнена гордости. Как толково и складно научился говорить ее муж и как интересно он все это рассказывает. Теперь она уже и сама почувствовала, что многого еще не понимает, и, в свою очередь, начала задавать вопросы:

– Постой, постой… ты говоришь, судьбы нет? Выходит, что и бога тоже нет? По-моему, это совсем не так. Ведь если б никто не управлял на небе громом и молниями, откуда бы все это бралось?

Бай Юй-шань снисходительно рассмеялся. У них в школе как раз был такой урок, и, живо припомнив все, что рассказывал учитель, он начал поучать жену:

– Тучи и дождь – просто испарения от земли, поднимающиеся вверх. Гром и молния – электричество. Получается вроде как на электростанции, а электростанции не богом придуманы, а созданы человеческим трудом…

В этот момент в комнату с шумом вбежала Лю Гуй-лань. Бай Юй-шань сразу ее узнал. Только раньше она была с косами, а сейчас черные подстриженные волосы густыми прядями падали на плечи. Радостно улыбающаяся Лю Гуй-лань с поклоном приветствовала Бай Юй-шаня:

– Я еще издали услышала, что вы тут разговариваете. Когда вернулся?

– Залезай скорей на кан. Ты вся обледенела, – дружески пригласил ее Бай Юй-шань.

Но Лю Гуй-лань не сиделось. Она была слишком возбуждена, и надо было поскорее рассказать обо всем:

– А Дасаоцза как тут скучала по тебе, как ждала! Только вчера вечером вспоминала. «Обещал, – говорит, – вернуться, а самого все нет да нет. Даже письма не напишет». – Она сочувственно улыбнулась Дасаоцзе: – Вот, видишь, и дождалась наконец. Ах, как хорошо! – И, обернувшись к Бай Юй-шаню, снова затараторила: – Брат, ты, наверное, еще ничего не знаешь? Наша Дасаоцза так тут отличилась. Она у нас теперь руководит женской группой, смело выступает против помещиков. Когда разыскивали золото и оружие, была впереди всех и другим пример подавала. Даже старик Сунь говорит, что хоть ему шестьдесят один год и он везде побывал и все знает, а вот такой способной женщины еще не видывал. Вдова Чжао называет Дасаоцзу «нашей славной героиней», а председатель Го хвалит ее за то, что она работает, как мужчина.

– Будет тебе. Ты совсем заболталась, – со смехом ущипнула девушку Дасаоцза, пытаясь остановить поток этих похвал.

– Подожди, подожди, – увернулась Лю Гуй-лань. – Ведь я еще не спросила тебя: чем же мы будем угощать дорогого брата? Встречают ведь всегда лапшой. Ты приготовила лапшу?

– Какую там лапшу? – расхохотался Бай Юй-шань. – Одни упреки приготовила.

– Бранит она тебя только для порядка, а вот любит по-настоящему.

Дасаоцза залилась краской стыда и со смехом бросилась на девушку:

– Убить тебя мало!

Лю Гуй-лань снова увернулась, выбежала вон и уже со двора прокричала:

– Дасаоцза, будь счастлива! Я пошла! Я пошла!

– Куда ты, глупая? Вернись! – крикнула ей Дасаоцза.

– Нет, как можно… – отозвалась Лю Гуй-лань. – Пойду к вдове Чжао.

Бай Юй-шань выскочил и, догнав девушку, сунул ей теплое одеяло.

Утром, встав первой, Дасаоцза пошла в крестьянский союз.

Го Цюань-хай встретил ее с улыбкой и весело сказал:

– Ступай домой! Какая из тебя сегодня работница! Ведь сердце твое все равно будет дома.

– Чего ты городишь! – с притворной грубостью ответила Дасаоцза, но все-таки послушалась. – Ладно, сегодня посижу дома, а то все свои дела забросила…

Когда она вышла, Го Цюань-хай крикнул в окно:

– Эй, Дасаоцза! Отпусти мужа посидеть с нами. Пусть новости расскажет, а то он тебя караулит и всех своих друзей позабыл.

Когда Дасаоцза вернулась домой, муж продолжал сладко спать. Она принесла хворосту, растопила печь и принялась варить свинину. Поверх черного ватного халата она накинула голубой летний халат и в таком наряде выглядела еще краше.

Нужно заметить, что с того времени, как Дасаоцза стала принимать участие в работе женского союза, характер ее изменился к лучшему и ее черные брови уже не так часто хмурились, как прежде. Теперь же она чувствовала себя совсем умиротворенной и, с любовью прислушиваясь к сонному дыханию мужа, вполголоса напевала старинную песенку о бумажном змее.

Бай Юй-шань встал поздно. Умывшись, он оделся и отправился в крестьянский союз.

Го Цюань-хай очень обрадовался старому другу. Они уселись на кан и проговорили до завтрака.

Когда Бай Юй-шань вернулся домой, к нему началось настоящее паломничество деревенских активистов. Дверь ни на минуту не закрывалась.

После ухода гостей Бай Юй-шань раскрыл потрепанную полевую сумку, достал из нее портрет Мао Цзе-дуна и новогодние плакаты, купленные в поезде. На одном из плакатов был изображен эпизод наступления Объединенной демократической армии, на другом – раздел конфискованного у помещиков имущества.