Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

V

Начальник бригады решил сам побывать в лачугах. Выйдя из школы, он увидел у колодца человека средних лет.

– Как поживает товарищ начальник? – с заискивающей улыбкой приветствовал человек.

Отвечая на поклон, Сяо Сян заметил, что у нового знакомого широкие плечи и большие руки, одет он в рваную синюю куртку. «Крестьянин», – подумал Сяо Сян.

– Как тебя зовут?

– Фамилия Лю, имя Дэ-шань, – продолжая улыбаться, ответил тот.

Он любезно пригласил начальника бригады к себе, вскинул коромысло на плечи и перешел на другую сторону дороги. Сяо Сян пошел с ним рядом.

– Человека, которого люди называют «товарищ», я никогда не боюсь, – сказал Лю Дэ-шань. – Когда третий батальон выгнал из этой деревни бандитов, одно его отделение стояло в моем доме. Люди были хорошие. Утром, как встанут, принесут воды, дров наколют, двор подметут. Вот уж жалели крестьян. Вчера, только вы приехали, жена моего соседа Сюня давай скорей прятать свою черную курицу в сундук. А курица-то как раз снеслась и начала кудахтать от радости. Соседка чуть не помирает со страху. Я ей говорю: «Ты погоди, сейчас схожу и разузнаю: кто такие». Вышел ненадолго во двор и обратно вбежал. «Режь, – говорю, – живее, отряд как раз по деревне кур ищет». Она подумала, что правда, и схватила нож. Тогда я ее успокоил: «Я ж тебя надул. Это не чанкайшистская банда, а Восьмая армия. Сама курицу понесешь – начальник все равно не возьмет».

Слушая этот рассказ, Сяо Сян подумал: «По разговору ничего, посмотрим, что за семья и как настроена».

Они подошли к дому. Двор у Лю Дэ-шаня оказался просторный. В конюшне с деревянным настилом стояли три хорошие лошади.

Напротив ворот помещался трехкомнатный дом под соломенной крышей, почти совсем новый. В окнах небольшого флигеля на восточной стороне двора поблескивали стекла.

«Да он, по меньшей мере, зажиточный», – решил Сяо Сян.

Начальника бригады интересовали сейчас семьи бедняков, однако не зайти уже было бы неловко. К тому же, все равно, надо со всеми познакомиться.

Вошли во флигель со стеклянными окнами, закурили скрутки, а потом выпили чаю из поджаренного проса. Лю Дэ-шань принес горсть мелких слив и положил на стол перед Сяо Сяном.

Крестьянин сел на кан и заговорил, подбирая наиболее благозвучные слова и заискивающе посматривая на собеседника. Если гостю что-нибудь не нравилось, Лю Дэ-шань тотчас заговаривал о другом. Когда же говорил начальник бригады, он только кивал головой и поддакивал: «Да, да, конечно», «Ну само собой»…

Лю Дэ-шань был мастером на все руки: и пахать, и сеять, и скирдовать пшеницу, и ставить заборы. Во всех крестьянских делах имел он большой опыт. У него тоже были счеты с Хань Лао-лю. Начались они с того, что Лю Дэ-шань после 15 августа вывез из дальнего поселка японских колонистов полную телегу вещей. Тут были одеяла, одежда, мука, рис и домашняя утварь. Попались ему и винтовки, но взять их он побоялся. А Хань Лао-лю обвинил Лю Дэ-шаня именно в том, что тот будто бы привез винтовку, и под этим предлогом отобрал у крестьянина все, что было на телеге. Осталась только короткая военная шинель, перекрашенная в черный цвет. Лю Дэ-шань возненавидел помещика, однако открыто свою ненависть проявлять боялся.

Приезду бригады он искренне обрадовался, надеясь, что теперь Хань Лао-лю достанется. Но одно смущало его: ведь бригада состоит из коммунистов, а коммунисты вряд ли оставят ему трех лошадей и пять шанов земли. «Хотя бригада и прижмет Хань Лао-лю, однако для меня в союзники она тоже не годится», – подумал Лю Дэ-шань.

Он не спал всю ночь, а под утро принял решение: не озлоблять ни ту, ни другую сторону, постараться поладить с обеими, быть настороже и никому не раскрывать сердца. «Посмотрим, куда подует ветер, а там видно будет».

Посидев недолго, Сяо Сян распрощался и вернулся домой. В школе еще никого не было. Он достал записную книжку и занес в нее:

«Лю Дэ-шань. Зажиточный. Позиция: колеблющийся, но привлечь к работе можно».

В комнату вошел цветущего вида человек. Одет он был в белую куртку.

– Скажите, пожалуйста, кто здесь начальник Сяо?

– Я Сяо Сян.

Человек вынул из кармана красный конверт и обеими руками поднес его хозяину, поклонился и учтиво добавил:

– Моя фамилия Ли Цин-шань. Господин очень, очень просил передать начальнику Сяо, чтобы он непременно навестил его.

На красном конверте было написано: «Господину начальнику Сяо».

Раскрыв конверт, Сяо Сян прочел:

«В шесть часов вечера шестнадцатого числа сего месяца, почтительно приготовив угощение, имею честь ожидать вашего прибытия.

С глубоким уважением Хань Фын-ци».

Сбоку мелким почерком было приписано: «Угощение состоится в моем скромном доме».

Сяо Сян внимательно рассмотрел приглашение и особенно конверт со словами «господину начальнику» и улыбнулся:

– Совсем в стиле «Общества гармонии»[13]13
  «Общество гармонии» – политическая организация, созданная в Маньчжурии японцами. Общество в изысканной литературной форме пропагандировало идею «братства» угнетенных китайцев с японскими поработителями. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Ваш хозяин пригласил еще кого-нибудь?

Ли Цин-шань перебрал пальцами пуговицы на куртке и снова поклонился.

– Больше никого, только начальника Сяо.

– А что же ваш хозяин приготовил вкусного? – поинтересовался Сяо Сян.

– Разве можно в нашей дикой местности найти что-нибудь вкусное? Хоть чем-нибудь да выразить почтение…

– Что еще за почтение! – перебил Сяо Сян.

– Ведь если бы мы и пригласили начальника приехать в нашу дикую деревушку, начальник не внял бы нашей просьбе, не случись у него важного дела к нашим крестьянам. Хозяин приглашает отведать водки с его собственного завода, чтобы отпраздновать прибытие начальника Сяо.

Сяо Сян наконец не выдержал:

– А ты кем ему приходишься?

– Я его батрак, пашу господскую землю…

– Пошел вон, негодяй! Кого ты обманываешь? Похож ли ты на пахаря!

Сяо Сян взглянул на тщательно приглаженные волосы Ли Цин-шаня и совсем распалился. Он разорвал приглашение в клочки и бросил в лицо посетителю. Кусочек картона больно ударил того в глаз.

На лбу управляющего вздулись жилы, а глаза перекосились от ярости. Он подался назад и сжал кулаки, приготовясь, очевидно, к драке.

– Что? Ты еще драться собираешься! – подскочил к нему вбежавший на шум Вань Цзя.

Одной рукой он вытащил маузер, другой схватил управляющего за шиворот:

– Пошел вон, собака!

Увидев маузер, Ли Цин-шань струсил и, отступая к двери, пробормотал:

– Хорошо… уйду.

Вань Цзя, проводив его до ворот, плюнул и выругался:

– Попробуй еще раз сунуться, собака!

И повернул обратно.

Его остановил старик Сунь, проходивший в этот момент мимо школы.

– С кем это ты, земляк? – спросил возчик.

Вань Цзя показал пальцем на удалявшегося Ли Цин-шаня:

– Приносил приглашение от господина Ханя-шестого, да попал носом в золу.

Старик, лукаво прищурившись, ухмыльнулся:

– А коли приглашают, почему бы и не пойти? Будь я начальником Сяо, непременно пошел бы.

– Чужое угощение язык связывает, – наставительно заметил Вань Цзя.

– Это необязательно. Ведь твой язык под твоим же носом, и прикусить его или развязать разве не от самого тебя зависит? Вот меня бы пригласил на угощение, я бы пошел. Покушал, выпил и рот вытер, а дело-делом, как полагается.

– Ты, я вижу, человек способный. Так и передам начальнику Сяо. Если еще получим приглашение от какого-нибудь толстопузого, тебя пошлем.

– Ладно, земляк, – опять прищурился старый Сунь и, подойдя ближе, вполголоса сообщил: – Теперь дело слушай: скажи начальнику Сяо, что во второй половине ночи у западных ворот опять лаяли собаки. Кто-то вывозил вещи.

– Кто? – спросил Вань Цзя.

– А кто же, по-твоему, еще?..

Старик указал пальцем на возвышающуюся над деревней черепичную крышу черных ворот, перешел на другую сторону дороги и направился к колодцу поить лошадей.

VI

Сяо Сян работал день и ночь. Он уже сжег привезенную с собой пачку свечей и теперь сидел над изучением материалов при бледном свете масляной лампы. Начальник бригады вникал в каждую мелочь. Знание обстановки – залог успеха всех мероприятий коммунистической партии.

Сведений о Хань Лао-лю было собрано порядочно. Сяо Сян и члены бригады обошли немало бедняцких семейств, познакомились с положением в деревне, привлекли к работе многих крестьян. Было решено пригласить их вечером в школу, но не на собрание, а просто на беседу.

Первым пришел Лю Дэ-шань. Он стоял у окна и рассказывал о третьем батальоне. Когда появился возчик Сунь, крестьяне сразу оживились. Его окружили. Старик знал много забавных и поучительных историй и рассказывал их охотно. Особенно любил он рассказывать про медведя.

– Этот черномазый здорово силен. Обхватит лапами сосну, раскачает и как рванет, так вместе с корнем и вырвет. По силе даже тигра с ним не сравнишь. У этого черномазого чорта только одна беда: придурковат. Вот как-то раз, например, затеял он драку с тигром. До того дрались, что уж оба дышать не в силах. Тогда тигр видит, что ему несдобровать, и говорит: «Давай подождем».

– А ты что же, их драку своими глазами видел?

Старик Сунь, считая, очевидно, что подобный вопрос не заслуживает внимания, прищурил глаза и продолжал:

– «Ладно, – говорит медведь, – подождем – так подождем». Отпускает он тигра, а сам без еды и отдыха начинает для драки место расчищать. Только и слышно, как большие и малые деревья с корнем из земли вырывает. Тигр тем временем сбегает в лощину, напьется, поест, отдохнет как следует – сил у него и прибавится. А черномазый все работает. Как он ни силен, но голодный да усталый свалить тигра уже не может. Начнут сначала, а тигр, как устанет, опять за свое: «Старичок Сюн, давай-ка еще подождем». Тигр – зверь хитрый и никогда не скажет «давай отдохнем»: боится, что медведь такое слово услышит, возьмет с тигра пример и тоже отдохнуть захочет. Медведь ему отвечает: «Что ж, подождем – так подождем». Тигр опять убежит, наестся, напьется и выспится. А медведь без отдыха все сосны да липы дергает. Тогда тигр – скок, одним прыжком свалит медведя и сожрет без остатка.

Пока возчик рассказывал, прибывали все новые и новые люди. Пришел и Чжао Юй-линь, сел на стол и закурил свою трубочку.

– Кончил про медведя? – улыбнулся Сяо Сян.

– Кончил, кончил, начальник, говори о своих делах.

– Хорошо, давайте поговорим о наших делах. Подвигайтесь поближе. Сегодня у нас не собрание. Сегодня мы просто обменяемся мнениями, то есть потолкуем, – пояснил Сяо Сян, опасаясь, что его не поймут. – Вот! В течение четырнадцати лет существования Маньчжоу-го нас все время преследовали и угнетали. Помещики же свирепствовали не четырнадцать лет, а много веков. У всех крестьян сердца наполнены горечью. Надо нам освободиться от этой горечи. Теперь царство бедняков.

– Правильно! Правильно! – подхватил Лю Дэ-шань. – Сегодня начальнику Сяо мы должны рассказать обо всех наших делах.

– Правильно. Что у кого есть, то и выскажем, – присоединился к нему человек, стоявший у окна.

Это был Ли Чжэнь-цзян. Он сдвинул шляпу на затылок, и тусклый свет масляной лампы упал на его лысину.

– Говорите, теперь все разрешается, – подзадоривал Лю Дэ-шань. – А кто в чем и ошибется – тоже не беда.

– Теперь у нас демократия, людей больше не бьют и не ругают. Правильно или неправильно сказал – никто к тебе не придерется. Говорите! Говорите! Кто первый? – шумел Ли Чжэнь-цзян.

Но говорили только они двое. Остальные молчали. Чжао Юй-линь задумчиво покуривал трубочку. Возчик Сунь, запрятавшись в дальний угол, тоже помалкивал. Старик Тянь с опаской поглядывал на стоявшего возле него Ли Чжэнь-цзяна, и в глазах его отражалось уныние. Тянь Вань-шунь боялся не начальника Сяо. Его страшил Ли Чжэнь-цзян: ведь он у Хань Лао-лю свой человек и сейчас же донесет обо всем хозяину.

Видя, что все молчат, Сяо Сян решил подбодрить людей:

– Не бойтесь. Выкладывайте все, что у кого есть.

– Правда, никого не надо бояться. Каждый говори, что хочешь, теперь не Маньчжоу-го, – с готовностью поддержал Ли Чжэнь-цзян.

Стало тихо. Слышалось только, как посапывала трубочка Чжао Юй-линя…

Сяо Сян зашагал по комнате, придумывая, как бы положить конец молчанию. Нужно было затронуть какой-то всем знакомый, но вместе с тем не слишком острый вопрос, о котором не побоялись бы говорить. Хмуря брови, он по привычке снял военную фуражку и почесал околышем бритую голову. Наконец он поднял глаза и обратился ко всем с вопросом:

– Кто из вас отбывал трудовую повинность?

– Все отбывали, – хором ответили присутствующие, только Ли Чжэнь-цзян промолчал. Он не отбывал трудовой повинности. Сразу же поднялся шум. Присутствующие оживленно заговорили, перебивая друг друга. Люди вспомнили голод и побои, которые пришлось испытать. На губах Ли Чжэнь-цзяна появилась усмешка.

– Меня вот забрали на трудовую повинность, когда еще и очередь не дошла. Вернулся через шесть месяцев, а за это время весь мой урожай пропал… – начал Чжао Юй-линь и выбил трубку о стол.

– Чего там про урожай вспоминать! – перебил его Хуа Юн-си. – В других семьях люди пропали. У меня жена заболела, а тут как раз на повинность стали забирать. Пошел я в деревенское управление и прошу начальника Гуна: подожди, пока ей не будет немного легче. А он, собака, выкатил на меня глаза и закричал: «Если твоя жена заболела, так мне за тебя идти прикажешь? Ты меня просишь, а мне кого просить?» Чем больше он кричал, тем больше свирепел и палкой на меня замахнулся. Ушел я от него и думаю: что будешь делать, идти придется. Ну и угнали. А когда через шесть месяцев вернулся, жена уже лежала давно в земле. Вот с той поры и живу бобылем.

– Подумаешь! Жену потерял! Другие люди свою жизнь потеряли. В том году как раз отправляли работать на Дунпинские угольные копи, а там за весь день давали три чашки жидкой каши да пару маленьких лепешек. Голод был такой, что живот к спине прилипал, – подал голос из своего угла возчик Сунь.

– Это еще ерунда! – вдруг осмелел старик Тянь, не обращая никакого внимания на злые взгляды Ли Чжэнь-цзяна. – Меня забрали на работу в Санькэшу. Вот там мы голодали – прямо страх! Ходили на горы и ели молодую полынь. А японцы как узнали об этом, запретили туда ходить, чтоб люди от работы не отрывались. Вечером всех заставляли рты открывать. У кого рот зеленый, того палками лупили. Из-за этих побоев и голода каждый день мерло по десяти человек, а то и больше.

– Нет, старина, ты еще не знаешь, как люди мрут, – расхрабрился Лю Дэ-шань, видя, что заговорил даже боязливый Тянь Вань-шунь. – Вот когда меня в первый раз призвали на трудовую повинность, попал я тоже на угольные копи. Давали там в день три чашки отвару, а было уже начало зимы, и лед промерз на три чи[14]14
  Чи – мера длины, равная 0,35 метра. (Прим. перев.)


[Закрыть]. От холода и голода работать никаких сил не было. Слышу ночью толкает меня кто-то: «Скорей, скорей вставай! Иди уголь возить!» Продрал я глаза и говорю: «Да ведь еще не рассвело!» «Давай скорее, а то бить будут!» Вскочил я, прибежал на шахту. Протянул руку – пощупать, загружена ли вагонетка, и так перепугался, что сердце захолонуло. Крикнул и тут же получил бичом по спине: «Убью, если еще раз пикнешь, сучий сын!» Я сразу язык и прикусил. Что же, вы думаете, в вагонетке-то было? Трупы! Вот и катал я эти вагонетки и сбрасывал трупы в прорубь. Ты говоришь, у вас в день десять человек гибло. А мы вагонетку за вагонеткой возили. В те времена смерть на работах ровно ничего не значила. Спустят под лед – и дело с концом.

Когда речь зашла о страшных днях трудовой повинности, каждый вспомнил пережитые страдания. Сяо Сян не перебивал, и люди все рассказывали и рассказывали. Наконец начальник бригады поставил такой вопрос:

– Ведь правда счастье, что всем вам удалось домой вернуться?..

– Счастье! Счастье! – подхватило разом несколько голосов, не дав Сяо Сяну кончить.

– Не загреми пятнадцатого августа русские пушки, все оказались бы в проруби, – добавил Чжао Юй-линь.

– Это правильно, – продолжал Сяо Сян. – Теперь, скажите: а помещики отбывали трудовую повинность?

– Нет, не отбывали!

– А почему? – снова спросил начальник бригады.

Отвечали по-разному.

Кто говорил: имея деньги, можно было откупиться. По уверениям других, помещиков спасали от трудовой повинности их родственники, работавшие в разных учреждениях Маньчжоу-го. Третьи объясняли так: помещики, сыновья которых служили в армии или в полиции особого назначения, получали льготы и от трудовой повинности освобождались. Рассказывали, что, если помещиков и назначали на трудовую повинность, они ухитрялись посылать под своими именами батраков и мелких арендаторов.

– А кто в вашей деревне не отбывал трудовой повинности?

– Таких не мало! – тотчас откликнулся молчавший до этого Ли Чжэнь-цзян.

– Вот из семьи Хань Лао-лю отбывал кто-нибудь трудовую повинность? – поставил Сяо Сян прямой вопрос.

– Если бы людей нашей деревни назначали на трудовую повинность тысячами, до Хань Лао-лю все равно бы не дошло, – ответил Чжао Юй-линь, нервно раскуривая трубку.

Трое крестьян, воспользовавшись, что на них никто не смотрит, потихоньку выскользнули за дверь. Лю Шэн заметил это и хотел было их задержать, но Сяо Сян махнул ему рукой, не обращай, мол, внимания, и продолжал:

– Разве ваша жизнь сколько-нибудь схожа с жизнью семьи Хань Лао-лю? Разве вы так живете, едите и одеваетесь, как он?

– Кто же может с ним сравниться! – удивился Лю Дэ-шань.

Так как языки снова развязались, вставил свое слово и боязливый старик Тянь:

– Как же нас, бедняков, можно сравнивать с помещиками? У них одна судьба: на плече коромысла не таскают, в руках корзины не носят, вкусно едят, пьют водку, одеты в шелк, живут в высоких домах и просторных дворах. У нас судьба совсем другая: вставать до света, возвращаться затемно, пахать чужую землю, есть листья ивы, ходить в рваных мешках. А жилье какое? Даже глиняные лачуги, что мы строили, и те не наши…

Из воспаленных глаз старика брызнули слезы. Он хотел вылить накопившуюся в сердце горечь, но, увидев подстерегающие глаза Ли Чжэнь-цзяна, вдруг осекся и задрожал.

– Что с тобой, старина? – спросил его Сяо Сян.

Узнав у Чжао Юй-линя фамилию старика, начальник бригады подошел к Тяню, положил ему руку на плечо и с участием сказал:

– Старина Тянь, излей всю свою горечь. Поведай нам: какие у тебя обиды.

Старик опасливо покосился на Ли Чжэнь-цзяна и сдавленным голосом ответил:

– Начальник, мои обиды на роду мне написаны. Говорите о своих делах… Мой рассказ окончен.

Ли Чжэнь-цзян встал, поклонился сначала Сяо Сяну, потом всем присутствующим и неторопливо начал:

– Уж если никто не говорит, тогда я скажу. Я говорить не умею и прошу в том прощения. Моя фамилия Ли Чжэнь-цзян. Я арендую у Хань Лао-лю клочок земли. Старина Тянь тоже. Оба мы уже много лет знаем господина Ханя Шестого в роде и нрав его хорошо понимаем. Господин только на язык крепок, а сердцем он очень мягкий.

Лю Шэн и Сяо Ван возмущенно вскочили и подступили к Ли Чжэнь-цзяну.

– Кто тебя подослал? – крикнул Лю Шэн.

Ли Чжэнь-цзян струсил:

– Никто не подсылал…

– Зачем же ты пришел? – спросил Сяо Ван.

– Ни зачем… – Ли Чжэнь-цзян напрягал все силы, чтобы овладеть собой.

– Пусть говорит, пусть говорит, – вмешался начальник бригады, стараясь успокоить их.

Он опасался, как бы вспыльчивый Лю Шэн и горячий Сяо Ван не избили Ли Чжэнь-цзяна. Это только повредило бы делу воспитания масс и ослабило огонь, открытый по Хань Лао-лю.

– Значит, твоя фамилия Ли Чжэнь-цзян и ты арендатор, да? – миролюбиво спросил Сяо Сян. – Я как раз хочу спросить тебя: сколько же в конце концов земли у Хань Лао-лю?

– В нашей округе около ста шанов наберется.

– А в других местах?

– Это уж мне неизвестно, начальник.

– А сколько лошадей и телег?

– Лошадей около десяти, но точно не могу сказать.

– Это ты врешь! Кто не знает, что у Ханя-шестого двадцать с лишним лошадей? – донесся чей-то крик из темного угла.

Ли Чжэнь-цзян повернул голову, стараясь заприметить крикнувшего.

– Тебе совсем не надо примечать, – усмехнулся Сяо Сян. – Если ты даже и узнаешь, кто сказал, все равно ничего не сделаешь. Доносить теперь некому. Маньчжоу-го распалось, гоминдановец Лю Цзо-фэй сбежал, а Чан Кай-ши вроде глиняного Будды, переходящего в брод реку: того и гляди размокнет в воде без остатка. Некому спасать теперь ни лошадей, ни колесниц твоего господина Ханя Шестого в роде.

Сяо Сян говорил спокойно, но речь его поднимала и воодушевляла. Ему хотелось сейчас же сказать деревенским беднякам, что судьба помещиков уже всецело в их руках, но он понимал: пока массы не осознали своей силы, говорить об этом преждевременно.

– Я еще хочу спросить тебя вот о чем, – снова повернулся он к Ли Чжэнь-цзяну. – Что хорошего сделал для тебя этот Хань Лао-лю, что ты так верно служишь ему? Аренды ему не платишь, что ли?

– Как можно не платить… – пробормотал Ли Чжэнь-цзян, не смея поднять глаз на Сяо Сяна.

Это была ложь. Ли Чжэнь-цзян скрыл, что в тот день, когда приехала бригада, он договорился с Хань Лао-лю, и помещик обещал ему за помощь не брать с него арендной платы в течение трех лет.

Опасаясь, как бы разговор не отклонился в сторону и не утратил остроты, Сяо Сян не стал больше расспрашивать Ли Чжэнь-Цзяна и обратился ко всем:

– Как вы считаете: притеснял вас Хань Лао-лю или нет?

– Притеснял! – отозвалось более десятка голосов.

– А как он вас притеснял?

Одни говорили: если у помещика занимали зерно или деньги, он драл не меньше семи процентов в месяц. Другие добавляли: проценты так росли, что по истечении года должнику приходилось не только лишаться имущества, но и закабалять самого себя. Третьи вспоминали колодец. Жаловались и на то, что если помещику или его сыну приглядывалась чья-нибудь красивая жена или дочь, они ни перед чем не останавливались, чтобы опозорить ее.

Когда старик Тянь услышал об этом, в глазах его снова сверкнули слезы.

Сяо Сян, уже давно наблюдавший за ним, подошел и мягко, но настойчиво посоветовал:

– Старина Тянь, уж лучше рассказать людям, что у тебя на сердце.

– Да не о чем рассказывать, начальник, – кинув пугливый взгляд на Ли Чжэнь-цзяна, ответил старик.

Чжао Юй-линь решительно шагнул вперед и, расстегнув гимнастерку, выставил крепкую, обожженную солнцем грудь. Это была его привычка: разговаривать с таким видом, как будто он собирается драться. При этом ему всегда становилось жарко, и он разом расстегивал все пуговицы.

– Соседи! – возбужденно заговорил Чжао Юй-линь. – Моя фамилия – это фамилия всем вам известного бедняка, которому вы дали кличку «голый Чжао». Да я за это и не в обиде.

Кто-то засмеялся, но его одернули:

– Брось зубоскалить! Что у тебя совести нет, над бедняком потешаешься?

– Пусть потешается! – продолжал Чжао Юй-линь. – Начальник понимает, что бедность не позор. Вот моей жене надеть было нечего, зато дурными делами она никогда не занималась.

– Что правда – то правда, – вставил возчик Сунь, – твоя жена прямо золото!

– В летнее время, если человек и голый, и самого последнего лишен – это еще ничего, а вот зимой, как подует северо-западный ветер да подымется снежный буран, тут уж не знаешь, куда и деваться. Ночью бывало заляжем мы на кане, и у нас сразу все четыре времени года получаются: снизу – лето, сверху – зима, повернешься боком – как будто март или август. Так и ворочаемся с боку на бок всю ночь до утра.

– Что правда – то правда, – опять подтвердил старик Сунь, – всем беднякам пришлось испытать такие мучения.

– Однако у бедняка своя бедняцкая честь должна быть! Моей жене да и мне самому не приходится ходить перед людьми с опущенной от стыда головой. Ни у кого ничего не украли, никого не ограбили и всегда свой крестьянский долг соблюдали. Но все равно, чем смирнее – тем беднее! Расскажу вам, соседи, такой случай: как-то в декабре, а ведь зимой у бедняка только тогда еда, если он дичь поймает, не удалось мне изловить ни одного фазана и три дня в котле пусто было. Со-чжу и его старшая сестренка лежали на кане и плакали, а жена, глядя на них, тоже заливалась слезами.

Старик Тянь опустил голову. Так чутко к чужим страданиям сердце бедняка. Сяо Ван нахмурился, а Лю Шэн, отвернувшись к окну, смотрел на небо, полное июльских звезд. Даже у начальника бригады дрогнули губы.

– Говори, говори, брат Чжао, – подбадривал он Чжао Юй-линя.

– Что тут придумаешь! – продолжал Чжао Юй-линь. – Пошел к Хань Лао-лю, хотя и хорошо знал, что это ворота в ад. Не мог же я смотреть, как дети мучаются. На меня сразу кинулись четыре пса волчьей породы. Кое-как отбился от них. Тогда выбежал управляющий Ли Цин-шань и не пустил меня дальше двора. «Ты, – говорит, – такой грязный, не смей входить в комнату!» «Ли Цин-шань, кто это там»? – слышу хриплый голос Хань Лао-лю из восточного флигеля. Ли Цин-шань отвечает: «Это Чжао Юй-линь с южного края деревни». «Спроси, зачем пришел?» «Деньги понадобились». Тут сам вышел, ехидно смеется и говорит: «Что же это ты, Чжао, такой важный человек, и пришел просить у меня, бедняка? Если я откажу тебе – выйдет оскорбительно для твоей жены». Ли Цин-шань расхохотался во всю глотку. У меня сердце прямо огнем вспыхнуло: как снести такую обиду! «Хочешь денег замять? – спрашивает Хань Лао-лю. – Денег у меня много, сколько хочешь, но дам при одном условии. Боюсь, не согласишься». Я тут опять вспомнил о голодных детях: «Говори, какое твое условие? Подумаю». Хань Лао-лю открыл свой поганый рот: «Сегодня вечером, когда придет время ложиться спать, скажи жене, чтоб она сама пришла за деньгами». У меня прямо сердце разорвалось. Но что я мог сделать один? Повернулся и пошел, а Ли Цин-шань науськал на меня псов. Они мне последние штаны в клочья изорвали да в ногу так вцепились, что кровь потекла. На другой день небо все-таки не оставило человека в беде. Поймал я одного фазана. Только сели обедать, приходят за мной: собирайся на трудовую повинность! Пришлось пойти, а когда вернулся, никого дома не застал. Жена скиталась по чужим деревням. Дочка так и померла с голоду. Меня же Хань Лао-лю в наказание за то, что вовремя не внес платы за землю, велел поставить коленями на осколки битой посуды. Осколки вонзились в кожу, и так было больно, будто попал я в ад, где грешников прокалывают насквозь мечами и кинжалами. Вот глядите!..

Чжао Юй-линь поставил ногу на стол и засучил штанину:

– Видите, какой шрам остался?

Все окружили его.

– Соседи! – глухо сказал Чжао Юй-линь. – Теперь мы не одни. С нами бригада. Я должен отомстить, иначе никогда мне своей обиды не забыть. Скажите сами: во времена Маньчжоу-го, когда Хань был старостой деревни, по чьей только спине не гуляла его большая палка?

– По всем спинам гуляла! – отозвался из своего угла возчик Сунь.

– Правда, правда! – поддержал его Лю Дэ-шань.

– Пусть тогда скажут: кто довел до смерти Гу и Ченя с южного края деревни, кто убил сына Хуана, живущего у западных ворот? – крикнул Чжао Юй-линь.

Все молчали. Некоторые начали незаметно подвигаться к двери. Сяо Сян, чтобы не дать остыть закипевшему в сердцах гневу, быстро подошел к Чжао Юй-линю и вполголоса сказал:

– Надо сейчас же поднять людей. Действуй, старина, действуй…

Чжао Юй-линь решительно обратился к односельчанам:

– Скажите вы, плохой Хань Лао-лю или нет?

– Плохой! – отвечали все в один голос.

– Он притеснял нас, бедняков. Должны мы с ним рассчитаться или нет?

– Почему же не должны… – неуверенно отозвались некоторые.

– Удастся ли? – усомнились другие.

– Хватит у вас духу сейчас же пойти и рассчитаться с ним? – бросил вызов Чжао Юй-линь.

– Хватит! Хватит!

– Почему же не хватит? – присоединился стоявший возле Сяо Сяна Лю Дэ-шань.

– А раз, говорите, хватит, так пошли со мной! У революционера слово не должно расходиться с делом. Сегодня же ночью арестуем это черепашье отродье! Тогда крестьяне сразу смело заговорят.

Чжао Юй-линь бросился к двери, на ходу вытирая воротом расстегнутой гимнастерки льющийся с лица пот.

Поднялся шум. Люди в замешательстве толкались по комнате.

– Все пойдем с Чжао! – кричала молодежь.

– Если надо, так пойдем… – рассуждали люди среднего возраста.

Дремавшие до этого старики вдруг встрепенулись и начали уговаривать:

– Постойте! Сегодня Три звезды[15]15
  Так китайцы именуют Трех Волхвов из созвездия Ориона и по их положению определяют время летней ночью. (Прим. перев.)


[Закрыть] уже высоко, пойдем-ка лучше завтра. И утром успеем. Никуда ему не уйти.

Молодые горячо возражали:

– А вдруг среди нас найдутся такие, которые предупредят Хань Лао-лю, и он сбежит.

Сяо Сян заметил, что Ли Чжэнь-цзян при этих словах вздрогнул.

Молодежь собиралась идти сейчас же, но пожилые удерживали ее:

– Куда он убежит? Сейчас государство коммунистическое, куда бы ни побежал – везде коммунисты…

– Семья его здесь, земля и имущество тоже здесь. «Монах убежит, монастырь останется».

– Кто смелый, за мной! – загремел, как гром, голос Чжао Юй-линя. – А кто трусит, пусть идет себе домой, пока не поздно, и спать ложится.

Он с презрением взглянул на Лю Дэ-шаня, который трусливо жался к двери, но не уходил, боясь, что люди его засмеют. Лицо Лю выражало полную растерянность.

– Лю Дэ-шань! – вызывающе бросил Чжао Юй-линь. – По-моему, тебе тоже пора домой.

– А зачем домой? Раз ты идешь, почему мне не идти, – деланно засмеялся Лю Дэ-шань.

Все члены бригады поддержали Чжао Юй-линя. Лю Шэн подпрыгивал от радости и, толкая командира Чжана, восклицал:

– Ты только погляди, какие храбрецы наши крестьяне, учись у них! – Лю Шэн забыл в этот момент, что его собеседник тоже крестьянин.

Сяо Ван озабоченно окликнул Чжао Юй-линя, который был уже у дверей, и, сняв с себя маузер, передал ему:

– Возьми. У этой змеюги может оказаться оружие. Тебе приходилось когда-нибудь обращаться с маузером?

– С маузером – нет, из ружья только стрелять умею, – ответил Чжао Юй-линь, беря оружие жилистой рукой.

– Ничего мудреного нет. Иди сюда, я тебя научу.

При свете масляной лампы он вынул маузер из коробки, зарядил обойму и спустил затвор.

– Вот теперь патрон в патроннике, нажмешь пальцем – выстрелит, еще нажмешь – еще выстрелит.

– Понятно, – сказал Чжао Юй-линь и повесил маузер на пояс.

– Постой! Возьми с собой эту штуку!

Сяо Ван развязал свои вещи и передал Чжао Юй-линю веревку.

– Арестуешь, вяжи крепче. С контрреволюционерами нужно только так поступать.

Начальник бригады всеми силами сдерживал поднявшееся в нем волнение. Он был таким же горячим, как Лю Шэн и Сяо Ван. Его чрезвычайно радовала решительность Чжао Юй-линя. Но, сознавая всю свою ответственность перед партией и делом освобождения, он должен был обдумывать каждый шаг. По привычке почесывая фуражкой голову, он рассуждал: «Закваска еще не готова, мобилизация не развернута… Следовательно, возможно, что Чжао Юй-линь, так быстро кинувшийся вперед, не сможет увлечь за собой массы, еще не осознавшие себя. Но обливать его холодной водой не годится. Помещика нужно арестовать. Чжао Юй-линь верно говорит: это прибавит крестьянам смелости. Ладно! Пусть арестуют! Посмотрим, что из этого выйдет». Тут он вспомнил, что Хань Лао-лю возглавлял когда-то отряд, и у него могло остаться оружие. «Как бы с Чжао Юй-линем не случилось чего-нибудь!»