Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

XVII

Весть о том, что Хань Лао-лю пойман, поставила на ноги всю деревню. У людей уже не было больше ни страха перед помещиком, ни молчаливой покорности. Крестьянские собеседования сделали свое дело.

Избиение пастушка У Цзя-фу было, быть может, самым ничтожным среди тысячи других злодеяний помещика, но оно оказалось искрой, упавшей на сухой порох.

В тот же вечер, когда связанный помещик был доставлен в деревню, бригада и крестьянский союз устроили совещание активистов. Люди собрались на огороде Чжао Юй-линя в живой беседке, образованной плетями тыкв. Белые цветы под вечерним солнцем казались звездами, рассеянными в густой зелени листвы.

Собравшиеся спешили высказаться, перебивали друг друга, и голоса сливались в сплошной гул. Начальник бригады прислушивался ко всем этим разговорам, схватывая на лету то новое, что возникало в головах активистов.

Чжао Юй-линь безуспешно пытался водворить порядок:

– Не кричите же все сразу! Пусть сначала один кончит, потом другой начнет, – уговаривал он.

– Хань Лао-лю нужно связать покрепче, не то крестьяне недовольны будут, – настаивал Бай Юй-шань.

– Скажи-ка ты что-нибудь, – подтолкнул Чжао Юй-линь возчика Суня.

– Чего говорить? Я скажу так: надо связать веревками не только Хань Лао-лю, но и всех его женщин да выдать их нашим бабам на расправу. Мы будем помещика судить, а они пусть женщинами займутся.

– Нет! Нет! Так не годится, старина! Нельзя разбиваться на две группы. Беспорядок получится. Надо всем вместе судить, – возражал Чжан Цзин-сян. – Уж если срубим дерево, то веточки да листочки и сами посохнут.

– Старина Бай, ты расставь побольше бойцов своего отряда. Начнем суд – дело выйдет нешуточное, – предупредил Го Цюань-хай. – Крестьян не удержишь: все сразу бить полезут, свалка может получиться. Надо, чтобы те, кто натерпелся обид от помещика, по одному подходили рассчитываться с ним. Обид у всех накопилось немало. Вот у меня, например…

– Да говори ты покороче, – вмешался выведенный из терпения Ли Всегда Богатый. – Об этих обидах можно месяц рассказывать и конца не увидишь.

– Ли, – перебил его, в свою очередь, Бай Юй-шань, – ты погоди, ты послушай! Тебе работа тоже найдется. Гляди, не пропусти на собрание приспешников Хань Лао-лю.

– Правильно! – не преминул ввернуть слово старик Чу. – Если заметишь, что кто-нибудь из них проскользнул, прямо вяжи на месте. А один не справишься – мы поможем.

– Погодите! Надо уже сейчас решать: бить будем или еще как-нибудь поступим? – горячился Бай Юй-шань.

– А тебя Хань Большая Палка бил?

– Еще бы!

– Так чего же спрашиваешь? Вспомни да и возьми теперь с него пример, – рассмеялся Чжао Юй-линь.

– Внимание! – закричал Бай Юй-шань. – Чтоб у каждого завтра были с собою палки. Палками судить Большую Палку! Понятно? Это и будет расплата: ненавистью за ненависть, враждой за вражду.

Чжао Юй-линь, посоветовавшись вполголоса с начальником бригады, объявил:

– Совещание закончено. Завтра всем прийти пораньше.

– Почему же завтра, а не сегодня? – с досадой спросил Чжан Цзин-сян.

– Сегодня надо еще провести с крестьянами собеседования и как следует подготовиться, чтобы завтра наверняка разделаться с помещиком, – пояснил Чжао Юй-линь и обернулся к Сяо Сяну: – Начальник, ты что-нибудь скажешь?

– Скажу одно, что с вашими предложениями согласен.

Активисты разошлись. Крестьяне больше уже ничего не боялись.

В некоторых группах собеседования закончились еще до наступления темноты, и у крестьян осталось время подготовить хорошие палки для завтрашнего расчета с помещиком.

В группе, которую возглавлял возчик Сунь, собеседование затянулось: руководитель был в таком ударе, что никак не мог остановиться.

Теперь он уже не выказывал своего нежелания работать активистом и был по-прежнему словоохотлив.

Сегодня на собрании группы он произнес речь, пересыпанную новыми терминами.

– Мы все активисты, – сказал Сунь. – Активисты это – именно смелые, отважные люди и они всегда должны быть впереди. Отставать им не годится. Если же они не идут впереди народа, какие они активисты? Правильно я говорю?

– Правильно, старина, правильно! – поддержали присутствующие.

Возчик Сунь продолжал:

– Разве мы идем не по революционному пути? А если по революционному, надо чтобы у нас скорее оказались революционные заслуги. Нам ли бояться волков впереди и тигров позади, что это еще за идеология?

Подготовленные такой речью члены группы старика Суня все как один пришли судить помещика.

Следующий день выдался ясным.

На просушенные ветрами поля осень в изобилии наложила свои яркие краски.

С крыш крестьянских лачуг свешивались гроздья красного перца, заготовленного на зиму, связки недозревших початков кукурузы, которые вялились на солнце. Крыши жилищ были в том же пестром осеннем наряде, что и поля.

Сердца людей радовались скорой уборке и учащенно бились от нетерпеливого ожидания суда над помещиком.

Еще до рассвета на большом дворе Хань Лао-лю начали собираться крестьяне, и когда рассвело, двор уже был битком набит народом. Некоторые залезли на стены, крыши флигелей и амбаров.

Женщины и дети хором распевали наскоро сложенные частушки:

 
Наша ненависть крепка:
Прожила она века
Лишь с тех пор пришла отрада,
Как приехала бригада,
Хань-шестой, тебя-таки
Разорвем мы на куски!
 

Частушки понравились. К хору женщин и детей присоединилась молодежь, а затем и старики стали подтягивать.

За воротами зазвенели гонги и тарелки, загрохотал большой барабан.

– Ведут! Ведут! – зашумела толпа и хлынула к воротам.

У ворот образовалась давка, всем хотелось протиснуться вперед.

Хань Лао-лю конвоировали четверо бойцов отделения охраны. На всем пути от школы до усадьбы были расставлены часовые отряда самообороны. На всех сторожевых башнях помещичьего двора у бойниц находились дозорные.

Бай Юй-шань с винтовкой за плечами прохаживался по шоссе, поглядывая на башни. Он наказал дозорным неустанно следить за полями и тотчас же сообщать, если они заметят что-либо подозрительное. Управляющий Ли Цин-шань и Хань Длинная Шея бежали. Они могли предупредить Ханя-седьмого. Кто знает, быть может, Хань-седьмой налетит с бандой на деревню и сделает попытку спасти своего братца.

Вчера Бай Юй-шань вернулся домой очень поздно. Последнее время он очень похудел, осунулся, чувствовал усталость и, добравшись до кана, свалился в полном изнеможении. Нечаянно он задел локтем жену. Она приподнялась:

– А… пришел… Будешь кушать?.. Лепешки в чугунке…

– Не буду… Устал… Завтра суд над Хань Лао-лю. Ты тоже иди.

– А зачем бабам ходить? – недоуменно спросила Дасаоцза.

– Чего? – промычал Бай Юй-шань, засыпая.

– Я говорю, бабам идти зачем?

– Как зачем? Разве ты не хочешь отомстить за маленького Коу-цзы?.. – вяло отозвался он и захрапел.

– Я на собрании говорить боюсь. Скажу одно слово, а другого не подыщу…

Дасаоцза разбудила мужа на рассвете. Когда Бай Юй-шань ушел, она отправилась на собрание. У стены помещичьей усадьбы Дасаоцза увидела жену Чжао Юй-линя и других женщин и присоединилась к ним.

Когда помещика привели и поставили у стола, поднялся невообразимый шум. Чжао Юй-линь, распахнув гимнастерку и багровея от натуги, кричал:

– Не шуметь! Закройте рты! Становитесь как следует! Сегодня мы рассчитаемся с помещиком и предателем Хань Фын-ци. Настало время беднякам отомстить. Подходи по одному!

От толпы отделился молодой крестьянин. В одной руке он держал пику, в другой – палку. Крестьянин вплотную подошел к помещику, посмотрел на него долгим, ненавидящим взглядом, и, когда повернулся, все узнали Чжан Цзин-сяна.

– Хань-шестой – мой смертельный враг! Несколько лет назад я работал батраком на этом дворе. В конце года Хань Лао-лю не только не заплатил мне заработанных денег, но еще отправил отбывать трудовую повинность. Когда же я сбежал оттуда, он посадил в тюрьму мою мать. Хочу отомстить теперь за нее. Соседи! Можно его бить или нет?

– Можно! Можно! – громовым раскатом прокатилось по двору. – Бей его до смерти!

Над головами поднялся целый лес палок. Толпа кинулась к столу, но ее остановил отряд самообороны, и, окружив стол, бойцы отряда выставили перед собой пики.

Едва Чжан Цзин-сян занес палку, как помещик рухнул на землю.

– Притворяется! – крикнул Чжао Юй-линь.

Толпа мигом смяла охранение. Произошла свалка. В суматохе удары сыпались на головы и спины соседей. Возчику Суню сбили шляпу. Он нагнулся, чтобы поднять ее, но в этот момент на него вновь обрушился удар. Все были настолько возбуждены, что если кому и доставалось по ошибке, никто это за обиду не считал.

– Подымите его! Мы еще поговорим с ним! – закричал Чжао Юй-линь.

Когда лысина помещика вновь показалась над головами людей, к столу бросилась женщина в залатанном голубом халате.

– Ты, негодяй, убил моего сына! Вот тебе за это!..

Она ударила Хань Лао-лю по плечу, хотела размахнуться еще раз, но силы изменили ей.

Это была вдова Чжана, живущая у северных ворот. Три года назад Ханю-шестому приглянулась молодая жена ее сына, и он стал ежедневно заглядывать к ним в лачугу. Однажды взбешенный муж погнался за помещиком с ножом. В тот же вечер этого Чжан Цин-юаня отправили отбывать трудовую повинность, а по дороге подосланные помещиком убийцы, договорившись с японцами, задушили его.

– Отдай мне сына, злодей! Отдай! – рыдала в исступлении вдова.

Ее вопль потонул в тысячеголосом реве толпы.

– Отдай нам сыновей! Отдай загубленных мужей! – надрывались женщины.

– Отдай наших отцов! Братьев наших отдай! – вторили мужчины.

– Запиши еще одно преступление, – обратился начальник бригады к Лю Шэну, стоявшему с блокнотом возле стола.

Лю Шэн занес в блокнот имя убитого и время, когда было совершено преступление.

– Огласи! – распорядился Сяо Сян.

Лю Шэн поднял руку и, когда толпа несколько притихла, громким голосом прочел обвинительное заключение.

«Хань Фын-ци, – говорилось в обвинении, – убил семнадцать человек и вместе со своим сыном опозорил, а затем продал в публичные дома сорок три женщины. В каждой семье кто-нибудь работал на него даром. У тех, кто арендовал у него землю, кроме одного Ли Чжэнь-цзяна, после осенних расчетов почти ничего не оставалось. Батракам он не платил. Всех неугодных ему людей с помощью начальника японских жандармов Морита Таро Хань Фын-ци заставлял отбывать трудовую повинность».

Толпа вновь зашумела, угрожающе поднялись палки:

– Убить его! Убить!

– Нельзя оставить среди людей такого злодея!

– Пусть жизнью расплатится за свои преступления!

Начальник бригады предложил крестьянам продолжать разоблачение помещика, но люди уже не хотели ничего слушать:

– Зачем? И так все известно!

Кто-то крикнул:

– Убить его! Покуда не убьем, не разойдемся!

– Не разойдемся! – загудела толпа.

Сяо Сян бросился в школу, схватил телефонную трубку и вызвал уездный комитет. Доложив о требовании крестьян, он просил сообщить ему мнение комитета.

Толпа терпеливо ждала, бдительно следя за малейшим движением своего пленника. Он стоял на коленях, крепко связанный веревками, свесив на грудь голову. Лю Шэн сообщил много вопиющих фактов из преступной жизни Хань Лао-лю, еще не известных жителям деревни.

– Долой гоминдановские банды! Долой Чан Кай-ши! – крикнул Сяо Ван.

Тысяча голосов подхватила эти слова, разнесла по равнине до самых гор.

Начальник бригады вернулся и торжественно объявил, что уездный комитет согласен с мнением народа. Убийца должен ответить за свои преступления.

– Десять тысяч лет народному правительству! – разом выдохнула толпа.

Чжао Юй-линь и Бай Юй-шань, держа винтовки наперевес, повели на казнь Хань Лао-лю. Позади шли Го Цюань-хай и Ли Всегда Богатый, также вооруженные винтовками. Вслед за ними к восточным воротам катилась ликующая толпа, выкрикивающая лозунги, поющая радостные песни. Звенели гонги, гремели барабаны, рокотали трубы. Это был праздник освобождения.

– Я три года плакала и три года ждала этого дня! И вот он пришел, он пришел! Моя бедная Цюнь-цзы! Председатель Мао сегодня отомстит за твою кровь, отомстит! – восклицала слепая старуха Тянь, опираясь на поддерживающую ее руку Дасаоцзы.

XVIII

Большое ядовитое дерево, так долго высасывавшее ненасытными корнями кровь бедняков, было наконец срублено. Угнетатель и убийца Хань-шестой заплатил за свои злодеяния собственной жизнью.

Победа над Хань Лао-лю пробудила дремавшие в народе силы. Крестьяне толпами осаждали бригаду и просили принять их в крестьянский союз.

Сяо Сян отсылал их к Чжао Юй-линю.

– А он может? – с недоверием спрашивали некоторые.

– Почему же не может! Он – председатель.

В доме Чжао Юй-линя до самой ночи не смолкал шум голосов. У председателя не было даже времени перекусить.

– Старина Чжао, а мне тоже можно будет вступить в крестьянский союз? – спросил как-то Хуа Юн-си, жена которого умерла, когда он отбывал трудовую повинность.

– Отчего же. Найди двух рекомендующих и дело в порядке.

Однажды к Чжао Юй-линю явился хозяин харчевни, у которого некогда квартировал Братишка Ян.

– Запиши и меня, председатель, – попросил он.

– Как, и ты? – удивился Чжао Юй-линь.

– А почему нет? Я давно стою за революцию…

– Что-то непохоже. Вспомни, как ты со своим постояльцем обманул комиссию и составил фальшивый список, – сурово оборвал его Чжао Юй-линь.

– Тогда ошибка случилась, председатель… Обещаю исправиться…

– Ладно, мне недосуг сейчас с тобой разговаривать, – снова перебил его Чжао Юй-линь, чтобы отвязаться от непрошеного гостя.

– А если исправлюсь, примете потом?

– Потом и увидим, – бросил Чжао Юй-линь и, не глядя на просителя, отправился по своим делам.

Вернувшись в харчевню, хозяин с раздражением сказал своему компаньону:

– Этот Чжао забрал теперь такую власть, что и не пикнешь!

Вскоре и Ли Чжэнь-цзян пожелал заделаться членом крестьянского союза. Сам он заявить об этом не решился и подослал своего человека. Тот предложил Чжао Юй-линю сделку: Ли Чжэнь-цзян, мол, готов добровольно отдать союзу четырех из восьми своих лошадей.

– Мы лошадей в союз не принимаем. Наш союз – человеческий, – иронически заметил Чжао Юй-линь.

– Ли Чжэнь-цзян просит, чтоб его приняли за это…

– Он нам ни с лошадьми, ни без лошадей не требуется. Что касается того, как эти лошади перейдут к крестьянам: добровольно или еще с Ли Чжэнь-цзяном повозиться придется, это решат все члены крестьянского союза. Вот и передай ему, что дело от меня не зависит и будет так, как скажет собрание.

Выслушав такой ответ, Ли Чжэнь-цзян воспылал лютой ненавистью к крестьянскому союзу и его председателю.

Как-то вечером он велел старшему сыну взять мешок и веревку. Они выбрали самую жирную свинью, обмотали ей голову мешком, чтобы не было слышно визга, связали ноги и приволокли к западному флигелю.

Над деревней в тот вечер клубился туман, и люди сидели дома. На всякий случай Ли Чжэнь-цзян все же поставил младшего сына караулить у ворот, а сам со старшим сыном и невесткой прикончил свинью.

Семья пировала всю ночь. Ли Чжэнь-цзян и семь его домочадцев так объелись, что животы у них округлились, как тыквы.

Ли Чжэнь-цзян запустил хозяйство. Некормленые лошади отощали до того, что еле передвигали ноги. Жеребенок издох.

Хозяин залеживался на кане до полудня. Впрочем, лень не помешала Ли Чжэнь-цзяну причинить неприятность своему смертельному врагу Чжао Юй-линю.

Так как председатель крестьянского союза дома почти не бывал, хозяйство его пришло в упадок. Жена выбивалась из сил, но управиться одна не могла. Как-то раз, когда муж вернулся несколько ранее обычного, она напомнила ему:

– У нас топить нечем…

На другой день Чжао Юй-линь вышел за северные ворота и до самого вечера рубил кустарник. Сложив несколько больших куч, он решил, что завтра нарубит еще, попросит у кого-нибудь телегу, перевезет и надолго обеспечит семью топливом. По дороге домой он повстречал старшего сына Ли Чжэнь-цзяна, который почтительно уступил ему дорогу и с любезной улыбкой осведомился:

– Хворост рубили?

– Да, – простодушно ответил Чжао Юй-линь. – Топить дома нечем. Соседей беспокоить приходится. Жена ругается, – и прошел мимо, не придав этому разговору никакого значения.

В ту же ночь спящих обитателей лачуг разбудили крики:

– Пожар! Пожар! За северными воротами горит!

Чжао Юй-линь выбежал на улицу. Его обогнали бойцы из отделения охраны. Сяо Сян, видимо, решил, что это диверсия банды Ханя-седьмого, мстящего за казнь брата.

Но никаких бандитов не оказалось: просто горел нарубленный хворост. Ночь была ветреная, и огонь быстро пожрал плоды усердных трудов Чжао Юй-линя.

В последующие дни Чжао Юй-линь был занят распределением конфискованного имущества, и семья его снова осталась без топлива.

Наступила горячая пора. Школа с утра наполнялась народом. Начальнику бригады то и дело приходилось что-то разъяснять, советовать, давать всевозможные указания. Посетители заявляли о своем желании вступить в крестьянский союз.

Первым открыл список таких посещений помещик Добряк Ду – друг и родственник Ханя Большая Палка.

– Товарищ начальник Сяо! Уже давно хотел к вам обратиться… – начал Добряк Ду, почтительно кланяясь.

– Что вам угодно? – спросил Сяо Сян, разглядывая багрово-красную физиономию Добряка и его огромный живот.

Добряк Ду, сопя и отдуваясь, скромно примостился на самом кончике скамьи:

– Я очень хорошо понимаю, почему коммунистическая партия жалеет бедных людей. Я сам всю жизнь стремился творить добро. Посему ныне с величайшим смирением жажду отдать вам несколько грядок земли, доставшихся мне от предков. К мудрости вашей прибегая, осмеливаюсь молить о содействии…

– Моего содействия не требуется. Вам следует заявить об этом председателю крестьянского союза Чжао или же его заместителю Го.

– Председателю Чжао, заместителю Го? – переспросил Добряк Ду и возмутился: – Но ведь они оба неграмотные крестьяне и ничего не понимают!

– Почему же не понимают? Понимают! А вот в деревне есть люди, которые хотя и грамотны, но на плечах у них кочаны вместо голов, – вот те действительно ничего не понимают и поэтому не нужны крестьянскому союзу.

Лицо Добряка Ду стало совсем багровым. Но изобразив подобострастную улыбку, помещик закивал:

– Конечно, конечно! Непременно наведаюсь к председателю Чжао.

Он повернулся и мелкими шажками засеменил к выходу.

Разговаривать с таким ужасным человеком, каким ему представлялся Чжао Юй-линь, Добряк Ду не решился. Лучше разыскать Го Цюань-хая; этот еще совсем молодой, и с ним, пожалуй, можно будет столковаться. Помещик осведомился у встречных крестьян, где найти заместителя Го. Ему указали на большой двор.

Подойдя к бывшей усадьбе Хань Лао-лю, Добряк Ду увидел членов крестьянского союза, занятых учетом и распределением помещичьего имущества. Ду внимательно присматривался, стараясь заприметить каждого, кто выходил за ворота с вещами. Разыскав наконец Го Цюань-хая, он обратился к нему:

– Председатель Го, начальник Сяо прислал меня по одному делу.

– По какому делу?

– Я пришел отдать свою землю.

– Мы здесь этим не занимаемся. У нас сейчас другие дела, – сердито ответил Го Цюань-хай, продолжая разбирать вещи.

Добряк Ду отошел с видом побитой собаки, бесцельно потоптался среди занятых людей и, вдруг вспомнив о чем-то, рысцой затрусил к дому. Помещиком овладел страх, достаточно ли надежно запрятал он свои вещи. А что если крестьянский союз дознается, где зарыто зерно, куда уведены лошади? Нужно все проверить, все учесть, обо всем подумать, во всем разобраться.

На большом дворе между тем шла напряженная работа. Го Цюань-хай, Бай Юй-шань и Ли Всегда Богатый уже третий день без сна и отдыха трудились над распределением вещей. Им помогали члены крестьянского союза.

Были установлены три очереди: лучшие вещи выдавались самым бедным крестьянам, вещи похуже получали во вторую очередь люди менее нуждающиеся. Крестьяне, имевшие какие-либо достатки, удовлетворялись в третью очередь. Им доставалось старье или же то, что не так уж необходимо в деревенском обиходе.

Прежде всего была раскрыта яма во дворе, куда помещик запрятал зерно. Из ямы извлекли двести шестьдесят даней пшеницы, гаоляна, кукурузы, риса и триста кругов жмыха. Это раздали голодавшим семьям, однако не все оказалось пригодным в пищу: часть зерна проросла и заплесневела.

Чжан Цзин-сян, остановившись перед кучей гнили, сокрушенно покачал головой. Он вспомнил, как в начале весны попросил у Хань Лао-лю одолжить ему немного зерна, а тот вытаращил на него глаза и заорал: «Откуда я тебе возьму, мне и самому не хватает».

Подняв теперь початок кукурузы, Чжан Цзин-сян с досадой отшвырнул его в сторону:

– Гляди, какой злой человек был! Пусть лучше сгниет, да бедняку не достанется!..

На третий день, когда начали делить одежду, крестьяне явились за своей долей счастливые и довольные, словно наступили новогодние праздники.

Двор напоминал майскую ярмарку в Харбине. Посреди двора лежали ворохи одежды и всевозможной утвари. Пришли начальник бригады, Лю Шэн и Сяо Ван. Первое, что им бросилось в глаза, была группа людей, окружавшая возчика Суня, который, как всегда, ораторствовал.

– Старина Сунь, ты опять про медведя?

– А… начальник Сяо пришел! Нет, не про медведя. Ныне про соболий мех беседуем. Вот все говорят, будто это большая ценность, а я утверждаю, что трава, которую мы в сапоги накладываем, куда ценнее! Она ведь каждому человеку нужна, и всякий ею пользоваться может. А от этого соболя что за польза? Много ли таких людей найдется, которые в соболя одеты? Вот оно и выходит, что никакой ценности в нем нет.

Старик Сунь, поглаживая заскорузлой рукой пушистый мех, поднес его к лицу Сяо Сяна:

– Сам погляди, что тут хорошего? По-моему, собачья или кошачья шкурка куда лучше.

– А если тебе его дадут, возьмешь? – смеясь, спросил начальник бригады.

– Мне? Еще бы, с полным удовольствием!

– Да ведь ни на что не годится!

– Мне не годится, тебе не годится, а свезу в город – там всем пригодится. Продам и куплю себе лошадь.

Старик присоединился к группе Сяо Сяна, и они пошли дальше, дивясь редким и ценным вещам.

– Подумать только, – рассуждал сам с собой возчик. – Сколько имущества всякого! У Хань Лао-лю, конечно, тридцать душ в семье было. Однако все равно, если бы каждая душа по три раза на дню переодевалась, и то года на три хватило бы, да еще и осталось бы. Вот взгляни на эти лисьи шубки. Их помещичьи дети носили. А вот – каракуль…

Пошли дальше, обходя груду за грудой, ряд за рядом.

– Что же это такое? – спросил начальник бригады, показывая на голубой полог с черной каймой, похожий на палатку.

– Это чехол для коляски, – объяснил старик. – У богачей такие на все времена года имеются. Голубой – это осенний. Зимний – черный, стеганый. Как наденут его на коляску – ни ветер, ни снег внутрь не проникнут. Едут под ним – будто дома сидят. Ты только погляди, какое крепкое сукно…

– Да… это настоящий товар! – прищелкнул языком крестьянин в старой фетровой шляпе.

– Наделать бы из него штанов! – воскликнул человек, у которого нечего было надеть.

– Что́ не сделаешь – все ладно будет. Кому только он достанется? – вздохнул крестьянин в шляпе.

К чехлу подкладывали другие вещи.

– Постой! Постой! – начал распоряжаться возчик. – Сюда не надо больше. И так куча вон какая. Эту вещь лучше туда прибавь, а то там только одна шелковая кофточка. Зачем она крестьянину нужна? Ему требуется что покрепче. Эти разноцветные шелка только на вид хороши, а наденешь – сразу порвешь. Нужно так делить, чтобы всем одинаково было. Подкинь-ка сюда еще эту куртку!

Рядом возвышалась целая куча обуви.

– Прямо обувная лавка! – воскликнул старик Сунь.

Огромные резиновые сапоги японской марки лежали вперемешку с крохотными женскими башмачками из узорчатого атласа, суконными бурками с длинными голенищами, матерчатыми туфлями и грубыми башмаками. Такого разнообразия не встретишь и в большом обувном магазине.

– Вот почему я круглый год босиком хожу! – не унимался возчик. – Помещики всю обувь в землю закопали. А как делить все это будете?

– Кто нуждается, тот и получит. Только давать будем по паре, – степенно объявил старик Чу, которого приставили к распределению обуви.

– Это почему же такое! – возмутился Сунь. – Одежу по кучам, а это по паре.

– Одежа каждой семье нужна, – невозмутимо ответил Чу, – а обувь и другие вещи кому требуются, а кому и нет. Надо тебе – получай.

– То есть из какого же расчета?

– А расчет, старина Сунь, простой. Если ты, скажем, в первую очередь получаешь, должны тебе отпустить разных вещей на пятьдесят тысяч. Куча одежи в сорок тысяч оценена. Остается у тебя, стало быть, еще десять тысяч. На них можешь набрать обуви, ниток, чугунков, чашек, плуг получишь и другие вещи.

– Кто же так распорядился?

– Кто? Известно, председатель Го.

– Здорово! Вот это умная голова, – похвалил возчик. – А лошадь можно получить?

– Почему же нельзя? Только тогда одежи никакой не дадут.

– Пойдемте поговорим с председателем Го, – заторопил старик Сунь Сяо Сяна и Лю-Шэна.

У Го Цюань-хая, Бай Юй-шаня и Ли Всегда Богатого, несмотря на крайнюю усталость, был такой радостный вид, словно у хозяев, в доме которых играют свадьбу.

Завидев возчика, они шумно засмеялись.

– Старина Сунь, что ты хочешь получить? – крикнул Го Цюань-хай.

– А что дадите? – спросил тот, не сводя глаз с конюшни.

– Вот две подушки для тебя и для твоей старухи. Гляди, какие мягкие!

Го Цаюнь-хай поднял с земли пару вышитых белых подушек и протянул Суню.

– Бери!

Возчик взял, повертел в руках и стал разглядывать вышивку.

– Красные цветы, и луна, и сосна… и надпись какая-то вышита. Товарищ Лю Шэн, прочти-ка, что тут написано.

– «Молюсь за то, чтобы была у вас радость», – прочел Лю Шэн.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся старик. – Вот уж действительно: слова, соответствующие нашему положению! Были голые и голодные, а теперь и одежу и зерно получили. Тут и без всякой молитвы возрадуешься. А что на другой подушке сказано?

– «Хороши цветочки при блеске полной луны», – прочел Лю Шэн.

– Уж это совсем непонятно, – удивленно заморгал старый Сунь.

– Смысл тут такой: это пара цветочков, распускающихся под круглой луной. Разве на тебя не похоже? – рассмеялся Лю Шэн.

– Так, так… – согласился старик. – Действительно похоже. То есть, можно сказать, точь-в-точь. Теперь все ясно! Распускающиеся цветочки – это не что иное, как я со своей старухой. Мне шестьдесят лет, а ей пятьдесят девять. Только вот на цветочки нужно обязательно надеть очёчки, а то сослепу и луны не разглядеть…

Слова его покрыл дружный хохот.

– Ха-ха-ха! Молюсь за вашу радость! Молюсь за вашу радость… Ой, пропадешь с тобой, старина! – хлопая возчика по плечу, покатывался Ли Всегда Богатый.

А старик стоял с убийственно серьезной миной, и это еще больше усиливало общее веселье.

– Нет, – заявил наконец возчик, возвращая подушки, – ни цветочков, ни луны не требуется.

– Чего ж тебе надо?

– Надо такое, что на четырех ногах стоит.

– Нет ничего проще. Здесь четвероногих вещей сколько хочешь, – ухмыльнулся Го Цюань-хай. – Вот возьми столик, будешь на кан ставить. Посчитай! Как раз четыре ноги, ни одной меньше.

– Зачем мне твой столик?.. – поморщился старик. – Ты дай мне такое, что сено и солому ест и телегу таскать может. Я полжизни возчиком работаю, а своей лошади никогда не имел.

– Это надо обсудить… – Го Цюань-хай задумался. – Обсудим и скажем тебе.

К вечеру раздача одежды была закончена. Дошла наконец очередь и до лошадей, которых оказалось тридцать шесть. Их роздали безлошадным, на каждые четыре семьи пришлось по лошади, то есть по одной лошадиной ноге на семью.

Остались только гуси и свиньи. Гусей никто не хотел брать: уж очень прожорливые. Не знали, что делать и со свиньями: дворов в деревне было четыреста, а свиней всего двадцать.

Некоторые предлагали зарезать их и устроить пирушку, чтобы отпраздновать освобождение бедняков, однако Чжао Юй-линь возразил:

– Не годится транжирить общественное добро. Это не по-бедняцки. Свиней оставим при крестьянском союзе, потом продадим и купим на эти деньги лошадей. Тогда каждый бедняк будет иметь целую лошадь, а не одну лошадиную ногу. Как вы на это смотрите?

Предложение показалось разумным, и большинство с ним согласилось.

Крестьянский союз разместился теперь в главном помещичьем доме. Так как Го Цюань-хаю жить было негде, ему отдали восточную комнату, а старикам Тянь предложили поселиться во флигеле на восточной стороне двора.

Го Цюань-хай перебрался в тот же вечер, а старики Тянь – на следующий день.

Крестьяне были так рады полученным вещам, что не могли ни есть, ни спать.

– Вот это наша власть! – приговаривали старухи.

– Это и есть настоящая демократия! – поддакивали им старики.

– Надо всегда помнить, кто дал нам эту жизнь! «Когда пьешь воду, не забывай о том, кто вырыл для тебя колодец!» – напоминали всем пословицу руководители крестьянского союза.

– Коммунистическая партия и Восьмая армия – наши великие друзья, – говорили активисты.

Все ликовали, улыбаясь показывали друг другу свои обновки.

Чжан Цзин-сян не мог налюбоваться на доставшиеся ему резиновые сапоги и, смеясь, вспоминал, как однажды помещик пнул его этим сапогом. А вот теперь они – его собственность, и он волен носить их когда вздумается. Как только случалась дождливая погода, Чжан Цзин-сян надевал сапоги и отправлялся гулять. Он нарочно выискивал самые грязные места на дороге и с удовольствием шлепал по лужам.

Его сосед Хуа Юн-си пользовался любым предлогом, чтобы прихвастнуть перед людьми полученной им женской шубкой. Его окружали и начиналось обсуждение.

– Да, хороша… ах, как хороша! Тебе, можно сказать, подвезло!

– Твоя шуба не хуже моих сапог, – поддерживал Чжан Цзин-сян.

– Беда только, что женская! – сокрушались некоторые.

– Теперь тебе, старина Хуа, обязательно жениться надо, – подзадоривали другие.

А ночью, вспоминая эти разговоры, Хуа Юн-си ворочался с боку на бок и не мог заснуть.

Ведь ему уже скоро сорок лет. Освобождение от власти помещиков, которого он так ждал, наконец наступило, пришла новая жизнь, а жены у него так и нет. Но для женитьбы нужны деньги. А что если продать шубу? Вот и деньги будут. Нет, продавать жалко, да и на ком женишься? Во всей деревне не найдешь подходящей девушки…

Вдруг он вспомнил о вдове Чжан: ей еще сорока нет, и лицом она недурна. И с этой мыслью блаженно уснул.

На другой день, поднявшись чуть свет и даже не позавтракав, Хуа Юн-си отправился к вдове.

«А если она спросит, зачем я пришел, что ответить?» – подумал он, стоя возле ее ворот. Лицо его вспыхнуло, а сердце учащенно забилось. Хуа хотел было незаметно повернуть назад, но вдова уже заметила его. Она высунулась из окна и позвала:

– Хуа Юн-си, заходи! Завтракал?

– Завтракал, завтракал, – соврал тот.

– Как рано ты встаешь! Не слишком ли много работаешь? – покачала головой вдова Чжан и с лукавой улыбкой спросила: – Куда же отправился в такую рань?