Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

XXIV

На следующий день утром Бай Юй-шань получил в крестьянском союзе пропуск на обратный проезд, попрощался со всеми и направился к месту своей работы в город Шуанчэнцзы.

Начальник бригады и Чжан Цзин-жуй продолжали допрос Хань Лао-у, а активисты во главе с председателем занялись распределением лошадей.

Все лошади, в том числе и ранее розданные крестьянам, были приведены на школьную площадку. Сюда же пригнали коров, мулов и ослов. Крестьянский союз подсчитал, что теперь каждой безлошадной семье достанется по одной лошади.

Стояла середина зимы. День выдался безветренный.

Одетые в новые стеганые халаты, шубы, куртки крестьяне группами прохаживались по школьной площадке. Они осматривали лошадей и оживленно переговаривались:

– Лошадь – не последнее дело в хозяйстве. Землю получили, а не будь лошади, что с землей делать: глаза на нее пялить?!

– Верно! Если ты даже и силен, как тигр, без лошади свой участок не вспашешь.

– А кто это додумался купить лошадей на конфискованное золото?

– А ты разве не знаешь? Общее собрание решило.

– Хорошо придумали, лучше и не надо.

Старик Сунь остановился возле серого коня:

– Этому лет немало. Вроде как мне. – И, открыв коню рот, возчик воскликнул: – Ни единого темного пятнышка!

У Цзя-фу поднял голову и с интересом спросил:

– Это что же за темные пятнышки, дедушка?

Возчик снисходительно улыбнулся:

– Тебе сколько лет?

– Четырнадцать.

– Когда мне было четырнадцать, я уже все в лошадях понимал. Ну, иди сюда, я тебя поучу. Когда лошадь стареет, резцы у нее стачиваются и темных углублений – чашечек – на зубах не остается. – Старик обеими руками раскрыл рот молодому рыжему жеребцу: – Вот гляди, какие у него большие углубления на зубах. Когда лошадь долго жует солому, зубы постепенно стираются, и чем старее лошадь, тем меньше их остается. Понял теперь или нет?

У Цзя-фу немного отступил, чтобы, в случае чего, облегчить себе бегство, и серьезно сказал:

– Ты, наверное, тоже много соломы съел. Раскрой-ка рот и покажи: остались у тебя еще чашечки?

Старик было кинулся за проказником, но увидев, что его не догнать, махнул рукой и только сказал со вздохом:

– Когда мне было четырнадцать лет, я уже все знал про лошадей, а этот сорванец ничего не понимает, только смеется над всеми. Какой из него выйдет крестьянин!

В центре площадки был установлен небольшой столик. Го Цюань-хай подошел и постучал о него трубкой:

– Внимание! Сейчас начнем распределять! Каждая безлошадная семья может взять по желанию лошадь или корову. Лучшие лошади и коровы привязаны в западном углу площадки.

– Все знают, где какие привязаны. Ты начинай, а то время к обеду подходит! – нетерпеливо закричали со всех сторон.

Го Цюань-хай опять постучал по столику:

– Не торопитесь! Я еще несколько слов хочу сказать. Распределили мы имущество, теперь тягловую силу распределяем, а как мы с вами получили все это богатство?

– Коммунистическая партия помогла! – ответили собравшиеся.

– Правильно! Будете вы теперь на этих лошадях землю пахать, молотить, дрова возить. Не забывайте, как все это досталось. Никогда не забывайте тех, кто взрастил для вас эту новую жизнь.

– Конечно, не забудем! – раздалось в ответ.

– Ладно, земляки, начнем! – поднял руку Го Цюань-хай и подозвал оспопрививателя. Тот стал выкликать имена.

Первой в списке стояла вдова Чжао. Когда оспопрививатель произнес ее фамилию, вдова замахала руками:

– Не надо! Не надо! Мне совсем не надо!

– Почему ты отказываешься? – удивился подошедший к ней старик Чу.

– На что мне? Мужчин у нас в семье все равно нет. Кто же будет ухаживать за лошадью? Лучше отдайте кому-нибудь другому.

– А пастушок чем не мужчина?

– Нет, нет, не надо. Пастушок хочет отделиться и жить самостоятельно, а мне и Со-чжу лошадь ни к чему!

Возчик тотчас же смекнул, что, если вдова возьмет лошадь, можно будет во время вспашки пристроиться к ней в компанию. Она женщина добрая. Он подбежал к вдове и зашептал ей на ухо:

– Ты бери… бери. Не беспокойся, что некому будет ухаживать. Ко мне поставишь. Я и накормлю, и напою, и почищу. Тебе никакой заботы не будет…

– Да нет, дедушка, не возьму. Пусть уж другие…

– Постой! Ты меня слушай! Я тебе сейчас такую выберу лошадку, что одно заглядение…

Но как ни уговаривал старик, вдова наотрез отказалась от лошади.

Оспопрививатель выкрикнул фамилию Го Цюань-хая. Возчик бросил вдову Чжао и поспешил к председателю крестьянского союза:

– Председатель Го! Бери серую кобылу. Вон ту, что у вяза стоит! Я тебе ручаюсь: знатная лошадь. Она еще молодая и в первый раз жеребая. Весной у тебя, понимаешь, две будет…

– Так если она весной ожеребится, как же я пахать на ней буду? – рассмеялся Го Цюань-хай.

– Ты не смотри на это, председатель! – убеждал возчик. – И через месяц не опоздаешь.

Го Цюань-хаю было все равно. О себе он думал меньше всего. Председатель взял серую кобылу, привязал ее к столбу под окном школы и вернулся к столу.

Когда вызвали старика Чу, он стоял возле черного, как вороново крыло, быка. Старик давно уже облюбовал его, решив, что с быком будет куда спокойнее. Во-первых, бык сильнее и выносливее лошади, во-вторых, ночью его не надо кормить, а в-третьих, если лошади не давать зерна, она отощает, а быку ничего не сделается. К тому же в этом году у старика Чу с зерном было туго. Есть, правда, один недостаток: пахать на быке дольше придется, чем на лошади, да ничего, обойдется…

– Эй, старина Чу! – окликнул его молодой крестьянин. – Почему лошадь не берешь? Нарядов испугался?

– Не суйся не в свое дело! – огрызнулся старик. – Кто тебе сказал, что я боюсь нарядов? Будут наряды, я на бычке отработаю.

– А ты себе какую лошадку приглядел? – спросил возчика старик Тянь.

– Гм… – неопределенно промычал Сунь. – Еще не приглядел.

На самом же деле возчик раньше всех высмотрел серого в яблоках жеребца. Едва оспопрививатель собрался произнести имя Суня, как старик опрометью кинулся к вязу, возле которого стоял облюбованный им конь.

– Эй, старина Сунь! – крикнул Чжан Цзин-жуй. – Чего ухватился за слепую лошадь?

Но возчик уже вскочил на жеребца, который встретил такое обращение с явным неудовольствием. Он заржал и начал брыкаться.

– Сам ты слепой! – презрительно ответил старик Сунь, гарцуя на жеребце. – Такие называются «яшмоглазыми». Это, если хочешь знать, самые лучшие в мире кони.

– Дедушка! – крикнул У Цзя-фу. – Осторожней! Он еще, чего доброго, подкинет тебя, убьешься!

Старик Сунь рассмеялся:

– Кого? Меня подкинет? Ха-ха! Я уже сорок лет возчиком и на своему веку объездил немало коней. Видел кто-нибудь, чтоб я с лошади упа…

Но он так и не докончил слова. Жеребец вдруг взвился на дыбы.

Перепуганный возчик судорожно прижал ноги к бокам лошади и вцепился в гриву. В следующий момент жеребец рванулся и понесся по площадке. Старик Сунь побелел, как мел, хотел крикнуть, но у него перехватило дыхание. Люди бросились на помощь, однако остановить жеребца уже было невозможно. Он шарахнулся от людей и круто повернул к воротам. Возчик не удержался и кубарем скатился в сугроб, а жеребец так стремительно поскакал по шоссе, что только вихрь закружился.

Го Цюань-хай мигом вскочил на свою кобылу и пустился вдогонку.

Старик с трудом освободил забитый снегом рот и, откашлявшись, принялся горестно стонать. Люди окружили его:

– Ну, старина, где же, выходит, сидеть удобнее: на жеребце или на земле?

– Пустяки! – заметил какой-то шутник. – Это в счет не идет. Разве кто-нибудь видел, чтоб наш старина Сунь падал с лошади?

– Я то же самое говорю, – поддержал другой. – В нашей деревне старина Сунь – самый замечательный человек! Он и возчик хороший, и в верховой езде всех превзошел, а уж падать такой мастер, что тут с ним никто не сравнится. Гляди, как чисто сработал… головой в сугроб!

Возчика подняли.

– Ну как, – стали спрашивать кругом, – все еще больно?

– Чорт… – бормотал старик. – Дайте его сюда! Я его проучу. Ну чего стоите? Трите мне вот это место, – указал он на спину. – Вот ведь негодный!.. Ох! Еще трите, еще трите, говорят вам!

Го Цюань-хай вскоре вернулся, ведя на поводу норовистого скакуна.

Старик Сунь, увидев своего коня, выдернул из плетня палку, хромая, подбежал, схватил жеребца под уздцы и уже было замахнулся, но раздумал.

Когда выкликнули фамилию Осла Ли, тот не захотел брать ни лошадь, ни корову.

– Что же тебе надо? – удивился оспопрививатель.

– Хочу тех двух ослов, которые раньше были моими.

– Бери, – разрешил Хуа.

Ли отвязал своих ослов и побрел с ними домой.

– Вернулись-таки к своему хозяину, – тихо заметил кто-то.

Люди с молчаливым сочувствием смотрели вслед сгорбленной фигуре удалявшегося Ли Фа.

Хотя до слуха Ли и долетели эти слова, но он ничего не ответил.

Сердце его наполнялось противоречивыми чувствами: «Осликов вернули, но кто вернет погибшего сына и потерянную жену?»

Осел Ли прикусил губу, чтобы сдержать подступившие к горлу слезы. Идущий следом старик, который, кряхтя, тянул на веревке тощую рыжую коровенку, как бы угадав мысли своего спутника, сказал доброе слово утешения:

– Ну, вот и вернулись к тебе твои ослики, а это хорошее предзнаменование. Теперь и другое может наладиться. Работай старательно, обзаведешься своим хозяйством, женишься, и вновь у тебя будет семья.

Многим принес счастье этот ясный зимний день!

Дасаоцза радовалась своему черному мулу. Мать Чжан Цзин-жуя была довольна жеребцом бурой масти, а старики Тянь не могли наглядеться на полученную ими стройную молодую лошадь, всю в серых мушках.

Нашлась, однако, среди этих счастливых людей и обездоленная неудачница. Это была старуха Ван, которой досталась больная лошадь.

Старуха Ван, горестно покачивая головой, начала жаловаться на свою горькую судьбу.

Видя, что старуха совсем расстроена, Го Цюань-хай подошел к ней и участливо спросил:

– Что, плохая лошадь досталась?

– Больная…

– Не беда. Посмотри мою серую кобылу, вон у окна привязана. Лошадь неплохая. Давай поменяемся, – предложил председатель.

Старуха Ван, осмотрев лошадь Го Цюань-хая, сокрушенно покачала головой:

– Нет, она жеребая. Время холодное, ожеребится, что я с ней делать буду? Весной на ней работать тоже нельзя.

Го Цюань-хай поманил к себе активистов и отошел с ними к стогу сена.

– Начальник Сяо, – заговорил председатель, – часто нам указывал, что передовые люди должны подтягивать отстающих. Мы с вами активисты и наш долг помочь старухе Ван выбраться из нищеты. Она это заслужила. Ведь только благодаря ей мы разыскали Хань Лао-у. Если бы этот гнилой корень остался, у нас все равно не было бы спокойной жизни.

– Это верно, – кивнул возчик. – Хань Лао-у обязательно постарался бы нам отомстить.

– Короче говоря, старухе Ван досталась плохая лошадь, – сказал Го Цюань-хай. – Я предлагал ей сменять на мою кобылу. Она не соглашается. Что вы скажете на это?

– Вот-вот, что вы скажете на это? – повторил за председателем возчик.

– Если согласится, пусть берет моего черного быка, – нерешительно сказал старик Чу.

Дасаоцза, вспомнив наставление Бай Юй-шаня о том, что всегда нужно подавать пример, с готовностью вызвалась:

– Председатель Го, отдай ей моего мула.

Мать Чжан Цзин-жуя, не желая отставать от своих сыновей, один из которых служил в армии, а другой возглавлял в деревне комитет безопасности, тоже присоединилась к Дасаоцзе:

– Если старухе Ван приглянется бурый жеребец, что нам достался, можно будет и обменяться.

Старик Тянь вскочил и рысцой пустился разыскивать свою слепую старуху. Посоветовавшись с ней, он, сияющий, вернулся к группе активистов.

– Председатель Го! – еще издали закричал Тянь. – Пусть старуха Ван берет нашу серую лошадь в мушках.

Пример оказался заразительным. В припадке неожиданного великодушия возчик объявил, что готов пожертвовать даже своим «яшмоглазым» коньком, однако сейчас же оговорился:

– Одного только боюсь: уж больно характер у него буйный. Не справиться старухе с ним.

– Уж об этом ты зря убиваешься, – съязвил старик Чу. – У нее двое крепких парней в доме. Небось справятся с твоим жеребцом.

– Хорошо, земляки! – заговорил председатель. – Подведите своих лошадей, пусть она выбирает.

Хотя старуха Ван и отказывалась на словах, но сама не могла глаз отвести от лошадей.

Го Цюань-хай еще раз предложил ей свою серую кобылу:

– Взгляни: чем плоха? Молодая, да еще и жеребая. К весне у тебя целых две будет. Бери.

Старуха отрицательно покачала головой.

У старика Суня так и екнуло сердце, а во рту совсем пересохло, когда Ван остановила взгляд на «яшмоглазом».

– Иди сюда! – схватил он за руку старуху. – Ты только погляди, каков бык у старины Чу! Силища у него… Да ты не вороти глаза куда не следует! Век меня благодарить будешь. Прямо, можно сказать, клад. Ночью кормить не надо, вставать не придется… Ну, не хочешь быка, посмотри на мула Дасаоцзы. Тоже ничего, подходящий. Ты меня слушай. Я всегда правду говорю: лошади – твари озорные, и корма на них не напасешься. В день надо давать не менее пяти фунтов жмыха, пяти фунтов гаоляна да еще соломы фунтов пятнадцать. Это же прямо разоренье! Тяжело, очень тяжело прокормить лошадь…

Старуха Ван подошла к черному быку, потом осмотрела мула Дасаоцзы и, ничего не сказав, обернулась к «яшмоглазому».

Старик Сунь побелел как снег, но, выжав из последних сил скорбную улыбку, загородил собой коня:

– Старушка Ван, ведь ты женщина понимающая и крестьянка хорошая! Зачем же тебе такая лошаденка? Вот честное мое слово – это же кляча, а не лошадь, да еще и озорная!..

– Ты же сам говорил, что твой «яшмоглазый» – лучший жеребец. С чего же это он вдруг в клячу превратился? – не без ехидства поинтересовался Чу.

Старуха Ван провела рукой по гладкой блестящей спине красавца жеребца.

– Не трогай! Только не трогай! – закричал возчик. – Ударит, убьет, чего доброго. Разве не видела, как он меня скинул? Я чуть жизни через него не лишился, а ты трогаешь! К тому же он слепой: глаз-то у него – стекло стеклом. Ничего не видит да и собой совсем некрасивый. Словом, никуда не годная лошадь. Ты не гляди, что он жеребец. Просто старая слепая кляча! Если бы не даром достался, ни за что бы не взял…

Поддалась ли старуха пылким уверениям возчика или по какой другой причине, только она отошла от жеребца.

Старик Сунь быстро схватил «яшмоглазого» под уздцы:

– Не подходит? Так я уведу… – и заторопился домой.

Старуха подошла к лошади старика Тяня, долго и с удовольствием гладила ее по шерсти.

– Нравится? – улыбнулся Тянь.

– Очень нравится… – смущенно призналась старуха.

– Ну и бери, – дружелюбно сказал Тянь.

Он взял под уздцы больную лошадь старухи Ван и отправился домой. Поставив лошадь в конюшню и дав ей корма, старик вошел в комнату.

Жена уже успела вернуться и, мрачная, сидела на кане.

Тянь подошел к ней и мягко стал уговаривать:

– Ладно, не огорчайся. Эта лошадка тоже будет работать.

– Та была гладкая и сильная, – печально промолвила старуха, – а это что за лошадь!.. Я просто при людях спорить с тобой не хотела, а ты взял да и выменял кусок жирного мяса на обглоданную кость…

– Ничего… Можно будет ее вылечить… – неуверенно ответил старик.

– Лекарь какой нашелся… – проворчала старуха. – Положение наше куда хуже, чем у других…

– Будет тебе! – с сердцем оборвал ее Тянь. – Какая ты несознательная, ничем поступиться не хочешь! Забыла, как наша Цюнь-цзы жизнью пожертвовала, а жениха не выдала. Ведь ты же ей родная мать! А лошадь подлечить можно…

– Ручаюсь, что можно! – раздался за окном мужской голос.

– Кто там? – спросила старуха.

– Это я!

– А… председатель Го, заходи, заходи скорей. На дворе холодно стоять.

Го Цюань-хай с улыбкой появился на пороге:

– Я привел вам свою серую кобылу. Давайте сменяем.

– Да нет, что ты, родной наш… – смутилась старуха. – Не надо. Какая ни есть лошадь, а все же лошадь. Постараемся подлечить и будем на ней работать. Не беспокойся, председатель…

Несмотря на уговоры, старики Тянь наотрез отказались от обмена.

– Ладно, – решил Го Цюань-хай, – не берете, что с вами поделаешь! Тогда договоримся так: ожеребится моя кобыла, жеребенок ваш будет.

XXV

Закончив раздачу лошадей, Го Цюань-хай отправился к Сяо Сяну.

Чжан Цзин-жуй и милиционеры, прибывшие из уезда, уже третьи сутки не смыкали глаз, допрашивая Хань Лао-у. Однако существенных результатов добиться им пока не удалось.

Сяо Сян, строго соблюдая закон, запретил применять к арестованному какие бы то ни было меры физического воздействия.

Хань Лао-у от природы был наделен способностью лгать и притворяться. Он искусно запутывал следователей, стараясь сбить их с толку.

Следователи до боли сжимали кулаки и с трудом сдерживали рвущееся наружу негодование. Лишь один Сяо Сян оставался спокойным. Он ни на минуту не потерял хладнокровия и ни разу не вспылил.

– Не горячитесь, – убеждал начальник бригады. – Пусть он еще подумает. Месяц будет молчать – месяц будем допрашивать, год – так год. Чем больше он будет тянуть, тем хуже для него: признается потом, никакого снисхождения уже не получит.

Выслушав короткий отчет Го Цюань-хая, начальник бригады предложил как можно скорее провести совещание, посвященное переделу земли.

– Медлить больше нельзя, – сказал Сяо Сян. – Из провинциального управления есть предписание разделить землю еще до вывоза удобрений на поля.

Го Цюань-хай ушел. Допрос продолжался. Сяо Сян молча сидел, обдумывая способ сломить упорство арестованного. Рассчитывать на помощь старухи Ван было нечего: она перетрусила и явиться на очную ставку отказалась. Надо было что-то решать…

Вошел Вань Цзя.

– Носильщики с фронта пришли, – доложил он Сяо Сяну.

И в тот же момент во дворе раздался громкий голос:

– Начальник Сяо здесь?

Начальник бригады узнал голос кузнеца Ли, но не успел он откликнуться, как тот уже появился на пороге. На левом его плече висел новенький автомат американского производства. Переступая порог, великан нагнулся, чтобы не стукнуться лбом о притолоку. За кузнецом следовал Лю Дэ-шань.

– Дверь высокая, чего кланяешься? – поднялся им навстречу Сяо Сян.

– По привычке, начальник, – улыбнулся Всегда Богатый.

Начальник бригады дружески пожал прибывшим руки и с удовольствием оглядел их обветренные, потемневшие от загара лица. Оба были в военной форме и ничем не напоминали прежних жителей деревни.

Начальник бригады пригласил гостей в соседнюю комнату, усадил на кан и начал расспрашивать о их житье-бытье:

– Ну как, много пришлось потрудиться?

– Да не очень, – улыбаясь, ответил Лю Дэ-шань. – Не больше, чем вам здесь…

Вань Цзя набил длинную трубку табаком и протянул ее кузнецу, но тот вежливо отказался:

– Не беспокойся, не надо. У меня своя есть…

Он достал из левого кармана европейскую трубку с коротким изогнутым чубуком и похвастал:

– Это мне сам командир подарил на память. Трофейная…

– Я вижу у тебя все трофейное, – рассмеялся Сяо Сян. – Ну как, все люди вернулись?

– О ком спрашиваешь, начальник? Из нашей деревни ушло сорок человек. Все сорок и вернулись. Жили там все хорошо, дружно. Мы бойцам помогали, а они – нам. Все друг о дружке заботились. Мне там так понравилось, что я бы опять пошел.

– Ну, а как ты, старина? – обернулся начальник бригады к Лю Дэ-шаню.

– О… наш Лю Дэ-шань молодец! – воскликнул Ли Всегда Богатый. – Большие заслуги имеет. Из самого огня раненых выносил. Противник еще палит во всю, а Лю Дэ-шань знай себе подбирает раненых. Просто бесстрашный человек оказался…

– Да нет… – смутился Лю Дэ-шань. – Вот солдаты из Восьмой армии, так те – настоящие храбрецы!

Сяо Сян подумал: «А ведь какой раньше трус был!» и тут же спросил:

– А чанкайшистских солдат видел?

Лю Дэ-шань хитро улыбнулся (он теперь все время улыбался):

– Доводилось. На мокрых куриц похожи.

– Теперь ты не боишься, что они придут и отрубят тебе голову? – шутливо спросил начальник бригады.

– Долго им не удержаться, – серьезно продолжал Лю Дэ-шань. – Оружие у них, правда, хорошее, однако сами они для войны совсем не годятся, не выносят решительного натиска. Раз ударишь – они уж и разбегаются.

– Лучше расскажи, как ты с одной палкой двух гоминдановских солдат разоружил, – рассмеялся Ли Всегда Богатый.

Комната наполнилась народом. Люди обступили кан и с интересом прислушивались к разговору.

– Да и рассказывать-то нечего…

– Рассказывай, рассказывай! Пусть люди послушают, – настаивал начальник бригады.

– Дело случилось под городом Сыпинчай. Луны не было – одни звезды, и так темно, что на расстоянии пяти шагов ничего не видно. Противник только что отступил, и повсюду бродили разрозненные группы солдат. Пришлось мне в это время идти в соседнюю деревню. Вижу, впереди будто две тени мелькают. А у меня палка в руках была. Поднял я ее, приставил к плечу, как винтовку, и крикнул: «Стой! Кто идет?» Они меня, должно быть, и вправду за бойца приняли. Остановились и как будто пригнулись, держа что-то над головами. Это мне издали показалось, что солдаты нагнулись, а они, оказывается, со страху просто повалились на землю и на головы американские автоматы положили. Я забрал автоматы и привел этих солдат в деревню. Смеху потом было…

– Вот один из тех автоматов, – добавил Ли Всегда Богатый, показывая Сяо Сяну оружие.

Собравшиеся долго смеялись, хвалили Лю Дэ-шаня, а автомат переходил из рук в руки.

– Ну ладно, – сказал наконец начальник бригады. – Идите домой, отдыхайте, а вечером соберемся и отпразднуем ваше возвращение. Устроим общее собрание, и вы все расскажете.

Они поблагодарили и ушли.

Когда Лю Дэ-шань вернулся домой, жена во дворе кормила свинью. Она суетливо отбросила тыквенный ковш и вымыла руки.

– Гао Шэн! – позвала женщина сына. – Вставай, посмотри, кто вернулся…

Лю Дэ-шань шагнул в комнату. Мальчик с радостным восклицанием прыгнул к отцу. Тот поднял сына на руки, поставил на кан и погладил по голове. Потом он присел и закурил трубку. Мальчик забрался к отцу на колени и, с любопытством ощупывая блестящие пуговицы военного кителя, начал рассказывать ему, как он жил у бабушки и как вчера мама привезла его домой.

Улыбаясь, Лю Дэ-шань с отцовской гордостью смотрел на сына, а жена металась из комнаты в кухню и обратно, не зная за что приняться. Она то уговаривала мужа прилечь, то предлагала сейчас же пообедать.

– Нет, – ответил Лю Дэ-шань. – Мне пока есть не хочется. Нам в уездном городе устроили хорошую встречу и накормили до отвала. Доклад даже был. Сам начальник уезда…

– Тот, что в прошлом году приезжал сюда? – спросил мальчик.

– Помолчи, Гао Шэн, – строго сказала мать. – Как ты смеешь перебивать, когда отец говорит? Сиди и слушай… Ну, про что же начальник уезда беседовал с вами?

– Да о многом… Про наши заслуги говорил, про то, что трудящийся народ в тылу никогда нас не забудет. Говорил, что когда вернемся домой, нам следует хорошо работать, чтобы служить для всех примером.

– Так, так, – закивала жена. – Ты видел начальника Сяо?

– Только что от него. Он сегодня вечером созывает собрание и велел мне сделать доклад о положении на фронте. Ты тоже пойди послушай.

– Обязательно. А о чем ты будешь рассказывать?

– Там услышишь.

– Смотри же, не сбейся и не ошибись в чем-нибудь… А у нас тут в деревне много разных дел было…

Она рассказала о Чжан Фу-ине, о том, какое было раньше отношение к середнякам, и о том, что теперь середнякам возвратили все их имущество.

– У меня ведь тоже сначала забрали двух лошадей, но потом вернули. Это потому, что начальник Сяо приехал и разъяснил, что батраки, бедняки и середняки – одна семья…

– Это правильно, – заметил Лю Дэ-шань, покуривая трубку. – Нам на фронте так же говорили. Наш командующий несколько раз повторял, что бедняки, батраки и середняки воюют вместе, все проявляют одинаковую доблесть, и для разгрома реакции необходимо объединить все силы народа.

– Когда начальник Сяо вернулся, – продолжала жена, – и наш Го опять стал председателем, все наладилось. Начальник Сяо, председатель Го и вдова Чжао приходили ко мне и успокаивали, чтобы я о тебе не тревожилась. Они такие люди, что обо всех крестьянах заботятся…

Она прикрыла дверь в кухню и, наклонившись к уху Лю Дэ-шаня, с беспокойством спросила:

– Ты уже видел Хань Лао-у?

Лю Дэ-шань утвердительно кивнул.

– Не оговорит ли он кого-нибудь?.. – прошептала она. – Я очень, очень боюсь!.. Помнишь, он приходил к нам и предлагал тебе стать его названым братом. Как бы не оклеветал, проклятый…

Муж пристально посмотрел на жену:

– Я тебе так скажу. Есть пословица: «Если ты стоишь прямо – не бойся, что тень твоя ложится косо, если нет за тобой дурных дел – пусть чорт хоть каждую ночь стучит в дверь». Я с этим Хань Лао-у брататься тогда не стал и на уговоры его не пошел. Кроме того, начальник Сяо нас с тобой хорошо знает. Меня можно упрекнуть только в том, что я раньше труслив был и когда люди ходили с Чжао Юй-линем арестовывать Хань Лао-лю, я спрятался. Ничего другого за мной не числится. Начальник Сяо – человек очень умный, и что бы там Хань Лао-у ни стал ему наговаривать, он, не выяснив сам, никогда не поверит.

– Да-да, – согласилась жена. – Он человек и умный и справедливый… Но ты, наверное, устал. Солнце только что склонилось к западу, и собрание еще не скоро. Ложись, поспи… А я тут сберегла пельменей, что стряпала к Новому году. Недавно под нашими окнами без умолку трещала сорока – предвестница радости. Я ждала твоего возвращения, только не думала, что это так скоро случится.

Лю Дэ-шань, не раздеваясь, прилег на кан. Жена принялась растапливать печь, и комната вмиг наполнилась едким дымом.

Лю Дэ-шань попробовал было уснуть, но дым душил его. Он встал и, закурив трубку, направился к двери.

– Что ты не спишь? Куда пошел? – спросила жена.

– Пойду посмотрю, что во дворе делается.

Он вышел во двор, постоял некоторое время, вдыхая с наслаждением чистый морозный воздух. Затем открыл дверь амбара. Амбар был полон золотистого зерна. Лю Дэ-шань прошел в огород. От заготовленного им хвороста осталось совсем немного. «Придется съездить за хворостом», – подумал он и побрел дальше. Зайдя в конюшню, Лю Дэ-шань очень удивился: откуда взялась еще одна лошадь?

Вернувшись в дом, он спросил об этом жену. Оказалось, что лошадь она взяла для Ли Всегда Богатого.

– Он одинокий, дома у него никого не осталось. Вот я и поставила лошадь пока к себе, – объяснила она. – Скажи ему, чтобы забирал.

Лю Дэ-шань приготовил лошадям на ночь корм, затем спустился в подполье.

– Что у тебя тут делается? – раздался оттуда громкий возглас.

– А что случилось?

– Да большая часть картошки сгнила. Чего же вы смотрели, когда складывали? Нужно было перебрать. Придется ее завтра вытащить и просушить.

Лю Дэ-шань любил свою семью, свой дом, свое хозяйство.

– Работник-то он редкий, – говорили о нем раньше соседи, – да только все для себя. У него и кукуруза, и чумиза лучше, хотя земля такая же, как у всех, а вот попробуй спроси, как это получается, ни за что не скажет.

Это была правда. В то время Лю Дэ-шань думал прежде всего о себе. Да и на фронт он ушел вовсе не потому, что стремился помочь Народно-освободительной армии одержать окончательную победу, а потому, что для него это было самым выгодным делом.

Как-то раз заявилась жена Ли Чжэнь-цзяна и с таинственным видом сообщила:

– Ужасные дела будут скоро, сосед. Закон вышел: если у тебя три лошади – две отдай, а если две – так одну. Урожай тебе также не оставят. Сколько бы ты ни трудился, получишь лишь то, что тебе положено.

Лю Дэ-шань тут же пошел и записался носильщиком, которых набирали в то время для армии. Он решил, что только это спасет его хозяйство, потому что семьи фронтовиков пользовались особыми льготами.

Но на фронте Лю Дэ-шань убедился в другом. Никакого различия между бедняками и середняками там не делали. Ему доверяли, его ценили, смотрели на него, как на равноправного члена фронтовой семьи. А после того случая, когда он разоружил и привел двух гоминдановских солдат, командиры, бойцы и носильщики начали относиться к нему с еще большим уважением. Много нового узнал, увидел и понял Лю Дэ-шань в армии. Это заставило его резко изменить свои взгляды на жизнь. Он окончательно и бесповоротно решил поддерживать крестьянский союз.

Пока муж был занят осмотром своего хозяйства, жена накрыла на стол. Обед сегодня оказался даже лучше новогоднего. Он состоял из пельменей, жирной тушеной свинины с лапшой и кислой капустой и поджаренного бобового сыра.

Отдохнув после обеда, Лю Дэ-шань отправился в крестьянский союз.

Сяо Сян распорядился привести на собрание и Хань Лао-у. В то время как Лю Дэ-шань рассказывал о фронтовых делах, Чжан Цзин-жуй пристально наблюдал за лицом арестованного. Хань Лао-у то краснел, то бледнел. Бывший помещик заметно нервничал и постукивал каблуками по земляному полу.

Наконец, когда Лю Дэ-шань заговорил о том, что войска Чан Кай-ши отступают при первом же натиске и разбегаются врассыпную, Хань Лао-у вскочил с места и рванулся к двери. Чжан Цзин-жуй сделал движение, желая загородить ему дорогу, но начальник бригады тихо сказал:

– Не надо. Пусть идет.

Однако Чжан Цзин-жуй все-таки выглянул за дверь.

Хань Лао-у прошелся по двору и, заложив руки за спину, остановился:

«Уж если этот дрожавший перед помещиками Лю Дэ-шань с такой дерзостью и нескрываемой радостью говорит теперь о разгроме войск Чан Кай-ши, значит, рассчитывать больше не на кого и не на что».

Хань Лао-у присел на крыльцо, подперев руками отяжелевшую от напряжения и бессонных ночей голову.

Бежать? Но как? Это бессмысленно. И куда? До своих все равно не добраться, а вести подрывную работу среди людей, самые трусливые из которых с помощью палки разоружают автоматчиков, – просто безумие. Да и зачем, если армия все равно разгромлена?..

Чжан Цзин-жуй, проскользнув мимо Хань Лао-у, вышел за ворота и наткнулся на У Цзя-фу, вооруженного пикой.

– Ты знаешь, кто во дворе? – шепотом спросил Чжан Цзин-жуй.

– Конечно, знаю. Не беспокойся, не убежит.

Чжан Цзин-жуй обошел двор. Часовые всюду стояли на своих местах.

Хань Лао-у с трудом поднялся, сделал шаг к двери, на момент в нерешительности остановился перед ней, но затем с силой толкнул ее ногой. Он направился прямо к Сяо Сяну и, отозвав его в сторону, глухо сказал:

– Хочу поговорить…

– Хорошо, – спокойно ответил начальник бригады и жестом пригласил в соседнюю комнату.

Собрание давно уже кончилось и в большой комнате наступила тишина, а они все еще говорили. Зимняя ночь медленно плыла над уснувшей деревней. Вань Цзя уже в третий раз подлил масла в лампу, а они говорили и говорили.

Только когда пропели петухи и на востоке зажглась заря нового дня, Вань Цзя спросонок услышал последние слова Хань Лао-у:

– Это все. Больше мне сказать нечего. Я был связан только с этими людьми. После пятнадцатого августа мне был передан приказ от начальника передовых частей гоминдановской армии. Я наведался в эту деревню и ночевал здесь у покойного брата. Я только что изложил вам, как и когда связался с указанными мною людьми. Кстати, побывал я и у Лю Дэ-шаня, но когда на следующее утро через своего человека велел ему явиться, он просто сбежал из деревни. Все это чистая правда, без единого слова лжи. Да, я признаю, что совершил несколько преступлений против односельчан, и все же прошу у вас снисхождения. Если вы даруете мне помилование, я из благодарности обещаю исправиться и честным трудом искупить свои преступления.