Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

– Кто знает, куда ее унесло, – недовольно буркнула старуха.

В этот момент вошла молодая женщина в новом ватном халате. В ушах ее поблескивали серебряные серьги. Надув губы и ни на кого не глядя, она стала рыться в сундуке.

– Как уйдешь, так тебя и не сыщешь… – заворчала старуха. – А поросенок того и гляди подохнет с голоду.

Молодая женщина направилась в кухню и на ходу бросила:

– Просто удивительно, а на что вы-то здесь?

Лицо старухи побагровело. Она швырнула иглу, слезла с кана и грубо выругалась:

– Ты еще смеешь меня заставлять, негодная! Думаешь, управы на тебя нет? Какую власть забрала в доме! Небо перевернуть собралась.

Невестка с раздражением сбросила халат и принялась за хозяйство.

Старуха Ван повернулась к Сяо Сяну. Ее тонкие губы тряслись:

– Вот послушай-ка, начальник, ее речи! Разве это человек?..

Сын поднялся, подошел к матери и стал ее уговаривать:

– Успокойся, зачем расстраиваться. Пусть что хочет, то и говорит. Все равно не долго нам с нею жить.

Видя, что сегодня все равно не удастся выяснить то, что им было нужно, Сяо Сян заторопил Го Цюань-хая. Они попрощались и вышли. Во дворе им повстречалась старуха Лу, которая жила тут же рядом, в лачуге.

Она учтиво пригласила начальника и председателя зайти к ней погреться.

– Старая Ван опять была неприветлива? – осведомилась Лу. – Но ведь ты, председатель, знаешь ее горе. Разве можно удивляться тому, что она так нелюбезна с людьми? Старуха просто отчаялась.

– В чем же ее несчастье? – спросил Сяо Сян.

– А ты послушай: ее младшему сыну действительно повезло. Он накопил денег сапожным ремеслом и женился. Старший же сын до сих пор холост, и старая Ван все сокрушается и плачет. Да и в самом деле, разве ей не обидно? Он хотя и упрямый, но хороший работник и очень смирный человек. Каждый год заходит у них речь о женитьбе, а только ничего не получается. Нужда проклятая задавила. В этом году, казалось, все шло на лад, да опять не повезло…

– Почему же теперь-то не повезло? – поинтересовался начальник бригады.

– Да видишь ли, один кулак, по фамилии Ли, когда землю стали делить, очень обеспокоился, что с ним сведут счеты, и порешил выдать свою дочь за бедняка. Думал, наверно, что тогда его не тронут. Совсем они было договорились со старухой Ван. Он уж и свадебные подарки от жениха принял. А потом, как пошли исправлять разные «перегибы», кулаки проведали, что отношение к ним не то, что к помещикам. Ли, конечно, пожалел отдавать дочь бедняку. Когда Ван перед свадьбой принесла будущей невестке шерстяное одеяло, кулак Ли не взял и велел принести ситцевое. Но так как сукно лучше ситца и дороже, все сразу поняли, что дело тут в том, чтобы поставить старуху Ван в затруднительное положение: ситцевого одеяла у нее нет и достать его она не может. Вот старая Ван теперь и горюет, вот и расстраивается до того, что ей прямо свет не мил…

– Что же, – сказал Сяо Сян Го Цюань-хаю, выходя из ворот, – надо будет помочь. Ты выдай старухе Ван ситцевое одеяло из конфискованного имущества.

Вскоре милиционер принес старухе новое ситцевое одеяло. Она так обрадовалась, что обегала всех соседей не в силах сдержать обуревавшие ее чувства.

– Уж такое мне счастье, уж такая радость!.. – захлебывалась она от волнения. – Вот крестьянский союз действительно родной нам. Надо всем вступать в него! Как он заботится о бедняках!

Наконец, поручив свахе доставить одеяло отцу невесты, старуха кинулась в крестьянский союз искать начальника Сяо.

Сяо Сян в это время беседовал с Ослом Ли. Тот своим хриплым, простуженным голосом возражал:

– Боюсь, начальник… Если самому плести цыновки, это я, конечно, могу, но составить целую артель из таких, как я, да еще командовать ими… боюсь, что не справлюсь! Ничего у меня не выйдет.

– Почему же не выйдет?

– Да как же: и положение у меня, сам знаешь, незавиднее, и кличка совсем неподходящая…

– Начнешь работать, все изменится к лучшему.

И видя, что Осел Ли нерешительно переминается с ноги на ногу и морщит лоб, Сяо Сян спросил:

– Ты, видно, еще что-то хочешь сказать?

– Есть одно дельце, начальник, – оглянувшись по сторонам и понизив голос, заговорил Ли. – Хочу я тебе признаться по-честному. Помещик Тан Загребала отдал мне на сохранение пять узлов. Ты, говорит, бедняк, и тебя никто не тронет. Если выручишь меня теперь, так потом я всегда тебе помогать стану. Ну я, конечно, спрятал… да только послушал вас вчера, и каждое ваше слово глубоко мне в сердце запало. Думал я, думал и решил: ведь все-таки я бедняк и, если не признаюсь по-честному, мне лица нельзя будет показать ни перед коммунистической партией, ни перед народным правительством, ни перед тобой, начальник.

– То, что ты сам признался, это очень хорошо, – дружески похлопал его по плечу Сяо Сян. – Это показывает, что сердцем ты вместе с крестьянским союзом.

– Ведь ты – крестьянин, зачем же тебе помещичьи вещи прятать? – улыбнулся Го Цюань-хай.

– А не спрятал бы я этих вещей, – улыбнулся, в свою очередь, Осел Ли, – как бы вы стали тогда доваривать «недоваренный обед»?

– Правильно сказал. Молодец! – похвалил начальник бригады, которому это выражение очень понравилось. – Ладно, – добавил он, – узлы принесешь, когда захочешь, а вот артель собирай как можно скорее.

– Ну, бабушка, что у тебя? – ласково обратился он к старухе Ван, нетерпеливо ждавшей у двери. – Семья Ли все еще не желает отдавать тебе невестку?

Старуха отрицательно покачала головой и с таинственным видом потянула начальника за полу, вызывая из комнаты.

Когда Сяо Сян вышел с ней на кухню, она приподнялась на цыпочки и что-то быстро зашептала ему на ухо.

– Мы с ним… дальние родственники… – чуть повысила голос старуха, – а он был японским разведчиком и многим людям бед натворил. Раньше-то моя головушка того не понимала… Теперь скажу тебе: думала я, что про такие дела нельзя рассказывать… Укрывается он уже с прошлого года в деревне уезда Юй-шу…

Начальник бригады метнул тревожный взгляд в окно, не подслушивает ли кто-нибудь со двора, и знаками остановил старуху.

– Пока довольно. Смотри, никому ни слова… – прошептал он, наклонясь к ней. – Потом поговорим.

Старуха ушла. Сяо Сян вернулся в комнату и рассказал обо всем Го Цюань-хаю. Дело касалось крестьян деревни Юаньмаотунь, и преступник должен быть схвачен и доставлен сюда. Начальник бригады, быстро обдумав операцию, предложил:

– Нужно послать двух опытных людей. Поезжай сам и возьми в помощники… – Он остановился. – Чжан Цзин-жуя? Нет, его нельзя, в деревне никого не останется для работы по безопасности. Старик Чу не годится. Глуповат да и с оружием обращаться не умеет. Как по-твоему, кого лучше взять?

Го Цюань-хай задумался:

– Вот разве Бай Юй-шаня. Он в таком деле имеет хороший опыт…

– Это было бы самое лучшее. Но Бай Юй-шань в отпуску и привлечь его можно лишь в том случае, если он сам этого пожелает. Позови-ка его сюда. Поговорим с ним. Откладывать дела никак нельзя.

Вызванный в крестьянский союз Бай Юй-шань охотно согласился помочь. В тот же вечер были заготовлены пропуска, составлено официальное письмо в административный центр другого уезда и отпущены деньги на дорогу. Начальник бригады от себя написал письмо в уездную милицию, прося выдать командированным ордер на арест и, если возможно, приставить к ним сопровождающего.

Глухой ночью Го Цюань-хай и Бай Юй-шань, вооруженные винтовками, сели в сани и помчались в уездный город. Там они должны были сесть в поезд и отправиться в уезд Юйшу Гиринской провинции, где скрывался преступник.

XVIII

После отъезда Го Цюань-хая и Бай Юй-шаня в деревне началось распределение имущества, конфискованного у помещиков. Прежде всего нужно было выяснить нужды каждой семьи и установить очередь на получение вещей.

Круглые сутки в крестьянском союзе толпились люди. В кострах, разложенных на земляном полу, весело потрескивали сосновые дрова, и в комнате стоял горький запах дыма, смешанный с ароматом смолы. Дым костров колыхал огонек лампы, мерцавший под самым потолком.

На каны набивалось столько народу, что порой негде было не только присесть, но даже поставить ногу.

Мужчины и женщины курили трубки, щелкали семечки, оживленно разговаривали между собой и громко смеялись. Больше всех других болтал, по обыкновению, старик Сунь. Это шумное сборище, окутанное дымом, напоминало веселую свадьбу.

Люди, сообщавшие собранию о своем имущественном положении, перед тем как их включали в список на получение помещичьего добра, чувствовали себя героями. Один за другим они поднимались с мест, громко называли свои фамилии и рассказывали автобиографии. Разместившийся за столом президиум терпеливо выслушивал каждого, задавал вопросы и только после этого выносил решение.

Сяо Сян сидел позади всех. За спинами людей он не видел выступавших и только слышал их голоса.

Выступал старик Чу.

– Меня зовут Чу Фу-линь, – начал он своим пронзительным фальцетом. – Три поколения нашей семьи были батраками. Кто же может со мной сравняться?..

– Как по-вашему, – обратился к присутствующим один из членов президиума, – поставим Чу Фу-линя на первое место в списке?

– Поставим! – раздался голос с южного кана. – Старина Чу – настоящий крестьянин, а осенью он еще рыбу ловит. Все помните, какую большую щуку он поймал в прошлом году?

По рядам прокатился хохот. Все поняли, что это намек на Хань Лао-лю, которого Чу помог арестовать.

– Верно, – сказал старик, сидевший на самом краю кана. Степенно поглаживая бороду, он добавил: – Могу подтвердить, что родители Чу тоже были хорошими крестьянами и всю жизнь честно пахали землю.

– Ничего, стало быть, плохого за ним не числится? – снова спросил член президиума.

– Нет, хороший человек! – ответило сразу несколько голосов.

– Так-то оно так… – сказал кто-то из темного угла, – да вот есть у старины Чу и недостаток…

– Ты встань, а то плохо тебя слышно! – закричали со всех сторон.

– Ну, тогда не стоит… – смутился говоривший, – да и недостаток-то совсем пустяковый…

– Замалчивать нельзя! – ответили из президиума. – Если стесняешься выйти, разрешаем тебе говорить с места.

– Тогда слушайте: когда старина Чу был еще мальчишкой и пас свиней, то, как рассказывали старики, воровал он будто иногда кукурузу и картошку с чужих огородов.

Старик Чу покраснел до кончиков ушей и, потупив глаза, сознался:

– Что правда – то правда, соседи. Воровать в ту пору действительно воровал, но только с помещичьих огородов. Помещик кормил плохо. Выгонишь, бывало, на заре свиней, а в животе-то совсем пусто. Случалось иной раз, что и украдешь. Да ведь я тогда малолетний был, не понимал еще, что это плохое дело…

– А я скажу, – прервал Чу седобородый старик, – что это принимать в расчет нельзя. Помещики всю жизнь эксплуатировали бедняков, и стащить несколько картофелин с их огорода – это даже не грех…

– Да какое же тут воровство? – вмешался стоявший возле стены милиционер. – Это же было у помещиков. Важно, чтоб сейчас наши бедняки не трогали государственного имущества. Однако я про другое хочу сказать. У старины Чу все-таки есть небольшой изъян. К примеру, вот такой случай: служил как-то старина Чу старшим батраком у Тана Загребалы. По старому закону полагалось: прополол батрак грядку – садись и отдохни, покури. А вот однажды случилось так: заприметил старина Чу, что по полю идет с палкой Тан Загребала, и давай батракам кричать: «Кончай курить! Солнце уже садится, а работы еще много!» Это как, по-вашему, называется?

– Было такое дело? – спросили из президиума.

Старик Чу еще больше покраснел. Обливаясь потом, он распахнул куртку, сделал несколько шагов вперед и растерянно проговорил:

– Теперь уж, конечно, не упомню, но может быть и было. Да в то время мы еще несознательными были, не то, что теперь, когда все работаем под руководством коммунистической партии.

Снова пошли разговоры. Одни доказывали, что это не проступок, кто бы, мол, посмел при старом режиме идти наперекор помещикам. Другие, наоборот, говорили, что, каковы бы ни были тогда порядки, подлизываться к помещикам все равно нехорошо.

Люди вполголоса разговаривали между собой.

– Это самый лучший способ проверять людей, – рассуждал кто-то поблизости.

– Только наше демократическое государство могло придумать такой хороший способ – проверять на людях.

– Народ все видит, от него ни плохое, ни хорошее не скроется. Ты не увидишь – другой разглядит, другой не разглядит – третий подметит.

– Все равно как на экзаменах.

– А ты как думал? В игрушки играем, что ли? Это – удостоверение на всю дальнейшую жизнь.

В душе старик Чу уже ликовал: теперь-то первое место ему обеспечено. Но в этот момент в комнату тихо вошла вдова Чжао, и кто-то крикнул:

– Вдова Чжао Юй-линя пришла! Вот кого действительно надо поставить на первое место!

Не изменившая памяти покойного мужа вторичным замужеством, давшая клятву вырастить его сына, честная, обо всех заботившаяся вдова Чжао сразу оказалась в центре всеобщего внимания.

– Правильно! Она больше всех заслужила! – раздались отовсюду голоса.

Президиум без долгих обсуждений предоставил первое место в списке вдове Чжао, и старик Чу оказался теперь на втором.

На середину комнаты вышел возчик Сунь. Он отряхнул ватный халат, на который налипла подсолнечная шелуха, но не успел он еще и рта открыть, как старик Чу, иронически улыбаясь, спросил его:

– Никак тоже за место хочешь бороться, сосед?

Все засмеялись, некоторые стали подшучивать над Сунем:

– Ты, старина, лучше про своего медведя расскажи!

– Ведь в прошлом году, когда лошадей делили, ты струсил, а теперь метишь на второе место?

Старик, не обращая никакого внимания на шутки, прищурил глаз и спокойно, как обычно, насмешливо заговорил:

– Не о старом Суне речь. Вы только подумайте, кого мы забыли, кого обошли! Не догадываетесь? А я, старый Сунь, не забыл и предлагаю вам вспомнить про одного всем известного человека. Фамилия его – Го, а имя – Цюань-хай. Сейчас он в командировке, но скоро вернется. Чу Фу-линь, скажи-ка ты мне, как по-твоему: ровня он тебе или нет?

– Уж кому-кому, а председателю Го место свое с охотой уступлю, – поспешил ответить Чу.

С кана спрыгнул маленький худой мальчик. Никто толком так и не знал, как его зовут.

– А я предлагаю дать третье место У Цзя-фу, – волнуясь, заговорил мальчик, – пусть он расскажет про себя.

На середину комнаты вышел У Цзя-фу.

– Все мои предки, – начал У Цзя-фу, – работали батраками. В восемь лет я уже был свинопасом у Хань Лао-лю. Когда мне исполнилось тринадцать, помещик чуть не убил меня плетью. Видите, какие шрамы остались… – Он стал расстегивать куртку.

– Не надо! Не надо! – закричали присутствующие. – Кто не знает всей этой истории!

– Дать ему третье место! – поддержал кто-то из присутствующих.

– Верно! Верно! Дать третье! – согласились остальные.

Поднялся шум.

– Тише! Не шуметь! – крикнули из президиума. – Значит, У Цзя-фу дадим третье место, а старине Чу – четвертое? Какие еще будут предложения?

Тут заволновались женщины и вытолкнули вперед Дасаоцзу.

– Мой хозяин, – начала Дасаоцза, – сперва был в Хулане на курсах, а теперь работает в городе Шуанчэнцзы. Погостил немного дома, а сейчас уехал в командировку. Хотя во времена Маньчжоу-го он был большой лентяй, однако с тех пор, как приехала к нам бригада, совсем переменился…

– Что ты его все расхваливаешь! – прервал Дасаоцзу один из присутствующих.

Дасаоцза повела широкой бровью, резко повернулась и угрожающе посмотрела на обидчика:

– То есть как это расхваливаю? Ах ты тухлое яйцо!

– Тише! Тише! Пусть Дасаоцза все расскажет, – раздался голос из президиума.

– Мой хозяин, – продолжала женщина, – сперва был начальником отряда самообороны, а потом работал по безопасности. Трудился он день и ночь и даже домашние дела забросил.

– Что Бай Юй-шань хороший работник, никто не сомневается. Однако как же насчет самой Дасаоцзы? – спросили из президиума.

Послышались голоса:

– Она очень работящая женщина.

– Что и говорить, на все руки мастерица.

– Вот язычок больно остер. Никому не спустит, – заметил кто-то из мужчин.

– И молодец, что за себя постоять умеет. Всем с нее надо пример брать! – возразили женщины.

– Дело только в том, что Дасаоцза – просто беднячка, а нам сперва надо батраков выдвигать…

В президиуме стали совещаться.

– Батраки и бедняки – одна семья, – выступил после совещания один из членов президиума. – Нельзя одних вперед выдвигать, а других назад отталкивать. Надо оценивать людей по работе и по участию в нашем революционном движении. Если поставим Дасаоцзу на четвертое место, будут возражения или нет?

– Нет, не будут!

– Стало быть, возражений нет? Так и сделаем.

– Вот и опять тебя на шаг отодвинули. Пожалуй что доведется тебе и еще отступать, – со смехом толкнул локтем старика Чу его сосед.

Поднялся старик Тянь:

– Мы еще одного человека забыли. Он на фронте сейчас, носильщиком служит, воюет за нас с вами. Его тоже нужно будет внести в список.

– Ты о ком говоришь, старина Тянь? – спросили из президиума.

– Известно о ком. О кузнеце Ли говорю, да кто же его не знает! Еще Всегда Богатым все прозывают. В прошлом году, когда мы боролись с Хань Лао-лю, он нам день и ночь ковал пики. У него не только происхождение хорошее, он и сам человек неплохой…

Не успел старик Тянь окончить, как все кругом зашумели:

– Выдвигаем Ли Всегда Богатого на пятое место!

– Старина Чу, вот ты и на шестом месте оказываешься…

– Нет! Постойте! Предлагаю поставить на шестое место старину Тяня! – выбив трубку и быстро сунув ее за пояс, крикнул человек, сидевший рядом с начальником бригады. – Дочка старины Тяня Цюнь-цзы умирала, а все же не выдала своего жениха. Это настоящая бедняцкая стойкость! И можно считать, что Цюнь-цзы тоже имеет заслугу перед революцией. Как вы считаете: должны мы уважать ее родителей?

Загремели аплодисменты, и все единодушно поддержали:

– Должны! Должны! Поставить отца Цюнь-цзы, старину Тяня, на шестое место!

Лишь после этого, оказавшись уже на седьмом месте, старик Чу почувствовал, что отступление его наконец окончено и он закрепился на прочном рубеже, с которого его не сдвинешь.

Собрание перешло к обсуждению кандидатуры старика Суня. Возчика любили за его занимательные рассказы про медведя и разные другие шуточные, а иногда и поучительные истории, но кто мог сказать о его выдающихся революционных заслугах?

Выручил Сяо Сян. Взяв слово, он заявил, что хотя у старого Суня больших заслуг и нет, однако он тоже немало потрудился для народа, и предложил поставить его на восьмое место.

Возчик был очень доволен, но старик Чу и на этот раз съязвил по его адресу:

– Как же так, ты такой лихой возчик, а тут, словно черепаха, плетешься в хвосте?

Все развеселились, и только высокий человек, сидевший рядом с начальником бригады, хмуро молчал.

Из тех скупых ответов, которые давал этот человек на случайные вопросы, Сяо Сян узнал, что зовут его Хоу Чан-шоу. Ему недавно исполнилось сорок шесть лет, и двадцать шесть из них он проработал батраком. Так как Хоу был силен и ловок, помещики охотно его нанимали. Хотя по числу лет, проведенных в батраках, ни один из присутствующих на собрании крестьян не мог бы сравниться с Хоу, тем не менее никто не назвал его имени, никто не предложил внести его в список.

Сам же Хоу напомнить о себе не решился.

– Почему ты не хочешь выступить и рассказать свою биографию? – спросил его Сяо Сян.

Хоу ничего не ответил, оставив начальника бригады в полном недоумении.

Лишь спустя четыре дня Сяо Сян понял, в чем тут дело.

XIX

На четвертый день началось обсуждение трех необычных кандидатур: Осла Ли, старухи Ван и Хоу Длинные Ноги. Хотя все трое были бедняками, но за каждым числилось немало грехов.

Когда возник вопрос об Осле Ли и старухе Ван, последовало так много возражений, что Сяо Сян был вынужден отложить обсуждение. Перешли к Хоу Длинные Ноги, но и тут разгорелись жаркие споры.

По своему положению этот человек имел право получить долю из конфискованного имущества одним из первых, но как только он встал с места, отовсюду посыпались укоры за его женитьбу на вдове племянника Тана Загребалы.

В то время когда в деревне сводили счеты с Добряком Ду, многие члены помещичьих семей, испугавшись, что доберутся и до них, начали искать выхода.

Так как муж Ли Лань-ин умер и ее ничто больше не связывало с семьей Тана Загребалы, она в темную зимнюю ночь, захватив с собой постель и кое-какие вещи, пришла в лачугу к Хоу Длинные Ноги. Батраку было уже сорок шесть лет, а ей только тридцать, и Ли Лань-ин не сомневалась, что покорит его без особого труда.

Но Хоу был смертельным врагом помещиков, а Тана Загребалы – в особенности. Еще свежи были в его памяти те годы, которые провел он батраком в усадьбе этого эксплуататора. Помещик и вся его семья относились к Хоу с презрением. На всю жизнь запомнилось батраку, как они обошлись с ним, когда у него разболелись глаза. Он истратил на лечение все заработанные деньги и под Новый год остался без гроша. Хоу решил обратиться к хозяину с просьбой одолжить ему хоть немного чумизы.

– Где же я тебе возьму чумизу? – вытаращил на него глаза помещик.

А женщины, у которых грязные лохмотья батрака вызывали отвращение, разом закричали:

– Гони этого вонючего чорта. Что еще с ним разговаривать?!

Хоу не забыл и не простил такого отношения, и когда одна из женщин этой семьи прибежала ночью искать у него приюта, он так рассвирепел, что уже поднял было на нее руку. Но сердце старого батрака оказалось намного мягче его руки, да и вид у женщины был такой жалкий и беззащитный.

– Зачем ты пришла сюда? – стараясь придать голосу возможно больше суровости, спросил Хоу. – Ведь раньше ты даже глядеть в мою сторону не хотела. Уходи и не раздражай, пока я не избил тебя.

Ли Лань-ин подняла на него полные слез глаза, в которых светилась мольба, и покорно вышла. Однако, уйдя, она нарочно оставила у него на кане свою постель, зеркало, гребни и другие безделушки, сделав вид, что позабыла их захватить.

Эти женские вещи всю ночь не давали уснуть старому холостяку.

Когда в третий раз пропели петухи и в окно заглянуло румяное лицо зари, невыспавшийся Хоу с трудом поднял голову и злобно выругался:

– Вот ведь гадина, сама пришла! Что за чорт такой?

Вернувшись домой поздним вечером и засветив лампу, Хоу снова увидел на своем кане чужую постель и вещи. Он присел и задумался. «Что же теперь делать? Принять ее нельзя, и отказать как-то жалко… Она, конечно, из помещичьей семьи… а впрочем, по слухам, все ее родственники как будто крестьяне, бедняки».

Но он тотчас же постарался освободиться от этой мысли и с сердцем выругался:

– Дурак ты! И чего только не выдумаешь!..

Но вслед за этим появилась надежда:

«А может она еще и придет за постелью?»

На третью ночь он пришел домой поздно и, подходя к дому, подумал:

«Хотя бы она унесла свою постель».

Однако, открыв дверь, Хоу Длинные Ноги заметил, что не только постель была на месте, но и сама Ли Лань-ин лежала на кане. Хоу не слишком удивился, потому что предвидел такой оборот дела и втайне уже хотел, чтобы случилось именно так, но все же топнул ногой и зарычал:

– Опять, черепаха, тебя принесло!

Женщина вздрогнула и тотчас же села на кане, подобрав под себя ноги, но увидев, что это Хоу, успокоилась и, улыбаясь одними глазами, тихо ответила:

– Пришла за постелью…

– Так что же ты не уходишь?

Ли Лань-ин низко склонила голову и чуть слышно отозвалась:

– Хочу остаться здесь… у тебя. Готовить тебе обед… Придешь с работы, все уже на столе…

– Чего ты плетешь? Убирайся вон! – но голос у Хоу уже был совсем не таким строгим, как прежде.

– Ведь женщины из помещичьих семей не все одинаковы… – тихо продолжала Ли Лань-ин. – Есть среди них плохие, однако ведь есть и хорошие. Одни держат сторону помещиков, другие, напротив, сочувствуют беднякам. – Она быстро вскинула голову и доверчиво улыбнулась. – Ты подумай: все родные моей матери – крестьяне, а мой брат даже батраком был. Да и я сама разве по доброй воле попала в семью помещика? Меня, ведь, продали. Мой отец, задолжав Тану Загребале, не мог с ним расплатиться и, чтобы разделаться с этим долгом, выдал меня замуж за его племянника. Посуди сам: в чем моя вина…

– Кому это ты голову морочишь? – опять прервал ее Хоу, но уже не так сердито. – Кто не знает, что семья Фу – твоя родня по матери – кулаки, да и фамилия у вас кулацкая[27]27
  Фу – богатый; фунун – кулак. (Прим. перев.)


[Закрыть].

– Ну и что ж из того, что кулацкая? – уже совсем расхрабрившись, рассмеялась женщина. – Стану твоей женой, вот и фамилия будет бедняцкая.

– Хватит тебе болтать! – с сердцем крикнул Хоу, но, устыдившись грубости, как бы извиняясь, добавил:

– Сама погляди, время позднее…

– Я боюсь… – рассмеялась она.

– Чего ты боишься?

– Как чего? Волков.

– Да на дворе ясная лунная ночь. Что еще придумала?

Тогда из смеющихся глаз Ли Лань-ин вдруг полились слезы:

– Не гони меня. Что хочешь со мной делай. Если не разрешаешь спать на кане, я на полу прилягу…

Хоу долго молчал, сердце его все больше наполнялось жалостью. Как выгнать человека на улицу в такой холод? И в конце концов жалость взяла верх. Хоу взглянул на поношенный халат Ли Лань-ин, виноватую улыбку, проглядывающую сквозь слезы, вспомнил старую пословицу: «Хороший мужчина не спорит с женщиной, поднятая рука никогда не падает на улыбающееся лицо», вздохнул и примирительно проговорил:

– Ты все про свое… Что ж с тобой поделаешь?

Женщина обрадовалась:

– И ничего тут такого нет. Кан широкий. Ты спи на одном конце, я лягу на другой. Когда рассветет, я уйду и не стану тебе мешать.

Но она не ушла ни на рассвете, ни после заката. Вскоре это стало известно всей деревне, и для Хоу Длинные Ноги наступили трудные времена.

Некоторые активисты требовали не пускать Хоу больше в крестьянский союз, утверждая, что этот длинноногий в десять раз хуже Братишки Яна. Поэтому едва на собрании упомянули имя Хоу, все зашевелились и разом напали на него. Его засыпали вопросами и подняли такой шум, что члены президиума долго не могли водворить порядок.

Говорили все сразу, и совершенно невозможно было разобрать, кто чего требовал.

– Хоу Длинные Ноги, ты кто же теперь есть: бедняк или помещик?

Не успевал Хоу ответить на этот вопрос, как сзади кричали:

– Ты, должно быть, бедняк с сердцем помещика?

Хоу поворачивал голову и только открывал рот, чтобы ответить, как сыпались уже новые вопросы.

«Бедняк с сердцем помещика» совсем растерялся.

– Кто для тебя враг, а кто – свой? Неужели ты до сих пор этого не понимаешь? – спросил наконец подошедший Чжан Цзин-жуй. – Как мы можем позволить тебе бывать теперь на наших собраниях? Ты же можешь ей все рассказать, что мы здесь решаем! Только подумай: беря себе в дом жену из помещичьей семьи, разве ты не становишься нашим врагом?

– Ты же волчицу приютил у себя! – крикнул старик Чу. – Если у тебя теперь сын родится, то обязательно волчонком будет!

Старик Сунь тоже не преминул вставить слово. Прищурив левый глаз, он укоризненно заметил:

– Что же это ты, парень? Столько лет жил один и жениться не торопился, а тут и двух дней не подождал?

Так как Хоу не боялся возчика, он позволил себе возразить:

– Она сама ко мне пришла.

– Сама пришла! – передразнил возчик. – А ровня ли она тебе, спрашивается? Вот родится у вас ребенок, кем считать его: батраком, бедняком или помещиком? Вот, скажем, вырастет он, а мать возьмет, да и запретит ему бороться с помещиками, что ты тогда станешь делать, а?

– Не в ребенке дело! – оборвал возчика Чжан Цзин-жуй. – Не о том толкуешь, старина. Когда ребенок вырастет, помещиков уж и в помине не будет.

– Помещиков не будет, так все равно американские и чанкайшистские реакционеры останутся, – уперся возчик.

– Не останутся! – обозлился старик Чу. – Какие такие американцы и чанкайшистские реакционеры! Не может их быть у нас.

– Все равно так не годится. Понял? – снова взялся за Хоу возчик. – У тебя с ней никогда не может быть ладу. Ты захочешь кислого, а она будет просить горького. Ты скажешь, что кан горячий, она станет спорить: нет, холодный. Ты захочешь поехать на телеге, а она – в лодке. Как же вы сможете жить вместе? Окажись я на твоем месте, ни за что бы не пустил такую в дом.

– Чего ты прикидываешься, старина Сунь? – усмехнулся Чжан Цзин-жуй. – Не будь у тебя твоей старухи, ты бы первый взял себе такую.

– Так вот что, Хоу, если хочешь быть на хорошем счету, скорее выгони ее вон, не то мы разделаемся с тобой, как с помещиком, – пригрозил старик Чу.

– Да послушайте же меня, братья-бедняки! – взмолился наконец Хоу, прижав к груди руки. – Повторяю: не брал я ее. Сама… сама пришла! Варит мне кашу, свинью кормит и с утра до ночи работает. Только потому и оставил ее у себя… Ведь работает же она на меня, работает…

– Ты про это брось! – не сдавался старик Чу. – Какой нам интерес знать, чем она тебе угодила. Мы тебя спрашиваем: выгонишь ты ее или нет?

– Дайте же ему все сказать, – поднялся Сяо Сян. – Продолжай, старина Хоу.

– Да видишь ли, начальник… Ведь мне уже сорок шесть лет…

– А чего тебе надо? – опять перебил возчик. – Ты человек еще молодой. Вот погляди на меня: мне шестьдесят один год, а в следующем году шестьдесят два будет, а работаю я, как…

– Постой, – сказал начальник бригады. – Не перебивай. Пусть старина Хоу говорит.

Батрак вздохнул, поднял голову и обвел присутствующих долгим взглядом, полным тоски и обиды:

– Двадцать шесть лет работал я в батраках. Горб на спину заработал, а жены – нет. Когда отец и мать были живы, каждый год меня сватали, но так и не смогли женить. Батрак ни на еду, ни на одежу заработать не в состоянии, кто же отдаст свою дочь за такого? Так я и остался холостяком. Помню, как-то раз сосватали за меня дочь бедняка Чжана. «Что ж, – сказал Чжан, – парень он хороший, здоровый, ростом вышел, сердце доброе, работящий и мастер на все руки. Правда, маленько бедный, но дочь за него отдать можно: большого мучения ей с ним не будет. Пусть его родители купят моей дочке сорок чи холста, чтобы пошить одежу. Мы – бедняки, и других подарков не просим».

Мой отец, конечно, так был доволен, что прямо подпрыгнул от радости и побежал к Добряку Ду занять денег под проценты. Но как ни просил, так ничего и не добился. Добряк Ду посмотрел на него с улыбочкой: «Извини уж. Соседу, конечно, для такого хорошего дела я бы рад помочь, да в нынешнем году уж очень мне самому трудно. Урожай плохой, а расходы большие. Не то что на сорок чи, на один чи денег тебе не наскребу». Отец мой сразу не отступился, стал снова просить. «Помилуй, – говорит, – для вашей семьи такие деньги, что одно зернышко из амбара, а для моего сына – это счастье на всю жизнь». Ну, просил, просил, а Добряк Ду так-таки и не дал. Свадьба и расстроилась. Родители девушки, конечно, тоже были правы. Больших денег не требовали, но пошить одежу для дочки надо было. Чжан так и сказал: «Не можем же мы отпустить дочку в чужой дом с пустыми руками». Вот, братья и сестры, в старое время бедному человеку так же трудно было жениться, как схватить руками гуся, летящего в поднебесье, или поймать рыбу, ушедшую в глубину. Бедняки не могли выдать свою дочь за бедняка…