Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– Собака! – выругался по-японски прибежавший на крик жандарм.

– Пошел вон! Ждешь, пока тебя не избили до полусмерти? – прошипел Ли Цин-шань и вытолкал батрака вон.

Так, проработав на Хань Лао-лю год и два месяца, Го Цюань-хай получил за труды всего пять фунтов мяса. На следующий день начальник Гун отправил его отбывать трудовую повинность в Мишань, откуда он вернулся лишь после 15 августа.

– У нас к Хань Лао-лю кровная ненависть, – заключил свой рассказ Го Цюань-хай.

– Что же ты на собрании молчал? – спросил Сяо Ван.

– Выступать, когда со всех сторон его домочадцы и родственники глаза пялят? Немного тут наговоришь! Да и какой толк? Попробуй играть барабанными палочками без барабана.

– Давай начнем объединять людей, – предложил Сяо Ван. – Найди таких, чтобы они не были двурушниками и по-настоящему ненавидели бы этого Хань Лао-лю.

– Лучшего, чем Бай Юй-шань, для такого дела и не найти, – подумав, сказал Го Цюань-хай.

– А где он живет?

– На южном конце деревни.

– Так идем к нему сейчас, – вскочил с кана Сяо Ван.

Они пошли.

У Бай Юй-шаня был всего один шан настолько скверной земли, что он сам говаривал: «На этой желтой глине такие тощие всходы, что даже зайцы сюда не забегают по нужде».

Во времена Маньчжоу-го после оплаты всех налогов и поборов Бай Юй-шаню почти ничего не оставалось: ни на еду, ни на одежду. Это, впрочем, не огорчало его, потому что принадлежал он к числу людей неунывающих, с покладистым характером и очень миролюбивым нравом. Но у него был один недостаток: уж очень он любил поспать и никакого сна ему не хватало. Если во время прополки выдавалась ненастная погода, Бай Юй-шань радовался этому:

– Дай, небо, дождичка. Пусть хоть наводнение, лишь бы поспать вволю, – говорил он, позевывая.

– Если решил спать, так при чем тут дождь? Сам ведь хозяин в доме, как решишь, так и будет, – подтрунивали над ним соседи.

Бай Юй-шань в таких случаях неизменно кивал на жену: при ней не поспишь!

Жена его, Дасаоцза, была трудолюбивой, старательной хозяйкой, искусной рукодельницей и усердной в полевых работах. При прополке и сборе урожая редкий мужчина мог сравниться с ней по быстроте и ловкости.

Так как в первые дни супружеской жизни Бай Юй-шань неожиданно для себя потерпел в стычке с молодой женой жестокое поражение, он стал ее побаиваться и со временем свыкся с мыслью, что такую женщину ему не одолеть.

Как-то раз, когда у людей был досуг и они коротали время в разговорах, один задира спросил:

– Эй, ребята, кто из вас не боится своей жены?

– Кто боится, пусть не хорохорится! – рассмеялся сосед.

Бай Юй-шань, сидевший тут же, сделал вид, что не слышит.

– Старина Бай, а ты что скажешь? – не унимался задира.

– А почему ты у меня спрашиваешь? – огрызнулся Бай Юй-шань.

– Да так, ничего… – хихикнул задира и обратился ко всем: – Вот вы скажите: боится наш брат Бай жены или не боится?

– Не болтай пустого! – вскочил обиженный Бай Юй-шань. – Кого я боюсь? Никого я не боюсь!..

В этот момент появилась Дасаоцза с кочергой в руках.

– Так вот ты где! – накинулась она на мужа, угрожающе подняв кочергу. – Я по всей деревне бегаю, а он здесь посиживает! Ни воды не принес, ни дров не наколол, в гости отправился!

Бай Юй-шань пробормотал что-то невнятное и покорно пошел за женой, провожаемый дружным хохотом.

Надо сказать, что лень одолела этого хорошего человека не со дня рождения. Когда он поселился в деревне Юаньмаотунь, то был совсем другим человеком. Своими руками поднял он пять шанов целины и немало потрудился, чтобы обработать их и засеять. Год выдался удачный, дожди выпали вовремя, и каждый шан принес десять даней кукурузы.

Бай Юй-шань почувствовал себя состоятельным человеком и женился.

А летом следующего года на его поле побывали лошади Хань Лао-лю и потравили большую часть посева. Он поругался из-за этого с управляющим Ли Цин-шанем. Тот донес хозяину и прибавил еще кое-что от себя. Помещик разъярился, вскочил на серого жеребца, ветром примчался к Бай Юй-шаню и перебил палкой всю его посуду и глиняные чаны для воды и сои.

Бай Юй-шань кинулся в деревенское управление и, ничего не добившись, отправился в уездный город и подал жалобу в суд. Когда Хань Лао-лю, блаженствуя около своей опийной лампы, услышал об этой дерзости крестьянина, он холодно усмехнулся и спросил:

– Он на меня жаловаться вздумал? Хорошо, буду судиться, лежа на кане. Мне придется израсходовать несколько листков бумаги, только и всего. Посмотрим, во что ему это обойдется.

Крестьянин, конечно, проиграл тяжбу с помещиком, был обвинен в клевете на достойного человека и посажен в уездную тюрьму. Дасаоцзе пришлось продать четыре шана земли, на эти деньги она выкупила мужа. Земля перешла к тому же Хань Лао-лю, а у Бай Юй-шаня остался всего один шан, да и то сплошная глина.

С этих пор Бай Юй-шань потерял к работе всякий интерес и постепенно обленился.

«Чего там, много ли, мало ли, ка еду хватит и ладно», – успокаивал он себя и жену, залеживался на кане, когда все давно уже были в поле, радовался дождю: «Вот можно и передохнуть денек-другой», а наступала хорошая погода – глядел на небо и вздыхал: «Экая жара стоит: ни облачка! Должно быть, все драконы посохли».

Работая в поле, он не мог дождаться обеда, а пообедав, не спешил браться за мотыгу.

Как-то Дасаоцза, принеся мужу обед, долго искала его по полю, пока не нашла спящим в борозде между всходами гаоляна. В другой раз он не вернулся домой, хотя уже совсем стемнело. Жена долго бегала по всей деревне, спрашивала крестьян, свинопасов, возчиков, но никто его не видел. Дасаоцза встревожилась и попросила соседа помочь ей найти пропавшего мужа. «Уж не медведь ли его задрал, не утонул ли?» – причитала она.

Наконец, когда над лачугами уже взошла полная луна, повстречавшийся на дороге старик Чжао сказал ей: «Чего ты сокрушаешься? Он храпит себе в бурьяне на берегу реки». Отыскав мужа, Дасаоцза так обрадовалась, что, несмотря на всю досаду, не стала в эту ночь сводить с ним счеты.

Вот какой беззаботный был этот человек!

Худенькая, полуголодная Дасаоцза только и делала, что горевала да сетовала: то чумиза вся кончилась, то дрова все вышли, то соли в доме нет. И ее красивые брови, черные, как вороново крыло, сходились у переносья.

А Бай Юй-шань никогда ни о чем не горевал и не заботился. «Есть, чем подкрепиться, и ладно», – говаривал он. На самом же деле, не всегда у них была пища. Поэтому супруги Бай напоминали осьти пшеничного колоса, и все время кололи друг друга.

– Мне с тобой всю жизнь не везет, – упрекала жена.

– Ты и с другим человеком счастья себе не найдешь. Тебе бедность на роду, видно, написана, – огрызался муж.

– Вся наша бедность оттого и получается, что ты лодырь!

– Ты, вот хоть и старательная, а богатства у тебя тоже что-то не видно. Где твои куры? Все передохли. Где твой поросенок?..

Но тут Бай Юй-шань разом умолкал и всегда раскаивался в сказанном. Как только дело доходило до поросенка, Дасаоцза заливалась слезами.

Поросенка она купила для того, чтобы выкормить и продать, а на вырученные деньги справить одежду себе и мужу. С какой заботой она ходила за ним, каких трудов он ей стоил! Когда поросенок подрос, угораздило же его забраться в сад к Хань Лао-лю и подрыть куст георгинов. Помещик, застав поросенка за таким занятием, схватил винтовку и прицелился. В этот момент подоспела Дасаоцза со своим Коу-цзы на руках. Она кинулась к помещику, ухватилась за ствол винтовки, умоляя простить ее оплошность.

– Простить? Я уже много чего прощал вам! Если не хочешь, чтобы я пристрелил поросенка, заплати за куст георгинов! – заорал на нее Хань Лао-лю.

Он с такой силой рванул винтовку, что женщина отлетела в сторону, упала и выронила из рук ребенка. Трехлетний Коу-цзы ударился виском об острый камень, и у него хлынула кровь. Дасаоцза, подняв его, побежала домой и стала присыпать висок золой. В это время послышался выстрел. Хань Лао-лю все-таки пристрелил поросенка.

Через две недели Коу-цзы умер.

После похорон Дасаоцза проплакала на кане три дня. Муж стоял возле нее и молчал. Никогда не унывавший Бай Юй-шань даже похудел от этого несчастья.

Прошел месяц, и люди деревни Юаньмаотунь, занятые своими бедами, позабыли о несчастье семьи Бай Юй-шаня. Однако рана в сердце матери была по-прежнему свежа. Дасаоцза каждую ночь просыпалась в слезах, будила мужа и укоряла за то, что он не идет судиться с Хань Лао-лю.

– Судиться? – спрашивал муж. – Да ты, должно быть, позабыла, чем кончилось дело в прошлый раз. Хочешь, чтоб я опять угодил в уездную тюрьму?

И сейчас этот неосторожный вопрос о поросенке вновь разбередил незажившую рану. Бай Юй-шань пожалел о вырвавшихся у него словах, но было поздно. Пристыженный, он взял топор и пошел рубить хворост. Нарубив хворосту на целых три месяца, успокоился, вытер вспотевший лоб и вернулся в комнату. Жена лежала на кане, все еще вздрагивая от рыданий.

– Бай Юй-шань дома? – спросил кто-то за окном.

– Дома. Это ты, Го Цюань-хай?

Бай Юй-шань вышел навстречу. Увидев вместе с другом Сяо Вана, он посторонился:

– Заходи, товарищ.

Когда они вошли в комнату, Дасаоцза уже сидела лицом к окну и вытирала слезы.

– Дасаоцза, чего ты такая невеселая? Опять ссоришься с мужем? – спросил Го Цюань-хай.

– А ты чего суешься не в свои дела, – рассмеялся Бай Юй-шань.

Он пригласил гостей сесть на кан, достал коробочку с табаком, сделал самокрутку и поднес Сяо Вану.

Дасаоцза принесла слив, положила перед гостями и, взяв старую куртку, принялась чинить.

Поговорив о том, о сем, Сяо Ван приступил к делу:

– Нужно объединить всех бедняков на борьбу с этим злодеем Ханем. У тебя хватит духу пойти с нами? Не струсишь?

– Зачем трусить! – воскликнул Бай Юй-шань. – А ты чего уши навострила? – повернулся он к жене, поймав ее пристальный взгляд. – Женщинам разве годится вмешиваться в мужские дела?

Дасаоцза усмехнулась и, желая подразнить мужа, заглотила Го Цюань-хаю:

– Ты же знаешь, что он у меня все на кане валяется. Свою землю и ту обработать не может. Разве можно на него надеяться!

– Дасаоцза, не срами мужа, – наставительно сказал Го Цюань-хай. – Как, по-твоему, Бай Юй-шань, нужно нам бороться с Ханем Большая Палка?

– Ты ее спроси об этом! – кивнул Бай Юй-шань на жену.

Услышав имя Хань Лао-лю, Дасаоцза вскинула голову:

– Почему вы его не застрелите? Застрелите, отомстите за моего маленького Коу-цзы!

– Кто этот маленький Коу-цзы? – спросил Сяо Ван.

Дасаоцза рассказала о гибели сына. Сяо Ван выслушал ее с большим сочувствием.

– Так вот, – сказал он. – Мы и собираемся повести борьбу против помещика. Скажи: ты решишься рассказать людям о своей обиде?..

Дасаоцза долго молчала.

– Не знаю, – проговорила она наконец. – Наверно, не выйдет у меня как надо…

– С мужем ведь ты постоянно воюешь, – засмеялся Го Цюань-хай.

– Это другое дело.

– Если ты не сможешь, пусть Бай Юй-шань за тебя расскажет, – предложил Го Цюань-хай.

На том и перешили.

Сяо Ван и Го Цюань-хай вскоре попрощались и ушли. Вернувшись домой, они опять проговорили до первых петухов.

X

В деревне Юаньмаотунь был создан крестьянский союз. В него вступили тридцать беднейших семейств крестьян и ремесленников. Председателем избрали Чжао Юй-линя, а заместителем – Го Цюань-хая, который руководил одновременно комиссией по разделу земли. На Бай Юй-шаня возложили руководство комитетом самообороны и комитетом безопасности. Лю Дэ-шаня сделали руководителем производственного комитета. Члены союза были разбиты на группы, во главе которых стояли старосты. В числе старост оказались старики Сунь (Сунь Юн-фу) и Тянь Вань-шунь.

Крестьянский союз постановил: все члены союза должны вовлекать в организацию трудовое крестьянство. Дело пошло успешно. Союз стал быстро расти.

Старик Сунь вовлек в свою группу пять новых членов, все были возчиками.

– Действительно, «сазан ищет сазана, а карась – карася», – рассмеялся начальник бригады, узнав об этом.

Когда Сунь зашел в школу, он сказал ему:

– Старина Сунь, поставь тебя председателем крестьянского союза, ты непременно превратил бы его в транспортную контору.

– А разве не ты, начальник, велел искать единомышленников? Эти бедные возчики и есть первейшие мои единомышленники.

Наиболее энергичными членами крестьянского союза стали Го Цюань-хай и Бай Юй-шань. Они увлекали за собой всю деревню Юаньмаотунь.

Когда Го Цюань-хай был избран заместителем председателя, Сяо Ван перебрался обратно в школу. – Ты вовлекай в работу как можно больше людей. Это сейчас твоя основная задача, – сказал, уходя, Сяо Ван.

Го Цюань-хай, встретив как-то Ян Фу-юаня, по прозвищу Братишка, который полгода проработал у Хань Лао-лю старшим батраком, а теперь промышлял перепродажей старья, решил привлечь и его. Нельзя сказать, конечно, что это был удачный выбор. Братишка Ян был труслив, завистлив и падок до денег.

– Долго ли еще может продержаться Восьмая армия? – без обиняков спросил он Го Цюань-хая, когда они остались наедине.

– А кто тебе сказал, что она долго не продержится? – подозрительно покосился на него Го Цюань-хай.

– Никто не сказал… Так просто спрашиваю… – заметив его взгляд, замял разговор Братишка Ян, боясь, как бы не проговориться, что слышал это от Длинной Шеи.

Го Цюань-хай, решив, что такой вопрос задан просто по наивности, постарался разъяснить:

– Запомни крепко-накрепко: если мы, бедняки, хотим сделать переворот, нам только на самих себя надо надеяться. Председатель Чжао Юй-линь говорит так: «Глина скрепляет глину – вырастает стена, если бедняки помогут беднякам – у них будет свое государство». Создадим настоящую крестьянскую организацию, тогда бояться нам нечего.

– Это, конечно, правильно, – согласился Братишка Ян, хотя думал иначе.

– Ты тоже старайся вовлекать людей.

– Как же… постараюсь.

Го Цюань-хай ушел. Он был очень занят: надо всюду поспеть, растолковать людям обо всем и спросить у Сяо Вана или у начальника о том, чего не понимал сам. Собственно говоря, твердо он знал только одно: в мире существуют бедняки и богачи, и если бедняки хотят сделать переворот, они должны добить помещиков. Слова эти, правда, стали для крестьян общеизвестной истиной, но в изложении Го Цюань-хая они приобретали особую ясность и значительность. Бедняки любили его, верили ему, шли за ним.

– Брат, ты говорил, Восьмая армия не уйдет, а бригада тоже здесь останется?

– Обязательно останется!

– Стало быть, когда бедняки заберут власть, это и будет настоящий переворот? Если так, мы тебе поможем, брат Го!

– Правильно. Это и значит «один за всех и все за одного», – отвечал им Го Цюань-хай словами, которым научил его Сяо Ван.

Но были в деревне и другие люди, которые льстили, завидовали или даже угрожали.

– Председатель Го – человек с головой. По-моему, даже председателя Чжао умом превзошел, – заискивали льстецы, приглашая его к себе и именуя «председателем».

– Он теперь председатель и станет ли водиться с нами, простыми крестьянами? Хоть лестницу подставь, все равно до него не доберешься, – язвили завистники.

– Вырядился в халат и воображает, – шушукались обитатели богатых домов.

– Пусть себе воображает. Придут войска центрального правительства, обернись он зайцем, и то убежать не успеет, – злопыхали ненавистники новых порядков.

Го Цюань-хаю было хорошо известно, откуда шли все эти разговоры. Он был местным старожилом и помнил, кто и как нажил себе богатство, кто и почему обеднел. От него Сяо Сян, Сяо Ван и Лю Шэн много узнали о людях деревни, а он воспринял от них новые идеи и умел каждому все разъяснить. Поэтому крестьяне постоянно обращались к нему за советами. В дождливую погоду, когда у них случался досуг, лачужка во дворе Ли Чжэнь-цзяна бывала битком набита народом. Сюда приходили не только мужчины, но даже и женщины с грудными детьми.

Как-то ранним утром, когда вся деревня отправилась на прополку, Го Цюань-хай столкнулся у ворот с Длинной Шеей. Тот потянул его за рукав.

– Чего тебе? – удивился Го Цюань-хай.

– Здесь людно. Пойдем на огород, там и поговорим… Имею к тебе одно дельце…

– Если есть дело, говори здесь. Мне недосуг, – высвободил руку Го Цюань-хай.

– Послушай… – с видом заговорщика зашептал Длинная Шея. – Сегодня утром господин сказал, что ты работаешь за всех, а за труд ни гроша не получаешь. Поесть после работы как следует и то не в состоянии. Как можно человеку всегда быть голодным! Вот господин и приказал дать тебе потихоньку эти деньги на мелкие расходы. Это он просто из уважения посылает…

Длинная Шея сунул пачку денег Го Цюань-хаю и повернулся, чтобы уйти.

Го Цюань-хай остановил его, швырнул пачку ему в лицо и замахнулся мотыгой.

– Кому нужны твои поганые деньги!

Длинная Шея побледнел, закрыл руками голову, весь как-то съежился и вдруг бросился бежать.

Кругом захохотали и захлопали в ладоши. Старик крестьянин, указывая на Го Цюань-хая, одобрительно воскликнул:

– Правильно, правильно! Вот какой молодец!

– Что ж ты не угостил этого пройдоху как следует! – прошамкал беззубым ртом другой.

А на следующий день по деревне поползли зловещие слухи:

– Слыхали? Го Цюань-хай, оказывается, в Восьмую армию девок мобилизовать будет.

– Не только девок, красивых молодых баб тоже.

– Зачем же они ему понадобились?

– Кто знает? Говорят, будто хочет свезти во Внутренний Китай и выставить в кооперативной лавке. Кому нужно, тот и получай.

– Смотри, какая сволочь! Так вот зачем он всегда людей-то расспрашивает: какая у тебя семья, да хватает ли тебе еды; какой год пошел твоей жене? Гнать его надо! Вон какими делами промышляет, как хорек бегает к курице с новым годом поздравлять!

Диор Ли Чжэнь-цзяна, в котором бывало так шумно, сразу опустел. Люди перестали заглядывать туда даже в дождливую погоду.

Го Цюань-хай сразу заметил отчуждение. Ему не улыбались больше, а завидев издали, старались свернуть в сторону. Когда он заходил к кому-нибудь, его уже не встречали с прежним радушием: уходили из комнаты или просто не пускали в дом – у нас дети заболели оспой. Были и такие, которые, едва Го Цюань-хай появлялся на улице, запирали двери, завешивали тряпками окна, а с крыши спускали полоску красной бумаги с надписью: «Невестка только что родила, чужим входить нельзя».

Наконец заместитель председателя крестьянского союза, расстроенный до такой степени, что еле держался на ногах, пришел в школу, сел на пороге и уронил голову на грудь.

– Что с тобой? – встревожился начальник бригады.

Подошел и Сяо Ван.

– Не буду здесь работать больше. Что бы ни сказали, все равно не буду. Хотите, чтобы работал, посылайте в другое место.

Сяо Сян удивленно взглянул на Сяо Вана:

– Да в чем дело, в конце концов?

– Кто знает?.. – пожал тот плечами.

– Не могу больше! Все от меня отвернулись… бегут, как от чумы… – прохрипел Го Цюань-хай.

– Что такое?

– Никто ко мне не приходит, а куда ни пойду – прячутся и подойти боятся.

Сяо Сян нахмурился и стал подробно расспрашивать, сразу догадавшись, что кто-то распустил новые слухи.

– Иди к председателю Чжао, – сказал он наконец, – посоветуйся. Собери самых близких людей, разузнай, а потом обо всем расскажешь. Никакое дело, друг, мигом не делается. Одним взмахом лопаты колодца не выроешь. Надо иметь терпение, и главное – не горячиться.

Чжао Юй-линь был расстроен не меньше Го Цюань-хая и по той же причине. Они поговорили между собой, потом собрали бедняков и стали расспрашивать. Все сразу объяснилось.

– Так зачем же вы слушали все эти враки? – возмутился Го Цюань-хай.

– И я то же говорю, – поддержал старик Тянь. – Бригада несколько тысяч ли проехала, чтоб нам, крестьянам, помочь наладить новую жизнь, а вы разные сплетни слушаете. Кто не знает, что у товарищей из бригады в мыслях только одно хорошее. Если бы им нужны были девки да бабы, этого товара и в Харбине хоть отбавляй. Зачем тащить такую невидаль из нашей дикой деревушки?

– Вы взгляните на начальника Сяо, какой он достойный человек! – добавил Чжао Юй-линь.

– Правда! Правда! – подхватил возчик Сунь. – Действительно, взгляните на начальника Сяо, товарища Вана и товарища Лю. Таких стоящих людей из ста одного найдешь, и то не сразу. На что им ваши бабы сдались? Сами станете навязывать, они ни за что не возьмут. Уж я-то верно знаю! Что касается товарища Сяо Вана, так товарищ Сяо Ван даже земляком нам приходится. Он тоже из Маньчжурии. Когда я вез сюда бригаду, я ему так прямо и сказал: «Товарищ Сяо Ван, такой человек, как ты, это поистине всей Маньчжурии гордость и слава!». А вот догадайтесь, что мне на это товарищ Сяо Ван ответил? Посмотрел он на меня и говорит: «Вот что, в Маньчжурии живет такой диковинный возчик, как старина Сунь, – вот это, действительно, слава так слава!» Я застыдился даже. А он опять говорит: «Ты, старина Сунь, и лошадьми править можешь, и смело идти вперед по пути революции тоже можешь». Вот как! А начальник Сяо нам тоже самый первый друг. Уж я-то верно знаю, ведь бригада на моей телеге прикатила! Проехали мы полдороги, начальник Сяо меня и спрашивает: «Старина Сунь, скажи-ка, согласен ли ты в деревне переворот сделать?» А я ему отвечаю: «Почему не согласен? Кому охота всю жизнь на других работать!» Тут начальник Сяо засмеялся и сказал всем: «Уж если старина Сунь нас уважит, дело революции обеспечено». Я ему тогда опять говорю: «Начальник Сяо, я тебя не обманываю, я, старик Сунь, везде побывал, и у меня смелость большая в сердце».

– Помещичью лошадь взять и то испугался, а говоришь смелый, – пошутил Чжао Юй-линь.

Грянул дружный хохот.

– Э-э… да… это совсем иное дело, – пробормотал старик. – Ты меня не перебивай! Я людей спрашиваю: начальник Сяо разве не хороший человек? Очень даже хороший! А я, старый Сунь, с хорошими людьми дружить большой охотник. Вчера мы с начальником опять разговаривали, и я ему сказал: «Если хочешь в уездный город прогуляться, только скажи мне, я мигом запрягу и ручаюсь головой, что в грязи не завязнем».

Веселая дружеская беседа успокоила людские сердца. Тревога рассеялась, как дым, подхваченный свежим ветром.

В лачугах Чжао Юй-линя и Го Цюань-хая опять стало людно. Со всех концов деревни сходились сюда крестьяне узнать новости, потолковать о своих делах.

С тех пор как Ли Чжэнь-цзян узнал об избрании своего батрака заместителем председателя крестьянского союза, он забеспокоился и решил в ближайший же вечер тайком наведаться к Хань Лао-лю и спросить совета. Он доложил помещику обо всем, что ему было известно, и вопросительно уставился на него.

– Чем же тебе плохо, что этот Го живет у тебя в доме? – спросил Хань Ляо-лю. – Напротив, это очень хорошо. Зайди к нему, послушай, разузнай, о чем они там толкуют, и сообщи мне.

Вернувшись из помещичьей усадьбы, Ли Чжэнь-цзян, не теряя времени, направился в лачугу к своему батраку. Погода стояла жаркая, дверь и окна были раскрыты. Люди издали заметили улыбающегося хозяина и тотчас замолчали. Тот потоптался, сделал попытку завязать разговор. Ему не ответили. Раздосадованный неудачей, Ли Чжэнь-цзян прошел к себе и угрожающе прошипел:

– Что ж, поживем – увидим…

Угроза была выполнена на следующий же вечер.

Го Цюань-хай задержался в бригаде и пришел домой, когда совсем стемнело. Ворота оказались запертыми. Во дворе кто-то был, однако сколько ни стучал Го Цюань-хай, никто не отозвался. Он легко перемахнул через ивовый плетень. Но едва нога коснулась земли, огромный сторожевой пес вцепился ему в ногу.

Положение Го Цюань-хая в доме Ли Чжэнь-цзяна сделалось совсем невыносимым. Жена хозяина Ли Хань-ши тоже имела свои основания злиться на батрака и лишь искала повода для придирки. Еще совсем недавно при виде широких плеч и могучей груди Го Цюань-хая у этой толстухи так разгорались глазки, словно батрак был сочной румяной грушей. Однако с некоторых пор она затаила на него обиду. Случилось это тихим вечером, когда мужа не было дома, сыновья тоже куда-то отлучились, а дочка играла за воротами. Воспользовавшись удобным случаем, Ли Хань-ши прилегла на кан, и из восточного флигеля послышались жалобные вздохи и стоны. Го Цюань-хай неподалеку мастерил себе дождевой плащ из травы и тотчас услыхал тихий, сдавленный голос хозяйки:

– Цюань-хай, поди сюда… У меня голова болит, скорей поставь мне банки.

Парень бросил работу, разыскал банки и вошел в дом. Разрумянившаяся, полуобнаженная хозяйка лежала на кане в самой соблазнительной позе. Когда батрак показался на пороге, хозяйка чуть повернула голову и с легкой усмешкой посмотрела на него. О банках она уже больше не говорила.

«Она совсем не больная», – решил Го Цюань-хай, положил банки на кан и вышел.

Едва он дошел до середины двора, как из восточного флигеля понеслись уже не вздохи, а отборные ругательства.

Все же, несмотря на такое оскорбление, хозяйка не оставила мыслей о батраке и улыбалась ему по-прежнему. Но с той поры, как Го Цюань-хай стал заместителем председателя крестьянского союза и к нему начали ходить не только мужчины, но и женщины, то есть, как она предполагала, ее соперницы, Ли Хань-ши мучила ревность. Глаза хозяйки уже не улыбались больше молодому батраку.

Однажды за обедом дочка Ли Чжэнь-цзяна разбила чашку. Ли Хань-ши бросила палочки для еды и так ударила девочку, что та заревела во весь голос.

– Сейчас же замолчи! – накинулась на нее мать. – Ты, гадкая девчонка, целыми днями лодырничаешь, работать не хочешь, только даром ешь и пьешь. Нам, бедным пахарям, откуда взять еду, чтобы кормить тебя! Наешься, напьешься – и в гости, только о себе и думаешь!

Го Цюань-хай сразу понял, к кому относится эта брань. Он взглянул на Ли Чжэнь-цзяна. Тот уткнулся носом в чашку и сделал вид, что ничего не слышит. Батрак отложил в сторону палочки и, сдерживая закипающий гнев, спокойно сказал:

– Хозяйка, ты брось, ругая собаку, замахиваться на курицу!.. Кто это у тебя ест и пьет задаром? Скажи напрямик: кого поносишь?

– Кто откликнулся, того и поношу! – взвизгнула Ли Хань-ши и разразилась новым потоком брани.

На крики Ли Хань-ши и рев девочки прибежали соседи. Они столпились в кухне и с нескрываемым любопытством заглядывали в комнату.

Го Цюань-хай вскочил. Губы его дрожали, но он так привык к разного рода неприятностям, в которых у него никогда не бывало недостатка, что выработал в себе умение сдерживаться. Взяв себя в руки, он спокойно проговорил:

– Что ж, давай тогда посчитаемся, хозяйка. Интересно, почему это я ем и пью у тебя даром? Триста с лишним дней в году я работаю на вас, как лошадь. Только плуг брошу, за мотыгу берусь… Мотыгу повешу, окучивать принимаюсь. Окучил, сорняк рву, пшеницу убираю, ставлю стога, строю заборы, делаю кирпич и перекладываю вам каны во всем доме. А там, гляди, и осенняя уборка подходит. Урожай собран – надо лес возить, солому резать, жернов крутить, дрова колоть, кукурузу лущить. Вот и скажи: сколько у меня в году праздничных дней получается? Вы арендуете двадцать с лишним шанов земли. А есть ли такой шан или грядка, которые бы Го Цюань-хай потом своим не полил? А еще говоришь, даром ем и пью!

Ли Хань-ши даже подпрыгнула.

– Соседи! – закричала она. – Слышите, что он такое говорит? Всего два дня в председателях ходит, а уже нос задрал! Что ж это мы, бедные крестьяне, жертвоприношениями тебя, как Будду, ублажать должны? Кланяться тебе? Так, что ли? Мерзавец!

Заметив, что Ли Чжэнь-цзян собирается улизнуть из комнаты, она схватила его за ворот:

– Ты всегда в стороне! Помалкиваешь да посматриваешь, как этот грубиян издевается надо мной. Ты, должно быть, за тем и нанял его, чтобы он мучил меня!

Го Цюань-хая увели из комнаты.

– Зачем связался с этой бабой! Только себя мараешь. Иди и занимайся своими делами.

Едва Го Цюань-хай вышел из ворот, его нагнал запыхавшийся Ли Чжэнь-цзян.

– Го Цюань-хай, куда ты?

Тот не ответил, даже головы не повернул.

– Ты в бригаду? Послушай: нельзя там говорить об этом. Ведь это же наше, семейное дело. Люди мы свои и уладим все по-свойски. Я прикажу жене, чтобы она попросила у тебя прощения. Постой! Подожди!..

Когда Го Цюань-хай пришел в школу, он весь горел от возмущения. Хотелось сейчас же рассказать обо всем Сяо Сяну и Сяо Вану. Те бы успокоили его и наверняка сразу бы нашли выход. Но начальник бригады неожиданно спросил:

– Скажи-ка мне, приятель, кто это такой Бай-лай?

– Главарь бандитов, – ответил Го Цюань-хай, не понимая, почему Сяо Сян ни с того ни с сего задал ему такой вопрос.

– Ты его видел когда-нибудь?

– Нет.

Теперь Го Цюань-хай окончательно убедился: тут что-то есть.

– Начальник Сяо, я тебя не совсем понимаю…

– А я как раз разыскивал тебя, чтобы показать вот эту бумажку.

Улыбаясь, он достал из кармана клочок бумаги, на котором каракулями была написана одна строчка. Так как Го Цюань-хай был неграмотен, Сяо Сян прочел ему:

«Го Цюань-хай – бандитский лазутчик с сопки Дацин-шань».

Подписи не было.

– Начальник Сяо, я прошу проверить такое дело…

– Давно уже проверил, – рассмеялся Сяо Сян.

– Начальник Сяо, если вы верите этой бумажке, посадите меня в тюрьму, – сказал Го Цюань-хай.

Мало того, что на сердце была такая горечь после скандала. Тут еще новая, точно с неба свалившаяся обида! У парня глаза наполнились слезами. Он опустил голову.

– Поверь я этой бумажонке, давно бы арестовал тебя и без твоей просьбы, – с теплой дружеской улыбкой сказал Сяо Сян.

Он подошел ближе и пояснил, что записка три дня назад была найдена на подоконнике. Почерк похож на тот, которым написана визитная карточка Хань Лао-лю, хотя и сильно изменен. Дело тут ясное.

– Ты получше работай. Помещики и их подпевалы будут, конечно, прилагать все силы, чтобы навредить тебе, только ты, друг, никого не бойся. Помни, что именно теперь настало время отомстить за все, – ободрил его на прощание начальник бригады.

Го Цюань-хай, не проронив больше ни слова, попрощался и вышел. Умолчал он и о стычке с женой Ли Чжэнь-Цзяна.

Только что прошел дождь, и дорога была грязная. Го Цюань-хай шлепал по лужам, ничего не видя и не слыша.

«Действительно, – думал он, – не будь здесь начальника Сяо, помещики давно стерли бы нас всех в порошок…»

Чем больше он думал об этом, тем жарче разгоралась его ненависть к врагам. Она жгла сердце, заставляла кипеть кровь, укрепляла решимость навсегда уничтожить их власть, их силу, их влияние.

«Разруби меня теперь на восемь частей, я все равно пойду вместе с коммунистической партией и до конца буду бороться против всех ее врагов», – сказал он самому себе.

Так, ничего не видя кругом, не заметил Го Цюань-хай, как оказался у ворот Ли Чжэнь-цзяна. Возвратиться в свою лачужку он уже не мог.

Он вошел во двор Бай Юй-шаня и, заглянув в окно, спросил:

– Бай Юй-шань дома?

Дасаоцза, нахмурив брови, мыла посуду и злилась. Она сердито вскинула глаза и отрезала: