Текст книги "Ураган"

Автор книги: Чжоу Ли-Бо

– Это само собой разумеется. Кто же усомниться может, – похлопал его по плечу Сяо Сян.

Телефонная линия была уже восстановлена, и начальник бригады доложил уездному комитету о ликвидации банды. Ему передали благодарность и сообщили, что раненого Чжао Юй-линя поместили в больницу, но есть ли какая-нибудь надежда на выздоровление, сказать пока трудно.

– У меня есть еще раненые. Сейчас отправляю в город. Надеюсь, сделаете все, чтобы скорее их вылечить.

Начальник бригады повесил трубку и приказал Бай Юй-шаню отрядить двух человек с винтовками для сопровождения раненых.

В деревне Юаньмаотунь было так весело, будто наступил радостный праздник. С утра загудели гонги, загремели барабаны и завыли трубы.

Первыми на эти звуки прибежали ребятишки, затем подошли взрослые, и школьная площадка мигом заполнилась народом. Чжан Цзин-сян под аккомпанемент гонгов и труб запел и стал приплясывать.

– Соседи! Товарищи! – крикнул он. – Мы срубили самое большое ядовитое дерево – этого проклятого Хань Лао-лю – и уничтожили банду Ханя-седьмого. Надо повеселиться по этому случаю.

– Спой о продавце ниток! – крикнул возчик Сунь, который стоял на своей телеге, держа в руках кнут.

Он ехал в поле жать просо, но, услышав музыку, завернул к школе.

Чжан Цзин-сян, отбивая ритм бамбуковыми кастаньетами, запел:

 
У реки тебя родили,
Дурачиною взрастили…
 

Так как Чжан Цзин-сян при этом не только многозначительно посмотрел, но прямо указал пальцем на возчика, все расхохотались.

В дверях показались начальник бригады, Сяо Ван и Лю Шэн. Увидев смущение старика, они попытались скрыть улыбки.

– Глядите-ка на этого мальчишку… – обиженно сказал возчик. – Вырастили такого большого болвана, который и петь-то как следует не умеет, а стариков высмеивает.

Но все продолжали хохотать, и смех был так заразителен, что в конце концов не выдержал и сам возчик.

– Это очень длинная песня. Давай покороче! – крикнул кто-то.

– Спой лучше «Разбитый арбуз», – предложил другой.

Чжан Цзин-сян охотно ударил в барабан и запел:

 
Дома девушка сидела,
Но шитье ей надоело.
Надо к милому пойти…
Вот чего б ему снести?
Мигом брови насурмила,
Причесалась и купила
Пудру, раков да арбуз…
Ай-яй-яй! Большой арбуз!
Под дождем она бежала —
Поскользнулась и упала.
Огляделась: пудры нет
(На земле лишь белый след!),
Рак за раком прочь бежит,
А арбуз разбит лежит.
Ай-ай-яй! Разбит лежит…
Тут взяла ее досада:
И ни в чем мне нет отрады!
Если вновь к нему пойду —
Черепах двух приведу.
Эти уж не подведут,
Отпущу – не убегут.
Все несчастье от него,
От дружочка моего!..
 

Раздался смех, послышались аплодисменты. Но некоторые остались недовольны песней:

– Хватит петь эти помещичьи песни!

– Споем новую! Кто хочет?

– Все хотим! Все хотим!

Чжан Цзин-сян прервал пение, переглянулся с Лю Шэном и сказал:

– Ладно! Новую, так новую. Спою песню, которой меня товарищ Лю Шэн выучил, – песню Восьмой армии.

– Пой! Пой! Просим! – раздались возгласы.

Чжан Цзин-сян начал:

 
Весенний ветер дует в феврале,
Нам председатель Мао шлет привет.
Летит он на воздушном корабле,
За ним войска, которым счета нет!..
 

Когда Чжан Цзин-сян кончил, возчик Сунь предложил:

– А теперь попросим товарища Лю Шэна. Пусть споет нам какую-нибудь песню из пьесы «Девушка с седыми волосами». Как вы на это смотрите?

– Просим! Просим!

Лю Шэна втолкнули в круг.

Он не стал отказываться и запел:

 
Как подует ветер северный
И снежинки вихрем полетят…
 

Но в этот момент в толпе заспорили:

– Врешь!

– Ничего не вру…

– Так, значит, тебе наврали!

– Сам увидишь, гроб уже пронесли мимо постоялого двора. Скоро здесь будут…

Люди, забыв о песне, столпились вокруг спорящих, и вся школьная площадка принялась взволнованно обсуждать новость. Гонги и барабаны умолкли.

Лю Шэн, растолкав людей, бросился к Сяо Вану:

– Что случилось?

– Говорят, Чжао Юй-линь… – и Сяо Ван отвернулся, чтобы смахнуть слезу.

Несколько человек уже побежали по шоссе к западным воротам. Толпа устремилась за ними. Навстречу показалась процессия: восемь носильщиков несли на плечах простой некрашеный гроб. Толпа в молчании расступилась, пропустила процессию и медленно пошла за гробом.

Гроб поставили в центре школьной площадки, зажгли погребальную лампу, установили два жертвенных столика. На столиках появились блюдца: одно с помидорами, другое с дикими яблоками и пачкой золотой бумаги, заменяющей деньги, необходимые духу умершего для путешествия в подземный мир.

Все обнажили головы и кольцом обступили гроб.

– Жена еще не знает? – тихо спросил кто-то.

– Старик Сунь поехал предупредить…

– Вон она идет…

Жена Чжао Юй-линя, которую вдова Чжан и Дасаоцза заботливо поддерживали под руки, шатаясь, вошла в ворота. Ее худое лицо потемнело. Позади, опустив головы, следовали Со-чжу и пастушок У Цзя-фу.

Толпа расступилась, освобождая дорогу. Когда женщину подвели к гробу, она зарыдала и рухнула на землю.

Рядом, стоя на коленях, плакали Со-чжу и пастушок.

У всех присутствующих потекли слезы. Многие подумали о том, кем был для них Чжао Юй-линь, отдавший жизнь ради их счастья, вспомнили, что перенесла семья этого человека в проклятые годы Маньчжоу-го. И вот зацвела наконец новая жизнь, а он ушел навсегда…

– Зачем ты оставил меня, мой родной?.. – стонала жена погибшего.

– Папа, папа, проснись… – жалобно повторял Со-чжу.

Сяо Сян нервно заходил по площадке. Картины прошлого быстро сменялись одна другой, выше и выше поднимая в сердце волну скорби, которая подступала к горлу.

Тогда Сяо Сян присел в тени под вязом и принялся чертить на земле узоры, стараясь думать только о том, что́ он сейчас делает. Это его немного успокоило, и почувствовав, что воля восторжествовала, он поднялся и подошел к музыкантам.

– Играйте… – мягко сказал Сяо Сян.

Трубы начали печальный мотив, сопровождаемый величаво-торжественным звучанием гонга и приглушенной дробью барабанов. Люди опустились на колени.

– Зачем мне жить теперь? – рыдала над гробом женщина.

Дасаоцза и вдова Чжан стояли возле нее на коленях и утирали ей слезы.

– Не надо плакать, не надо плакать… – уговаривали они и сами прятали за ее спиной залитые слезами лица.

Люди жгли золотую бумагу, которая, сгорая, обращалась в невидимые деньги, и ветер крутил над гробом черный пепел.

Музыка смолкла. Лю Шэн, взявший на себя управление погребальной церемонией, встал и сделал знак рукой. Все поднялись и почтили память усопшего тремя глубокими поклонами.

– Откроем… – тихо проговорил возчик. – Пусть жена в последний раз посмотрит на нашего дорогого брата.

Он сдвинул крышку гроба. Женщина вскочила.

– Подожди, – остановил ее старый Сунь, – вытри прежде глаза. Нельзя орошать слезами покойника[22]22
  Китайское предание говорит, что слеза, упавшая на покойника, приносит болезнь и несчастье тому, кто ее пролил. (Прим. перев.)


[Закрыть].

– Будь осторожна, – предостерег старик Тянь, – близко не подходи, чтобы твоя тень не заслонила гроба.

– Это может повредить твоему здоровью, – пояснил возчик Сунь.

Но жена Чжао Юй-линя судорожно вцепилась пальцами в край гроба и не мигая смотрела на восковое лицо мужа, обрамленное черной бородкой. Из ее глаз катились крупные, как бусы, слезы.

Старик Сунь быстро прикрыл лицо покойника своим рукавом, осторожно отстранил женщину и задвинул крышку. Крестьяне по одному стали подходить к гробу. Вспоминали заслуги погибшего, говорили, что всегда будут помнить о нем. Старый Сунь старательно вытер глаза и с искренним чувством заговорил:

– Брат Чжао был лучшим из нас. Он шел впереди, он работал для нашего блага, терпел лишения и невзгоды, чтобы нам теперь жилось хорошо. Это был настоящий председатель!..

Сунь сделал остановку, и Бай Юй-шань воскликнул:

– Будем учиться у председателя Чжао честно служить народу!

– Будем учиться! – хором повторили все.

– Скажу к примеру, – продолжал возчик. – Когда делили имущество помещика, брат Чжао отказался от хороших вещей и получил в третью очередь то, что осталось… Или вот еще… Да будет тебе плакать… – обратился он к вдове. – Плачешь, а у меня у самого сердце разрывается, и я все слова забываю… Так вот, о чем это я собирался сказать? Да! Он, говорю, умер за всех нас. Поэтому теперь мы должны помочь… А кому, я вас спрашиваю, помогать: мертвым или живым?

– Живым! Живым! – ответила толпа.

– Вот и я тоже говорю! Кому сейчас труднее всех? Семье нашего дорогого брата! Поможем зерном, чтоб ей не было голодно, одеждой, чтоб не было холодно, лаской и заботой, чтоб легче было горе перенести. Как вы на это смотрите?

– Согласны! Все согласны!

– А если согласны, пусть каждая группа выберет одного представителя и посоветуемся, как помочь! – предложил Чжан Цзин-сян.

Сяо Сян подозвал Лю Шэна и Сяо Вана. Они отошли в сторону и о чем-то посовещались. Затем начальник бригады приблизился к гробу. Как ни старался казаться спокойным этот человек непреклонной воли и железного характера, каждый жест, каждое слово выдавали его волнение.

Силясь придать своему голосу твердость, Сяо Сян медленно заговорил:

– Товарищ Чжао Юй-линь был передовым человеком нашей деревни. У него мы будем учиться бескорыстию, мужеству и самопожертвованию. Он погиб ради нас, и лучшей памятью ему будет, если бедняки сделают свой крестьянский союз, первым председателем которого был Чжао Юй-линь, крепким как сталь. Товарищ Чжао Юй-линь являлся кандидатом в члены коммунистической партии Китая и пожертвовал жизнью ради народа, как настоящий коммунист. Представляя здесь партию, я довожу до всеобщего сведения, что товарищ Чжао Юй-линь посмертно принят в члены коммунистической партии Китая!

Раздались возгласы одобрения. Вновь зарокотали трубы и загудели гонги. Взвилось шелковое знамя крестьянского союза. Женщины запели песню «Без коммунистов и Китая нет!» Бай Юй-шань, Хуа Юн-си и трое бойцов отряда самообороны дали залп из винтовок.

Вся деревня, кроме родственников и прислужников помещика, проводила своего председателя до места последнего успокоения. Музыканты играли «Плач у Великой стены». Впереди процессии реяло красное знамя.

– Учитесь у Чжао Юй-линя честно служить народу!

– Уничтожим банды Чан Кай-ши, отомстим за нашего председателя!

Через северные ворота процессия вышла к берегу реки. Ли Всегда Богатый и несколько молодых парней вырыли глубокую яму рядом с могилой Цюнь-цзы.

Когда гроб медленно опускали в могилу, вдова Чжао, стоя на коленях, жгла золотую бумагу. Под вечерним солнцем над зыбким морем бурых колосьев гаоляна и сверкающим зеркалом реки торжественно плыла скорбная мелодия, поглощая стоны, заглушая рыдания.

Вскоре после того, как Го Цюань-хай и другие раненые вернулись из больницы, начальника бригады по телефону вызвали в уездный город на совещание.

Из этого разговора Сяо Сян понял, что уездный комитет партии намерен перебросить его на другую работу. В ту же ночь Сяо Сян собрал всех членов бригады, чтобы обсудить ближайшие задачи. Руководителем в деревне Юаньмаотунь решили оставить Лю Шэна.

Перед отъездом Сяо Сян зашел в крестьянский союз. Го Цюань-хай лежал на кане. Он еще не совсем поправился после ранения. Начальник бригады присел возле него, закурил и участливо спросил:

– Как дела, старина Го? Болит?

– Болеть не болит, немочь изводит…

– Это ничего, отлежишься. Вот что, председатель Го. Оставляем мы тебе здесь на подмогу Лю Шэна. Командир отделения Чжан тоже остается. Ты почаще советуйся с ними о всех делах.

– Боюсь, начальник, не выйдет у меня, не сумею я наладить работу…

– А зачем бояться? Никогда не робей. Все выйдет. Только привлекай побольше бедняков, почаще да подольше толкуй с ними: народ – наша главная опора.

– А что сейчас делать крестьянскому союзу? – спросил Го Цюань-хай.

Сяо Сян задумался.

– Работы немало… – медленно проговорил он после недолгого молчания. – Вот, например, как ты полагаешь насчет Ду? Сколько у него земли?

– Ты про Ду Шань-фа спрашиваешь?

Сяо Сян кивнул.

– Здесь восемьдесят шанов. Это я наверняка знаю, а сколько в других деревнях, сказать ничего не могу.

– Хорошо… – в раздумье протянул Сяо Сян и вдруг оживился. – А вот как крестьяне к нему относятся? Сумеешь поднять бедняков на борьбу с ним? Пойдут на такое дело?

– Не знаю… – с сомнением покачал головой Го Цюань-хай. – Единодушия в таком деле навряд ли достигнешь. Ведь ты знаешь, кличка помещика – Добряк Ду, сами крестьяне прозвали его так. Он людям голову морочить большой мастер и так прикидываться умеет, что некоторые искренне верят, что он хороший человек.

– А разве бывают хорошие помещики?

– Что из того, что не бывают? Не всякая голова это уразумеет.

– Допустим, что так, но давай посмотрим на дело глубже. Сколько батраков у этого самого Добряка?

– Сейчас какие же у него батраки?..

– А раньше сколько было?

– Больше десятка…

– Сколько один батрак может земли обработать?

– Шанов пять обработает.

– Так… Сколько зерна можно собрать с пяти шанов?

– В урожайный год даней сорок.

– А батраку достанется даней тридцать?

– Что ты, как можно! Самое большее даст ему помещик семь-восемь, и то очень хорошо.

– Теперь уж ты сам раскинь умом да подсчитай, сколько помещик только на одном батраке в год заработает. Если же батраков десять, значит и прибыль в десять раз большая. Вот и разъясни всем непонимающим, что каждый помещик – эксплуататор, потому что он сосет кровь бедняков. Крестьяне, борясь с помещиками, отбирают назад свое же собственное добро, которое эксплуататоры обманным путем себе присвоили. Правда и справедливость в такой борьбе на стороне крестьян, а правда побеждает. Действуй так, как подсказывает тебе твоя бедняцкая совесть. Где бы я ни был, я тебя в этой борьбе всегда поддержу. Ну вот, пока и все. Завтра я уезжаю. Можно ли будет подать нам телегу?

– Когда нужно, тогда и подадим, начальник. Старик Сунь привез, он и отвезет.

– Хорошо. Я пошел. Лежи, провожать не надо. Поправляйся. Надеюсь, еще встретимся!

Тяжело было Го Цюань-хаю расставаться с человеком, которому он был многим обязан и которого полюбил, как отца. Он подполз к раскрытому окну и смотрел вслед Сяо Сяну, пока тот не скрылся во флигеле, где жили старики Тянь.

Попрощавшись с ними, начальник бригады зашел к вдове Чжао, затем к Бай Юй-шаню и наконец к Ли Всегда Богатому.

Для каждого у него нашлось на прощанье слово дружбы, бодрое слово участия.

Когда Сяо Сян вернулся наконец в школу, здесь все уже спали. Он разбудил Лю Шэна, и они вполголоса проговорили до самых петухов.

– Бедняжка вдова Чжао! Она очень тоскует, – сказал в заключение начальник бригады. – Ты позаботься, чтобы у нее ни в чем не было нужды. Это не просьба, это мой приказ. Не забудь также, что в будущем году надо устроить маленького Со-чжу в школу… он… мальчик очень… смышленый…

Сяо Сян не договорил: он уже спал. И вдруг откуда-то долетел до него голос Лю Шэна:

– Какой Со-чжу? Это сынишка Чжао Юй-линя, что ли?..

– Со-чжу… Со-чжу… – Сяо Сян на мгновение приподнял веки, но они снова крепко сомкнулись.

За пятьдесят суток, проведенных в этой деревне, он ни одной ночи не спал как следует. Но эти пятьдесят суток, тысяча двести тревожных часов, не были исключением: бо́льшую часть его жизни составляли именно такие часы. И в густых волосах этого еще молодого человека с каждым днем появлялись все новые серебряные нити.

Утро следующего дня было солнечным и свежим от обильной росы. Была какая-то необычная яркость в этом утре, и работники бригады, окрыленные своими успехами, чувствовали в себе такую же бодрость, какой дышало и это осеннее утро.

Сяо Ван заметил, что, уезжая, всегда радуешься, потому что жить в одном месте надоедает, на что Лю Шэн возразил:

– А по-моему, совсем наоборот. Оставаться куда приятнее, чем уезжать. К месту так привыкаешь, что разлучаться очень тяжело.

Словом, каждый расхваливал очевидные преимущества своего положения.

К воротам школы лихо подкатила телега, запряженная четверкой лошадей. Лошади все как на подбор: с гладкой лоснящейся шерстью, крепкими, стройными ногами. Когда возчик остановил их, они зафыркали, выгнули шеи и начали бить копытами о землю.

Из телеги выпрыгнул сияющий старик Сунь.

– Опять с нами, старина? – приветствовал его Сяо Ван, вытаскивая вещи.

– А как же? Кто меня заменит? Разве в деревне Юаньмаотунь сыщешь другого возчика, который мог бы везти бригаду? – рассмеялся Сунь.

– Залезайте скорей! – торопил начальник бойцов отделения охраны. – Старина Сунь, пошевеливайся, а то еще провожать сбегутся. Митинг получится.

Телега быстро покатилась к западным воротам. Но скорость не помогла. Из всех лачуг высыпали мужчины и женщины. Они настигли «беглецов» и набросали в телегу столько кукурузы, диких яблок и орехов, что возчик запротестовал:

– Не надо больше! Лошади, гляди, не потянут!

Он взмахнул кнутом.

Лошади спустились с пригорка и помчались по равнине. На восточном краю неба радужно переливались облака. Кукуруза и гаолян созрели. Листья ив и вязов были совсем желтыми.

– Скоро иней появится, – сказал дребезжащим от тряски голосом старик Сунь, – тогда и уборка начнется. Работа будет горячая. Недаром говорится: «За три весны не переделаешь столько, сколько за одну осень».

– А не поспеют убрать, что тогда? – спросил начальник бригады.

– Плохо будет. Холода настанут, по утрам работать нельзя: нос отморозишь…

Когда добрались до высохшей лужи, которую теперь чешуйками покрывала затвердевшая грязь, Сяо Сян улыбнулся:

– Вот здесь, помнишь, тебя грязью окатили. Не забыл еще?

– Этого не забудешь, начальник. В то время Хань Большая Палка вон каким важным был, нас и за людей не считал. Вся власть над нами ему принадлежала. Скажет: умри, – ложись и помирай. А теперь настала ясная погода. Если бы ты, начальник, не приехал, никогда бы нам не подняться!

– Ты, как всегда, льстишь! – засмеялся Сяо Ван.

– Нет, нет, что ты! Истинную правду говорю!

– Этого крестьяне сами добились, своей силой завоевали. Мы тут, старина, ни при чем!

– Рассказывай! – протянул возчик и, лукаво прищурив глаз, ухмыльнулся. – Я тебя сейчас, товарищ Сяо, поймаю! Я тебя так спрошу: демократия у нас ныне или, может, не демократия?

– Конечно, демократия.

– И что народ сказал, то по его слову и делается?

– Верно.

– А раз по его слову делается, стало быть, народ правильно говорит?

– Так.

– А если оно так, послушай, что крестьяне говорят: все это, говорят, достижение и заслуга нашего начальника Сяо. Значит, у тебя, по мнению всего народа, есть достижение и заслуга. А ты говоришь, я льщу. Если же там, в уезде, которые выше тебя стоят, не поверят, мы, по демократическому нашему закону, придем и скажем: раз мы, крестьяне, говорим, что начальник Сяо заслужил, верьте нашему слову и премию ему выдайте… – Сунь заискивающе взглянул на Сяо Сяна. – А если ты, начальник, в самом деле какую премию получишь, так меня, старика, не забудь…

– Давай ты живее, краснобай! – добродушно прикрикнул на него Сяо Сян. – Нам к обеду надо в город поспеть.

– Ручаюсь, что поспеем… – и возчик стегнул кнутом сразу по всей четверке.

За подпрыгивающей на камнях телегой раскатывался дробный грохот тяжелых колес, извивался хвост золотистой пыли.

Не успело еще солнце переместиться в южный край неба, как впереди уже показались красные кирпичные дома, утопающие в темной зелени. Это был уездный город.

КНИГА ВТОРАЯ

– Я все сказал, начальник. Если не верите моим словам, прошу убедиться лично…

– Постой! Ты кончил, а я только начинаю. Не уходи. Я хочу спросить тебя вот о чем: со всеми ли помещиками вы покончили? Земля вся переделена?

– Землю вы, начальник, в прошлом году сами переделили. А что касается помещиков… так мы их всех опрокинули.

Этот разговор происходил в морозную зимнюю ночь в бывшем доме Хань Лао-лю, где помещалось ныне правление крестьянского союза деревни Юаньмаотунь. Разговаривали Сяо Сян и новый председатель Чжан Фу-ин.

Собственно новым его назвать было нельзя. Он работал на этом посту уже несколько месяцев. Однако встреча его с начальником бригады произошла впервые.

Собеседники стояли у стола. На столе горела масляная лампа, и при тусклом ее свете Сяо Сян внимательно разглядывал своего нового знакомого.

Председатель был одет в стеганую черную куртку из добротного сукна и в такие же штаны. Ноги скрывала тень от стола. Когда председатель снял свою лисью шапку, Сяо Сян увидел аккуратно причесанные волосы, разделенные прямым пробором.

Чем дальше шел разговор, тем больше бусинок пота выступало на лбу Чжан Фу-ина.

Вспомнив что-то, Сяо Сян улыбнулся и с любопытством спросил:

– Ты, кажется, хозяин местной харчевни?

– Да… – как бы мимоходом буркнул председатель и, торопливо нахлобучив шапку, направился к двери.

– Ведь это ты составил тогда подложную ведомость распределения земли, которую подсунул Братишка Ян? Твоя была работа?

Чжан Фу-ин замер в дверях, сразу сгорбился и ухватился рукой за косяк.

– Я не виноват, начальник… совсем не виноват… – забормотал он. – Мне Братишка Ян велел. Я в ту пору мало что смыслил в таких делах и не посмел ослушаться.

Теперь начальник бригады разглядел и его ноги, они были обуты в японские армейские ботинки на толстой кожаной подошве.

– Так, так, – с усмешкой кивнул Сяо Сян. – Значит ты, Чжан Фу-ин, и есть председатель крестьянского союза. Как же, давно уже слышу это славное имя и чрезвычайно рад познакомиться. Недаром говорится: «Мало слышать о человеке, надо повидать его». – Сяо Сян выдержал паузу, которая показалась Чжан Фу-ину вечностью, и осведомился: – Ну как, хозяин, торговые дела? Процветает ли заведение?

– Харчевню закрыл. С прошлого года работаю в поле. Я всегда любил крестьянскую работу и считаю, что из семидесяти двух человеческих занятий земледелие – самое лучшее.

Начальник бригады слушал и все посматривал на одежду Чжан Фу-ина. Ему хотелось сказать: «Что-то ты одет совсем не по-крестьянски». Но он промолчал и отпустил председателя.

Дойдя до середины двора, Чжан Фу-ин облегченно вздохнул. Было холодно, завывала метель. Председатель ощупью выбрался на шоссе и быстро зашагал. Снег хрустел под его новыми кожаными ботинками.

Сяо Сян зевнул, потянулся и спросил связного Вань Цзя, раскладывавшего постели на южном кане:

– Как по-твоему, похож он на крестьянина?

– Крестьянина? Что-то не видал я таких крестьян, – покачал головой Вань Цзя.

– Мне тоже не доводилось… – признался начальник бригады. – Что, все уже легли?

– Послушай, как храпят. Будто всю жизнь не спали.

Сяо Сян заглянул в соседнюю комнату. Да, действительно, спят. Вечер был потерян. Жаль! Новые работники бригады совсем молодые: все – выдвиженцы из района. С ними надо еще много поработать. И Сяо Сян рассчитывал начать сегодня же вечером, но что поделаешь: не будить же их.

– Ладно, пусть спят, – махнул он рукой. – Вань Цзя, ты тоже ложись.

Вьюга за окнами продолжала завывать, поскрипывали ставни. Ветер изредка доносил отдаленный лай собак.

Начальник бригады присел к столику, поправил фитиль в лампе, достал из кармана авторучку и склонился над дневником.

«Деревня Юаньмаотунь по размаху работы считалась одной из лучших… – писал он. – Однако большинство активистов переведены на работу в район и руководство крестьянским союзом ослаблено. Успех же во всякой работе зависит от качества руководства».

Сяо Сян остановился. В голове шумело. Перо дрожало в руке.

«Развернувшаяся было работа, – записывал он, – не успела еще дать желаемых результатов. Классовое сознание масс не успело подняться на должную высоту. Результат: в деревне еще сохранились условия для восстановления старых порядков. Необходимо обстоятельно выяснить, что представляет собой председатель крестьянского союза Чжан Фу-ин и каково его происхождение… Каким это образом удалось ему пробраться в крестьянский союз и стать председателем?»

Он хотел продолжать, но не мог. Лоб горел, веки слипались, виски нестерпимо ныли. Да и не удивительно! Весь день в уездном комитете шло совещание. Вечером он проехал на телеге пятьдесят ли, а затем проговорил с Чжан Фу-ином битых два часа.

Сяо Сян достал из кармана часы. Был первый час ночи. Начальник бригады разулся, расстегнул ватную куртку и, уже забравшись на кан, вдруг нащупал в кармане конверт. Он встал, вынул его и заботливо разгладил загнувшиеся уголки. В конверте была «Программа земельной реформы Китая».

Сяо Сян подумал: «Первым делом надо будет окончательно раскрыть лицо Чжан Фу-ина», и с этой мыслью крепко заснул.

Это происходило в одну из ветреных октябрьских ночей 1947 года.

В середине месяца было созвано большое совещание секретарей уездных партийных комитетов, которое подробно обсудило «Программу земельной реформы Китая», опубликованную Центральным комитетом коммунистической партии в газете «Дунбэйжибао». Совещание постановило: руководствуясь программой, содействовать массовому движению крестьян во всех районах уезда и добиться окончательной ликвидации феодальных сил деревни.

Для развертывания работы в уезде создали несколько бригад. Бригады на телегах двинулись к месту своего назначения.

Долго разносил ветер по улицам уездного города скрип колес, долго слышались радостные песни мужчин и женщин, направлявшихся на работу в районы.

Сяо Сян решил вновь побывать в деревне Юаньмаотунь. Он был избран теперь одним из секретарей уездного комитета партии, и в городе его называли «комиссаром Сяо». Однако среди крестьян за ним сохранилось прежнее его прозвище «начальник».

Так как комиссар, или начальник, Сяо крепко спит сейчас на кане в одной из комнат бывшего помещичьего дома, а ныне правления крестьянского союза, мы не будем прерывать заслуженного им отдыха и займемся Чжан Фу-ином, который уже успел вернуться к себе домой.

У Чжан Фу-ина был трехкомнатный дом у южных ворот деревни, доставшийся ему при разделе недвижимого имущества одного помещика. Но так как обязанности Чжан Фу-ина требовали его неотлучного пребывания в правлении крестьянского союза, он жил все время в главном доме большого двора. Чжан Фу-ин сдал восточную комнату собственного дома одному холостяку, известному в деревне под именем Хоу Длинные Ноги, а сам расположился на большом дворе, как полновластный хозяин. Приезд начальника бригады заставил председателя уступить гостю свое место в правлении крестьянского союза и вернуться к себе.

Чжан Фу-ин тотчас растолкал спавшего квартиранта и выгнал его из теплой комнаты в западную часть дома, которая не отапливалась, стянул с ног ботинки, потушил лампу и лег на хорошо натопленный кан.

Председатель был крайне расстроен. Он ворочался с боку на бок и широко открытыми глазами смотрел на стекло окна, разрисованное замысловатыми узорами инея.

Что же теперь делать? Может быть, надеть завтра свое тряпье, в котором он, как и подобало руководителю бедноты, принимал гостей, изредка приезжавших из района? А на кой чорт, спрашивается? Ведь Сяо Сян все равно уже видел его в хорошей одежде. Чему поможет теперь эта маскировка?

Чем больше Чжан Фу-ин думал, тем сильнее разгорался в нем гнев.

– Проморгали, все дело испортили, сволочи! – проклинал председатель пятерых милиционеров, которых он нанял следить за появлением в деревне каждого нового человека.

«Чортовы бездельники! Ведь я платил каждому из них по двадцати пяти тысяч из средств крестьянского союза только за то, чтобы они стряпали обед да сторожили на шоссе. Вконец разленились. Ветра испугались. Забились в свои лачуги, а шоссе без присмотра оставили. Тут этот начальник Сяо и проскочил незамеченным».

Чжан Фу-ин, по прозвищу Непутевый, получив в наследство от отца двадцать шанов земли, умудрился так быстро спустить все состояние, что и оглянуться не успел, как оказался нищим.

Обнаружив, что жить ему больше не на что, он обошел родственников, у всех назанимал денег и открыл харчевню, которая вскоре стала пристанищем мошенников и бродяг. Чжан Непутевый оказался главарем этой подозрительной компании.

Когда Сяо Сян, отозванный на другую работу, уехал, Чжан Фу-ин понял, что настало время показать себя. Он закрыл харчевню и заделался рьяным активистом. В решительности и настойчивости у него не было недостатка, горло также было широкое, он громче всех орал на собраниях, поносил помещиков, требовал расправы над ними, уличал крестьянский союз в бездействии и добился того, что односельчане изменили мнение о бывшем содержателе харчевни.

«Гляди, как получилось, – рассуждали они между собой, – был непутевый, а теперь какой оказался!»

Все стали смотреть на него с уважением, и о прошлом никто больше не вспоминал.

Наконец бывшему содержателю харчевни представился случай отличиться. Когда реквизировали имущество деревенского богатея Цуя, Чжан Фу-ин при обыске нашел у него пару золотых колец и шесть узлов новой одежды.

Чжана выбрали старостой группы, а после того как Бай Юй-шань уехал на учебу в партийную школу, бывший содержатель харчевни занял его место.

Лю Шэна перевели на работу в Южную Маньчжурию. Ли Всегда Богатый вступил носильщиком в Восьмую армию, и Го Цюань-хай остался один. Новый начальник района, он же секретарь районного комитета партии, Чжан Чжун все свое внимание уделял горным деревушкам и в Юаньмаотунь наведывался очень редко и ненадолго.

Воспользовавшись тем, что о деревне почти забыли, Чжан Фу-ин развил бурную деятельность и достиг того, что его избрали заместителем председателя крестьянского союза. Он тотчас поставил своих бродяг старостами групп, и эта свора, связанная с ним одной веревкой, накинулась на Го Цюань-хая.

Го Цюань-хай был молод и неопытен и, если против него интриговали, оказывался совсем беспомощным. Нельзя сказать, чтобы он не умел говорить, однако в пылу спора, теряя свою обычную сдержанность, он так горячился, что слова застревали в горле. Получалось, будто в чайнике варят пельмени. Пельменей внутри много, но попробуй вытолкнуть их через узкий носик!

Зная этот недостаток, ставленники Чжан Фу-ина нарочно раздражали председателя, а когда у Го Цюань-хая от бешенства краснело лицо и слова не могли прорваться наружу, они накидывались на него с бранью:

– Гляди, как шею раздул! Ты змея, что ли? Кого пугать собрался?

– Твоя не берет, так ты, подлец, командовать над нами вздумал. Угнетатель какой нашелся!

– Теперь тебе не Маньчжоу-го. Кого ты запугать хочешь? Кто тебя боится? – кричали наперебой старосты.

Однажды возчик Сунь, расхрабрившись после бутылки водки, вступился было за Го Цюань-хая, но старосты бросились на него с кулаками:

– Кому нужна твоя брехня?! За кого ты себя считаешь, старый хрен?! Нос-то во все суешь, а понятия никакого! Место ли тебе здесь?

– Будешь еще разглагольствовать, мы посчитаемся с тобой.

Старик Сунь струсил.

– Да я ничего… – пошел он на попятную. – Ничего такого и не сказал… Если что сболтнул, так это по неразумию. Посчитайте, вроде как ветер дунул…

Больше уж он ни с кем не говорил ни о председателе Го, ни о том, как он совершал переворот, а если и открывал рот, то только для того, чтобы рассказать про медведя.