Текст книги "Избранные произведения писателей Тропической Африки"

Автор книги: Чинуа Ачебе

– Лоренс, ты принес свой роман?

– Тебе же прекрасно известно, что принес, – неприветливо ответил Боатенг. – Рукопись в машине.

– Приготовь ее, – сказала Рассел, – у нас будет литературное чтение. – На ее губах играла милая улыбка, но Боатенг не смягчился.

– Что это за тип? – с холодной враждебностью осведомился он.

– Приготовь рукопись, – повторила Рассел. – Потом поговорим. Ты будешь читать сразу после меня. – Она подмигнула Боатенгу и скрылась в толпе, прежде чем он успел ей ответить.

– Опять какое-то жульничество, – глядя ей вслед, проговорил он. Однако сейчас же встал и отправился за рукописью.

Баако, осторожно пробираясь сквозь толпу, вдруг поднял руку и кому-то помахал. Хуана было подумала, что вернулся Боатенг с рукописью, но, оглянувшись, увидела пожилого художника Окрана.

– Я вижу, вы знакомы, – сказал Баако, усаживая Окрана.

– Еще бы! – ответил Окран. – Хуана – самая безумная оптимистка в мире.

– А в прошлый раз кто-то мне говорил, – отпарировала Хуана, – что ноги его не будет на этих литературных действах.

– Да меня от того вечера и сейчас еще тошнит, – сказал Окран. – А все-таки дай, думаю, зайду, мало ли что может быть.

– Значит, циники тоже живут иллюзиями? – рассмеявшись, спросила Хуана.

Окран вздохнул и ответил:

– Старые дурни вроде меня всегда на что-то надеются, даже если все понимают. – Потом он обратился к Баако: – А вот тебя я здесь увидеть не ожидал.

– Решил посмотреть.

– К сожалению, ничего ты тут не высмотришь.

– Откуда вы знаете? Ведь в конце концов… – начала Хуана, но Окран перебил ее:

– Оттуда вот и знаю. Выпить вам здесь дадут – если вы для этого сюда пришли, – а насчет искусства… Акосуа Рассел устраивает эти представления, чтобы выколотить из американцев деньги – и только для себя. Можете проверить. Пусть Онипа волочет сюда свои творения и читает хоть до утра. Рассел объяснит американским доброхотам, что это она научила его писать. Или по крайней мере что она его поддерживала и вдохновляла – да что угодно, лишь бы получить деньги для продолжения ее гуманной деятельности. Она кого хочешь оплетет, эта красотка.

Вскоре вернулся Боатенг – с рукописью и пивной кружкой, в которую он налил себе чуть ли не полбутылки виски. Окран спросил его, будет ли он сегодня читать, и, когда Боатенг, на секунду замявшись, ответил, что будет, насмешливо сказал:

– Акосуа Рассел, наверно, очень тебя любит – ведь ты ей здорово помогаешь.

У Боатенга поджались губы, но вместо ответа он спросил у Окрана, кто такой доктор Берд. Окран что-то сказал, и Хуана уловила несколько слов – деньги… мошенничество… делишки. К столу с напитками, поодиночке или группами, подходили гости, наполняли бокалы и рассаживались по местам.

Акосуа Рассел – она уже снова была на сцене – опять пошепталась с обоими мужчинами, потом поднялась из-за стола и, застыв в царственной позе, подождала, когда прекратятся разговоры. Через несколько минут все замолчали.

– По просьбе присутствующих, – сказала она, торжественно выкладывая на стол маленькую книжицу, – мы откроем наше чтение моей поэмой.

– Поэмой? – изумленно прошептал Баако.

– Ты не ослышался, – подтвердил Окран.

– Эпическая поэма, – провозгласила со сцены Акосуа Рассел. – Приход светозарного Нового Века в древнее селение Амосема-у-перекрестка. – Она устремила взор куда-то вдаль, выдержала паузу и начала:

 
Скажи,
Расскажи,
Расскажи нам о том,
Неспешно, неспешно поведай о том,
Как дивная дева с прелестным лицом,
Принцесса с небесным лицом и очами
Смогла просветить свой народ одичалый.
Нечаянно
Все
Расскажи.
 
 
Скажи нам,
Негромко, негромко поведай
О том, как невинная девица Экуа
Искала себе жениха,
Но никак не могла отыскать:
Принцессу, за ее величавость,
Надменницей все величали.
Отчаянно, плясово, песенно,
Весело
Все
Расскажи.
 
 
Скажи нам,
Сторожко, сторожко поведай
О том, как однажды пред росным рассветом
К речке извилистой тропкой
Шли девы походкою кроткой
И вдруг, предаваяся танцам,
Увидали вдали чужестранца.
Пространно
Все
Расскажи.
 
 
Скажи нам,
Мягко, мягко поведай
О том, как утром над речкою светлой
Принцесса пришельца встретила,
О том, как они стояли,
Немея в сладкой печали,
А губы влюбленных шептали:
О небо…
Какая небыль…
Нежно
Все
Расскажи.
 
 
Скажи нам,
Страстно, страстно поведай
О том, что пришелец был пенно-белый,
С желтыми волосами
И голубыми глазами,
Но был он сильный и властный,
И свадьба была прекрасной.
Страстно
Все
Расскажи.
 
 
Скажи нам,
Торжественно нам поведай
О том, как свет одержал победу,
О том, как, трудясь беззаветно,
Они воздвигли заводы
И дали работу народу,
Дали народу письменность,
А каменных идолов высмеяли,
И никто не приносит жертв им.
Торжественно
Все
Расскажи.
 

Акосуа Рассел, стройная, улыбающаяся, подтянутая, застыла на сцене, уверенно дожидаясь оваций.

– Я все думаю: когда же ей придется изобрести что-нибудь новенькое? – сказал Окран. – За восемь лет, со дня открытия этой лавочки, она ничего не изменила. – Покачивая головой, он смотрел на сцену.

– Не скажите, тогда ее лицо вдохновенно озарялось цветными юпитерами, – заметил Боатенг.

– Помню, помню, – ответил Окран. – Успех был грандиозный.

Голос, льющийся со сцены, заглушил их беседу:

– …Зародившаяся идея расцвела по-настоящему, воплотившись в поэтическую форму. Один из моих знакомых назвал эту поэму неотъемлемой частью всех западноафриканских поэтических сборников. Вот далеко не полный список ее публикаций: дважды издававшаяся «Сокровищница афро-британской туземной поэзии», трижды издававшаяся «Британская антология наиболее вдохновенной поэзии аборигенов Африки», «Новые туземные барды», «Эпическая поэзия молодых народов», школьное издание, а также подобранные миссис Гвендолин Саттертуэйт «Короткие поэмы для детей и юношества».

Однако это лишь одна сторона вопроса. Многие из собравшихся, вероятно, помнят, что я переработала поэму в эпическую драму, впервые сыгранную на этой самой сцене во время Второго фестиваля национальных искусств и ремесел. Сейчас у меня зародился замысел переделки поэмы в прозаическую эпопею для опубликования ее за границей. И наконец, Ганская телекорпорация запланировала съемки полнометражного фильма «Светозарный век» с правом показа его в кинотеатрах.

Шумные овации затопили студию, и, лишь когда Акосуа Рассел подняла руку, прося тишины, аплодисменты стихли.

– А теперь, если у кого-нибудь есть вопросы, я с удовольствием на них отвечу. – Она обвела взглядом зал, увидела поднятую руку и, улыбаясь, проговорила: – Да, пожалуйста.

Все повернули головы и посмотрели на вставшего молодого человека.

– Моя фамилия Адогбоба, – запинаясь, сказал он. – Я с севера. Жду приема в университет и хочу писать… хочу учиться писать. Я приехал в Аккру на семинар три недели назад, но за это время не было ни одного занятия. Мне очень хотелось бы вступить в семинар, если вы еще… – Но тут Акосуа Рассел перебила его.

– Такие вопросы решаются в рабочем порядке, – сказала она спокойно; – Мы обсудим это позже. Подойдите ко мне, когда закончится чтение. – На секунду зал всколыхнулся невнятным гулом. Молодой человек, вконец сконфуженный, замолчал и сел, а Рассел, скользнув по лицам присутствующих слегка настороженными глазами, закончила: – Если вопросов больше нет, мы перейдем к следующему пункту нашей программы. Сейчас Боатенг, Лоренс Боатенг, прочтет нам главу из своего романа, который скоро будет опубликован. Я надеюсь, чтение всем нам доставит истинное наслаждение, а поэтому давайте пригласим мистера Боатенга на сцену дружными аплодисментами. – Хлопая в ладоши, Акосуа Рассел отошла от стола и села на свое место между двумя белыми мужчинами.

Боатенг встал, покачнулся и зашагал к сцене с рукописью в одной руке и пивной кружкой в другой. Хуана думала, что он упадет – его ноги выделывали какие-то странные центробежные вензеля. Однако он довольно уверенно забрался на сцену, повернулся к залу, положил рукопись на стол, отхлебнул виски и выпустил кружку из рук, так что она упала и разбилась вдребезги о цементный пол сцены. Зал опять было всколыхнулся, но Акосуа Рассел отвлекла всеобщее внимание, пригнувшись к доктору Берду, словно она что-то ему говорила, а потом весело расхохоталась, и беспокойная напряженность зала мигом развеялась. Хуана ждала, что же будет дальше, и внимательно следила за Боатенгом, который торопливо перебирал страницы рукописи, словно забыв, какую главу он собирался читать. Потом он обвел слушателей глазами охотника, потерявшего след, и проговорил:

– Я хочу предварительно сказать несколько слов… – Тут он умолк, и Хуана решила, что он безнадежно запутался. В зале стало совсем тихо. – Я хочу сказать, что этот школьник поднял важную тему, а вы его оборвали, – после паузы продолжил Боатенг. Теперь он говорил очень быстро: – А почему? Парень мечтает научиться писать, и никто ему не помогает. Так скажите наконец членораздельно: есть у нас семинар или нет?

Зал снова заволновался, и Акосуа Рассел, выбравшись из-за стола, устремилась к Боатенгу. Ее губы шевелились, но голос Боатенга окреп, и публика в немом изумлении слушала только его.

– Никто не интересуется литературой, и не бывает здесь никаких обсуждений. Семинар превратился в торжище, на котором нас продают оптом и в розницу. Кругом жульничество. Деньги-то поступают – пожертвования там, то да се. А кто их прикарманивает? Все об этом шепчутся, а мне надоели слухи да шепотки.

Акосуа Рассел вплотную подошла к Боатенгу, но он продолжал говорить, а она молча стояла рядом с ним, и на ее лице было явственно написано остолбенелое недоумение; Хуана вдруг поняла, что и она уязвима, а сейчас просто совершенно растеряна, и поразилась, какой старой она может выглядеть.

Первым опомнился приятель Рассел, фотограф Билли Уэллс, – он бросился к Боатенгу, и Хуане показалось, что он его сейчас ударит, однако он, видимо, уже поостыл и, обхватив Боатенга за талию, попытался стащить со сцены. Но тот яростно вырвался и так пхнул Уэллса, что он отлетел и ударился спиной о стол, за которым все еще восседал доктор Кэлвин Берд.

– Слушай, ты, Уэллс, – неистово заорал Боатенг, – ты-то что здесь делаешь? Это наша студия, а не твоя спальня. Или ты тоже заделался писателем? Притащился из своей Америки, чтобы писать в стране слепцов? Ты лучше не суйся ко мне, Уэллс, понял?

Но Билли Уэллс опять попытался подойти к Боатенгу и от пинка в живот, задыхаясь, согнулся пополам. Двое каких-то мужчин забрались на сцену и вцепились в Боатенга. Люди поодиночке и группами двинулись к выходу. Акосуа Рассел и доброхот-американец несколько минут растерянно постояли возле Билли Уэллса, а потом, не проронив ни слова, ушли вместе с ним. Следом потянулась оставшаяся публика, и вскоре зал опустел, только в одном углу еще продолжался громкий спор, да стоял посреди зала Боатенг с теми мужчинами, которые увели его со сцены, и Хуана со своими спутниками, да официант собирал стаканы и бутылки.

– А мне наплевать, – кричал Боатенг. – Все вы называете меня пьяницей. Да называйте хоть сумасшедшим. Зато я сказал ей правду.

Окран вздохнул.

– Она ведь не простит тебе этого, – проговорил он, – а ненавидит она люто.

– Не мог я смолчать, – сказал, успокаиваясь, Боатенг. – Кровопийца проклятая.

– Она сосет деньги, а не кровь, и, между прочим, с твоей помощью.

– Это как же так?

– А вот так. Почему тебя волнуют ее махинации? Ты хочешь что-нибудь сделать? Ну и оставь ее в покое. Делай свое дело.

– Вы думаете, это легко? – В голосе Боатенга опять послышались яростные ноты.

– Нет, – спокойно ответил Окран, – не думаю. Скандалить, вот как ты сегодня, гораздо легче. Особенно если ничего не хочешь делать.

– Вон оно что, – протянул Боатенг. – Значит, и вы за нее?

Окран рассмеялся:

– Жаль, что она ушла, ты бы ее очень порадовал. Послушай, Боатенг, я прекрасно понимаю, за что ты ее ненавидишь. Разумеется, она стерва. Но неужели ты не способен идти своей дорогой? У тебя есть вполне законченный роман? Прекрасно. А когда ты его написал? Шесть лет назад! И с тех пор сидишь сложа руки. Да серьезный писатель за это время создал бы три, если не четыре, романа! А ты? Засеваешь пустыню песком.

– Да ведь она прикарманивает все фонды… – начал Боатенг.

– Вот это-то и есть твоя главная беда, – сказал Окран. – Ну зачем ты считаешь, кому сколько милостыни подали? Представь себе, что никаких фондов просто нет. Твои наскоки на эту женщину – сплошная глупость. Ее гложет жажда денег. Она-то никакая не писательница и прекрасно это знает. Да ей и наплевать. У нее есть все, чего она хочет. Если ты ей завидуешь – становись попрошайкой и постарайся оттеснить ее от кормушки. А если нет – делай свое дело. У нас не так уж много сил, чтобы воевать с ней. А у нее их непочатый край, она-то не работает.

Боатенг не ответил. Он молча вышел из зала, и через несколько минут ночную тишину прорезал вой его спортивной машины. Окран, выйдя вслед за Хуаной и Баако из студии, попрощался, сел в свою машину и тоже уехал.

– До чего же утомительный вечер, – сказал Баако. – Слишком много разговоров…

– И злобы, – добавила Хуана. – Знаете что? Давайте немного поездим. А то я чувствую себя совсем опустошенной.

Хуана вдруг заметила, что свернула на дорогу к Теме.

– Последнее время у меня появились устоявшиеся привычки, – сказала она. – Если мне скверно, я, сама того не замечая, сворачиваю на это шоссе.

– Значит, вам сейчас скверно? – спросил Баако. У него был усталый и невыразительный голос.

– Ну… не очень, – ответила она. – А вы… вы как будто разочарованы?

– Мне хотелось понять… А понимать-то оказалось нечего.

– Я так и предполагала.

– Да, вы были правы. И там, где я работаю, все нисколько не лучше.

– Так что вы решили смириться?

– Ужасно все это сложно. В одиночку-то ведь тоже много не наработаешь.

– Понимаю. – Она подумала о психотерапии, о переключении – и сразу же поняла, что в разговорах с ним никогда не прибегнет к своим профессиональным навыкам. – Окран, конечно, совершенно прав. Только не верю я, что можно трудиться в полном одиночестве.

Баако промолчал. Она смотрела вперед, на дорогу, освещенную фарами машины. Баако медленно поднял правую руку, мгновение колебался – и его рука напомнила Хуане лежащий на боку вопросительный знак, – но потом решился и легонько дотронулся до ее волос.

– Мы совсем не знаем друг друга, – проговорил он. – Но я почему-то все время об этом забываю.

– Тогда будем знакомы: врач-психиатр из лечебницы в Корле Бу.

– Значит, мне здорово повезло, – сказал Баако. – Но вы ведь должны врачевать душевные раны… а самой страдать вам не полагается.

– Я многое вам расскажу… все, что смогу. И больше вы меня ни о чем не расспрашивайте. – Он опять промолчал, и она не поняла, поверил он ей или нет. – Мне было очень худо. Между прочим, поездка в Гану – это один из этапов самолечения. Я была замужем – там, в Америке. И очень любила мужа. Он ушел от меня.

– Долго? – спросил Баако. – Я про замужество.

– Шесть лет. – Хуана свернула с шоссе и остановила машину, немного не доехав до полосы прибрежного песка. Захлопнув дверцу, она схватила Баако за руку и побежала к берегу.

– Я странно себя веду, – сказала она, когда он сел рядом с ней на песок.

– Нисколько не странно. Мне очень нравится. – Он стал поглаживать ее по голове.

– Не надо, – попросила она.

– Вам неприятно?

– Вы же это делаете просто машинально.

– Вот уж неправда! – воскликнул он. И через минуту добавил: – Я вдруг почувствовал, что не могу вас не погладить.

А потом он замолчал и нежно, так что она едва ощущала прикосновение его пальцев, гладил ее волосы, щеки… Но в тишине ей вдруг сделалось очень одиноко. Взяв его руки в свои, она прижала их к лицу, и это немного успокоило ее. Через несколько секунд она уронила руки на колени, и он медленно провел ладонью по ее лицу, по горлу, слегка коснулся грудей, а она просунула обе руки ему под рубашку, прижала ладони к его голой спине и с силой гладила ее. Его руки опустились ниже, и она легла на песок и страшно удивилась, когда он начал расстегивать пуговицы на ее платье, а потом со смешком сказал:

– Надеюсь, я не оскорбляю твое благочестие? А ночь-то, смотри, какая теплая.

И она рассмеялась тоже.

…Его охватила мучительная дрожь, и она испугалась, что все кончится слишком быстро. Но он крепко обнял ее, и не давал шевелиться, и немного успокоился, и прошептал:

– Ужасно трудно сдерживаться, когда женщина тебя так сильно волнует.

– Тебе легче, если женщина тебя не волнует?

– В первый раз да. Мне не надо сдерживаться, это получается естественно.

– Успокоился немного?

– Да-да, теперь все в порядке.

Он распушил ей волосы и, целуя, всякий раз отводил голову в сторону, чтобы лунные лучи освещали ее лицо. Она почти не чувствовала его тяжести, так что песчаный пляж казался ей упругим и теплым диваном. Но потом она заметила, что он держится на весу, упираясь в песок локтями.

– Ляг. Ты не раздавишь меня, – шепнула она.

– Песок, – ответил он, не меняя позы…

Она думала о том, какой он легкий, и невольно вспоминала массивную тяжесть Макса. Она вглядывалась в его лицо, и удивлялась нежной бережности его движений, и думала, что он боится сделать ей больно. Ей захотелось почувствовать его полностью, и она прогнулась в пояснице, и прижалась к нему, и потянулась к его руке, и в тот же момент потеряла всякий контроль над своим телом, солоноватый воздух обжег ей горло, и она услышала, что шепчет слова, которые уже и не надеялась когда-нибудь повторить, а потом все, что было – и будет – в ее жизни, стало неважным, несуществующим и ненужным. Она обняла его и напряглась, пытаясь продлить мгновение, и он коснулся влажным лбом ее волос, а потом лег рядом с ней на спину и так же, как она, стал молча глядеть на звезды.

– Жуткое стихотворение, – проговорил он так неожиданно, что она вздрогнула.

– Почему ты об этом сейчас вспомнил?

– Море.

– О чем ты толкуешь, Баако?

– Есть у нас одно предание – о Морской Деве и Певце. Вот она его и переиначила на свой лад.

– А про что оно, это предание?

– Певец приходит к морю и начинает настраивать… сейчас рассказывают, что, дескать, гитару. Он очень одинок, и он поет о своем одиночестве. Вдруг из моря выходит чудная богиня и тут же, на берегу, они предаются любви. А потом она возвращается в море и появляется редко, очень редко, и только в заранее назначенные дни. Это тяжкое испытание для Певца. Он не может жить без возлюбленной, разлука медленно убивает его. Но именно из-за разлуки он поет прекрасней, чем когда бы то ни было. Теперь он изведал истинное одиночество, и любовь, и могущество, и ужас перед тем, что однажды богиня не выйдет на берег. Певец становится знаменитым, но его все время мучает страх, и после любовных ночей у моря, когда богиня уходит, нет на земле человека несчастнее…

– Какая красивая легенда!

– Да, мифы здесь хороши. Только вот их современное воплощение… – Он не договорил, и его голос умер в ночной тишине.

Глава шестая
Спаситель

Они ехали на запад и, миновав Сению, решили остановиться у полускрытой холмами бухты. Молча раздевшись, они вышли из машины в купальных костюмах. Хуана машинально подняла стекла, потом оглянулась и увидела, что Баако медленно бредет к морю и что на согнутой правой руке он несет зеленое одеяло, всегда лежащее в багажнике, в левой держит журнал, а вокруг шеи у него обмотано радужное большое и очень пушистое на вид полотенце. Она догнала его и спросила:

– Надеюсь, ты не собираешься читать?

– Он понадобится нам обоим, – ответил Баако необычайно серьезно.

– Ты так думаешь? – Она пощекотала его пальцем между ребер, но он не засмеялся, как обычно, а лишь неловко и мимолетно улыбнулся, пристально вглядываясь в ее лицо.

– Что-нибудь случилось?

– Да нет, – сказал он. – А почему ты спрашиваешь?

– У тебя какой-то… озабоченный вид.

Вместо ответа он свернул журнал в трубочку, сунул его под мышку и, доверчиво, как маленький, взяв за руку, повел ее к берегу. Неподалеку от полосы прибоя он разжал пальцы, чтобы расстелить одеяло, и она легла на спину, а он нерешительно остановился рядом, загораживая от нее солнце и глядя в сторону, словно ему не давала покоя – и, быть может, уже давно – какая-то назойливая мысль. Вскоре она почувствовала жар песка даже сквозь толстое одеяло, и как раз в это время Баако чуть повернулся, так что солнечные лучи брызнули ей в лицо, заставив поспешно зажмуриться. Все еще чувствуя боль в глазах, она перевернулась на живот и прижалась к приятно горячему одеялу, а когда боль прошла, приоткрыла веки и увидела, что слева от нее лежит журнал. Там, где на него не падала тень Баако, глянцевая обложка ослепительно блестела, и Хуана, раскрыв журнал, положила его так, чтобы затенить своей головой, и неприятный слепящий блеск угас. Баако промолчал, хотя получилось, что именно она занялась журналом. Он просто сел рядом с ней, и через некоторое время она ощутила его пальцы на своем бедре, в том месте, где кончались купальные трусики. Это прикосновение, бережное и легкое, навело ее на мысль о чутких пальцах слепца. Пальцы неспешно пробежались по ее ноге до самой стопы, а когда Баако ногтями притронулся к подошве, Хуану охватила секундная щекотная дрожь; пальцы на мгновение замерли и поползли обратно. Хуане внезапно стало очень жарко, и пальцы, словно скользя по выступившей испарине, ускорили свое легкое движение. Но, видимо, Баако передалась ее обессиливающая истома, потому что он убрал руку и просто лег с ней рядом. Краешком глаза она видела его лицо, но ей не хотелось поворачивать голову, и через несколько минут он приподнялся и поцеловал ее в шею, и поцелуй был таким долгим, что ей стало больно, и она легонько оттолкнула его.

– Больно же, – сказала она.

– Прости. Я не нарочно.

– Господи, какая жара.

Ее засасывало ленивое бессилие, она закрыла глаза, повернулась на спину, вяло досадуя на неистовость предвечернего солнца… и услышала голос Баако:

– Пойдем?

Она с трудом разлепила отяжелевшие веки – Баако стоял у ее ног, улыбался и протягивал ей руку. Она подняла свою, он помог ей встать, и она ступила на обжигающий подошвы песок. Но Баако, не выпуская ее руки, быстро побежал к морю, и бежать было не так горячо. Дно оказалось очень пологим, и они долго шли по колено в воде, а потом вдруг провалились в яму, где вода, при волне, доходила ей до подбородка. На другой стороне ямы ей было по грудь.

– Что все-таки с тобой случилось? – снова спросила Хуана.

– Да ничего не случилось, – ответил Баако.

Но ответил он машинально, не думая о том, что говорит. Его руки безотчетно тянулись к ней, он обнимал ее, гладил, и она видела, что он теряет над собой власть. А потом он вдруг успокоился и сказал:

– Меня мучает какое-то очень странное чувство. Вроде вот сейчас, сию минуту, я вдруг стану счастливым или пойму что-то очень важное… и боязнь упустить эту мысль. С тобой никогда такого не бывало?

– Может, и бывало, – ответила она. – Хотя я не совсем понимаю, о чем ты говоришь.

Они медленно удалялись от берега. Навстречу им бесконечными рядами бежали голубовато-зеленые волны, а солнечные лучи, дробясь в их гребешках, подсвечивали воду серебристо-серыми бликами. Изредка волна побольше мягко приподнимала их, относила назад, а потом они снова нащупывали подошвами песчаное дно.

– Ну, и ты поймал эту мысль? – спросила Хуана.

– Да нет, упустил, – ответил он. – И бог с ней… пока.

Он снова начал ласкать ее, обнял за шею, потом опустил руки ниже и принялся поглаживать ей спину. Его движения не были грубыми, но в них чувствовалась жадная властность, как будто, обнимая ее, он возмещал потерю той мысли, которую так и не смог уловить. Хуана сложила руки – ладонь к ладони – и провела вытянутыми пальцами по его голове, лбу, носу, рту, подбородку, потом по горлу, по груди и с тихим всплеском уронила руки в воду.

– Очень по-католически, – сказал он.

Хуана рассмеялась. Она и сама заметила, что ее руки легко и привычно сложились в молитвенном жесте; но ей не хотелось об этом думать. Однажды, отвечая на ее вопрос, он сказал ей, что всю жизнь был язычником, и очень смеялся, когда она назвала себя атеисткой.

– Ну, по твоему поведению этого никак не скажешь, – заметил он тогда. – Глядя на тебя, я сразу подумал о католичестве… а теперь мне кажется, что ты тоже язычница. – Пояснять свою мысль он не стал, но, обдумывая потом его слова, она решила, что он, пожалуй, прав. Спасение души все еще не было для нее пустым звуком, хотя слово «спасение» и не входило в ее нынешний лексикон. Но она не могла отгородиться от людей – вот в чем заключалась ее главная беда. Подобно женщине какого-нибудь лесного племени, которая почитает божественным каждое дерево, каждый холм, каждого человека на земле, она видела цель своей жизни в заранее обреченном стремлении исправить окружающий ее мир, причем не останавливалась даже и перед совершенно уж безнадежными попытками спасти отдельную личность среди всеобщего хаоса.

Иногда она почти завидовала здравому эгоизму протестантов, их умению убить в себе сопричастность чужой боли и замкнуться в собственном, отгороженном от мира, личном раю. Да, она понимала, что в одиночном убежище можно найти покой, но изменить себя была не в состоянии.

Пальцы Баако прервали нить ее воспоминаний. Он прижал ладонь к ее груди и попытался нащупать сосок сквозь влажную ткань купального лифчика. Но лифчик был слишком плотным, и тогда он привлек ее к себе, расстегнул сзади единственную пуговицу, а потом, просунув руку под сразу опустившийся лифчик, начал легонько потирать сосок большим и указательным пальцами.

– Не надо, – попросила она. – Не здесь.

– Почему?

Она оглянулась на берег, и он со смехом сказал ей в ухо:

– Ну конечно, вся Аккра собралась посмотреть…

Прежде чем Хуана успела повернуться, их приподняла высокая волна, и, расставив руки в стороны, чтобы сохранить равновесие, она почувствовала, как бретельки лифчика соскользнули с ее плеч. Волна ушла, и Хуана ощутила на своей обнаженной груди прохладное дыхание морского ветра. Баако засмеялся, а когда она повернулась к нему и он увидел, что лифчик уплыл, ему стало совсем весело. Он посмотрел вслед волне, но она уже разбилась о берег и бессильно опала.

– Он сейчас выплывет, – предсказал Баако.

Но лифчик исчез, и, чтобы Баако не пришлось оправдываться, она сказала улыбнувшись:

– Не важно. Потом найдем.

Он нагнулся и бережно, стараясь не сделать ей больно, поцеловал в грудь, а потом нырнул, и она почувствовала, что он снимает с нее трусики, и помогла ему. Вынырнув, он молча обнял ее и немного приподнял.

– Я тяжелая, – проговорила она.

– Только не в воде.

– Большое спасибо! – Она немного откинулась назад, и он болезненно вздрогнул, и тогда, засмеявшись, она снова прильнула к нему. Он крепко обнял ее за плечи…

– Это… это… было очень странно, – задыхаясь, прошептала она.

– Ты никогда не любила в море?

– Нет. Но мне нравится. И мне показалось, что это может длиться вечно. А у тебя такое часто бывало?

– Какое такое?

– Ну, любовь в море.

– Нет, – ответил он.

– Но ведь было.

– Возможно, – сказал он равнодушно.

Она лениво поплыла на спине в открытое море, потом повернула к берегу. Губы Баако зашевелились.

– Я ничего не слышала, – сказала она, нащупав ногами дно.

– Холодно, – сказал Баако.

– А ты окунись.

Он шумно нырнул и выплыл рядом с ней.

– Все равно холодно. Давай-ка вылезать.

Она вышла из воды и побежала к нему, а он вдруг повалился на песок и принялся кататься.

– Сумасшедший! – крикнула Хуана. – Смотри, ты же весь в песке.

– А вот попробуй-ка сама, – прокричал он ей в ответ. – Сразу высохнешь. А песок потом осыплется.

Песок приятно обжигал тело. Сначала она превратилась в песочную куклу, но потом, перекатываясь с живота на спину в противоположную от Баако сторону, обнаружила, что стала совершенно сухой, а песок действительно осыпался, и только волосы все еще были тяжелыми и влажными от морской воды.

Они подошли к одеялу. Хуана легла, и на нее сразу же навалилась сладкая дрема, а Баако сел рядом и стал глядеть в море… Когда она открыла глаза, он смотрел на нее.

– Кончается наше уединение, – сказал он.

– Почему? – Она села.

– А вон, видишь?

Но, посмотрев туда, куда показывал Баако, она увидела только пустынное море да летящую высоко в небе одинокую чайку.

– Это же просто чайка, – сказала Хуана. – Одна-единственная чайка. – Птица вдруг сложила крылья и маленьким стремительным комочком сорвалась вниз, но, едва коснувшись воды, снова взмыла над морем и полетела на восток – бесшумно, низко и быстро.

– Поймала, – спокойно проговорил Баако, и Хуана заметила, что в клюве у чайки поблескивает серебристая искорка; она чуть повернула голову, стараясь рассмотреть эту искорку получше, но в глаза ей ударил сноп солнечных лучей, отраженных поднятым стеклом стоящей неподалеку машины, и она поспешно перевела взгляд на темную зелень одеяла. Из-за прибрежных холмов вылетели еще две чайки и устремились к тому месту, где только что кружила первая, и тут Хуана услышала поначалу приглушенные, а потом радостно-громкие голоса множества людей, скрытых холмами. Наконец, присмотревшись внимательней, она увидела, что чайки кружатся над небольшой лодкой с девятью гребцами: один из них был в куртке, остальные по пояс голые. Хуана взяла полотенце, отмахнулась – дескать, иди ты к черту – от ухмыляющегося Баако и набросила полотенце на плечи. Лодка приближалась к берегу, а из-за холмов высыпала толпа мужчин и женщин, и на головах женщины несли круглые деревянные подносы или металлические тазы. Рыбаки вылезли из лодки и вынесли на берег два каната, а потом, смешавшись с подошедшими мужчинами, разделились на две группы.

Они бестолково, как показалось Хуане, суетились у туго натянутых канатов, и она посмотрела на Баако, собираясь спросить его, что они такое делают, – и не решилась. Он напряженно следил за рыбаками с видом человека, который вот-вот поймет то, что он давно уже мучительно, но безуспешно пытался осмыслить, и страшно боится потерять почти обретенное понимание. Нет, любви в его взгляде не было. Он смотрел на рыбаков с зачарованным страхом, близким к ненависти, и Хуане внезапно пришло в голову, что, может быть, ничего подобного он раньше не видел. Она чувствовала, что сейчас к нему обращаться бесполезно, и решила смотреть, ни о чем не спрашивая.

Тем временем обе группы мужчин пересекли пляж и привязали канаты к стволам кокосовых пальм. После этого они несколько раз бегом возвращались на берег, подтаскивали к деревьям бесконечно выползающие из моря канаты и змееобразными кольцами укладывали их под пальмами. Какой-то мальчишка дважды бегал с ними к морю и обратно, но в третий раз попался под ноги здоровенному мужчине, и тот, взмахнув рукой, отшвырнул его в сторону, так что он отлетел на несколько ярдов и упал. Поднявшись, мальчишка уныло почесал в затылке, словно после случившегося потерял свое место в жизни. Мужчины снова вернулись к берегу, и на этот раз мальчишка за ними не побежал. Он подошел к ближайшей пальме и сел на землю возле свернутого кольцами каната. Потом посмотрел вверх, как бы не понимая, что же ему теперь делать, но через несколько секунд, видимо, нашел то, что искал. Мужчины продолжали вытягивать из моря канаты, и Хуане чудилось, что они работают с привычным ожесточением. Она оглянулась на Баако – его взгляд был прикован к рукам и ногам этих мужчин, покрытых буграми слишком мощных, перекатывающихся во время их беспорядочных движений мускулов. Да, в глазах Баако определенно затаился страх.