Текст книги "Избранные произведения писателей Тропической Африки"

Автор книги: Чинуа Ачебе

Соавторы: Меджа Мванги,Анри Лопез,Воле Шойинка,Сембен Усман,Фердинанд Ойоно,Ямбо Уологем,Монго Бети,Луис Романо,Грейс Огот,Бернар Дадье
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

– У меня с собой только туристские чеки, – сказал Баако.

– Пойдет.

– Сколько стоит номер?

– Девять седи. Девять долларов, – сказал дежурный, не отрывая взгляда от квитанции.

Баако подписал десятидолларовый чек и на сдачу дежурный дал ему одну темно-голубую купюру.

– Один новый седи, – сказал он, устало вздохнув, и выбрался из-за конторки. – Пойдемте. Я провожу вас во флигель.

Дежурный миновал подъездную аллею, пересек улицу и, пройдя по узкому переулку, свернул направо, к широкой песчаной дорожке. Откуда-то выскочила тощая собака и с тоскливым, диковато-испуганным тявканьем удрала на трех лапах в темноту. Она все еще взлаивала и скулила, когда дежурный, остановившись перед большим двухэтажным домом, открыл дверь и сказал:

– Вот и пришли.

Держа чемодан Баако на голове, он поднялся по узкой бетонной лестнице и, пройдя почти до конца длинного неосвещенного коридора, остановился перед дверью, на которой не было номера. Открыв ее, он вошел в комнату и зажег лампу возле низкой кровати.

– Ванна и туалет там. – Он показал через плечо большим пальцем и, уже выходя из комнаты, добавил: – Завтракать придете в главное здание, к восьми часам.

– Благодарю вас, – сказал Баако.

Когда шаги дежурного затихли, Баако лег на кровать и, повернувшись на спину, стал бездумно смотреть в потолок. Несколько раз он слышал шум проезжающих по улице машин – сначала нарастающий, а затем медленно, словно откатывающаяся волна, затихающий вдали. Воздух в комнате был влажным и затхлым. Баако встал, подошел к окну и попытался включить кондиционер. Но он не работал. Тогда Баако как можно шире распахнул окно, но все равно не ощутил никакой свежести. Зато опять услышал скулящее тявканье. Он решил принять душ, вышел в коридор, нашел дверь ванной, но там не горел свет. Он вернулся в номер и присел на кровать. Беспокойство отпустило его, он чувствовал странное удовольствие от того, что он уже дома, от уединения, которое никто не мог нарушить, потому что никто сейчас не знал, где он. Одиночество больше не пугало его; он разделся, бросил костюм на стул, вынул из футляра гитару и подошел к кровати. Студент, продавший ему гитару, долго расхваливал ее. Он начал с того, что ее очень легко настраивать без всякого камертона: надо только поднять телефонную трубку, и гудок даст Баако си-бемоль нижнего лада на пятой струне. А закончил тем, что, раз Баако решил обзавестись гитарой, значит, ему больше не нужны люди. «Она тебе всех заменит, будет главной подругой, – сказал он, почесывая жилистую шею. – У ней – видишь? – и обличье женское, талия там, то да се». А потом внимательно пересчитал деньги, словно боялся, что Баако его обманет.

Привычным движением Баако обхватил деку гитары и уже собирался взять первый аккорд, но внезапно ему стало тошно от этой театральщины – одинокий путник играет ночью на любимой гитаре, – и, отложив инструмент, он забрался под одеяло. Верхней простыни в постели не оказалось, но одеяло было мягким и чистым. Баако задумался, есть ли тут люди, сумевшие отделаться от ролей, навязанных им немощными упователями. Да, ему надо очень поостеречься. Если только люди, среди которых ему предстоит жить, не примут его таким, как он есть: иногда слабым и нерешительным, иногда энергичным и сильным, частенько ненадежным, колеблющимся, переменчивым – словом, человеком, а не марионеткой.

Нижняя простыня была влажной, но Баако уже пригрелся под одеялом и чувствовал себя вполне сносно. За окном снова завыла собака; ее вой постепенно становился все горестней и тоньше, а потом перешел в жалобное тявканье, утонувшее через несколько минут в шуме проезжающей машины, и шум этот, как показалось Баако, поглотил все ночные звуки, и сумрак комнаты, и неясное небо за окном, и все его мысли, потому что он уже засыпал.

Наутро он первым делом отправился в душ. Сероватый свет, сочащийся через боковое оконце, помог ему рассмотреть кусочек зеленого мыла и белое, истончившееся от старости, но сухое полотенце. Вымывшись, он пошел в главное здание. Вместо ночного дежурного за конторкой сидела молоденькая девушка в светло-каштановом парике и с лиловым от губной помады ртом. Небольшие стенные часы, висящие рядом с конторкой, показывали двадцать минут одиннадцатого. Девушка разговаривала по телефону.

– Я приехал сегодня ночью, – сказал ей Баако. – Когда мне надо освободить номер?

Девушка досмеялась в трубку, потом прикрыла ее ладонью и с явным раздражением ответила:

– В двенадцать.

Потом она снова стала слушать своего телефонного собеседника, прихихикивая и ойкая – то ли от удивления, то ли от восторга.

– Я хотел бы позвонить, когда вы кончите разговор, – сказал Баако.

Но девушка уже совершенно забыла о нем. Прождав минут десять, Баако вышел на улицу и остановил такси.

– Гана-банк, – сказал он водителю.

– Это на Центральной улице?

– Мне нужно в правление.

– Угу, – сказал водитель. – Там у них самая большая контора.

– Ну, так везите туда.

Поездка была очень короткой. Когда они приехали, Баако протянул водителю доллар, и тот дал ему сдачу – две крупные монеты. Баако вышел из машины. Справа от него, под тенью деревьев, толпились бойкие мальчишки, наперебой предлагая редким покупателям шариковые ручки; чуть дальше неровной шеренгой стояли женщины, торгующие фруктами, лепешками и хлебом; тут же сновало множество нищих. Банк возвышался слева, за большой автостоянкой. Ряды машин и золоченые решетки на окнах банка ослепительно сияли в лучах полуденного солнца. В ячеях решеток поблескивали древние скульптурные символы: двойные стручки какао, золотые гирьки Ашанти в виде фигурок животных, жезлы вождей всех семи аканских кланов, ритуально скрещенные мечи королевских палачей, слоны и пальмы, рельефно выполненные рулоны кенте, резные табуреты вождей, фигуры предков аквааба и многоликий паук Ананси, застывший в разных позах на радиальных или обводных нитях своей паутины.

Молодой клерк в белой рубашке и полосатом галстуке подвел Баако к лифту, такому новенькому, что в нем еще не выветрился запах краски, поднялся с ним на третий этаж и, пропустив его вперед, махнул рукой вдоль длинного затененного коридора.

– Он в кабинете номер три, – сказал клерк.

– Благодарю вас, – сказал Баако.

Баако постучал в дверь и, услышав энергичное «Войдите!», открыл ее. Он очень волновался. Переступив порог комнаты, он услышал жужжание кондиционера и ощутил струю прохладного воздуха. Напротив двери, за большим столом, сидел мужчина, разговаривающий – явно не о делах – с молодой женщиной. Баако сначала увидел только ее спину и парик. Но вот мужчина встал, и у Баако отлегло от сердца. Хозяин кабинета не был точной копией Бремпонга.

– Боже мой… Баако!

– Привет, Фифи, – сказал Баако.

– Вот это да! – заорал Фифи. – Когда же ты приехал?

– Вчера вечером.

– Так слушай, парнище, что ж ты меня не известил? Твоя мать сказала, что ты поживешь в Европе и приедешь только через месяц.

– Я передумал.

– Слушай, Баако, так ты же теперь американец, – воскликнул Фифи, оглядывая его с головы до ног. – Только тощий. – Женщина засмеялась, и Фифи торопливо обернулся. – Ой, прости, Кристина, ведь это же Баако, Баако Онипа.

– Который был в Америке? – спросила женщина. Ее глаза искрились улыбкой.

– Баако Онипа у нас один, – смеясь, ответил Фифи.

– Ох, Фи-и-иф, – томно проговорила женщина, – всегда ты надо мной смеешься. – Потом она протянула Баако маленькую руку и все так же томно сказала: – Поздравляю с приездом, побывавший странник.

Она источала атмосферу соблазна. Ее слова как бы всплывали со дна дремотного омута, из которого она сама не хотела выныривать, так что каждый слог, словно пузырек воздуха, с хрустальным звоном медленно всплывал на поверхность. Ее движения были необычайно плавными. Когда она моргала, ее ресницы опускались и подымались с неспешной грацией, будто доставляя ей чувственное удовольствие.

– Ты еще не виделся с матерью? – спросил Фифи.

– Нет еще, – ответил Баако. – Я даже не знаю, где она теперь живет.

– Ты не знаешь номера ее дома? – рассеянно переспросил Фифи и потом добавил: – Вот-вот, я все время об этом твержу. Они никак не соберутся пронумеровать дома. Чтобы не было неразберихи.

– Скоро пронумеруют, – сказала Кристина. – Году в две тысячи девятьсот… лохматом. – Она протяжно вздохнула. – Ну что ж, Фиф, мне пора.

– Когда мы увидимся? – спросил ее Фифи.

Кристина лениво рассмеялась.

– Когда угодно – если ты и правда этого пожелаешь, – неспешно сказала она, и ее ресницы опустились, – и если твоя жена согласится, чтобы ты слегка отдохнул… и разрешит тебе прокатить кого-нибудь на твоей прекрасной машине… и истратить немного денег… и попользоваться тобой… Тебя-то она уж точно ни с кем не хочет делить… А я что, я в любое время.

– Тогда в субботу?

– Я поверю, что мы встретились, когда увижу твою милую мордашку, Фиф.

– В «Звезде»?

– Только не забудь…

– Принесу, принесу, Кристина, я же обещал.

– Обещанного не так-то легко дождаться, дождаться, дождаться, – пропела она, вставая. Вокруг нее всколыхнулась атмосфера пудры и духов, легкой испарины и соблазна. – Ну, а если ты сам не сможешь, – добавила она на пороге, – то пришли своего побывавшего друга. Надеюсь, его машина уже здесь? – Дверь закрылась.

– Кто это? – спросил Баако.

– Да так, – с неловким смешком ответил Фифи, – Кристина. Ну, ты понимаешь – одна из девочек.

– Ох, парень, – начал Баако, но не выдержал и расхохотался.

– Подожди, они и к тебе слетятся как мухи. Да ты же сам слышал… побывавший.

– Сразу и упорхнут – когда узнают, что у меня нет машины.

– Ты не отправил ее заранее?

– Кого?

– Машину, – ответил Фифи терпеливо, словно разговаривая с ребенком.

– A y меня ее просто нет.

– Так-так, понятно. – Фифи казался растерянным. Он затянул было какую-то мелодию без слов, потом указал Баако на стул, где только что сидела Кристина, и проговорил: – Давай-ка попробуем дозвониться твоей матери.

На звонок ушло довольно много времени. Фифи долго уговаривал телефонистку, смеясь, что-то сулил ей, но наконец все же одержал победу – его соединили.

– Алло. Можно попросить миссис Онипа? Здравствуйте, тетушка Эфуа. А у меня тут есть для вас подарок… Нет-нет… Нет, он дышит и разговаривает… Что? Нет-нет, а-ха-ха-ха-ха-ха!.. Конечно, скажу… Что? О-хо-хо-хо-хо-хо! Ладно, вздохните и закройте глаза… Так. Внимание! Приготовились? Баако приехал… Только что… У меня… Да клянусь вам!.. Кто же этим шутит? Совершенно серьезно. Вы можете поговорить с ним… Ладно, согласен… А если привезу, что вы мне дадите? Ладно… Ладно… Только никуда не уходите. Пока. – Фифи вздохнул и, покачав головой, положил телефонную трубку на рычаг. – Она боится, что я пошутил. У нее даже голос дрожал… Да и не удивительно. Почему, ну почему ты не послал ей телеграмму? Странный ты какой-то, Баако.

На стоянке старик сторож распахнул дверцу белого «мустанга» и склонился перед Фифи в угодливом полупоклоне. Баако, поглядывая на застывшего в стремительном галопе коня, прикрепленного к радиатору, обогнул машину и устроился рядом с Фифи на переднем сиденье. Они съездили в гостиницу за вещами Баако, а потом Фифи с привычной уверенностью проскочил центральные улицы и остановился возле дома с табличкой, на которой были намалеваны мальчик и девочка с африканскими лицами, но очень светлой кожей, стоящие перед длинной лестницей, освещенной лучами рассветного солнца. Над рисунком Баако прочитал: «Детский сад „Светлый путь“».

Тут же висело объявление:

Хорошее воспитание —

залог успеха в будущем.

Наш адрес: «Светлый путь»,

п/я 0712,

Аккра.

– Приехали, – сказал Фифи. Он перешагнул через сточную канаву и вошел в дом. Откуда-то из внутреннего дворика доносились детские голоса, распевающие хором:

 
Джек и Джилл
Что было си-и-ил
Вдвоем помчались в го-о-ру…
 

– A-а, мистер Уильямс, – сказал седой человек, вставая из-за стола, – рад вас видеть. Что, опять какой-нибудь юный родственник?..

– Нет-нет, директор, – ответил Фифи, и Баако заметил, что директор расплылся в довольной улыбке, услышав свой титул, – сейчас я пришел не за этим. Меня ждет миссис Онипа, я звонил ей полчаса назад.

– О, пожалуйста, мистер Уильямс, – сказал директор и пошел к двери, ведущей во внутренний дворик.

Однако дверь распахнулась без его помощи, и Баако увидел свою мать. Она вступила в комнату неуверенно, почти робко, но, глянув на Баако, стремительно бросилась вперед, так что он не успел даже шагнуть ей навстречу, и прильнула к нему, прижалась щекой к его груди, и он обнял мать и всем телом ощутил сотрясавшую ее дрожь. Через секунду она отстранилась и снизу вверх посмотрела на Баако. Из ее заплаканных глаз текли слезы, трясущиеся от сильного волнения губы почти не повиновались ей, и после каждого слова она на секунду замолкала.

– Сыночек, – воскликнула она, плача, но пытаясь улыбнуться, – ты… уже приехал… так неожиданно… а у нас еще и для встречи-то ничего не готово…

– Пустяки, мать, – ответил Баако. – Я решил вернуться пораньше.

– Ах, вот оно что, – вдруг закивал головой директор. – Так это, значит, сын?

Баако вглядывался в лицо матери, а она пыталась успокоиться и сказать что-то еще, но губы не слушались ее, и она только всхлипывала. Тогда заговорил Фифи:

– Простите меня, директор, я забыл вас познакомить. Это Баако Онипа.

Баако и директор пожали друг другу руки.

– Рад познакомиться, – сказал директор, с улыбкой глядя на Баако, и потом повернулся к его матери. – У вас сегодня счастливый день, миссис Онипа. Сейчас вы можете идти домой – ведь вам надо подготовиться к празднику.

– Большое спасибо, директор, – сказала она.

По дороге домой Баако несколько раз украдкой смотрел на мать, заглядывая в зеркальце заднего вида. Она сидела в уголке и блаженно улыбалась, словно ей каждый день приходилось ездить в шикарных автомобилях. Один раз она заметила какого-то знакомого и попыталась помахать ему, а когда он остался сзади, откинулась на спинку сиденья со счастливой и победной улыбкой. Потом нагнулась вперед и радостно прошептала Баако:

– А твоя скоро придет?

– Кто моя? – удивленно спросил он.

– Ну твоя-то, машина-то, чтобы мне больше не таскаться на старости лет пешком. – Но прежде, чем Баако сумел найти ответ, Фифи со скрежетом затормозил и преувеличенно весело воскликнул:

– Вот вы и дома, тетушка Эфуа.

Глава четвертая
Рождение

Раздался испуганный вскрик и сразу вслед за ним – тяжелый глухой удар. Зная, что никого, кроме Арабы и Нааны, дома нет, он торопливо накинул рубаху, выскочил в коридор и увидел Наану, которая уже сворачивала за угол, к комнате Арабы, хотя она, как и всегда, ковыляла походкой слепых – медленно и неуверенно. Она услышала его шаги и, словно объясняя, почему так спешит, сказала:

– Кровь, Баако, я чувствую запах крови.

– Успокойся, Наана, – сказал он, беря ее под руку. – Иди к себе. Я сам посмотрю, что там с Арабой.

– Это ребенок, Баако, я чувствую запах крови. – Слепые зрачки Нааны были неподвижны, а губы тряслись от страха. – О Великий Друг, ведь еще слишком рано, еще не время для ребенка.

– Иди к себе, Наана. Я присмотрю за ней.

– Я понимаю, Баако, – сказала старуха, пытаясь улыбнуться. Потом она повернула к себе, а Баако побежал по узкому коридору к комнате Арабы.

Дверь была открыта, но из коридора Баако разглядел только спинку двуспальной кровати да аккуратную пирамиду из чемоданов и чемоданчиков, накрытых розовыми накидками с голубой и желтой вышивкой по краям. Ставни в комнате были притворены, и он не сразу разглядел, что Араба сидит на полу, облокотившись спиной о кровать, а ее вытянутые вперед ноги разведены в стороны.

Она сидела боком к двери, запрокинув лицо вверх, и, когда Баако вошел, у нее не хватило сил посмотреть в его сторону. На неровном цементном полу уже собралась небольшая лужица крови. Но Баако сразу понял, что сестра еще не родила.

– Спокойно, Араба, – сказал он. Потом обхватил ее левой рукой за плечи, а правую подсунул ей под ноги и, подняв, положил на кровать.

Она испуганно вцепилась в его запястье.

– Спокойно, Араба, – повторил он. – Я схожу за такси и отвезу тебя в больницу.

– Позвони Квези, – прошептала она.

– Чуть попозже, – сказал он. – Тебе поскорее надо в больницу. Не беспокойся, я буду с тобой. – Она слабо улыбнулась, но его руку не выпустила, так что ему пришлось бережно разжать ее пальцы и перед уходом снова повторить, чтобы она не беспокоилась.

Он выскочил из дома, миновал двор и на улице свернул вправо. Добежав до перекрестка, остановился и несколько минут ждал. Но за это время мимо него проехал только один автомобиль – серый «мерседес» с толстощеким чиновником на заднем сиденье. Тогда он побежал дальше и остановился у пересечения двух магистральных улиц – Виннеба и Межевой. Вскоре показалось свободное такси, и Баако поднял руку. Шофер начал притормаживать, но вдруг испуганно глянул на Баако, резко вильнул вправо и умчался. Сначала Баако не понял, в чем дело, но, останавливая следующую машину, посмотрел на свою поднятую руку и усмехнулся: она была испачкана кровью. Он опустил ее, поднял другую, и такси остановилось. Шофер дал два радостно-протяжных гудка.

– Садись, брат. Отвезу хоть за границу, – сказал он, оглядываясь на своего пассажира.

– Сначала по Межевой, к электроподстанции.

– Па-айехали, Джекки, с ветерком докачу.

– Потом налево, я покажу где.

– Сделаем, – сказал шофер. Он развернулся и поехал по Межевой улице. В машине негромко играл приемник, так что таксист мог подпевать оркестрантам, исполняющим шикарные мелодии. У него был приятный голос, и он радостно подхватывал джазовые напевы, словно в песнях говорилось о нем или он сам их сочинил:

 
Давным-давно пытаюсь я
разведать, что сулит мне рок,
распутать нить судьбы.
Но сплетена судьба моя из ста путей-дорог,
и мрак неведенья избыть
я до сих пор не смог.
 

– Тут налево, – сказал Баако.

– Харро-ош, – весело откликнулся шофер, но неожиданно изо всех сил нажал на тормоз и обернулся к Баако. Его глаза были прикованы к пятнам крови.

– Слушай-ка, парень, а это у тебя что? Уж ты не человека ли пристукнул?

– Не волнуйтесь, – ответил Баако, – у меня с сестрой плохо. Роды.

– А-а-а, вон что, – успокоился шофер. – Тогда мы сейчас принажмем. – Машина рванулась вперед и через несколько секунд, резко присев на передние колеса, остановилась у дома Баако.

– Вы не поможете мне? – спросил Баако. – Она там, в доме.

– Как же не помочь, – ответил шофер. Он вылез из машины и захлопнул дверцу. – А свою не закрывайте.

Пока они шли через двор и подымались на крыльцо, шофер негромко насвистывал какую-то мелодию. Наана услышала их шаги и озабоченно крикнула из своей комнаты:

– Кого ты привел, Баако?

– Друга, Наана, не тревожься.

– Что ж, помощник – это хорошо, – сказала Наана.

– Тебя так долго не было, – сказала Араба. – Я тут вся извелась от страха.

– Не бойся, Араба. Я поймал такси. – Он поднял сестру на руки, почувствовав под ладонью влажную от крови простыню, и понес к машине, а шофер шел сзади, поддерживая ей голову. Они положили Арабу на заднее сиденье, и Баако, сев рядом с шофером, перегнулся через спинку, чтобы она могла держать его за руку. Таксист ехал очень быстро и один раз, проскакивая перекресток, едва увернулся от поперечного потока машин – у Баако даже дух перехватило.

– Не беспокойтесь, – сказал шофер. – Я с семнадцати лет за рулем. А сейчас мне двадцать семь – и ни единой аварии. Пусть-ка меня сейчас остановят. Я спрошу полицейских: могут они родиться обратно? Так что не опасайтесь. Ребенок – это самое главное. – Вырвавшись из города в долину Корле, где среди бесплодных солончаков, оставленных отступившим морем, виднелись редкие островки зелени, шофер вывернул на середину шоссе и на предельной скорости пошел между встречными потоками машин. Приемник был по-прежнему включен, и, если какая-нибудь песенка нравилась таксисту, он тотчас же ее подхватывал:

 
Одни рождены в подвалах
и всю жизнь живут на коленях;
смиренно молиться богу —
вот их земная судьба.
Другие уже с рожденья
вознесены на крышу,
но им даже этого мало,
и они встают на ходули;
не ведать убогой юдоли —
вот их земная судьба.
 

Когда началась сольная партия гитары, он принялся подсвистывать гитаре и порой даже вставлял свои собственные вариации. На повороте к больнице он заложил такой крутой вираж, что шины пронзительно заскрипели, но вираж был рассчитан очень точно, и Араба его даже не заметила.

– Это новое родильное отделение, – сказал таксист, останавливаясь перед высоким зданием из бетона и стекла. – Госпожа Сестра, – окликнул он проходящую девушку, – у нас тут, того гляди, роды начнутся, прямо в машине.

Сестра пренебрежительно усмехнулась, но подошла.

– Вы муж роженицы? – спросила она, обращаясь к Баако.

– Да нет, – ответил он, – это моя сестра.

– И вы работаете на ответственной должности?

– Я пока вообще не работаю.

– Тогда, может быть, – сестра уже почти не скрывала презрения, – ее настоящий муж занимает высокий пост?

– Да нет, – сказал Баако. – А почему вас это интересует?

– Послушайте, Госпожа Сестричка, – таксист лихо подмигнул девушке, – нашей роженице совсем плохо.

– Шофер! – Окрик сестры прозвучал как охлест. – С вами не разговаривают. – Таксист отвернулся и стал насвистывать мелодию той шикарной песенки, которую он только что слышал. – Так какая у вас должность? – спросила сестра у Баако.

– Да говорю же вам – никакой, – ответил он и увидел, что глаза у сестры вытаращились, а губы поджались.

– Ну так вот, – отчеканила она, – новое отделение обслуживает особо уважаемых людей и высших должностных лиц – понятно? Для остальных есть старое отделение.

– А где оно, это старое отделение?

– Там! – Сестра с пренебрежением ткнула пальцем куда-то влево и скрылась за массивными дверями нового больничного корпуса.

– Хорошо живется в Гане! – громко заорал ей вслед таксист. Потом повернулся к Баако и успокоительно сказал: – Я знаю, где старое отделение. Сколько раз туда людей возил. – Он развернулся и вскоре остановился перед облупленным домом – даже из машины было видно, что металлические противомоскитные сетки на окнах этого корпуса покрыты ржавчиной, а с деревянных рам давно облезла краска. – Тут вот беднота и рожает. – Шофер ухмыльнулся.

– Араба, – сказал Баако, – я пойду отыщу сестру. Все будет в порядке, не волнуйся. – Он ободряюще улыбнулся, но губы Арабы даже не дрогнули. Видно было, что она теперь уже не просто боится, а по-настоящему мучается. Потом Араба что-то пробормотала, но Баако уловил только одно слово – «побывавший». Он вылез из машины и вошел в подъезд.

Первая же сестра, узнав, что у роженицы кровотечение, быстро пошла к выходу, крикнув кому-то: «Исса, привези каталку, живо!» Через несколько секунд после того, как они спустились к машине, костлявый санитар в зеленых шортах и рубахе выкатил на улицу инвалидное кресло. Баако с шофером помогли санитару посадить Арабу в кресло, и он увез ее в корпус.

– Она потеряла много крови, – сказала сестра. – Ей надо сделать переливание. Вы можете дать кровь? А то у нас очень маленькие запасы.

– Конечно, – сказал Баако. – А когда? Прямо сейчас?

– Мне надо кое-что подготовить. Посидите пока там, где вы меня нашли.

Заднее сиденье было вымазано кровью, и Баако стал извиняться, но шофер прервал его:

– Это кровь новой жизни, брат. Тут можно только радоваться. – Получив при расплате лишний седи, он немного смутился, но сразу же повеселел и добавил: – Видишь, мне уже и повезло!

Сестра все подготовила проворно и деловито. Она отвела Баако вымыть руки и сама присматривала, когда у него брали кровь. Потом разрешила ему пойти к Арабе.

– Вообще-то сегодня не приемный день, – сказала она серьезно, – но у вас особый случай. Только не засиживайтесь долго.

Баако вышел из больницы в двенадцатом часу. Возвратившись к новому родильному отделению, он свернул на дорогу, ведущую в город, и отыскал автобусную остановку, но, прежде чем стать в очередь, прочитал вывешенное городским транспортным управлением расписание автобусов. В расписании указывалось, что автобусы ходят каждые шесть минут. Когда он подошел к очереди, стоявшая впереди него женщина оглянулась и засмеялась.

– Ну как, почитали расписание? – спросила она, словно говоря о чем-то очень забавном.

– Да, посмотрел.

Женщина расхохоталась. Через полчаса, увидев, что Баако решил уехать на такси, она опять рассмеялась и попросила его довезти ее до города.

– Пожалуйста, к зданию Комиссии по трудоустройству.

– Новый седи, – сказал таксист угрюмо.

– Ладно, – согласился Баако, – только давайте-ка побыстрей, а то я здорово опаздываю.

Младший помощник председателя Комиссии по трудоустройству был очень разгневан:

– Где вы ходите? Вам было назначено на одиннадцать.

– Мне пришлось отвезти сестру в родильный дом. У нее чуть не случился выкидыш.

– Думаете, вы у меня один? – спросил Младший помощник, ковыряя в зубах. – Вас тут знаете сколько! Я не могу по часу ждать каждого посетителя. – Он сосредоточенно вытер зубочистку о стопку промокательной бумаги. – Придете завтра.

– Вы уже пятый раз говорите, чтобы я пришел завтра.

– Придете завтра.

– Послушайте, я просто хочу узнать, что произошло с моей анкетой.

– Сказано вам – приходите завтра! – Младший помощник презрительно поднял брови, но его заплывшие глазки так и не открылись.

– Это, знаете ли, несерьезный разговор.

Младший помощник председателя Комиссии по трудоустройству слегка вздернул голову:

– Вы хотите поговорить серьезно?

– Я хочу узнать, что случилось с моей анкетой.

– Вы хотите, чтобы я вам помог?

– Не нужна мне ваша помощь. Я заполнил анкету…

– В общем, так. – Младший помощник встал. – Я думаю, вы меня поняли. Если вам понадобится моя помощь – приходите, поговорим. А зря меня от работы не отрывайте. Тут, знаете ли, государственное учреждение. – С этими словами помощник удалился. Минута проходила за минутой, но он не возвращался. И только когда Баако спустился вниз, ему удалось еще раз увидеть Младшего помощника председателя Комиссии по трудоустройству – тот стоял под деревом, рядом с замусоренной стоянкой служебных машин, покуривая сигарету и мирно беседуя с одним из своих коллег. Баако перешел улицу и зашагал в тени деревьев, прислушиваясь к шуму морского прибоя, который накатывался откуда-то справа. У большого перекрестка, где движение шло по кругу, он опять остановил такси.

– Куда? – спросил шофер.

– В Ачимоту.

– Полтора.

– Ладно.

– Да нет же, в самом деле, Онипа, ведь ко мне очень редко кто-нибудь из вас заходит. И называй меня Кофи, брось эту дурацкую официальщину. Ребенок-то уже, слава богу, вымахал выше наставника и даже вон бороду отпустил. А теперь подожди-ка немного, я закончу эту голову. Мне надо сосредоточиться.

Баако бродил по студии, пока его старый учитель завершал свою глиняную скульптуру. Мольбертов здесь теперь было гораздо меньше, чем раньше, а ученических столов не было вовсе, но на полках, протянувшихся вдоль стен, по-прежнему чернели ряды скульптурных голов, передающих самые разные состояния человека – от веселой безмятежности до мучительного страдания. Скульптуры были расставлены так, что по ним последовательно прослеживалась вся гамма человеческих чувств, и, когда Баако, обойдя студию, увидел последнюю работу серии – голову с искаженным, изломанным страданиями лицом, почти уже не похожим на человеческое, – ему показалось, что это как бы и не новое произведение его учителя, а древняя ритуальная маска. Потом внимание Баако привлекла лежащая на полке картина, писанная маслом: распятие с грубым, необтесанным крестом и молодым, очень маленьким человеком, обожженным до черноты безжалостным солнцем. На картине стояла подпись: «Кофи Окран, 1961».

– А знаешь, Онипа, – говорил между тем старый мастер, – в глубине души я надеялся, что ты станешь художником. Мне очень хотелось направить тебя на этот путь, но я рад, что сдержался. Ведь мое давление могло начисто отпугнуть тебя от творчества.

Окран запер студию, и они вышли на дорогу, ведущую к его коттеджу. В это время зазвенел звонок, и их сразу же накрыла волна ребячьего гомона – в школе кончился завтрак, и ученики выходили из столовой. Баако оглянулся и, посмотрев на ребят в форменной одежде, почувствовал не тоску по ушедшей юности, нет – он ощутил что-то вроде панического ужаса, словно время могло двинуться вспять и втянуть его в нескончаемый, вечно длящийся круговорот. Окран шел по бурой латеритовой тропке, отделенной от шоссе неглубокой канавой, притрагиваясь к шершавой коре манговых деревьев, и один раз остановился, чтобы посмотреть, как по стволу тянется вверх цепочка рыжих муравьев.

– Не понимаю я этого, – продолжал Окран. – Среди моих учеников было шесть или семь очень одаренных юношей, и я надеялся, что они займутся настоящей работой. Творческой работой: с черным деревом, глиной, масляными красками – в общем, с материалом, который позволил бы им полностью выразить себя. На тебя я тоже надеялся. Но никто из вас не стал художником. Все вы уходили в физику или медицину, начинали заниматься каким-то дурацким правом или чем-нибудь в этом роде. Нет, никогда я не мог этого понять.

– Значит, по-вашему, писатель не творец?

– Слова, – сказал Окран, слегка пожав плечами. – Нет. Слишком часто они служат лжи. Настоящий материал не терпит фальши. Материал требует истинного творчества. А слова слишком часто прикрывают обман. – Он поднял обломок песчаника и с силой швырнул его в свисающую к тропинке манговую ветку. Ударившись об нее, камень упал на землю и рассыпался. – Вы избираете то, что вам нравится, а мне остается надеяться на будущих учеников, но, боюсь, моего оптимизма хватит еще от силы года на два. И наверно, я никогда не смогу понять, в чем же тут все-таки дело. – Пройдя вдоль спускающегося в низину плавного виража дороги, они свернули направо, к коттеджу Окрана.

Когда они вошли в дом, Окран усадил Баако в кресло и сказал:

– Ты уж извини меня. В прошлый раз я был страшно занят.

– Не беда, – ответил Баако. – Да я и заходил-то без всякого дела. Просто повидаться.

Окран протянул Баако высокий стакан с пивом, потом налил пива себе, уселся на пол и, скрестив ноги, привалился спиной к стене.

– Так что же вы собираетесь делать, мистер Писака? Творить в одиночку?

– По-моему, это невозможно, – ответил Баако. – Да у меня-то, впрочем, и планы совсем другие.

– А почему, собственно, невозможно делать свою работу в одиночку?

– Я еще и сам как следует не понял, – сказал Баако. – Хотя все время об этом думаю. Чуть мозги себе не вывихнул.

– Что ж, художнику полезно заглянуть в безумие, – заметил Окран. – Но ведь ты решил писать, так чего тут думать?

– Все это оказалось совсем не просто – для меня по крайней мере. Я ведь серьезно болел. Что-то вроде нервного расстройства.