Текст книги "Избранные произведения писателей Тропической Африки"

Автор книги: Чинуа Ачебе

Соавторы: Меджа Мванги,Анри Лопез,Воле Шойинка,Сембен Усман,Фердинанд Ойоно,Ямбо Уологем,Монго Бети,Луис Романо,Грейс Огот,Бернар Дадье
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

Эман. Не смей так говорить про нашего Наставника! Я знаю: это вы, распущенные девчонки, нарочно вертите перед ним попками.

Омае (опять притворно плача). Значит, по-твоему, я распущенная девчонка?

Эман. Перестань! Вовсе я этого не говорил.

Омае. Как же не говорил, когда только что сказал?!

Эман. Да не говорил я этого! И пойми, Омае, кто-нибудь может услышать твой голос – и тогда я буду опозорен навеки. Уходи, пока не случилось беды.

Омае. Не бойся, не будет никакой беды. Девчонки задержат вашего Мошенника – ой, прости, я хотела сказать: Наставника, – пока я не вернусь обратно на берег.

Эман. Вот и возвращайся прямо сейчас. У меня есть дела поважней болтовни. (Идет к хижине.)

Омае бежит следом и протягивает руку, чтобы удержать его. Эман в ужасе отскакивает.

Омае. Что с тобой? Ты думаешь, я тебя съем?

Эман. Да ты же чуть-чуть было до меня не дотронулась!

Омае. Ну и что?

Эман. Тебе мало, что я тебя видел? Ты хотела осквернить меня еще и прикосновением? Ты что – совсем ничего не понимаешь?

Омае. A-а, ты об этом…

Эман (почти кричит). Вот именно, «об этом»! Ты думаешь, мы здесь поселились для удовольствия? Сейчас очень важное время в моей жизни. Посмотри на эти хижины – мы сами их построили. Мы постигаем здесь жизнь – ты можешь это понять? Мы думаем, размышляем… я по крайней мере. В первый раз у меня есть время для размышлений – ничего другого мне не надо делать. Я должен осознать себя как взрослый человек. Мне надо понять, зачем я живу. Тебя хоть раз тревожили подобные мысли?

Омае. Ты меня пугаешь, Эман.

Эман. Ну вот. Ничего другого ты не смогла придумать. Мужчина всегда идет своей дорогой – он должен осознать и проверить свои силы. Потому что когда-нибудь он останется один – лицом к лицу со своей судьбой. Ни о чем другом я не решаюсь сейчас думать. И не смей мне мешать, не воруй мое время.

Омае (на этот раз непритворно всхлипывая). Я всегда знала, что ты меня ненавидишь. Тебе всегда хотелось от меня избавиться.

Эман (нетерпеливо). Ненавижу – так ненавижу. А сейчас – иди.

Омае (всхлипывая, идет прочь; потом останавливается, вытирает глаза и говорит – уже с озорством). Эман!

Эман. Чего тебе?

Омае. Я хотела спросить… только пообещай, что ты мне ответишь.

Эман. Ну-ну, что еще?

Омае (хохоча). Это больно, Эман? (Поворачивается, чтобы убежать, – и видит Наставника.)

Наставник. Так-так. Кто же это нам попался? Какая маленькая веселая мышка залезла в гнездо к старой сове?

Омае барахтается в руках Наставника, потом, вырвавшись, отбегает в сторону; на ее лице – омерзение.

Ты пришла полакомиться фруктами, так? Ты ведь не разговаривала с моими учениками?

Омае. Да-да, я хотела обворовать твой сад!

Наставник. Так-так-так. Я понимаю, крошка, понимаю. А мой прилежный ученик хотел тебя прогнать. Так-так-так. Ведь ты ее прогонял, Эман?

Эман. Я с ней разговаривал.

Наставник. Так-так, разговаривал. А сейчас будь послушным и посиди в хижине, пока я придумываю тебе наказание.

Эман уходит.

Ну-ну, так-так. Не бойся меня, крошка.

Омае (с вызовом). А я и не боюсь.

Наставник. Так-так. Прекрасно. Я думаю, мы сможем с тобой подружиться. (Вкрадчиво.) И тебе совершенно нечего волноваться. Хотя, конечно же, если кто-нибудь узнает, что Эман нарушил такое строгое табу… если я не промолчу… ему не поздоровится. Тебе это было бы неприятно, ведь правда?

Омае. Конечно.

Наставник. Так-так. Прекрасно. Ты умненькая девочка. Ну, а стирать ты умеешь?

Омае. Умею.

Наставник. Прекрасно. Сейчас мы пойдем ко мне, и я тебе дам кое-что постирать, а потом мы забудем о том, что случилось.

Омае. Я не пойду к тебе. Принеси свои вещи сюда.

Наставник. Так-так. А почему? Не надо меня сердить. Ты ведь умненькая девочка и все понимаешь. Старших надо слушаться, да-да. Пойдем-ка! (Хватает ее за руку и тащит прочь.)

Омае. Не пойду я к тебе. Отпусти меня! Отпусти. Все равно я не пойду к тебе, бессовестный старикашка.

Наставник. Ты хочешь опозорить всю семью Эмана? Да и свою тоже? Так-так. Прекрасно.

Снова появляется Эман. В руках у него небольшой узелок.

Эман. А ну-ка отпусти ее. Пойдем, Омае.

Наставник. Так-так. И куда же вы собираетесь отправиться?

Эман. Домой.

Наставник. Так-так. Очень, значит, просто. Ты думаешь, что можешь уйти от Наставника, когда тебе захочется? Так-так, так-так. А ну, марш в свою хижину, щенок!

Эман, взяв Омае за руку, идет прочь.

Вернись сейчас же!

Бежит за Эманом и пытается ударить его палкой. Эман вырывает ее и отшвыривает.

Омае. Убей, убей его! Исколоти до смерти!

Наставник. На помощь! Убивают!

Встревоженный Эман зажимает ему рот.

Эман. Старик, я не хочу причинять тебе вреда, но и ты остерегись быть зловредной змеей. (Отпускает Наставника.)

Наставник. Ты думаешь, тебе простят твой проступок? Не надейся – я извещу о нем старейшин раньше, чем ты успеешь дойти до деревни.

Эман. Ты боишься, что я расскажу о тебе, о твоем поведении? Не бойся, старик. Если ты промолчишь – промолчу и я. Да мне и незачем идти в деревню. Передай им, что я ушел, и все. Но если ты попытаешься меня опозорить, я вернусь, где б я ни был, – и тогда берегись!

Наставник. Ты пытаешься учить меня, как мне поступать? Но не надейся вернуться даже через год – все равно я вышвырну тебя из деревни. Ни тебе, ни твоим детям здесь больше не жить. (Уходит.)

Эман. Я сюда не вернусь.

Омае. Старый стервятник! Но он сказал, что не даст тебе вернуться и через год. Что же ты будешь делать, Эман?

Эман. Посмотрим. Мало ли что можно делать в больших городах.

Омае. Я думала, на этот раз ему здорово достанется. Почему ты не разгладил – его же собственной палкой – морщины на его вонючей коже?

Эман. Послушай, Омае, я ухожу…

Омае. Пойдем, ты расскажешь мне обо всем по дороге.

Эман. Я ухожу – я не вернусь в деревню, Омае.

Омае. Ты не хочешь возвращаться из-за этого старикашки? Но тебе ведь надо поговорить с отцом.

Эман. Передай ему, что я ухожу – на время. Он поймет.

Омае. А как же…

Эман. Подожди, я не кончил. До моего возвращения ты поживешь у него, мы говорили с ним об этом. Присматривай за ним.

Омае. Но куда ты уходишь? И когда вернешься?

Эман. Я и сам еще не знаю. Но время настало. Сейчас меня ничто не привязывает к деревне.

Омае. А я, Эман? Ты хочешь меня бросить?

Эман. Слушай, Омае, – и постарайся запомнить. Я ухожу – и не знаю, когда вернусь. Живи в доме моего отца, пока тебе не надоест меня ждать. Понимаешь? Устанешь ждать – поступай как хочешь. Жди меня, пока тебе хочется ждать, а потом, повторяю, поступай как хочешь.

Омае. Но я ничего не понимаю, Эман. Куда ты уходишь? Почему? Надолго ли? А вдруг ты и вовсе не вернешься в деревню? Не уходи, Эман, не бросай меня одну!

Эман. Я должен. А теперь давай попрощаемся.

Омае. Я пойду с тобой.

Эман. Пойдешь со мной? А кто о тебе будет заботиться? Я? Пойми – ты будешь мне страшной обузой. Свяжешь меня по рукам и ногам, и я просто брошу тебя на чужбине. Нет, отправляйся домой, Омае. Присматривай за моим отцом, а он позаботится о тебе. (Хочет уйти, но Омае не отпускает его.)

Омае. Останься хотя бы до утра, Эман. Ты заблудишься в темноте. А твой отец? Что мне сказать твоему отцу? Я не помню, что ему надо передать… Я боюсь идти одна, Эман! Эман…

Эман пытается вырваться – Омае теряет равновесие, падает и обеими руками обхватывает его ногу, но Эман неумолимо идет вперед, волоча Омае по земле.

Не уходи, Эман! Эман, не бросай меня… Не бросай свою Омае… Не уходи, Эман!..

* * *

Эман-Уносчик делает непроизвольное движение, как бы собираясь бежать зa скрывшейся во мраке парой. Однако он остается на месте и только смотрит туда, где только что видел их. Через несколько мгновений оттуда появляется Девочка – пристально глядя на Эмана, она подходит ближе, но так, чтобы Эман не мог ее схватить.

Девочка. Ты Уносчик?

Эман. Да.

Девочка. А зачем ты прячешься?

Эман. Меня мучит жажда… глоток воды… Скажи, кто-нибудь охраняет мой дом?

Девочка. Никого там нет.

Эман. Но может, внутри… Ты не слышала голосов?

Девочка. Да нет там никого.

Эман. Ну ладно. Спасибо. (Хочет идти, но потом вдруг останавливается.) А может быть, ты… там на столе чашка… Может быть, ты принесешь мне воды?

Девочка уходит. Она открывает дверь и, внимательно глядя на Эмана, проскальзывает за дом, а потом убегает.

(Садясь на землю.) Возможно, они уже разошлись по домам. Это было бы замечательно, я так устал. (Вздрагивает и напряженно прислушивается: в отдалении раздаются приближающиеся голоса.) Неужели она не успеет? (Осторожно крадется к дому.) Девочка, скорей! (Заглядывает в окно.) Где ты там? Куда она могла убежать? (Внезапно догадавшись, печально и поспешно отступает в темноту.)

Появляются Ороге и Ягуна – их ведет Девочка.

Девочка. Он был вон там.

Ягуна. Был да сплыл. Нет, наш друг, он не из дураков. Но все равно ему от нас не уйти.

Ороге. Что он делал, когда ты его увидела?

Девочка. Он попросил меня принести ему чашку воды.

Ягуна и Ороге (в один голос). Ага! (Глядят друг на друга.)

Ороге. Об этом-то мы и позабыли!

Ягуна. Все. Теперь ему пришел конец. Как же мы раньше-то про это не вспомнили?

Ороге. Мы успеем. До полуночи еще целый час.

Ягуна. Надо оповестить всех наших людей. И выбрать верное место для засады.

Ороге. Пусть объявят всем: Уносчика – не задерживать.

Ягуна. Теперь-то он обязательно попадется в западню. Я думаю, это помощь предков, Ороге. Ты помнишь, куда ему придется пойти, чтоб добраться до реки?

Ороге. В священную рощу.

Ягуна. Я же говорю – это помощь предков.

Священная роща близ деревни. Эман-Уносчик бредет меж деревьями – явно без всякой цели – и даже не старается прятаться. Неожиданно перед его глазами – на осветившемся месте – возникает группа людей, сгрудившихся вокруг небольшого холмика. В некотором отдалении от всех стоит еще один человек, Старик. Когда Эман замечает эту группу, люди как раз начинают расходиться – они не видят Эмана-Уносчика. Вскоре около холмика остаются трое: Эман – он стоит спиной к Эману-Уносчику, Священник и Старик.

Священник. Пойдем, Эман.

Эман. Да-да, сейчас. Мне хочется немного побыть здесь одному.

Священник. С этим необходимо примириться, Эман.

Пауза.

Эман. Она ждала меня двенадцать лет. А я-то считал ее легкомысленной девчонкой. Двенадцать лет я странствовал по свету в надежде отыскать истину на чужбине. Каким же я оказался слепцом!

Священник. Мы все оказались слепцами, Эман.

Эман. Но к чему? К чему все эти годы ожидания, если она была обречена на гибель? (Пауза.) Уходя, я не понимал, чего же я хочу, за какой истиной отправляюсь. Больше того, возвращаясь, я не знал, нашел ли я что-нибудь там, на чужбине. И только дома, встретившись с нею, увидел, что скитался совершенно напрасно. Все, что мне было нужно, я нашел дома. И тогда я вышвырнул приобретенный опыт. Убил в себе чужака. И обрел родину.

Священник. Так и должно было случиться, Эман.

Эман. Но потом жестокая мимолетность ее счастья снова – и навеки – все убила во мне.

Священник (подняв глаза и увидев Старика). Взгляни, Эман, – там твой отец.

Эман. Я знал, что он придет. И ребенок с ним?

Священник. Да.

Эман. Старикам утешение нужнее, Священник. Иди к нему. Он по-отцовски относился к Омае, да и Омае любила его, как родная дочь. Да, воистину мы сильный род. Постарайся утешить его, Священник.

Старик все так же недвижимо стоит в отдалении. Его лицо печально, но спокойно. Взгляд устремлен на могилу. Священник подходит к нему, но, поняв, что слова утешения тут не помогут, молча удаляется. Эман-Уносчик подходит к могильному холму и, став на колени, посыпает себе голову пеплом.

Затемнение.

* * *

Появляются Ягуна и Ороге.

Ороге. Полночь приближается.

Ягуна. Он должен прийти. Все источники и колодцы надежно охраняются. Жажда погонит его к реке.

Ороге. А ты уверен, что ловушка сработает?

Ягуна. Когда Ягуна устраивает ловушку, даже слону не удается из нее вырваться. (Оба уходят.)

Через некоторое время на сцене появляется Эман-Уносчик. Он осматривается и замечает в отдалении одинокую фигуру. Это Старик с миниатюрной лодкой на голове.

Эман (радостно). Отец!

Старик не оборачивается.

Это я, Эман! (Подходит ближе.) Отец!

Старик. Не приближайся. Ты видишь, что у меня на голове?

Эман. Но я же твой сын!

Старик. Тем более не приближайся.

Эман. Я хотел только спросить, куда ты идешь?

Старик. Ты видишь эту лодку? Разумеется, к реке.

Эман (облегченно). Я хотел увериться. Меня измучила жажда. Я всю ночь не могу добраться до реки.

Старик. Нам не по пути.

Эман. Но ты же сказал…

Старик. Мой путь долог, ты сам это знаешь. Тебе надо искать свою собственную дорогу.

Эман. Я боюсь заблудиться. Не гони меня, отец.

Старик. Нет, мой сын. Ты должен вернуться.

Эман. Но почему?

Старик. Так надо. Возвращайся.

Эман. Отец!..

Эман протягивает к Старику руки, но тот вдруг пускается бежать. Эман, мгновение поколебавшись, бежит следом, но его силы явно на исходе.

Подожди меня, отец! Отец!.. Отец!..

Старик и вслед за ним Эман скрываются, и через секунду слышится треск ломающихся сучьев – ловушка сработала.

* * *

Домик Эмана, на ближайшем к нему дереве висит кукла. Появляется Сунма, ее поддерживает Ифада. Увидев куклу, Сунма на мгновение застывает в полной неподвижности, а потом, словно потеряв последние силы, опускается на землю и сидит, опершись на стенку домика. Ифада, как безумный, бросается к дереву и стаскивает куклу на землю. Ни Ифада, ни Сунма не замечают стоящую в отдалении Девочку – она бесстрастно наблюдает за ними. Вскоре из лесу начинают выходить жители деревни, у них испуганные и виноватые лица. Они стараются не приближаться к домику; никто не произносит ни слова. Самыми последними из лесу выходят Ягуна и Ороге. Увидев Сунму, Ягуна останавливается и пятится назад.

Ороге (очень тихо, почти шепотом). Кто там?

Ягуна. Тс-с! Она. Гадюка.

Ороге с тревогой смотрит на Сунму.

Ороге. По-моему, она тебя не видела.

Ягуна. Ты уверен? Мне вовсе не хочется с ней разговаривать.

Ороге. Все ведь уже кончено, Ягуна.

Ягуна. Да. Но как мерзко видеть человеческую трусость.

Ороге. Ничего не поделаешь. Таковы люди.

Ягуна. И ведь мы старались для них. Трусы! Никто не вымолвил ни единого слова.

Ороге. Зрелище было не из приятных, Ягуна.

Ягуна. Ты подумай – разбежались, как побитые собачонки. Ни один не произнес проклятия. Ни один!

Ороге. А теперь они и нас сторонятся – ты заметил?

Ягуна. Они еще заплатят за эту ночь!

Ороге. A-а, пойдем-ка по домам, Ягуна.

Уходят. На сцене остаются три неподвижные фигуры: Сунма, Ифада и Девочка. Свет постепенно меркнет.

Конец

Рассказы

Чинуа Ачебе
Девушки на войне

Чинуа Ачебе – нигерийский писатель. (Род. в 1930 г.) Учился в миссионерских школах и государственном колледже города Умвахиа. Получил степень бакалавра в университете Ибадана. В настоящее время является главным редактором серии «Африканские писатели» в лондонском издательстве «Хайнеман». Автор романов «И пришло разрушение…» (1958, рус. перев. 1964), «Покоя больше нет» (1960, рус. перев. 1965), «Человек из народа» (1966, рус. перев. 1969) и других. В СССР опубликован также сборник рассказов Ч. Ачебе «Девушки на войне» и избранные произведения в серии «Мастера современной прозы» (М., «Прогресс», 1979).

Впервые их пути скрестились в суматошные предвоенные дни, когда молодежь (и девушки тоже) тысячами ринулась записываться в ополчение – охотников сложить голову за новую, удивительную родину было более чем достаточно.

Второй раз они встретились на контрольно-пропускном пункте в Ауке. Война уже началась и медленно сползала с далекого севера на юг. Он ехал по спешному делу из Онитши в Энуту. Умом он понимал необходимость тщательного досмотра на дорогах, но всякий раз, когда подвергался обыску, не мог подавить обиду, хотя никогда бы в этом не признался. Что люди подумают! Не такая уж ты важная птица, коли тебя обыскивают. Обычно его пропускали без проверки, стоило ему произнести солидно, низким голосом: «Реджинальд Нванкво, министерство юстиции». Это почти всегда срабатывало. Но изредка – то ли по невежеству, то ли из простого упрямства – часовые у шлагбаума и ухом не вели. Так было и в тот раз в Ауке. Двое полицейских с крупнокалиберными винтовками «Марк-4» красовались на обочине, предоставив обыскивать проезжих местным ополченцам.

– Я тороплюсь, – сказал он девушке, подошедшей к машине. – Меня зовут Реджинальд Нванкво, я из министерства юстиции.

– Добрый день, сэр. Нельзя ли заглянуть в багажник?

– О господи! Что, по-вашему, там может быть?

– Откуда мне знать, сэр?

Он вылетел из машины, задыхаясь от ярости, метнулся к багажнику, открыл замок и, подняв левой рукой крышку, правой сделал широкий жест: «Милости прошу!»

– Ну, вы довольны? – буркнул он.

– Да, сэр. Теперь, пожалуйста, ящичек для перчаток.

– Боже всемогущий!

– Извините за задержку, сэр. Мы ведь выполняем указания людей вроде вас.

– Черт возьми, вы совершенно правы. Просто я тороплюсь. Но не обращайте внимания. Вот ящичек для перчаток. В нем, как видите, пусто.

– Спасибо, сэр.

Потом она приоткрыла заднюю дверцу и нагнулась, чтобы заглянуть под сиденье. Поостыв, он смотрел на нее: хорошенькая, в тугой синей блузке, в джинсах цвета хаки и парусиновых туфлях, волосы стянуты в косу по последней моде, что придает лицу воинственный, задорный вид. Почему-то эту прическу окрестили «авиабазой».

Вроде бы он ее где-то видел…

– Все в порядке, сэр, – сказала она. – Не узнали меня?

– Нет, а разве мы знакомы?

– Вы меня подвозили до Энугу, когда я бросила школу, чтобы вступить в ополчение.

– Так это вы! Помнится, я еще не советовал вам ехать, потому что женщин на фронт не берут. Чем тогда все кончилось?

– Мне предложили вернуться в школу либо записаться в Красный Крест.

– Видите, я был прав. Ну а что вы делаете теперь?

– Состою в резерве гражданской обороны.

– Вот как! Желаю удачи. Честное слово, вы молодчина.

В тот день он наконец поверил в лозунги, о которых столько толковали вокруг. Он и раньше видел марширующих девушек и женщин, но не придавал этому особого значения, хотя сами женщины относились к военной подготовке очень серьезно. Серьезность эта даже смешила его – с таким же видом вышагивали взад и вперед по мостовой детишки с палками наперевес, нацепив кастрюли вместо касок. Большим успехом пользовался анекдот об отряде школьниц, вышивших на своем знамени: «Нам не быть под бременем!»

После этой встречи в Ауке у него больше язык не поворачивался подтрунивать над девушками-ополченками, над рассуждениями о революции. Она воочию предстала перед ним в облике этой молоденькой женщины, чья преданность делу без громких слов и показной праведности укоряла его в недостойном цинизме.

«Мы ведь выполняем указания людей вроде вас». Она не сделала исключения и для того, кто оказал ей услугу. Будьте уверены, и отцу родному от нее не дождаться поблажки!

В третий раз судьба свела их года через полтора, когда дела шли уже из рук вон плохо.

Смерть и голод давно похоронили воодушевление первых дней, породив в одних тупое смирение, в других – фанатизм смертников. Большинство же хотело одного – урвать побольше пока еще доступных удовольствий, забыться в неистовом веселье. Для этих мир снова обрел равновесие, хоть и призрачное: исчезли проклятые заставы, девушки снова стали девушками, мужчины – мужчинами. Жизнь текла своим чередом – напряженная, затравленная, отчаянная, но все-таки жизнь! Всего в ней хватало – и плохого, и хорошего, а уж трагизма – сверх всякой меры. Впрочем, трагическое было далеко – в убогих лагерях для беженцев, в отсыревших, загаженных, голодных и безоружных окопах переднего края.

Реджинальд Нванкво жил в Оверри. В тот день он надумал съездить в Нкверри – раздобыть чего-нибудь получше пайка. В ватиканской миссии «Каритас» в Оверри ему в последний раз выдали пару вяленых рыбешек да несколько банок мясных консервов и жуткой американской смеси под названием «Формула-2» – наверняка она предназначалась на корм животным! Ему давно казалось, что протестантов в католических раздаточных пунктах беспардонно обделяют. Вот он и отправился к старому приятелю, который теперь заведовал складом Всемирного совета христиан в Нкверри, чтобы выпросить у него риса, бобов и превосходного габонского гари[42]42
  Гари – африканский злак.


[Закрыть].

Он выехал из Оверри в шесть утра, чтобы застать дружка на складе, тот никогда не задерживался там позднее половины девятого, чтобы не попасть под бомбежку. Нванкво повезло – склад ломился от продовольствия. В ту ночь все рейсы транспортных самолетов – они летали только по ночам – оказались удачными. Шофер Нванкво набивал багажник консервными банками, мешочками и пакетами, а голодная толпа, вечно околачивающаяся у склада, провожала каждый кулек злобными комментариями. «Война до победного конца», – съехидничал кто-то.

Нванкво поежился. Нет, выкрики этих людей, похожих на пугала, с торчащими из-под тряпья ребрами, не обижали его. Один вид изможденных лиц, ввалившихся глаз служил ему красноречивым укором. И было бы хуже, если б толпа не проронила ни слова, а лишь глазела молча, как таскают к его машине сгущенное молоко, яичный порошок, овсянку, консервы, треску. Настоящий пир во время чумы. Но что поделаешь? У него семья – жена и четверо детей, которые в дальней деревушке Огбу живут его пайком. Достаточно того, что он делится продуктами с шофером, Джонсоном, – у того то ли шестеро, то ли семеро детей, получает он десять фунтов в месяц, а плошка крупы на рынке стоит почти фунт. Всем не поможешь, делай что-нибудь для того, кто рядом, и на том спасибо!

На обратном пути им помахала с обочины молодая женщина. Он приказал водителю остановиться. Полчища пропыленных, усталых людей – военных и штатских – тут же обступили машину.

– Нет, нет, нет, – решительно твердил Нванкво. – Я остановился ради этой дамы. Колесо спускает, могу взять лишь одного человека. Извините!

– Сжалься, сынок! – завыла в отчаянии старуха, повиснув на дверце.

– Старая, жить надоело? – гаркнул водитель и рванул с места. Старуха упала в пыль. Нванкво раскрыл книгу и погрузился в чтение. Они проехали почти милю, а он даже не взглянул на попутчицу, пока та не решилась нарушить удручавшее ее молчание.

– Ох, как вы меня выручили! Спасибо.

– Не стоит. Куда вам нужно?

– В Оверри. Вы меня не узнали?

– Да, конечно. Ну и осел же я… Вы…

– Глэдис.

– Правильно, ополченка. Как вы изменились, Глэдис! И раньше были хоть куда, а теперь так просто королева красоты. Что поделываете?

– Работаю в Нефтяном управлении.

– Прекрасно!

«Не столько прекрасно, – подумал он про себя, – сколько прискорбно». На ней был высокий рыжий парик, роскошная юбка, блузка с глубоким вырезом. «Туфельки из Габона, должно быть, стоят уйму денег. Короче говоря, она на содержании у высокопоставленного господина, наживающегося на войне».

– Не в моих правилах кого-то подвозить, но ради вас я нарушил их.

– Вот как!

– Всех не увезешь. Лучше вообще никого не сажать, чтобы другим не было обидно. Несчастная старуха…

– Я думала, вы не откажете ей.

Он промолчал, отвернулся к окну, и Глэдис, решив, что он обиделся, сказала:

– Спасибо, что сделали исключение для меня.

– Он улыбнулся девушке, похлопал ее по колену.

– Что за дела у вас в Оверри?

– Еду в гости к подруге.

– Так-таки к подруге?

– Не верите? Подвезите меня к ее дому, и я вас познакомлю. Лишь бы она не уехала на уик-энд, тогда я пропала.

– Да ну?

– Если не застану ее, придется спать на мостовой.

– Молю бога, чтобы она уехала.

– Зачем же?

– Затем, чтобы предложить свое скромное пристанище. В чем дело?.. – Вопрос относился к водителю, который резко затормозил. Но ответа не требовалось – люди на дороге, задрав головы, глядели в небо. Все трое выскочили из машины и бросились к кустам. Но тревога оказалась ложной. В ясном, безоблачном небе ничего не было, кроме двух высоко парящих ястребов.

– Истребитель с бомбардировщиком, – сострил кто-то, и все с облегчением рассмеялись. Снова сели в машину, двинулись дальше.

– Для налетов еще слишком рано, – сказал Нванкво. Глэдис сидела, прижав руки к груди, будто удерживая готовое выпрыгнуть сердце. – Бомбят обычно часов с десяти.

Она как воды в рот набрала – еще не пришла в себя от недавнего испуга. Он решил этим воспользоваться.

– Где живет ваша подруга?

– Дуглас-роуд, двести пятьдесят.

– Ужасное место – самый центр города. Никаких убежищ. Не советую вам туда являться раньше шести вечера. Поедемте ко мне, у меня хороший бункер, а к вечеру отвезу вас к подруге. Идет?

– Идет, – бесстрастно согласилась она. – Я так всего этого боюсь, что даже отказалась от работы в Оверри. Черт меня дернул туда сегодня ехать!

– Все будет в порядке, мы давно уже привыкли.

– Семья-то ваша, наверное, не с вами?

– Нет, – ответил он. – Все семьи эвакуированы якобы из-за налетов, но, уверяю вас, это не единственная причина. Оверри – веселый город, сущий рай для холостяков.

– Я об этом слышала.

– Мало слышать – надо самой в этом убедиться. У моего приятеля, подполковника, сегодня день рождения. Он нанял джаз «Звуковой барьер». Уверен, вам у него понравится.

И тут его обуял жгучий стыд. Что это он несет! Разгульные сборища нужны его приятелям как воздух, а сам-то он ненавидит их и кривит душой ради того только, чтобы залучить ее к себе. Недостойно лгать девушке, еще недавно свято верившей в правоту их дела. Ясно как божий день – эту веру отнял у нее какой-то мерзавец, вроде него самого. Обманул просто так, от скуки…

Он сокрушенно покачал головой.

– Что вы?

– Так, ничего, мысли разные.

До Оверри доехали молча. Она быстро освоилась в его доме, словно не раз тут бывала, переоделась в домашнее платьице, сняла рыжий парик.

– Какая красивая прическа. Зачем же прятать ее под париком?

– Спасибо, – сказала она, оставляя его вопрос без ответа, потом добавила: – Смешные вы, мужчины.

– Отчего же?

– «Просто королева красоты!» – передразнила она его.

– Ах, это! Но я действительно так считаю. – Он притянул ее к себе, поцеловал. Она не противилась, но и не поддалась сразу его ласке, и ему это понравилось. Женщины в последнее время стали чересчур уж доступны. «Военная лихорадка», – язвили остряки.

Ему надо было наведаться в министерство, а она отправилась на кухню помочь бою с обедом. В министерство он лишь заглянул и уже через полчаса снова вошел в дом, потирая руки и приговаривая, что не может разлучаться со своей королевой.

Они сели за стол, и она сказала:

– В холодильнике-то пустовато.

– Как так? – обиделся он.

– Мяса совсем нет, – невозмутимо ответила она.

– Вы что, часто едите мясо? – спросил он с вызовом.

– Кто я такая? А вот персоны вроде вас еще как едят.

– Не знаю, кого вы имеете в виду, только я не того десятка. С противником не торгую, пайками не спекулирую…

– Дружок Августы тоже ничего такого не делает. Он просто достает валюту.

– А каким образом? Надувает правительство, не иначе! Кстати, кто такая Августа?

– Моя приятельница.

– Ясно.

– Он ей отвалил как-то пятьдесят долларов. Она мне подарила три, так за них дали целых сорок пять фунтов.

– Вот что, моя дорогая, валютой я не спекулирую, и мяса у меня в холодильнике нет. Вы не забыли – идет война, и парни на фронте едят мучную болтушку раз в три дня!

– Что верно, то верно, – вздохнула она. – Мартышки худеют – павианы жиреют!

– И это еще не самое страшное. – Голос его дрожал от гнева. – Люди гибнут без счета. Мы сидим и болтаем, а кто-то в этот миг умирает.

– Верно, – снова согласилась она.

– Воздух! – раздался из кухни вопль боя.

– Мама моя! – взвизгнула Глэдис. Они выскочили во двор и, закрыв головы руками, пригнувшись, побежали к бункеру под накатом из пальмовых стволов и краснозема. Небо над ними взорвалось ревом реактивных моторов и гулким уханьем зенитных снарядов.

В убежище она прильнула к нему. Самолет улетел, смолкли вечно опаздывающие зенитки, а она не шелохнулась.

– Не бомбил даже, – нетвердым голосом сказал Нванкво, – мимо летел. Наверно, к переднему краю. Видно, наши ребята задали им жару, и противник вызвал на подмогу авиацию.

Нванкво вздохнул. Она молчала, все крепче прижимаясь к его груди. Им было слышно, как слуга рассказывает соседскому бою, что видел два самолета:

– Один летел так, а другой вот так.

– А я не видел, что ли? – возбужденно говорил соседский бой. – Красивые, как птицы, только вот людей гробят. Ну да нас, слава богу, миновало.

– Ха! – изумилась Глэдис, обретя наконец голос. Он подумал, что одному восклицанию она умеет придать множество значений: тут и порицание и невольное восхищение перед людьми, так легко рассуждающими о смертельной опасности.

– Успокойся, – сказал он. Она прижалась к нему еще теснее, и он стал целовать ее. Она горячо отозвалась на его ласки. В бункере было темно, по неметеному полу, должно быть, ползала всякая нечисть. Он подумал, что хорошо бы принести из дому матрац, но отказался от этого намерения. А вдруг снова налетит вражеский самолет и в бункер ввалится сосед или прохожий! Получится как с тем джентльменом, который по сигналу тревоги средь бела дня выскочил с подружкой из спальни – оба в чем мать родила…

Глэдис как в воду глядела – приятельницы дома не оказалось. Всемогущий любовник пристроил ее на самолет, летевший в Либревиль, и она отправилась в Габон за покупками. Так, во всяком случае, полагали соседи.

– Прекрасно! – буркнул Нванкво, разворачивая машину. – Вернется на военном транспорте с грузом туфель, париков, трусиков, лифчиков и косметики, загонит все это барахло и заработает несколько тысяч. Так-то вы, девушки, воюете!..

Глэдис ничего не ответила. Он решил, что наконец задел ее за живое. Внезапно она сказала:

– Это как раз то, чего мужчины от нас ждут.

– Меня по крайней мере ты ни в чем не можешь винить. Помнишь ту девушку в джинсах, которая обыскивала меня на заставе?

Она усмехнулась.

– Помнишь? Я хочу, чтобы ты снова стала ею. Без парика. Даже сережек как будто не было…

– Э-э, неправда, серьги были.

– Пусть так, но ты знаешь, что я имею в виду.

– Те времена прошли. Теперь все хотят одного – выжить. Про это говорят – «шестой номер». Ты вытащишь шестой, я вытащу шестой – и все в порядке!

Вечеринка у подполковника приняла неожиданный оборот. Сначала все вроде шло нормально. Подавали козлятину, цыплят с рисом. Выпивки было вволю. Напитки – самоделка, конечно, но неплохие. Особым успехом пользовался один, под названием «Пулеметная очередь», огнем полыхавший в горле. Самое забавное, что с виду он ничем не отличался от апельсинового сока. Но сразил гостей хлеб – по маленькой булочке на брата, размером с мячик для гольфа, да и твердости той же, а все-таки настоящий хлеб! Джаз был на высоте, девушек – навалом. В довершение всего два белых сотрудника Красного Креста притащили бутылку «Курвуазье» и бутылку шотландского виски. Все повскакали с мест и устроили им овацию, потом выстроились в очередь со стаканами. Вскоре оказалось, что один из белых еще до прихода успел набраться. По грустному поводу: прошлой ночью во время грозы погиб его знакомый, летчик. Он вел самолет с продовольствием и разбился при посадке.