Текст книги "Избранные произведения писателей Тропической Африки"

Автор книги: Чинуа Ачебе

Соавторы: Меджа Мванги,Анри Лопез,Воле Шойинка,Сембен Усман,Фердинанд Ойоно,Ямбо Уологем,Монго Бети,Луис Романо,Грейс Огот,Бернар Дадье
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

Арам ловко пришла на помощь мужу, предложив невестке отдохнуть с дороги.

– А я пойду посмотрю. Может, сколько-нибудь достану, – сказал Дьенг.

– С пустыми руками не приходи, – повторила сестра.

Когда он уже собрался идти, Арам отвела его в сторону:

– Попробуй продать это.

И дала ему золотые сережки, которые Дьенг в свое время подарил ей.

– Не надо, оставь себе. Я и без них как-нибудь устроюсь.

– Уже ночь на дворе. Если ты ничего не достанешь, зайди к Мбарке, он от золота не откажется.

Выйдя из дому, Дьенг задумался. У кого же можно занять две тысячи? Ничье лицо, ничье имя не приходило на ум. Он уже заранее знал, что его ждет неудача. Никто не придет ему на помощь. Да и вообще, что за дерзкая мысль занять денег в такие времена. Он решил походить по улицам и вернуться домой. Завтра посмотрим. Но он знал крутой нрав своей старшей сестры – она сразу же завопит, изливая свое желчное негодование.

В темноте возникла, как привидение, согбенная фигура, закутанная в белую хламиду. Это брела Ногой Бинету. Старуху провожал один из ее внуков, мальчуган девяти лет.

Она узнала Дьенга. Оказалось, она шла к нему, к Ибраиме (вопреки новым обычаям она называла людей по фамилии только в торжественных случаях). Она предложила Ибраиме присесть рядом с ней на сложенных кирпичах.

– К тебе я шла… Хочу попросить в долг – то ли рису дай, то ли денег. Мне надо пятьдесят кило рису.

Увидев ее, Дьенг сразу догадался, куда она идет. Медлительный голос старухи как будто обвивал его мысли.

Через улицу перешел бродячий торговец, напевая свою песню:

 
А вот порошок, убивающий блох, клопов, тараканов,
Порошок, дарящий спокойные ночи!
 

– Я сейчас иду к Мбарке, а потом зайду к тебе, – пробормотал Дьенг, а про себя подумал: «Какой смысл ей говорить, что у меня ничего нет».

И они расстались.

Из дверей лавки тянулись по песку две широкие полосы света. У правой двери, вокруг мальгашской жаровни, на которой настаивался мятный чай, восседали трое мужчин: местные лавочники. Они оживленно беседовали между собой. Дьенг поздоровался с ними и вошел в лавку, где Мбарка занимался с покупателем.

– К тебе, кажется, сестра приехала? Добралась благополучно? – спросил Мбарка вместо приветствия.

– Да слава богу! – притворно улыбаясь, ответил Дьенг.

– Ты проведать меня зашел? – продолжал Мбарка, не желая при постороннем говорить с Дьенгом о делах. – Возьми в банке орех. А я уже несколько дней тебя жду.

Дьенг выбрал крепкий орех, разделил его, подал на ладони лавочнику, потом покупателю. В воздухе разливался запах мяты.

– Надеюсь, ты пришел расплатиться? – начал Мбарка, как только покупатель вышел. – Ты же знаешь, я не привык бегать за своими должниками.

Дьенг стал извиняться, клясться аллахом, что скоро расплатится. Но сейчас к нему сестра приехала. В конце концов он показал лавочнику серьги. Тот бросил на них пренебрежительный взгляд и вернул Дьенгу.

– Мбарка! Мбарка! – позвали снаружи.

– Иду, – ответил лавочник.

– Я прошу за них только пять тысяч франков. В понедельник я обязательно получу по переводу и сразу же приду к тебе. Помоги мне, ради бога.

– О аллах! Ты что, думаешь, я по пяти тысяч франков в день выручаю?

И Мбарка с решительным видом раскрыл книгу в засаленной обложке, всю исписанную по-арабски. Палец его быстро скользил по странице.

– Вот! Знаешь, сколько ты мне должен?

Монотонной скороговоркой он перечислил все, что Дьенг забрал в кредит.

– Двадцать тысяч семьсот пятьдесят три франка, – подытожил он. – И это за семь месяцев.

– Эй, Мбарка! – снова позвали снаружи.

– Иду, – ответил лавочник, пристально глядя на Дьенга.

При свете, падавшем с потолка, лоб у Мбарки блестел, глазницы казались огромными впадинами, нижняя челюсть выдавалась вперед – лицо его походило на звериную морду.

– Видит бог, не могу тебе ничем помочь. Ступай к кому-нибудь другому. Да поскорее расплатись со мной, а то я закрою твой счет.

– Послушай! – умолял Дьенг.

Но Мбарка уже направился к своим гостям, оставив его одного в лавке.

Гости расположились вокруг жаровни; один из лавочников священнодействовал: высоко подняв чайник, он разливал настоявшийся чай; ароматная струя с глухим плеском падала в стаканы.

Дьенг остановился у порога и смотрел, как они отхлебывают маленькими глотками горячий чай. В просвете двери четко выделялся его силуэт.

 
А вот порошок от блох, от клопов, от вшей, тараканов!
Кто купит – будет спать спокойно!
Кому порошок?.. Недорого возьму!
А то уйду домой и больше уж не выйду!
И смотрите меня не будите —
У меня молодая жена… Берите сейчас!
Кому порошок?!. Хорош порошок!
 

Разносчик остановился на минутку перед лавкой.

– Эй, приятель, что тебе нужно? – обратился к Дьенгу один из лавочников. Он возлежал, опершись на локоть, а другой рукой поддерживал согнутую ногу. Мбарка объяснил ему на своем диалекте, в чем дело.

– А ну, покажи.

Дьенг нагнулся к нему.

– Золотые?

– Из чистого золота, с пробой. Отдаю в заклад за пять тысяч франков. Сам заплатил одиннадцать тысяч.

– Посмотрим.

Он поднялся, ушел в лавку, вернулся и, сев на место, о чем-то пошептался с Мбаркой, потом сказал Дьенгу:

– Ну вот, вообще-то у меня денег нет, но у тебя, видно, крайняя нужда… Беру твои серьги в залог на три дня…

– Хорошо.

– Погоди. Дам тебе за них две тысячи франков. А ты мне вернешь на пятьсот франков больше.

– Две тысячи! – горестно воскликнул Дьенг, присаживаясь на корточки рядом с пройдохой. – Мне нужно не меньше пяти, дай уж хоть три. Вот Мбарка знает, я должен получить деньги по переводу из Парижа.

– Не хочешь, как хочешь, забирай свои серьги! Мне выгоднее пустить эти деньги в оборот.

Лавочники равнодушно отвернулись от него и возобновили прерванную беседу, передавая друг другу стаканы с чаем. Тщетно Дьенг взывал к их совести, напоминал о долге каждого мусульманина и доброго соседа помогать ближнему. Все было напрасно. В конце концов он согласился оставить серьги в заклад за две тысячи.

– Так вот, приятель!.. Даю тебе три дня: понедельник, вторник, среду. Если через три дня не выкупишь серьги, простись с ними: я их продам.

– Ладно.

– Подумай хорошенько.

– Да говорят тебе, я должен получить по переводу.

Лавочник повернулся к Мбарке. Они опять заговорили на своем диалекте. Дьенг ничего не понимал. Мбарка взял серьги, унес их в лавку, а вернувшись, подал ему четыре бумажки по пятьсот франков. В это время у дверей появился Горги Маиса; поздоровавшись со всеми, он дождался Дьенга и направился вместе с ним.

– Я к тебе уже который раз захожу, а Мети и Арам все отвечают: «Нет дома, нет дома». Видел сейчас твою сестру. Похудела, бедняжка.

– Я все эти дни в бегах.

– Но теперь-то все в порядке?

Дьенг не ответил; он прикидывал в уме: пятьсот франков старухе Ногой, остальное – сестре. Он хотел было ничего не давать Ногой, но чувствовал, что не может не дать. «Наверно, у нее есть какой-нибудь талисман, вот я и не могу отказать ей», – пробормотал он.

– Слушай, ты не дашь мне взаймы две тысячи франков? – взмолился Горги Маиса. – Я верну в конце будущей недели. Мне к тому времени отдадут долг.

– Что? Нет, не могу, – проворчал Дьенг, очнувшись от терзавших его мыслей.

– А все-таки? Может, хоть тысячу? Я и от тысячи не откажусь.

– Да не могу я, Маиса, поверь.

– Нужно помогать ближнему, Ибраима. Нельзя все себе да себе. Сам подумай, сегодня мне плохо, завтра – тебе. Кто тогда поможет? Человек человеку должен помогать.

– Да нет, Маиса, деньги, которые ты видел, мне дали под залог. И взял я их для сестры. А на что будем жить завтра, и сам не знаю.

– Как же ты пообещал денег старухе Ногой?

– А?

– Я заходил к ней. Она сказала, что ждет тебя с деньгами.

– Аллах свидетель, я еще ничего не получил по переводу. Да и деньги-то посланы не мне.

– Знаю, – ответил Горги Маиса, удерживая его за руку. – Ибраима, мы с тобой знакомы много лет. Вспомни о прежних днях! Тогда мы друг от друга ничего не скрывали. Как только мне вернут деньги, я отдам тебе долг сполна, до единого грошика, даже прибавлю. Помоги, ты ведь знаешь, мне не на баловство, мне семью кормить надо…

– Да не мои это деньги, Маиса. Как вы не поймете! Ведь перевод, на который вы все рассчитываете, не мне предназначен.

– Знаю. Но прежде, чем твой племянник вернется из Европы, я наверняка отдам долг.

– Нет у меня денег, – сухо ответил Дьенг, входя в дом старухи Ногой. «Вот что значит говорить людям правду в наше время», – подумал он.

На другой день обе супруги Ибраимы Дьенга, желая показать себя радушными хозяйками, не захотели отпустить домой мать Абду с пустыми руками. Каждая достала из своего сундучка и подарила ей красивый наряд. Брат, провожая сестру до автобусной станции, обещал приехать к ней не позже чем через неделю. А пока они шли, она всю дорогу пилила его:

– Ты, видно, так и не сумеешь выбиться в люди, достигнуть почета и уважения. Так и будешь всю жизнь прозябать в нищете. Это тебе больше нравится.

В понедельник утром, выйдя из мэрии с метрикой в кармане, Дьенг решил зайти к фотографу Амбруазу; дважды подходил он к гаражу, и оба раза дверь оказалась запертой на замок. Спросить было не у кого. Может, фотограф заболел?

И только к вечеру, подходя в третий раз, он издали увидел, что дверь гаража широко распахнута. Словно тяжелый камень свалился с его души. Подручный фотографа сказал ему, что хозяина нет и когда придет – неизвестно. Ну еще бы, конечно, он узнал клиента! Ведь с него-то и начались все их несчастья! Вот уже два дня аппарат не работает.

– Тогда верните мне деньги.

– Дождись хозяина, папаша. Я знаю лишь одно: карточки испорчены.

Подручный сел на край стола и, поставив ноги на стул, углубился в номер «Ви паризьен» с фотографиями обнаженных красоток. Чем дольше Дьенг ждал, тем больше раздражался и терял терпение.

– Если машина неисправна, честные люди возвращают деньги. Разве я торговался о цене? Нет! Раз твой хозяин не может мне дать фотокарточек, пусть вернет деньги.

– Я тут, папаша, ни при чем. Жди и не скули. Мы-то ведь из-за тебя потеряли клиентов, – сказал подручный, не отрывая глаз от журнала.

– Как ты со мной разговариваешь! Да у меня младший сын старше тебя.

Подручный, не обращая на него внимания, закурил сигарету.

– Мне ведь назначили зайти еще в пятницу… Эх ты, курильщик! Правду говорят про нынешнюю молодежь: едва родился, а уже курит.

– Не на твои деньги, папаша.

И подручный выпустил дым в его сторону. Дьенг не переносил запаха табака. Он втянул дым, задохнулся и закашлялся, схватившись за грудь. Феска его упала. Вне себя от ярости, он едва не набросился на парня.

– Спокойно, папаша! Я ведь могу и ударить, – пригрозил подручный. – Осторожней, – сказал он и, потянув к себе стол, опрокинул его. – Видишь, что наделал, старый дурак?..

– Ах, это я?.. Ну погоди же, я тебе покажу.

Но парень с быстротой молнии три раза ткнул его кулаком в нос. Хлынула кровь, заливая одежду Дьенга. У дверей уже толпились зеваки, сбежавшиеся на шум. Кто-то схватил подручного за руки.

– Да вот папаша не застал хозяина и собирается все здесь перебить, – бессовестно врал подручный.

– Ты не имеешь права ломать инструмент. Раз хозяина нет, дождись его, – сказал Дьенгу мужчина, разнимавший их.

Вытирая окровавленное лицо, Дьенг с трудом объяснил, как все произошло.

– Все равно, ты неправ, – строго повторил примиритель. – Нельзя затевать драку в чужой мастерской. Беда с этими марабутами, у них все не как у людей.

Сквозь толпу любопытных пробивалась молодая женщина в головном платке, завязанном сбоку.

– Кэбе, что случилось? – спросила она, и по выговору видно было, что эта женщина из племени ндар-ндар.

Кэбе – парень, который отчитывал Дьенга, – обернулся.

– Да ничего, Бугума. Малик тут поколотил одного святошу.

– О аллах! – воскликнула женщина, всплеснув руками. – Он весь в крови. Как избили-то его! Видно, у людей Амбруаза теперь в моду вошло драться.

– Пойдем со мной, я дам тебе умыться, я рядом живу, сказала Дьенгу женщина постарше, глядя на него с жалостью.

Дьенг последовал за ней, по дороге рассказывая, как все было. Умывшись, он сел на лавочку у дома женщины и стал не отрываясь смотреть на дверь фотографа.

Через час он завидел вдали Амбруаза. Маленький человечек шел бодрым шагом, здороваясь со всеми, кто попадался ему навстречу. Он, видимо, чувствовал себя здесь как дома.

– A-а, пришел, старый колдун, – сказал он Дьенгу по-французски.

Однако увидев, в каком состоянии его ателье, человечек перестал улыбаться, лицо его сразу вытянулось. Гнев его был подобен извержению вулкана. Подручный никак не мог привыкнуть к этим внезапным вспышкам ярости. Из уст фотографа полился поток чудовищных ругательств, оскорблявших благочестивого Дьенга.

– Хозяин, это все он, клянусь тебе, он! – твердил Малик.

Дьенгу случалось видеть людей в гневе, но фотограф представлял собой редкий экземпляр. Его лицо и шея вздулись; иссиня-черная кожа стала серой; налитые кровью, прыгающие глаза вылезали из орбит; отвисшая нижняя губа дергалась, открывая испорченные зубы.

– Хозяин, я говорил ему «подожди», а он и слушать не хотел. Вот что он наделал, – приговаривал Малик, подливая масла в огонь.

Амбруаз продолжал изливать проклятия на голову всех Дьенгов, живущих на земле. Его зычный голос и воинственный тон привлекали внимание прохожих.

– Убирайся! Убирайся, или я не знаю, что с тобой сделаю! Думаешь, твоих несчастных двухсот франков хватит, чтобы возместить мои убытки? Дурак!.. Невежда!..

Амбруаз выкрикивал всякие ругательства на разных языках. Недаром он увлекался чтением детективных романов и был завсегдатаем кинотеатров, где показывают низкопробные французские, американские, английские, индийские, арабские фильмы, – это сильно обогащало его язык.

Дьенг стоял в оцепенении. Он попытался ответить, но где ж ему было отбить атаку фотографа! Тогда он замолчал и вместе с зеваками стал слушать, как ругается его противник.

– Уходи, друг, – посоветовал кто-то в толпе.

– Но он же мне должен, – ответил Дьенг, ища глазами поддержки у пожилого человека в ярко-желтой одежде и в светло-коричневой шапочке. И он снова стал объяснять: – На днях я заказал ему фотокарточки для удостоверения. А он и его подручный отказываются выдать их мне. Тогда пусть деньги вернут.

– Этот Амбруаз известный жулик и скандалист! А полиция почему-то никогда не трогает его, – сказал кто-то в толпе.

Амбруаз подскочил и завизжал, как свинья, которую режут:

– Кто это сказал? Какая мразь это сказала? Пусть покажется. Из-за этого старого болвана я потерял больше тридцати тысяч! Посмотрите, какой разгром! Я еще в суд на него подам.

Дьенг поднял на фотографа глаза, потом на человека в коричневой шапочке и сказал:

– В нашей стране нет закона. Послушай, хозяин, ведь ты мне должен, и ты же не даешь мне слова вымолвить.

– Уходи-ка отсюда, приятель, подобру-поздорову, – сказал человек в коричневой шапочке. И, глядя в глаза Дьенгу, повторил ровным голосом: – Советую тебе уйти.

По тому, как сжалось и заколотилось сердце, как кровь горячей волной побежала по телу, Дьенг понял, что ему грозит опасность. Уж не сказал ли он чего-нибудь лишнего?

– Это шпик, – испуганно сказал кто-то, и толпа сразу же поредела.

– Но ведь он должен мне, – начал было Дьенг, умоляюще глядя на человека в шапочке.

– Тебе в какую сторону? – спросил тот властным тоном.

Дьенг стоял как во сне. Ноги у него будто свинцом налились. Язык не слушался. Наконец он опомнился, стряхнул с себя оцепенение. Оставаться – значило подвергать себя новым унижениям. Эта мысль, нестерпимая для мужского самолюбия, подстегнула его, он выбрался из окружавшей его толпы и, совсем как ребенок, ответил человеку в шапочке:

– Туда.

Тот кивком головы приказал ему идти. Отойдя шагов на двести, Дьенг обернулся: человек в шапочке, не двигаясь с места, наблюдал за ним.

Нужно понять Ибраиму Дьенга. Долгие годы ему приходилось повиноваться, не рассуждая; он привык уклоняться от всего, что могло причинить ему неприятности. Ударили кулаком по лицу – такова воля аллаха. Лишился денег – тоже воля аллаха. Значит, было предначертано, что они попадут в чужой карман. А если оказывается, что нечестные люди берут верх над честными, то в этом повинно время, в которое мы живем, а не аллах. Просто люди теперь перестали жить по древним заветам. И чтобы позабыть о своем унижении, Дьенг тоже взывал к всемогуществу аллаха: аллах был для него прибежищем во всех горестях. В каком бы отчаянии он ни был, непоколебимая вера всегда поддерживала его – в пустыне струился ручеек надежды, пробиваясь сквозь сомнения, охватывавшие Дьенга. Завтра жить будет лучше, чем сегодня, в этом он не сомневался. Но увы!.. Ибраима Дьенг не знал, кто же будет творцом этого лучшего завтра, в которое он верил.

И одежда и обувь в крови. Разве можно показаться соседям в таком виде! Ведь Дьенг понимал, какое почтение должны чувствовать к нему люди с тех пор, как пришел перевод. Вот уже неделю он все время был один, один он должен переносить и трудности. Опустив тяжелую голову, он пробирался по своей улице от дома к дому. Ему повезло: никто его не заметил.

Он проскользнул в свою дверь.

Навстречу ему бросилась Арам; быстрым взглядом блестящих испуганных глаз она окинула мужа с головы до ног. Она засыпала его градом вопросов. Дьенг отвечал на них молчанием. Сердце женщины сжалось от тревоги.

Дьенг подошел к постели и лег; потом стал стонать, все громче и громче. Из носа опять пошла кровь. Обхватив руками голову, Арам закричала жалобно и протяжно.

– Да не плачь! Ничего страшного не случилось, – сказал Дьенг, вытирая кровь краем одежды.

– Но что с тобой?

– Да ничего! Перестань вопить. Всполошишь соседей.

– О аллах, он умирает! – закричала Арам, увидев кровь, и бросилась из дома.

Во дворе она запричитала еще громче; сбежались соседи, спрашивали, что случилось.

– Он в доме, он умирает, из него течет кровь, как вода из колонки, – отвечала Арам.

В комнату ворвалась Ногой, сухонькая, но все еще подвижная старушка, за ней вбежала Мети. Соседи угрюмо ждали во дворе. В последние дни о семье Дьенга было много пересудов, и каждый, не признаваясь себе в этом, в глубине души желал ей зла.

– Он умирает! – хныкала Арам.

– Его хотели убить! Только он получил перевод, как трое мужчин набросились на него, – громко объясняла Мети. Увидев, что ее слова произвели впечатление, она жалобно продолжала со слезами в голосе: – Если бы это были хоть наши деньги, аллах свидетель, мы бы меньше горевали. А это деньги племянника, он работает в Париже. Мать его уже приезжала за своей долей. Пришлось нам заложить у Мбарки серьги Арам, чтобы отдать невестке ее часть. А теперь мы все потеряли, даже уважение нашего квартала, и все из-за этого перевода.

Соседи ответили ей вздохом сострадания.

– Не плачь, Арам, и ты, Мети, не плачь, – уговаривала одна из соседок.

– На нашей улице все воображают, будто мы только о себе думаем. Будто нам плевать на соседей.

– Не говори так, Мети! Ты нас обижаешь. О переводе, правда, говорилось всякое. Что делать! Если у тебя семья голодает, поверишь любым россказням. Сама знаешь, осудить всегда легче, чем понять.

– А все потому, что нам есть нечего, – сказала, утирая слезы, женщина в старой, совсем изношенной кофте.

Языки развязались, в толпе заговорили о том, о чем принято помалкивать: о взяточничестве, о кумовстве, о безработице, о бездействии властей. Голоса раздавались все громче; отчаянно жестикулируя, люди прикидывали, сколько грабители отняли у Дьенга.

– Потерять сто тысяч франков за один день!

– Я слышал, ему прислали пособие по безработице за целый год. Он ведь больше года без работы.

– Теперь племянник, наверное, самолетом прилетит из Парижа.

– Будем надеяться, что он добрый мусульманин и простит своего дядю.

И снова заговорили о беспорядках: о продажности чиновников, о распутстве, о доносах.

Из дома вышла старуха Ногой.

– Заснул. В его возрасте потерять столько крови! О аллах, в какой стране мы живем! Давно я живу на свете и никогда не выезжала из Дакара, а прямо скажу: мне сейчас кажется, будто я в чужие края попала.

Через час, а то и позже, когда уж совсем стемнело, соседки разошлись. В доме все замерло; только на кухне в очаге печально тлели остывающие угли.

Два дня Дьенг пролежал дома и все два дня не переставая думал о том, как ему быть теперь с переводом. Но чем больше он думал, тем меньше представлял себе, что делать. Все перепуталось у него в голове. Это был какой-то замкнутый круг. Да, люди, оказывается, хуже, чем он считал до сих пор, гораздо, гораздо хуже; они смотрят на чужое добро, как на свое. Недаром говорится: «Плут живет за счет разини».

Соседи, его сверстники, возвращаясь с молитвы, заходили к нему поболтать. Все, казалось, поверили рассказам Мети. Но, оставаясь один, Дьенг досадовал на свою первую жену за ее выдумку. Как теперь быть? Ведь ему нужно опять приниматься за хлопоты, нужно найти где-то хотя бы триста франков на фотокарточку и пятьдесят на марку. Теперь, когда уже столько потрачено, нельзя же допустить, чтобы перевод отослали обратно. До срока остается еще четыре или пять дней.

На второй день, к полудню, он уже все окончательно обдумал. Дети, как обычно, играли на улице. Он стал сурово выговаривать Мети за ее вранье, но она возразила:

– Теперь, по крайней мере, тебя оставили в покое. Тебе не нужно без конца повторять: «Аллах видит, у меня нет денег!» Напрасно ты клялся, призывал в свидетели аллаха и его пророка Мухаммеда – все равно тебе никто не верил. Одни говорили, что ты получил пособие по безработице. Другие – что племянник перевел тебе двести тысяч франков на постройку дома. С нами, твоими женами, люди перестали разговаривать. У колонки соседи то и дело просили: «Дай в долг кило риса», «Одолжи сто франков» – или еще что-нибудь. Просто надоело отвечать всем одно и то же. Говоришь им правду, а они не верят. Известно, правдой теперь ничего не добьешься!

– И все-таки нужно всегда говорить правду. Как она ни горька, а нужно. Вот теперь что я буду говорить людям? Ты же знаешь, перевод-то еще на почте.

– Теперь ты можешь спокойно хлопотать, и никто не будет за тобой шпионить. Ведь некоторые нарочно приходят взглянуть, что варится у нас в горшке, чтобы потом говорить: «Ну вот, они получили деньги…» Зачем ты обвиняешь меня во лжи? Разве я солгала из корысти? Я хотела, чтобы люди не желали нам зла. А потом, не забудь, Арам пожертвовала серьгами ради твоей сестры. Срок-то заклада уже истек.

– Знаю, знаю. Нечего напоминать и упрекать меня, будто я сестру люблю больше, чем жен.

– Ибраима, прости меня, – вмешалась Арам, – о серьгах никто не напоминает. Бог даст, получишь деньги и купишь мне другие. От смерти никакие драгоценности не спасут, а от бесчестья – могут спасти. А наше добро – твое добро. Но Мети права – прости, что я тебе возражаю. У нас с ней просто уж сил не было отказывать всем просящим. Все кругом говорили, что мы живем только для себя. Будто мы виноваты в том, что они голодают.

– Жить среди людей и чувствовать, что они тебя ненавидят, невыносимо, – добавила Мети. – Да разве мы одни скрываем правду? Все кругом друг друга обманывают. А почему? Людям не на что кормить семью. И не то чтобы все стали хуже – нет, жизнь теперь иная, чем во времена нашей молодости. Сколько людей дожидаются ночи, чтобы украдкой внести в дом купленный мешок риса. А все почему? Не хотят ни с кем делиться.

– А что я скажу, когда узнают, что перевод все еще на почте?

Мети подняла голову; концы ее криво повязанного головного платка вздрагивали; видно было, как тряслись ее губы. В глазах ее мелькнул злой огонек: «Что он, в самом деле глуп или нас дурами считает?»

– Когда настанет этот день, скажи, что Мети соврала.

– И я, – проговорила Арам.

Под их дружным натиском Дьенг сдался. «Придется лгать до конца», – решил он.

Еще слабый, с ввалившимися щеками, он медленно брел по улице. Дойдя до конца ее, он огляделся по сторонам и повернул за угол, к лавке Мбарки.

– А-а, Ибраима… Дьенг, – вдруг возник перед ним Горги Маиса. – Как здоровье?

– Слава богу.

Маиса, наморщив лоб, недоверчиво поглядывал на Дьенга. Тот привычным движением отвел руки назад, ловко поправляя складки широкого ярко-синего одеяния.

– Как же тебе не повезло!.. Где это случилось? Прямо трудно поверить.

– Я и сам с трудом верю. Да… У нас сейчас легче вору живется, чем честному человеку.

Горги Маиса слушал его, раскрыв рот, показывая потемневшие от колы зубы, и кивал головой. Солнце зажигало серебристые точки вокруг его зрачков; в уголках глаз и вдоль щек загрубевшую кожу бороздили морщины. Выслушав Дьенга, он пожал плечами.

– Может, в твоем случае ты и прав, но зачем же всех на один аршин мерить? Разве можно ко всем с одной меркой подходить?

– Раз все никуда не годятся, с какой меркой ни подходи, все будут плохи, – мрачно ответил Дьенг. С этими словами Дьенг распрощался с Маисой и вошел в лавку Мбарки; тот отпускал продукты двум женщинам; ответив с подчеркнутой вежливостью на учтивое приветствие Дьенга, он сказал:

– Хотя этот проклятый срок заклада истек, я сам хотел зайти повидать тебя. Тебе Арам не передавала от меня привет?

– Передала… сегодня утром.

– Это что-то невероятное! До чего мы дойдем, если так будет продолжаться! Отнять бумажник среди бела дня! Полиция должна найти грабителей. Это ее дело. Ты подал жалобу?..

Одна из женщин, Даба, по прозванию Чернушка, пересчитывавшая банки купленного ею сгущенного молока, обратила к Дьенгу широкое лицо с резкими чертами.

– Да, ты прав, я уже об этом думал сегодня утром.

– Тебе надо было сразу же заявить. А то найдутся люди которые не поверят, – добавил Мбарка и повернулся к покупательнице. – Даба, можно подумать, что это не деньги, а простые бумажки – так ты их мнешь и комкаешь.

– Не хочешь брать, оставь мне. Уж я-то не побрезгаю.

– Ох и колючка же ты, Даба! Ты ли тронешь, до тебя ли дотронься – все равно до крови.

– А чем тебе плохи мои бумажки? Мало того что обираешь людей, тебе еще подавай деньги на серебряном блюде.

– Так что же мы с тобой будем делать, Ибраима? – спросил Мбарка, чтобы переменить разговор.

– Подожди еще немножко.

– Видишь ли, приятель… Ты ведь знаешь, все эти товары не из нашей страны. У меня есть поставщики. А они – не то что я. Они знают только одно – срок платежа. Я-то с тобой еще канителюсь, а другие… Ведь вот пропал твой заклад.

– Что делать, уговор дороже денег, – проговорил Дьенг, опершись о прилавок. Он не знал, что же сказать теперь Арам о серьгах.

– Кстати, Дьенг, меня просили с тобой поговорить, узнать у тебя одну вещь…

Мбарка наклонился и шепнул ему что-то на ухо. Лицо Дьенга налилось кровью, он помрачнел.

– Никогда! – воскликнул он. – Никогда! Продать дом, чтобы расплатиться с тобой? Вот что ты предлагаешь? Скажи тому, кто просил тебя со мной поговорить, что Ибраима Дьенг никогда не продаст свой дом. Никогда! Быть бедняком – это еще можно терпеть, но быть бездомным бедняком – это смерть!..

– Не кричи.

– И ты имеешь наглость?..

– Ты мне должен деньги или нет? Мне плевать на твой дом, но раз должен – плати. И все!.. А то ведь орать и я могу. Вырядился и позволяет себе… Раньше, когда ты стучался ко мне за горсточкой риса, ты вел себя потише.

– Ты отпускал мне в долг, потому что я всегда потом платил. Но все знают, что ты вздуваешь цены.

На крик сбегались люди, в лавке становилось все теснее.

– Можешь подыхать с голоду, и ты и твоя семья. Никому больше в долг не стану давать. Клянусь предками, ты мне за все заплатишь. Я в полицию пойду.

– Ну идем в полицию! Идем! – кричал Дьенг, хватая его за руку.

– Пусти меня!.. Говорю тебе, пусти.

– Идем!

– Ты заплатишь мне, клянусь! И раз так, никому больше ни за что не отпущу в долг.

– Мбарка, при чем же тут мы? – вмещался Ибу. – А тебе, Дьенг, следует быть посговорчивее, раз за тобой долг.

– Мне надоело, Ибу, быть сговорчивым. И не вмешивайся, ведь я не тюфяк, сам за себя постою. А ты бы продал свой дом? Ну, говори?..

– Да меня только просили узнать! Вот и все. Ты должен мне, а кричишь больше, чем я. Говоришь, на тебя напали? Врешь. Просто задумал потихоньку истратить деньги, которые получил по переводу. Но от меня ты не увернешься, ты мне заплатишь.

При этих словах Дьенг, которому уже казалось, что окружавшая его в последние дни стена враждебности исчезает, обвел глазами толпу, ища сочувствия, но встретил недоверчивые и осуждающие взгляды.

– Да я же был с ним, Мбарка, когда его ограбили. Зачем настраивать людей против него? – сказал Горги Маиса, проталкиваясь к прилавку и кивая в сторону Дьенга, который стоял, опустив голову.

– А я все равно не верю. И ты мне заплатишь, мне даже не придется для этого выходить из лавки.

– Не говори так, Мбарка!

– Оставь его, все же знают, что Мбарка водится с темными людьми.

– Не ваше дело! Никому больше не дам в долг.

– Но ведь наши-то мужья платят. Мой, например, вчера заплатил, – возразила какая-то женщина.

– Конечно, если задолжал, нужно платить. И нельзя должнику язык распускать, повежливее надо разговаривать с кредитором, – сказала Даба.

– А ты, Даба, всегда заодно с этим вором Мбаркой, – вмешалась Мети, за которой кто-то уже сбегал к водоразборной колонке.

– Я не с тобой разговариваю, Мети.

– Зато я с тобой разговариваю, – отвечала Мети, становясь прямо перед Дабой. Несмотря на возраст, Мети была известна своим умением вести перепалку. Оставив в покое Дабу, она повернулась к лавочнику: – Сколько мы тебе задолжали, мы помним. Долг свой заплатим!.. Но не можем же мы только ради твоего удовольствия разрезать себя на куски.

– Мети, помолчи, это не женского ума дело. Я говорю с твоим мужем. Он мне должен, его имя тут у меня, в списке…

– Как раз это мое дело, ведь он мне муж, и за продуктами ходила я, а не он. Ты все подсчитал, я – тоже. А что касается перевода, я вижу, у тебя уже слюнки потекли. Так утрись – деньги украли.

Мети совсем разошлась; вытянув руку, она старалась ткнуть указательным пальцем прямо в лицо Мбарке.

В толпе чувствовалось все больше сплоченности.

– А все деньги! С ума можно сойти, сколько скандалов из-за них с тех пор, как у нас Независимость, – сказал какой-то мужчина, проталкиваясь к прилавку, чтобы лучше видеть, что происходит.

– Да будет проклят тот, кто их выдумал! – поддержала женщина, стоявшая рядом.

– И верно, с некоторых пор у нас все меряют на деньги, – сказал кто-то сзади.

– А ведь нужны-то они только на то, чтобы жить, кормить семью.

И вдруг толпу всколыхнул взрыв смеха: это Мети трижды выругалась по-французски. «Дерьмо!» – кричала она.

В это время всеобщее внимание привлек тощий старик Баиди. Длинный и худой, он тоже протиснулся в лавку и с высоты своего роста оглядывал толпу. Несколько дней назад, вернувшись от Дьенга с пустыми руками, он сказал женам: