Текст книги "Избранные произведения писателей Тропической Африки"

Автор книги: Чинуа Ачебе

Соавторы: Меджа Мванги,Анри Лопез,Воле Шойинка,Сембен Усман,Фердинанд Ойоно,Ямбо Уологем,Монго Бети,Луис Романо,Грейс Огот,Бернар Дадье
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Понимаю теперь, почему комендант вел себя без госпожи не так, как остальные белые… ведь все они посылают боя разыскать им «подружку» в туземном квартале. Интересно знать, какая у коменданта жена. Такая ли она коренастая, взбалмошная и добросердечная, как и он сам? Мне хотелось бы, чтобы она была красива, красивее всех женщин, которые бывают в Европейском клубе. Жена короля всегда красивее всех женщин в королевстве…

* * *

Наконец она приехала. Боже мой, как она прекрасна, как обходительна! Я первый увидел ее. Я кончал подметать веранду, когда послышался шум подъезжающей машины. Я ничего не сказал повару. Я бросился со всех ног к дремавшему часовому. Смешно было видеть, как он встрепенулся и взял на караул без всякой на то надобности.

Хозяин вышел из машины. Я мигом отворил дверцу госпоже. Она улыбнулась мне. Я залюбовался ее зубами, такими же белыми – это очень редко у европейцев, – как зубы наших девушек. Сильная рука коменданта обвила ее муравьиную талию. Он сказал жене: «Это Тунди-Жозеф – наш бой». Она протянула мне руку. Ее маленькие, нежные, трепетные пальчики потонули, словно драгоценность, в моей огромной ладони. Госпожа вспыхнула. Комендант покраснел в свою очередь. Я выгрузил чемоданы.

* * *

У моего счастья нет дня, у моего счастья нет ночи. Я не сознавал его, оно само открылось моему существу. Я буду петь о нем на флейте, буду петь на берегу ручья, но слова бессильны передать его. Я пожал руку моей королевы. Я почувствовал, что живу. Отныне рука моя священна, она не коснется нечистых частей моего тела. Рука принадлежит моей королеве с волосами цвета черного дерева, с глазами антилопы, с кожей розовой и белой, как слоновая кость. Дрожь пробежала по моему телу от прикосновения к ее маленькой нежной ручке, которая вздрогнула, словно цветок, колеблемый ветром. От этого прикосновения моя жизнь смешалась с ее жизнью. Ее улыбка освежает, как вода источника. Ее взгляд ласкает, как луч заходящего солнца. Он все озаряет своим светом, проникает до затаенных глубин сердца. Я боюсь… я боюсь самого себя…

* * *

Сегодня госпожа осматривала свои владения. На ней были черные брюки, которые подчеркивали ее тонкую талию. Она зашла сначала на кухню и похвалила повара за чистоту и, главное, за вкусно приготовленную курицу с рисом. Повар был на седьмом небе. Он сказал на ломаном языке, что тридцать лет занимается своим делом и «всигда был хорошая повара». Улыбка сбежала с лица госпожи, взор стал непроницаемым. «Отныне ты будешь класть в это блюдо меньше перца», – сказала она. Повар посмотрел на нее округлившимися от удивления глазами.

Мы отправились в загон для коз. Госпожа то и дело шептала: «Какие они хорошенькие! Какие прелестные!» И позволила козам лизать ей руки. Потом внимание ее привлекли розы и мальвы. Она опускалась на корточки перед каждым цветком и глубоко вдыхала его аромат. Я стоял по ту сторону клумбы, против госпожи. Она забыла о моем присутствии. Каким несчастным я чувствовал себя, более несчастным, чем после погребения преподобного отца Жильбера.

* * *

В первую же субботу по приезде госпожи Европейский клуб в Дангане опустел: белые собрались в резиденции. Госпожа, вся в белом, напоминала только что распустившийся цветок, вокруг которого вьются рои крылатых насекомых. Ее присутствие ощущалось во всем. Комендант сиял, и на его лице была написана самолюбивая гордость мужчины, женившегося на красивой женщине. Он был так доволен и оживлен, что впервые обратился ко мне со словами: «Что скажешь, Жозеф?» Как может изменить сердце мужчины любовь и красота женщины!

Если мужчины были в восторге от госпожи, то женщины старались скрыть под вымученными улыбками горечь, которую они испытывали, видя, что оттеснены на задний план. Г-жа Сальвен уподобилась масляной лампе, выставленной на яркий солнечный свет. Сияющая красота госпожи безжалостно выявила недостатки, допущенные господом богом (в этот вечер он был, верно, дьяволом для г-жи Сальвен!) при создании данганских дам, которыми мы любовались прежде. Жена доктора казалась плоской, как кусок теста, расплющенный о каменную стену. Толстые ноги супруги Птичьей Глотки, упрятанные в брюки, походили на клубни маниоки в банановых листьях. Барышни Дюбуа уподобились двум одинаковым тюкам. Жены греков, обычно столь болтливые, молчали. Об американках из протестантской миссии все позабыли бы, если бы не взрывы их смеха.

Зато в глазах мужчин госпожа была чудесным видением. Ухаживая за ней, они пренебрегали собственными женами, с которыми бывали так учтивы на улицах Дангана. Среди всех этих белых я напрасно искал того, кто мог бы удостоиться внимания госпожи. По своей глупости, я даже вздрогнул, заметив, что она украдкой посматривает на инженера. Наши взгляды встретились над головой любовника Софи. Это продолжалось не дольше вспышки молнии. Госпожа отвернулась. Я смутился, как в тот день, когда увидел под душем коменданта и понял, что он необрезанный.

– Спишь ты, что ли? – спросил меня данганский дезинсектор, указывая на свой пустой стакан. – Вот дьявольщина, – продолжал он, – можно подумать, что у тебя сонная болезнь.

Глаза всех цветов уставились на меня.

– Жозеф! Эй, Жозеф! – крикнул комендант, стуча по столу зажигалкой.

Я открыл первую попавшуюся бутылку виски и наполнил стакан белого. Я остановился, лишь когда он закричал: «Довольно, довольно! Чтоб тебе!» Эти слова вызвали всеобщий смех.

– Друзоцек! – сказал Птичья Глотка, плохо подражая ломаному языку негров. – Мы, здесние зители, ницего не пьем!

Белые вновь захохотали.

– Знаете, эти люди страшно много пьют… – заявил Птичья Глотка, повернув к госпоже свою длинную шею и указывая на меня пальцем.

Все белые посмотрели на него. Он запнулся, пригладил волосы и продолжал:

– Однажды… однажды… когда я был в командировке… – Он почесал за ухом и густо покраснел. – Я спросил как-то вождя одного племени, чего он желал бы на Новый год. «Я хочу, чтобы в реках вместо воды тек коньяк!» – ответил он совершенно серьезно.

Доктор поправил свои галуны, опорожнил стакан и сказал:

– Поразительно – в больнице вечно не хватает спирта! Что я ни делаю, санитары ухитряются продавать на черном рынке (при этих словах белые прыснули со смеху) девяностоградусный спирт.

Госпожа Сальвен откашлялась как бы для того, чтобы придать себе смелости. Все головы повернулись к ней. До сих пор чета Сальвенов оставалась в полном забвении.

– По утрам до меня доходит с веранды запах спирта и грязи. И я уже знаю, что мой бой пришел…

Эта откровенность не имела ни малейшего успеха. Г-н Сальвен поднял глаза к небу. В зале воцарилось молчание. Г-н Жанопулос закашлялся, чтобы скрыть икоту. Белые сделали вид, будто ничего не заметили.

– Диковинная здесь страна! – проговорила с сильным акцентом жена американского пастора.

– Да, это не Нью-Йорк-сити! – глупо заметила ее толстая подруга.

Остальные белые, казалось, ничего не поняли. Обе дамы засмеялись, словно были одни в зале.

– Здесь нет никакой нравственности, – сокрушенно простонала жена доктора.

– Так же, как и в Париже! – возразил учитель.

Эти слова были подобны электрическому разряду. Белые поочередно вздрогнули. Уши доктора налились кровью. Госпожа осталась безучастной, как, впрочем, и американки – они явно ничего не слышали, ибо с увлечением перешептывались. У морильщика насекомых перехватило дыхание. Он резко повернулся к учителю.

– Что… что вы… вы… Что вы… хотите сказать? – запинаясь спросил он.

Учитель скорчил презрительную мину и пожал плечами. Морильщик вскочил со стула и направился к нему. Учитель бесстрастно смотрел на него. Неужели данганский дезинсектор схватит противника за горло? Положение было критическим.

– Проклятие!.. Вы попросту демагог! – крикнул морильщик.

– Прошу вас, прошу вас, господин Фернан! – вмешался комендант.

Господин Фернан вернулся на место. Собрался сесть. Но не успел он опуститься в кресло, как подскочил, словно ужаленный скорпионом. Взмахнул руками, открыл рот, закрыл его и облизал губы.

– Вы предатель, предатель, господин Сальвен! – выпалил он наконец. – С тех пор как вы поселились в этой стране, вы ведете себя недостойно подлинного француза! Вы восстанавливаете туземцев против нас… Вы внушаете им, будто они такие же люди, как мы, а между тем негры и так слишком зазнались…

Господин Фернан сел. В знак одобрения Птичья Глотка кивнул головой. Несколько человек последовали его примеру. Госпожа не шелохнулась.

– Несчастная Франция! – промолвил Птичья Глотка, сморкаясь.

Учитель пожал плечами. Госпожа подняла глаза к небу. Жена доктора что-то прошептала на ухо мужу, потом сложила руки, сделала приятное лицо и сказала ненатуральным голосом, повернувшись к госпоже:

– Видели ли вы японский балет в театре Мариньи, дорогая?

– Нет, у меня не было времени. Я бегала по министерствам, чтобы приехать сюда ко дню рождения Робера…

Госпожа нежно взглянула на мужа, который погладил ее руку. Жена доктора вновь перешла в наступление. Сослалась на какую-то газету, похвалившую японский балет. Когда красноречие докторши иссякло, ее сменила одна из барышень Дюбуа. Она назвала каких-то белых, вероятно музыкантов или людей, имеющих отношение к музыке. Пожалела, что ей не довелось побывать в Париже в начале этой недели. Стала жаловаться, что теннисная площадка испортилась после первых же дождей… что в Дангане нет ни одного хорошего теннисиста. Г-жа Сальвен заговорила о лошадях. Она прокляла здешний лесной район, где негры не разводят лошадей из-за мухи цеце. Инженер предложил сделать опыт. Г-н Жанопулос поспорил с комендантом о ценах на какао. Доктор выразил желание, чтобы ему прислали европейскую акушерку. Несколько веских слов сказал учитель. Он решил объяснить присутствующим поведение негров. В пику ему каждый рассказал достоверный случай в доказательство того, что негры либо дети, либо дураки…

Пожалели об отсутствии отца Вандермейера, этого святого, который жертвует жизнью ради неблагодарных дикарей. Вспомнили о «великомученике». Так белые называют теперь отца Жильбера, быть может потому, что умер он в Африке… Докторша со слезами в голосе обещала госпоже сводить ее на могилу священника.

Американки позабыли обо всех остальных: они беседовали на своем языке.

Когда кто-нибудь опорожнял стакан, я опрометью бросался, чтобы наполнить его. И тотчас же возвращался на свое место между дверью и холодильником. Инженер сидел ко мне спиной. Госпожа и комендант сидели напротив. Госпожа ни разу не притронулась к спиртному. Гречанки болтали под шумок со своими мужьями. Смеялись они так же редко, как редко плачут собаки.

Разговор вновь перешел на негров.

– Несчастная Франция! – повторил Птичья Глотка – Bедь негры занимают теперь министерские посты в Париже!

Куда идет республика? Каждый нашел нужным высказаться по этому поводу.

Господин Фернан первый поставил этот вопрос.

– Куда идет мир? – эхом отозвался Птичья Глотка.

И стал требовать переворота, который очистил бы воздух Франции. Заговорили о королях, о некоем Наполеоне. Все, видимо, очень удивились, когда госпожа сказала, что отчимом императрицы, которую она назвала Жозефиной, был негр.

Опять вернулись к неграм. Ох, уж эти негры! Не побороли еще желтой опасности, как появилась опасность черная. Что ждет цивилизацию?..

Дождевые капли застучали по рифленому железу кровли. Доктор и его жена поднялись первые. Остальные последовали их примеру. Белые шли нетвердо, словно ступали по банановым коркам. Комендант отвечал мычанием на все вопросы. Госпожа провожала гостей. Машины отъезжали одна за другой. Госпожа стояла на веранде, пока последний красный огонек не исчез в ночной тьме.

* * *

Я сопровождал госпожу на данганский рынок. Она пожелала сама сделать покупки. На ней были черные брюки, подчеркивавшие ее тонкую талию, и большая соломенная шляпа, привезенная из Парижа.

Рыночная площадь находилась в пятнадцати минутах ходьбы от резиденции. Она ограничена двумя сараями, в одном продают мясо, а в другом – рыбу. Ручей, загаженный всевозможными отбросами, служит помойкой, а иногда и бассейном для купания.

Рынок – самая оживленная площадь в Дангане, особенно в субботу утром; это место сбора обитателей туземного квартала и окрестных деревень. Мы отправились туда пешком. Я нес корзину для провизии. Госпожа шла впереди, гибкая и грациозная, как газель. Мои соотечественники издали обнажали головы. Словно не обращаясь ко мне, они спрашивали на нашем языке, действительно ли это «Она». Я отвечал кивком головы.

– К счастью, я встретил ее до исповеди! – сказал один.

– Если бы эта женщина умастила благовониями голову Спасителя, священная история сложилась бы иначе… – прибавил другой.

– Истинная правда! – подтвердил третий.

Законоучители долго провожали нас взглядом. Какой-то юноша обогнал нас на велосипеде.

– Вот это женщина! – воскликнул он. – Всем женщинам женщина!

Комплименты сыпались со всех сторон. Поклонившись, мужчины застывали на месте.

– Посмотрите только на эти бедра! Какая талия! Какие волосы!

– Хоть бы одним глазком взглянуть, что скрыто под этими брюками! – вздыхал кто-то.

– Брат, ты небось сам не свой! – бросил мне какой-то здоровенный парень.

– Жаль, что все это достается необрезанным! – сказал другой с досадливой гримасой.

Восхищение женщин было безмолвным. Они лишь проводили ладонью по губам. Только одна из них нашла, что бедра белой госпожи недостаточно упруги…

Неизвестно откуда вынырнул на великолепной американской машине г-н Жанопулос и предложил госпоже покатать ее. Она ответила, что хочет пройтись по Дангану пешком. Грек бросил на меня беглый взгляд. Госпожа покраснела. Машина понеслась дальше, как ураган.

На рынке толпа неизменно расступалась перед нами. Госпожа купила ананасов, апельсинов, несколько бананов. Она зашла в рыбный магазин. Она не краснела, когда какой-нибудь бесстыдный туземец справлял нужду прямо в ручей.

В десять часов мы двинулись обратно.

– Скажи, бой, что говорят прохожие? – внезапно спросила госпожа.

– Ничего… ничего, – смущенно ответил я.

– Как ничего? – настаивала госпожа, обернувшись ко мне. – Что означают все эти замечания прохожих?

– Люди… люди… находят вас очень… очень красивой, – сказал я запинаясь.

Никогда не забуду взгляда госпожи в ту минуту, когда у меня вырвались эти слова. Ее глаза сузились, в них появилось какое-то странное выражение. Она сильно покраснела. Меня обдало жаром с головы до пят. Госпожа улыбнулась через силу.

– Очень мило с их стороны, – сказала она. – Нет нужды скрывать это от меня! Одного не понимаю: почему у тебя такой глупый вид!..

Больше она не проронила ни слова.

* * *

Госпожа качалась в гамаке, держа в руках книгу. Когда я подавал ей пить, она спросила:

– Скажи, бой, ты доволен работой в резиденции?

Ошарашенный вопросом, я застыл с открытым ртом.

– У тебя такой вид, словно ты работаешь из-под палки. Ну, конечно, мы довольны тобой. Ты безупречен… Всегда приходишь вовремя, добросовестно выполняешь работу… Только в тебе нет радости жизни, свойственной всем туземцам… Можно подумать, что ты служишь боем в ожидании чего-то лучшего, уж не знаю чего…

Госпожа говорила не переставая и смотрела прямо перед собой.

– Чем занимается твой отец? – спросила она, повернувшись ко мне.

– Он умер.

– О! Весьма сожалею…

– Вы очень добры, госпожа…

– А чем он занимался? – помолчав, продолжала она.

– Он ставил западни и ловил дикобразов.

– Скажите! Вот забавно! – воскликнула она смеясь. – Ты тоже умеешь ловить дикобразов?

– Конечно, госпожа.

Она раскачала гамак, стряхнула пепел с сигареты и с наслаждением затянулась. Выпустила дым через рот и нос в разделяющее нас пространство. Соскребла кусочек папиросной бумаги, приставшей к нижней губе, и сдунула его по направлению ко мне.

– Вот видишь, – продолжала она, – ты уже служишь боем у коменданта…

Она одарила меня улыбкой, от которой вздернулась верхняя губа, в то время как ее блестящие глаза пытались что-то прочесть на моем лице. В смущении она допила стакан и спросила:

– Ты женат?

– Нет, госпожа.

– Однако ты зарабатываешь достаточно, чтобы приобрести жену… Да и Робер сказал мне, что, как бой коменданта, ты считаешься завидным женихом… Тебе надо обзавестись семьей.

Она улыбнулась мне.

– Да, семьей, и даже многочисленной, а?

– Возможно, только жена моя и дети никогда не смогут есть и одеваться, как вы, госпожа, или как дети белых…

– Мой бедный друг, да у тебя мания величия! – воскликнула она, расхохотавшись. – Давай говорить серьезно, – продолжала она. – Ты ведь знаешь, что каждый должен довольствоваться своим положением. Ты бой, мой муж комендант… тут уж ничего не поделаешь. Ты христианин, да?

– Да, госпожа, более или менее.

– Как это более или менее?

– Не всамделишный христианин, госпожа. Христианин потому, что священник смочил мне голову водой и дал имя белых…

– Ты говоришь чудовищные вещи! Однако комендант уверял меня, что ты верующий человек.

– А то как же! Приходится верить тому, что рассказывают белые…

– Вот оно что!

У госпожи, очевидно, перехватило дыхание.

– Значит, ты уже не веришь в бога?.. – продолжала она. – Ты опять стал… фетишистом?

– Река не течет вспять… Эта поговорка существует, верно, и на родине госпожи?

– Разумеется… Все это очень интересно, – сказала она, видимо забавляясь. – А теперь ступай и приготовь мне душ. Как жарко, как жарко!

* * *

Никогда еще так долго не бодрствовали в туземном квартале, как в прошлую ночь. Негры расположились в хижине для собраний у ярко пылавшего очага.

Когда я пришел, несколько старейших слушали Али. Этот выходец из хауса[30]30
  Хауса – народ, живущий в Западном Судане; составляет значительную часть населения в Северной Нигерии, а также проживает в Республике Нигер, в Камеруне и других африканских государствах (всего свыше 8,5 млн. человек). – прим. автора.


[Закрыть] – единственный торговец вразнос в туземном квартале. Бородка его поседела, и он так мудр, что по праву занимает место среди старейших Дангана. Рассуждения Али прервал бывший солдат Меконго:

– Говорю вам, вы зря ломаете себе голову из-за этой женщины, жены коменданта. Пока вы не поспите с белой женщиной, вы будете зря ломать себе голову. Я воевал в стране белых. Я оставил там ногу и ни о чем не жалею. Я видел много белых женщин и смею сказать, что жена коменданта – редкая белая женщина.

– Ты, который был на войне, – сказал кто-то, – ты, который спал с белыми женщинами, скажи нам, лучше ли они наших жен? Я не потерял головы, что задаю тебе этот вопрос. Почему белые не дают нам своих женщин?

– Вероятно, потому, что белые мужчины необрезанные! – заметил кто-то.

Все расхохотались. Когда вновь наступила тишина, Меконго ответил тому, кто обратился к нему с вопросом:

– Правда твоя, Обила; у тебя есть голова на плечах, и она исполнена мудрости. Вопрос, который ты мне задал, достоин мудреца, который хочет понять. Наши предки говорили: «Истина живет по ту сторону гор, чтобы познать ее, надо странствовать». Итак, я пустился в странствие. Я совершил большое путешествие, о котором ты слыхал. Я спал с белыми женщинами. Я воевал, я потерял ногу и могу тебе ответить.

Когда я покинул эту страну, я уже был мужчиной. Если бы я был ребенком, белые не призвали бы меня. Отправляясь на фронт, я оставил беременную жену. Во время ливийской кампании я не думал о женщинах. После победы наш батальон переправили в Алжир. Мы получили двенадцатидневный отпуск. При мне были все мои деньги. Я мог нарушить шестую заповедь, смерть была далеко. Я дружил с белыми, с настоящими белыми. Они сказали мне: «Товарищ, пойдем с нами, в городе много женщин». Я спросил у них: «Есть ли там негритянки?» Они ответили: «Белые женщины, белые госпожи». Я думал, что белые женщины и негры не могут спать вместе. У нас это никогда не делалось. Но мне сказали, что солдаты сара[31]31
  Сара – народность, живущая в верховьях реки Логоне в Республике Чад. – Прим. автора.


[Закрыть] уже завели себе белых подружек, и я решил пойти вместе с белыми друзьями. Они привели меня в бордель. Это большой дом, полный женщин. Со дня своего рождения я не видел ничего подобного. Тут находились женщины всех мастей, всех размеров, всех возрастов. У одних волосы были цвета маиса, у других – чернее каменноугольной смолы, у третьих – краснее латерита. Толстобрюхий белый человек с мешками под глазами велел мне выбрать одну из женщин, проходивших мимо меня. Мне хотелось иметь настоящую белую, у которой были бы волосы цвета маиса, глаза пантеры и бедра как тесто, что сушится на солнце.

– Да, такова настоящая белая женщина, – подтвердил кто-то.

Все закивали. Одобрительный шепот пробежал среди собравшихся. Меконго продолжал:

– Когда я выбрал, женщина подошла ко мне и потрепала меня по подбородку. Мы вошли в спальню. Я никогда не видел такой комнаты. Зеркала были повсюду. Наши изображения покрывали стены и потолок. Широкая кровать была убрана, как это принято у белых. Дальше стояла ширма, за которой имелось все необходимое для мытья. На моей женщине было длинное платье с множеством пуговиц спереди. Она была одного роста со мной и белая, как волоклюй. Ее волосы цвета маиса падали на плечи. Она, смеясь, назвала меня «цыпленочком». Кровь бросилась мне в лицо. Я вскочил. Она испуганно попятилась. Я спросил, почему она меня оскорбляет. Она засмеялась, извиваясь всем телом. Это еще больше рассердило меня. Мне хотелось дать ей здоровенную оплеуху, но я боялся, что меня разжалуют. Успокоившись, она объяснила, что и не думала меня оскорблять и что белые женщины называют так своих дружков. Она показала мне письмо, которое написала одному из своих дружков. И в самом деле, я прочел не то «обжаренный», не то «обожаемый цыпленочек», точно не помню. Я понял, что она говорит правду. А что произошло после!.. Но сначала надо удалить детей.

Детей прогнали, и они, недовольно бормоча, вышли из хижины.

– Дети ушли, – сказал Меконго. – Подойдите ближе, мне не хочется повышать голос. Я расскажу вам о том, о чем не принято рассказывать.

Мужчины тесным кольцом окружили Меконго.

– Счастливец ты, тебе пришлось воевать! – сказал кто-то.

Тут я ушел.

* * *

Вот уже две недели, как комендант уехал в командировку. Весь вечер госпожа не находила себе места. Она несколько раз спросила у меня, не заходил ли кто-нибудь. Позвала часового и задала ему тот же вопрос. Интересно, о ком идет речь?

Затем она принялась мерить шагами веранду. Госпожа скучает…

* * *

Портомой, которого я нашел для госпожи, смышленый парень. Он моложе меня и плохо говорит по-французски. Он служит в больнице. Он сказал мне, что исполняет там всякую работу – убирает с поденщиками двор, вырывает сорную траву, очищает мусорные ящики от грязной ваты и бинтов. Он помогает также санитарам держать за ноги строптивых больных, которых насильно привозят в больницу в санитарных машинах.

Я спросил, как он находит госпожу.

– Она такая же, как и все здешние белые, – ответил он.

– Но ведь она самая красивая? – настаивал я.

– Знаешь, – ответил он, пожимая плечами, – я не понимаю толка в красоте белых женщин…

Странный малый… Зовут его Баюпо.

Интересно, кого это госпожа ждала вчера…

* * *

Начальник тюрьмы пришел поболтать с госпожой. Не его ли она ждала вчера?..

* * *

Да, именно г-на Моро госпожа ожидала вчера. Как я не подумал о нем? Г-н Моро выделяется среди всех данганских белых: он настоящий мужчина. Негры прозвали его «Белым Слоном». Это один из тех мужчин, на которых невольно обращаешь внимание. Нельзя забыть его могучие плечи. В Дангане он всем внушает почтение, даже коменданту.

Интересно, почему он не пришел вместе с соплеменниками приветствовать госпожу по случаю ее приезда. Или, чтобы съесть овечку, лев ждал, когда не будет пастуха?

Сегодня утром стражник на цыпочках подошел ко мне, приложил к губам толстый указательный палец. Госпожа еще спала. Он опустил руки мне на плечи, и я почувствовал, что его влажные губы тянутся к моему уху. Я ничего не понимал во всей этой таинственности.

– Право, нельзя сказать, – проговорил он чуть слышно, – чтобы я не видел, как начальник тюрьмы прощался с госпожой после полуночи…

Стражник взял меня за руку и увел в дальний угол веранды.

– Дела обстоят так, как они обстоят, – продолжал он таинственно. – Все идет своим чередом. Ничто не случается без причины. Если я говорю, то потому, что у меня есть язык. Если я вижу, то потому, что у меня есть глаза. Глаз опережает язык и действует быстрее, так как ничто не задерживает его в пути… Итак, я говорю… – сказал он после паузы и провел широкой ладонью по губам. – Я говорю, что пантера кружит вокруг овцы. Я тут ни при чем, вот эти штуки (он указал двумя пальцами на свои глаза) все видели.

Стражник пристально смотрел на меня, словно чего-то ожидая.

– Счастье твое, что ты можешь потеть по такому холоду, – добавил он. – Сразу видно, что кровь у тебя молодая.

Я невольно дотронулся до своего носа. Он был влажен. Я сел на крыльцо. Я чувствовал какое-то странное оцепенение. Мне казалось, что ноги мои стали чужими.

– Следовало подумать о друге, а не напиваться в одиночку! – воскликнул стражник, тяжело опускаясь рядом со мной. – Мог бы принести мне малую толику для согревания нутра!

Он зевнул.

– Скажи, они всю ночь разговаривали? – услышал я собственный вопрос.

– Кто они? – спросил озадаченный стражник.

– Как кто? – возмутился я. – Госпожа и…

– Ааааа!.. – воскликнул он. – Все так и начинается – вопросы и вопросы, которым нет конца! Я не понимаю вас, детей сегодняшнего дня. Во времена немцев нас не интересовали истории белых. Я не понимаю, я не понимаю, почему ты задаешь мне этот вопрос…

Он вздохнул.

– Я не сказал тебе, что я их слушал… Я сказал тебе, что их слова достигли моего слуха. Я тут ни при чем…

– Доброе утро, друзья! Хорошо спали?

Это сказал, подходя к нам, Баклю. Он сел между стражником и мною. Стражник что-то пробурчал.

– У вас обоих какой-то чудной вид! – заметил Баклю.

Он внимательно посмотрел на нас. Стражник хотел было встать. Баклю удержал его за штанину. Стражник покорно опустился на прежнее место.

– Не моя это вина, – сказал стражник с дрожью в голосе. – Язык всегда опережает меня самого…

Он сжал губы.

– Я был тем, кто видел и слышал, сам того не желая.

– Что ты тянешь? Можно подумать, что в задницу тебе вцепился скорпион! – воскликнул Баклю. – Со мной тебе нечего бояться: ухо мое – могила. Ты не откажешь в этом брату, настоящему… – взмолился он.

– Понятно, понятно, – сказал стражник, медленно-медленно качая головой.

Он развел руками, как священник, провозглашающий: «Dominus vobiscum!»[32]32
  С вами бог! (лат.)


[Закрыть]

– Слушай же, брат, мои слова изменят твои мысли. Я рассказал Тунди о том, что достигло моего слуха, о том, что произошло перед моими глазами. Белый Слон, которого ты знаешь, наведался в поле коменданта во время его отсутствия…

– А вам какое дело до этого? – спросил Баклю в недоумении.

– Никакого, ровно никакого, – поспешно ответил стражник. – Это я и говорил Тунди…

Баклю повернулся ко мне. Он долго пристально смотрел на меня, затем отвел глаза. Он сделал недовольную гримасу, почесал у себя в затылке и кашлянул.

– Тунди, брат мой, любимый брат мой, – начал он, – если бы ты знал, как ты меня беспокоишь… Чего ты, в сущности, добиваешься? С каких это пор глиняный горшок водит компанию с дубиной? Чего ты хочешь?

– Ты говоришь, как старейший, – сказал часовой, шумно проявляя свое одобрение. – Это утешает меня; не все нынешние юноши сумасшедшие…

В военном лагере проиграли зорю, было восемь часов.

– За работу! – сказал Баклю, вставая. – Мы пришли сюда работать, только работать.

– Все же мне больно подумать, что госпожа может сделать такое коменданту, – заметил стражник. – Ведь она только что приехала из Франции…

– Заткни лучше глотку! – крикнул Баклю. – Тебе уже сказали, что эта история нас не касается, а ты продолжаешь говорить!

– Знаешь, сын мой, – сказал стражник, – нет ничего хуже мыслей… Я тут ни при чем… Только мне хотелось бы знать, случилось это или не случилось… Ты моешь белье, ты увидишь по простыням…

– Как я не подумал об этом! – воскликнул Баклю. – Ты мудрее старой черепахи.

Они засмеялись, перемигиваясь. Я ушел, чтобы приготовить душ для госпожи.

Баклю ждал у дверей прачечной. В девять часов госпожа еще не вставала. Стражник присоединился к Баклю. До меня долетели обрывки их разговора. Речь шла по-прежнему о том, произошло это или не произошло. Мысли вихрем кружились в моей голове. Я уже не раз спрашивал себя, как может госпожа, настоящая женщина, довольствоваться мужем… Начальник тюрьмы – один из тех мужчин, которые не ухаживают за женщинами. Он знает, чего хочет, и, чтобы съесть плод, не ждет, пока тот упадет с дерева.

* * *

Свершилось. Бедный комендант!

В одиннадцать часов госпожа еще спала. Понимаю теперь почему. Около полудня она позвала Баклю. Я видел из кухни, как он, посмеиваясь, направился в прачечную. Оттуда он стал что-то жестами объяснять стражнику, который расхохотался. Затем сделал мне знак следовать за ним. Я вылил таз горячей воды в ванну и бегом присоединился к Баклю и стражнику в прачечной. Нет никакого сомнения – все свершилось этой ночью… Бедный комендант!

Господин Моро опять приехал в четыре часа. Госпожа была счастлива. Она пела и, как козочка, прыгала по дому.

Бедный комендант!

* * *

Один из стражников, уехавший вместе с патроном, вернулся в полдень. Он вручил письмо госпоже. Она мельком пробежала его. Написала что-то на обороте и вложила в другой конверт, который я тотчас же отнес начальнику тюрьмы.

Увидев меня, г-н Моро встал из-за стола – он обедал с женой – и вышел на веранду. Он буквально вырвал письмо у меня из рук. Когда он окончил чтение, мне показалось, что ему хочется меня поцеловать. Он дал мне пачку сигарет. Это все, что я мог передать госпоже. Она тоже, по-видимому, была вне себя от радости.

Ох, уж эти мне белые! Стоит им увлечься – и все остальное перестает существовать.

Значит, комендант проведет еще несколько дней в лесу «Хитрого шимпанзе».

Бедный хозяин!..

* * *

Госпожа отпустила слуг в шесть часов вечера. Она велела мне остаться, чтобы подать ужин, на который были приглашены г-н Моро с супругой. Гости приехали в семь часов. Госпожа надела черное шелковое платье, красиво облегавшее ее фигуру. Г-н Моро был великолепен в сшитом по заказу темном костюме. Г-жа Моро выглядела поистине бесцветной. Ее белое платье не подчеркивало ни груди, ни бедер. Интересно знать, как такая хрупкая женщина выдерживает Белого Слона, пышущего здоровьем великана? Когда они приехали в резиденцию, я понял, что крестная мука г-жи Моро начинается. Приглашение госпожи показалось мне очень рискованным.

Моя хозяйка и г-н Моро не стеснялись. Они держали руки под скатертью, и легко было догадаться, не будучи колдуном, что там происходит. Г-жа Моро встала и попросила, меня провести ее в уборную. Я шел впереди, освещая веранду электрическим фонарем. Г-жа Моро тащилась за мной. Она, всхлипывая, прижимала ко рту носовой платок.

Я оставил ее в уборной и, крадучись, подошел к освещенному окну гостиной и посмотрел сквозь щель. Г-н Моро целовал госпожу в губы.