Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Анастасий – отменный наездник, но, как боярин, не утруждавший себя заботами о своих лошадях, невольно почувствовал зависть. У этого венгра есть чему поучиться, сказал он себе и придвинулся ближе.

– Досадно, что тут негде проверить, каков он в беге, – заметил Ракоци, выпрямляясь. – Я беру его. Замечательный конь. Хорошо, если таковы же будут и остальные.

Келуман мысленно возблагодарил небеса, хотя сейчас они выглядели мрачновато. В них плавали низкие темно-серые облака, рассеивавшие над Москвой мелкий снег. Холодало уже ощутимо, а солнце неумолимо клонилось к закату. Успеть бы к ночи в ночлежку, беззлобно подумал татарин, но ничего, пусть смотрит, пусть.

Прошел добрый час, прежде чем Ракоци закончил осмотр и вынул из кошелька четыре алмаза. Протягивая плату татарину, он взглянул на своих истомившихся спутников и сказал:

– О, простите! Вам совсем не обязательно было дожидаться меня. Но я весьма благодарен вам за любезность.

Анастасий скривил изрядно озябшие губы в улыбке.

– Нечего говорить о том, граф. Я вас завез сюда, да и Келуман бы обиделся. – Заметив искру недоумения в темных глазах, он пояснил: – Как бы он понял, что с ним обойдутся по чести?

– Да, – кивнул Ракоци. – От незнакомца всегда ждешь подвоха.

– Истинно так. – Анастасий перекрестился. – Но теперь все, к общему удовольствию, кончено. Вы оба получили лошадок, а Келуман неплохой барыш. – Глаза его против воли блеснули. Он вспомнил об огромном берилле в руках безумного государя и сам подивился силе алчности, ворохнувшейся в нем.

– Иначе в вашем присутствии и быть не могло, – заметил Ракоци, наблюдая, как Келуман подвязывает к одной веревке отобранных лошадей. Лавелл уже держал в руках длинный повод. Степные кобылки его пританцовывали и заигрывали друг с другом, чтобы согреться.

Случай был слишком благоприятным, чтобы им не воспользоваться, и Анастасий предложил:

– Едем ко мне. Подкрепимся малиновкой и пирожками с капустой и мясом.

Ракоци, уже севший в седло, придержал коленями Фурию, потом взял повод у Келумана и обернулся к Шуйскому.

– Ваше радушие, князь, не имеет границ, однако мне не хотелось бы вновь утруждать вас. Да и с лошадьми еще много хлопот. Надо завести их в конюшню, накормить теплой кашей. – Он вежливо улыбнулся. – Как-нибудь в другой раз.

– Вот-вот, – подхватил Лавелл, полязгивая зубами. – О бедных животных следует позаботиться, и как можно скорее. Как, впрочем, и обо мне. – Последнее вырвалось у него с такой деланной бесшабашностью, что Ракоци насторожился.

– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросил он.

– Да, просто я немного продрог, – ответил англичанин.

– В таком случае будет лучше, если вы заночуете у меня. Я дам вам снадобье и прикажу согреть ванну. – Ракоци повернулся к боярину. – Сожалею, что не можем ответить согласием на ваше любезное приглашение, князь.

Он поклонился, поднял в знак расставания руку и пустил свою вороную к южному въезду в Москву. Лавелл со своими лошадками потащился за ним, искренне недоумевая, как это его угораздило сделать покупку, о какой еще утром он даже не помышлял.

Наблюдая, как они удаляются, Анастасий боролся с искушением пустить свою лошадь в карьер и, обогнав маленький караван, повелеть стражникам не пускать иноземцев в столицу. Мысль сама по себе была очень приятной, но, прознай о ней царь Иван, голова Анастасия уже торчала бы на колу над московской базарной площадью, а его двоюродный смеялся бы, наблюдая, как вороны склевывают с черепа плоть.

– В чем дело, Неммин? – спросил Ракоци, когда все лошади были заведены в застланные свежей соломой стойла. – Ну, говори же.

Старому ливонцу понадобилось какое-то время, чтобы составить ответ.

– Я не хочу ни во что вмешиваться. Вы здесь хозяин.

– А ты здесь конюх, – возразил Ракоци. – Что тебя беспокоит?

Конюх упорно прятал глаза, потом повернулся к стойлам.

– Эти лошади, – пробурчал он наконец. – Вы их испортите.

Ракоци облегченно и в то же время устало вздохнул, понимая, что ливонец заводит старую песню.

– Чем же я их испорчу? – спросил с иронией он. – Зерновой кашей и снадобьем от вздутия брюха?

– Они от этого только слабеют, – пробормотал Неммин. – У них недостанет сил ходить под седлом.

– Чепуха, – сказал Ракоци. – Пусть я чужак здесь и барин, но все же понимаю кое-что в лошадях. Я прибыл сюда не пешком и не на колесах, я пересек в седле Венгрию, Богемию, Польшу. – А также Китай, Индию и Египет, мог бы добавить он.

Неммин мрачно кивнул.

– И пусть Господь на вас не осердится за то, что лошади весь день не биты. – Он сокрушенно помотал головой. – Они распустятся без кнута. Позабудут науку и перестанут слушаться вас.

Ракоци стиснул зубы.

– Вот что, Неммин, – произнес с твердостью он. – Я ведь и впрямь здесь хозяин. И повторяю тебе еще раз: спрячь подальше свой кнут. Я не желаю, чтобы моих лошадей запугивали. Не желаю, чтобы их били. Они, как и мы, Господни создания, их следует уважать.

– Да ну? – Неммин сплюнул в сердцах и оградил себя жестом от сглаза. – Над вами станут смеяться, если узнают о том, что тут творится. – Он яростно пнул сапогом клок соломы и пошел прочь, прибавив: – А после решат, что вы колдун.

– А кто об этом расскажет, если не я и не ты? – поинтересовался Ракоци.

Неммин остановился.

– Я-то не скажу никому. Я не накличу позора на дом, в котором служу, хотя и вижу в нем много неладного.

Прислушиваясь к удаляющемуся подшаркиванию сапог, Ракоци сознавал, что конюх легко может изменить своему слову. Все шепотки за его спиной так и останутся шепотками, пока царь Иван к нему благосклонен, но, как только монарх от него отвернется, они сольются в единый – немолчный и обвиняющий – вопль. Он в последний раз оглядел коней и пошел к боковой двери конюшни, за которой его уже ожидали.

– Англичанин принял ванну и уже одевается, – сообщил ему Роджер.

– Прекрасно, – кивнул Ракоци. – Мы найдем, чем его угостить?

– Все улажено, – сказал Роджер. – А для вас приготовлен кунтуш. Вы ведь наверняка захотите с ним посидеть.

Ракоци помолчал, потом поглядел на слугу.

– Ты думаешь, это не очень… благоразумно?

Ответ был уклончив:

– Нет, раз уж он дружил с мадам Клеменс.

– Ладно, – сказал Ракоци. – Одним слухом больше. Я поднимусь переодеться. Принеси мне кунтуш.

* * *

Указ царя Ивана, составленный на русском, греческом и польском языках.

«В день светлого Рождества, когда мы вознаграждаем за усердие наших слуг, я, Иван Четвертый, прозванный Грозным, единовластный господин и царь всея Руси, желаю выразить благодарность иноземному алхимику Ференцу Ракоци, посланнику Стефана Батория, польского короля.

Да будет всем ведомо, что милость моя будет пролита на упомянутого иноземца за его многотрудные, угодные мне деяния, и да не посмеет никто пустозвонить, что имеется какая-либо иная причина тому.

Моим повелением Ференцу Ракоци, иноземному графу, на 27-й день января, в праздник Святого Иоанна Златоуста, надлежит обвенчаться в Успенском соборе с дворянкой Ксенией Евгеньевной Кошкиной, сродницей великого князя Анастасия Сергеевича Шуйского.

Венчание должно отметить пиршеством на тысячу персон мужского пола с позволением тысяче женщин отобедать за занавесками рядом.

Весть об этом событии будет доведена до Стефана Батория Польского, как только оттают и просохнут дороги.

Такова моя воля и воля небесная.

Иван IV, царь».

Часть II
Ксения Евгеньевна Кошкина
Новобрачная

Письмо отца Казимира Погнера к Ференцу Ракоци, графу Сен-Жермену.

«О вероломный предатель! Неужели же ты, пренебрегши предупреждением, посланным тебе мною в надежде пробудить твою совесть, и впрямь стремишься окончательно опозорить как себя самого, так и того, кто послал тебя в эти края, решившись на брак с русской дворянкой, который якобы против твоей воли устраивает сам государь? На что ты надеешься, вступая в этот союз? На обещание царя оставить тебя в воле Стефана Батория, твоего соотечественника и короля? Подумай, как ты сможешь в будущем отстаивать его интересы, если во всем покоряешься Ивану сейчас?

Твои уверения в том, что происходящее от тебя не зависит, звучат откровенно фальшиво. Я располагаю вполне надежными сведениями, что ты сам добивался этого брака, чтобы упрочить свое положение при московском дворе и обрести тут права на какой-либо земельный надел в качестве компенсации за то, что отобрано у тебя турками. Вот резон твоих действий, достойный не только человеческого презрения, но также церковного осуждения, ибо ради корысти ты готов стать на путь вероотступничества, собираясь связать свою жизнь с женщиной, исповедующей православие. Так знай же, ты не оставляешь мне выбора. Если венчание состоится, я буду вынужден отлучить тебя от Истинной Церкви, а посему не могу далее считаться с тобой как с заслуживающим доверия сотрудником нашей миссии, даже если мы с огромной натяжкой допустим, что ранее ты был таковым.

Меня, увы, также удручает и другое обстоятельство: я, как священник, обязан сообщить тебе, что твоя невеста отнюдь не невинна. Впрочем, скорее всего, ты знаешь об этом и сам. То, что тебе якобы ничего, кроме имени, о ней не известно, грубая и неприкрытая ложь. Думаю, что между тобой и родичами опороченной и отвергаемой всеми женщины заключена грязная сделка, ибо ни одну добропорядочную русскую девушку за тебя бы не отдали. Полагаю, не отдали бы и эту, стыдясь ее прошлого, но, похоже, ты сумел улестить свою будущую родню. Чем же, скажи? Уж не очередным ли алмазом из казны Папы Римского? Все твои действия на Московии подтверждают, что это именно так.

Как только просохнут дороги и графу Зари вручат подорожную, я отошлю сообщения о твоем поведении Стефану Баторию и его святейшеству папе Григорию, чтобы они указали мне способ исправить последствия твоих нечестивых деяний.

Казимир Погнер, орден иезуитов.

9 января по новому календарю в 1584 лето Господне».

ГЛАВА 1

С неделю над Москвой бушевали метели, но в день свадьбы заяснило прямо с утра, однако сверкающий солнечный свет принес с собой жгучий холод. Студеный ветер, разбиваясь о плотные стены московских домов, ярился и, взметаясь над крышами, мгновенно уносил дымы тысяч труб в небо. Крестьяне, отряженные на расчистку снега в Кремле, кутались в овчинные шубы и сами выглядели как сугробы, которые им предстояло убрать.

В Успенском соборе усердно трудились священники и монахи, готовя храм к обряду венчания. Колонны увили еловым лапником, им же застлали пол; терпкий смоляной дух мешался с запахом ладана.

Царь, распростершись перед иконой Владимирской Богоматери, то неустанно молился, то, гневаясь, упрекал Богородицу в нежелании снизойти к его просьбам. Скопец Ярослав терся неподалеку, явно встревоженный состоянием своего подопечного. Время от времени он крестился на образа и что-то шептал.

Перед началом второй заутрени к нему приблизился отец Симеон.

– Нужно бы увести его, – сказал он, движением клочковатых бровей указывая на государя. – Иначе мы тут ничего не успеем.

– Разумеется, отче, – кивнул Ярослав.

Отец Симеон осенил себя крестным знамением, наблюдая, как Ивана уводят из храма.

– Смилуйся над ним, Боже, – промолвил он с чувством и поспешил к алтарю.

Выйдя на свет, Иван вскинул руки к глазам, ослепленный искрящимся снегом.

– Господь привечает меня, – сказал он Ярославу. – Он послал своих ангелов мне в защиту.

– Да, батюшка, – отозвался скопец, знаком веля стражникам вести царя к Благовещенскому собору.

Тем же часом в хоромы Василия Шуйского входил его двоюродный брат Анастасий, сопровождаемый Галиной Александровной Кошкиной и ее дочерью Ксенией.

Обе женщины в пояс поклонились хозяину. Тот небрежно махнул им рукой.

– Худа, бледна, – проворчал он, глядя на Ксению. – Ладно, с худобой ничего не поделаешь, а лицо женки как-нибудь подрумянят. – Князь ткнул пальцем в шкатулку, стоявшую на столе. – Твой жених, как и должно, прислал тебе подношение. Ожерелье из белых камней. – Последнее было сказано с легкой заминкой, ибо редкостные молочно-белые самоцветы не совсем отвечали сложившейся ситуации. На Руси женщинам, и в особенности невестам, обыкновенно дарили одни жемчуга. – Он инородец и обычаев наших не разбирает, а посему ты наденешь дарованное.

– Раз надо, надену. – Ксения вздернула подбородок и стиснула кулаки. Острые ногти впились ей в ладони.

Галина, заметив в глазах дочери вызов, попыталась сгладить неловкость:

– Она слишком переживает, Василий, ты уж не обессудь.

– Вовсе нет, просто я не хочу идти замуж, – сказала Ксения ровно.

– Думай, дуреха, что говоришь, – одернул ее Анастасий. – Замужество – счастие для тебя, оно покроет твое бесчестье. Вместо того чтобы упрямиться, пала бы на колени и возблагодарила Пречистую Деву.

– Если бы Пречистая Дева хотела оградить меня от бесчестья, она сделала бы что-нибудь еще лет двенадцать назад, – возразила с горечью Ксения. Ее большие глаза цвета меда предательски заблестели, но она раздраженно нахмурилась и смахнула слезы рукой. – Не беспокойтесь, я покорюсь вашей воле. И буду молчать.

Галина прижала руку к губам, понимая, что творится в душе дочери. Она сама была в свое время красавицей, и лишь войдя в возраст, избавилась от мужских посягательств, да и то…

– И правильно, и молчи, – одобрил Василий. – Поступай только так, как велит тебе мать. Чти память отца, да простит Господь и его, и твое прегрешение, иначе всей нашей семье позора не избежать. А ты тогда пойдешь по миру, отторгнутая всем нашим родом. Это ужасный удел.

Ксения, еще не обряженная в роскошный, белый с золотом, свадебный сарафан, пошитый для нее по велению Анастасия, пристально посмотрела на родича.

– Но… если муж мой меня о чем-нибудь спросит, что мне ему сказать?

– Придумаешь что-нибудь, – пропела Галина. – Вот погоди, я тебя научу. Ведь все вопросы пойдут от чистых простынок, а мне ведомы способы их замарать.

– Замолчите, бесстыдницы! – прикрикнул Василий.

Галина тут же притихла и поклонилась Василию с Анастасием, толкая в бок дочь.

– Благодари, глупая, своих сродников за заботу. Что бы мы с тобой делали, если бы не они?

– Ну, я тут ни при чем, – отмахнулся Василий. – К царю ходил Анастасий, а я лишь его поддержал. – Он снова критически оглядел Ксению. – Побольше румян – и получится девица хоть куда. – Князь улыбнулся, но ответной улыбки не получил, ибо его племянница уже открывала шкатулку.

– Я хочу поглядеть, что там, – вызывающим тоном заявила она и, прежде чем Анастасий с Василием успели обменяться тревожными взглядами, вытянула из бархатного гнезда череду сверкающих бусин. Губы ее, готовые пренебрежительно искривиться, растерянно дрогнули, а в глазах вспыхнуло неподдельное восхищение. Ожерелье походило на кружево из сорока серебристых камней, хитроумно соединенных между собой мелкими крылышками из какого-то белого, благородного вида металла. Оно сияло и переливалось при каждом движении Ксении, ошеломленной его красотой.

– Где же он взял это чудо? – вырвалось у нее.

– Говорит, сделал сам, – с великим сомнением произнес Анастасий. – Не знаю, верить тому али нет.

– Диво дивное, – ввернула Галина, искренне радуясь, что дочь начинает оттаивать. – И в аккурат по тебе. Примерь-ка его.

Но Ксения уже убирала подарок в укладку.

– Ладно, – вздохнула она и с решительным видом повернулась к Василию. – Раз уж дело затеяно, нельзя ли его поскорей завершить?

Василий грозно повел плечами, но тут же смирился, невольно любуясь племянницей, и хлопнул в ладоши, призывая слугу.

– Проводи моих сродниц на женскую половину. Думаю, их там уже заждались.

Борис Годунов в это время спускался по главной лестнице своих просторных хором, чтобы поприветствовать гостя. Жена его, Мария Скуратова, будучи в положении, опиралась на руку мужа.

– Рад видеть вас в своем доме, – улыбнулся Борис.

Ракоци в итальянской манере поклонился хозяину и хозяйке и, указывая на сопровождавшего его Роджера, торопливо сказал:

– У него мои вещи. Прошу вас, распорядитесь, чтобы его проводили в комнату, где их можно было бы разложить. – Он спохватился и попытался иронически усмехнуться. – Фи, что за тон? Не судите меня слишком строго, ибо я который уж день не в себе.

– А вы ведь и вправду обеспокоены, – сказал несколько удивленно Борис и покосился на супругу, спокойно направившуюся к окну, где стояли резные деревянные кресла. Ракоци не был задет тем, что ее не представили, ибо по русским обычаям, знатным дворянкам не полагалось заговаривать с кем-либо, кроме родни.

– Именно так, – кивнул он. – И весьма глубоко. Видите ли, я никогда еще не был женат.

– Да что вы? – В черных глазах царедворца колыхнулось искреннее сочувствие. – А ведь вы лет на десять старше меня. – Он в свои тридцать два ощущал себя уже пожившим и многое изведавшим мужем. – Вот она – доля изгнанника. Впрочем, тем больше у вас причин возрадоваться подарку судьбы. – Он подозвал одного из челядинцев. – Проводите слугу графа в нужную комнату. Да убедитесь, что там начищены зеркала.

– Зеркала?! – не удержался от восклицания Ракоци, вот уже почти сорок столетий не видевший своего отражения. – Думаю, мы с моим Роджером вполне обошлись бы без них, – прибавил он, словно бы извиняясь. – Но, конечно, благодарю.

– Упражняетесь в скромности? – спросил непринужденно Борис, как только двое слуг увели Роджера, прихватив с собой его сумки. – Это чудесное качество, но оно, безусловно, не помешает нам выпить за вашу новую и счастливую жизнь. Как вы считаете, а?

Ракоци вскинул руку в протестующем жесте.

– Еще раз простите меня, мой добрый друг, но, похоже, я опять буду вынужден отказаться. Не говорите сейчас мне о выпивке. Хмель туманит мозги. Я слышал, венчание длится более двух часов. Мне необходимо сохранять трезвый рассудок.

Борис рассмеялся.

– Ах, иноземцы! Предусмотрительность – главная ваша черта. Но всего не предугадаешь. Вам пора перестраиваться на русский манер, чтобы вкусить все радости жизни. Осторожничай, не осторожничай – судьба все равно извернется и оставит тебя в дураках.

– Да, – засмеялся в ответ Ракоци. – Похоже, вы правы.

Борис с удовлетворением хохотнул.

– Вот и прекрасно. Ловлю вас на слове. Когда венчание закончится, я напою вас так, что зашатаются звезды.

– Ну, это уже чересчур, – сказал Ракоци с деланной укоризной, высвобождаясь из мехового плаща и перекидывая его через руку. – Боюсь, мне придется сейчас вас покинуть, – сказал озабоченно он. – Час церемонии близится, а процедура облачения в новое платье долга. – Это была правда, служившая, впрочем, хорошим предлогом не мешкая удалиться, пока дружелюбие хозяина дома не переросло в панибратство, чреватое лишней докукой.

– Скажите мне, правда ли, что обычаи в вашей стране предписывают жениху быть во всем белом? – покосившись на жену, спросил Борис.

– Да, особенно если брак для него первый, – ответил Ракоци, осторожно подбирая слова и пытаясь понять, что стоит за этим вопросом.

– Значит, и вы будете в белом?

– В белом, отороченном черным, – уточнил Ракоци и добавил: – В знак уважения к предкам.

Ответ, похоже, удовлетворил царедворца, ибо он энергично потер руки.

– Это понравится государю. – Борис жестом подозвал к себе слуг. – Ну, не буду вас долее мучить, ступайте. А я еще должен свидеться с батюшкой, чтобы все ему объяснить. Ведь женихи у нас одеваются в красное, и ваш наряд его может смутить. – Он умолк, но, когда Ракоци, поклонившись, двинулся к двери, сказал: – Вам окажут двойную почесть.

– Двойную? – спросил Ракоци, останавливаясь. – Что это значит?

– Царь Иван повелел присовокупить к молитвенным песнопениям еще три псалма. Он сам сочинил их: два – в восхваление Богородицы, а третий – во спасение заблудшей души. – Борис поиграл руками. – Это весьма достойные песнопения, но они несколько длинноваты.

– Понимаю, – кивнул Ракоци. – Буду иметь это в виду. – Он обернулся в дверях. – Когда будете у государя, поблагодарите его от меня за столь приятный подарок.

– Непременно. – Борис улыбнулся и, когда гость ушел, повернулся к жене: – Ну, Маша, что скажешь?

Та призадумалась, потом объявила:

– Он несомненно умен, но не сказала бы, что добронравен. И все же, если у Ксении достанет ума его к себе привязать, она до конца своих дней будет жить, ни о чем не тревожась.

– Это ты у меня умница, – усмехнулся Борис. – И, похоже, читаешь мои мысли много лучше, чем я.

В покоях, любезно предоставленных гостю Борисом, было светло от бьющего в окна солнца. Роджер, успевший разложить всю одежду, стоял над ней в почтительном ожидании.

– Я все думаю, – сказал Ракоци, стаскивая с себя доломан и отстегивая рейтузы, – когда я в последний раз надевал такой белый наряд?

– Во Фьоренце. – Роджер называл Флоренцию, как ему больше нравилось – по-старинке.

– Да-да, это было около века назад. Я выдавал тогда себя за собственного племянника.

Ракоци застыл на мгновение, полураздетый, темные глаза его, устремленные в одну точку, утратили яркость, а перед мысленным взором встали громадные языки пламени, лижущие худенькую женскую фигурку, танцующую среди них.

– Господин? – окликнул его Роджер.

Ракоци сморгнул.

– Да. Ты прав. – Он быстро разоблачился и какое-то время стоял, поеживаясь, пока Роджер обтирал влажной губкой и обрызгивал ароматной эссенцией его тело, потом медленно натянул на себя черную облегающую рубашку и – поверх ее – белую шелковую сорочку. После того как передняя шнуровка была надежно затянута, прозвучал новый вопрос: – Тебе удалось хоть что-то узнать?

– Ей, говорят, за двадцать, отец был убит татарами, – ответил Роджер. – С тех пор она вместе с матерью проживает в доме Анастасия Шуйского.

– Другими словами – бедная родственница, – заключил Ракоци. – Что ж, это кое-что проясняет, но о ней лично не говорит ничего. Почему царь Иван ее выбрал? – Он сдвинул брови и, хмурясь, пристегнул к нательному поясу белые, пробитые серебристой ниткой рейтузы.

– Возможно, сами Шуйские нашли способ подъехать к царю, – сказал Роджер, встряхивая сверкающий доломан, отороченный черными кружевами.

– Возможно, – кивнул Ракоци. – Но все остальное – загадка.

Роджер вынул из сумки горностаевый ментик и подал хозяину его талисман – большой, оправленный в серебро кабошон, словно парящий на двух распростертых крыльях.

– Хорошее дополнение к их орлу, – заметил он, и в его голубых, обычно невозмутимых глазах блеснула усмешка.

Примерно через час Успенский собор стал заполняться. Бояре, сопя и косясь друг на друга, проталкивались к аналою. Солнечный свет, проникавший в храм через три небольших оконца, был лишь подспорьем величественному золотому сиянию гигантских иконостасов; перед иконой Владимирской Богоматери теплилось море свечей.

Толкотня усилилась, когда в храм вступил царь, за которым чинно следовал сын его Федор. Ему за хорошее поведение обещали дозволить после венчания подняться на звонницу. Царские стражи бесцеремонно расталкивали бояр, когда Иван падал ниц перед очередной из икон. Федор с добродушной улыбкой взирал на отца, на лбу его посверкивала отобранная у Ракоци диадема.

Отец Симеон сменил простую черную рясу на епископское облачение, расшитое жемчугами, и строгий клобук. Он глубоко поклонился царю.

– Батюшка, что прикажешь? Дозволишь начать богослужение или велишь задержаться, пока ты не обойдешь весь храм?

Царь Иван огляделся по сторонам, его зелено-голубые глаза лукаво сверкнули. – Нет, – ответил он после паузы. – Нет. Ждать не надо. Венгр, что сегодня венчается, щедро одаривал нас восхитительными камнями, пора и ему в свой черед получить от нас самоцвет. – Он рассмеялся и встал с колен. – А что, молодые тут ли?

– Тут, батюшка, – сказал отец Симеон. – У нас все готово.

– Готово, – пробормотал Иван и опять огляделся. – Стало быть, пора начинать. – Царь пошел было к аналою, но вдруг повернулся к сыну. – Мне сказали, что он и она будут в белом, как в саванах, так ты не бойся. Таков уж обычай в Венгрии или в Польше, или где там еще. – Он дважды осенил себя крестным знамением. – Прости их Господь.

Как только государь всея Руси занял свое место, в церкви установилась полная тишина и скрытый от взоров хор певчих завел на двенадцать тонов хвалу Господнему милосердию. Священники пошли кругом по храму, за ними двинулся князь Анастасий с Ксенией, которой он приходился крестным отцом. Жениха, замыкающего процессию, сопровождал Борис Годунов.

У аналоя Ракоци впервые увидел свою невесту. Та была одного с ним роста и не по русскому обычаю стройна. Белый, расшитый золотом сарафан свободно сбегал по ней, напоминая римскую столу, что лишь подчеркивало горделивость ее осанки. Толстый слой белил и румян мешал понять, хороша ли она, но ясные золотисто-коричневые глаза, встретившись с его взглядом, не дрогнули.

Венчание было долгим, и, когда оно наконец завершилось, на улице стало смеркаться. Бояре, простоявшие на ногах более трех часов, потекли из собора, облегченно вздыхая и мечтая поскорее усесться за пиршественные столы. На звоннице дружно ударили в колокола, но продвижение толпы приостановилось. Царю вздумалось еще раз пасть ниц перед образом Богоматери, и, пока он молился, все, ожидая его, терпеливо топтались на церковном дворе.

Иван вышел на морозный вечерний воздух и благодушно кивнул новобрачной.

– Господь милостив, – объявил он, поднимая голову к небесам, и вдруг пошатнулся, оскалив в ужасе рот.

Там – высоко над ним – шла комета.

Бояре стали вскидывать бороды к небу, вид хвостатой звезды изумлял их. Одни мелко крестились, другие падали на колени – прямо в снежное месиво, марая праздничные одежды. А колокольный звон все нарастал. Вскоре самый воздух вокруг завибрировал от немолчного гуда, усугубляя всеобщее замешательство.

– Святые угодники! – воскликнул Борис и, дважды перекрестившись, глянул на Ракоци. – Вам не следует здесь оставаться, – сказал он торопливо, – Уезжайте. Уезжайте, пока это возможно.

Ксения, передернувшись, отвернулась, Ракоци не шевельнулся. Он с нескрываемым любопытством разглядывал ярко светившуюся звезду.

– Перекрестись, дурень! – взъярился Борис, пытаясь перекричать звон набата. Он толкнул Ракоци локтем, и тот машинально осенил себя крестным знамением, плохо, впрочем, соображая, чего от него хотят.

Царь Иван упал навзничь, тыча подъятой рукой в небеса, изо рта его хлынула пена. Он дико вскрикивал и в исступлении колотил каблуками по обледеневшим ступеням.

Теперь на колени попадали все, кроме священников, поспешивших укрыться под сводами храма. Царь искусал себе губы, по бороде его текла кровь, корона, сползшая с головы, валялась рядом, словно дешевая побрякушка. Стражники, потупясь, топтались вокруг, не смея взглянуть на диковинную звезду и не зная, чем помочь своему государю. А тот страшно хрипел и вскидывался, закатывая глаза.

Борис горячо дохнул Ракоци в ухо.

– Забирайте свою суженую и уезжайте. Кто знает, чем это все обернется? Какая жалость, что нынче не пасмурно, – добавил он с горечью и побежал к Ивану.

Ракоци обернулся к жене.

– Ксения, – сказал он, морщась от непрерывного звона. – Ксения Евгеньевна, не угодно ли вам будет поехать со мной?

Она упорно молчала, словно ее заворожил вид его перстня с кроваво-красным рубином, потом, вздрогнув, вздернула подбородок.

– Куда же мне еще деться?

– Вот и прекрасно, – сказал Ракоци и повел ее в сторону от бояр, уже начинавших заполошно метаться и вскрикивать, что неминуемо должно было привести к приступу массовой истерии.

Возле хором Годунова молодых ожидал крытый возок, который через минуту затерялся в узких улочках, освещенных призрачным светом кометы, неспешно пересекавшей московское зимнее небо.

* * *

Отрывок из донесения отца Милана Краббе архиепископу Антонину Катнелю, доставленного тому графом Зари.

«…Что же касается бракосочетания графа Сен-Жермена с русской дворянкой, то оно было омрачено появлением в небе громадной хвостатой звезды, приведшей всех в состояние благоговейного ужаса, а царь Иван, говорят, даже грянулся в обморок. Вследствие этого происшествия свадебный пир был расстроен, всю снедь со столов в тот же вечер отдали беднякам, а в каждой церкви Москвы отслужили молебны. Еще слышно, что царь Иван послал за лопарскими колдунами, чтобы узнать от них, что предвещает сие знамение. Эти шаманы, так же как финские, почитаются самыми могущественными на Руси.

Сам Ракоци с той поры при дворе больше не появлялся, хотя и послал царю два изумительных аметиста. Я слышал, что тот принял дары, но видеть алхимика не пожелал. Он ждет лопарей, чтобы те сказали, опасно это или не опасно. Если нет, Ракоци вновь будет в милости, что благоприятно отзовется и на положении нашей миссии, ибо нас ко двору тоже теперь не зовут. Иван опять укрепился в уверенности, что католики ослабляют его связь с небесами, и делает вид, что нас как бы нет. В Москве один лишь князь Анастасий не брезгует нами. Он говорит, что царь не любезен и с отцом Поссевино, хотя тот по-прежнему важничает и чурается нас.

Наши неприятности еще более настроили отца Погнера против Ракоци. Он убежден, что граф из единомышленника Стефана превратился в его врага, чему я лично не верю и склоняюсь к версии, что царь сам решил привязать покрепче к России того, кто регулярно пополняет его сокровищницу. У него ведь в заводе выбирать жен для своих приближенных, почему бы ему не поступить так и с иноземным послом? Сам Ракоци до последнего времени никогда не изъявлял желания вступить в брак, а даже если и изъявил бы, не понимаю, как из этого можно вывести, что он предатель и повинен во всех смертных грехах?

В Хлебном квартале случился, пожар. Небольшой, но в нем виноватят комету. Здесь ее наблюдали две ночи, а потом новая буря принесла облака. Когда небо очистилось, комета пропала. Одни говорят, что она рухнула в море, другие – что Господь отозвал ее в выси, недоступные нашим взорам. Что случилось на деле, известно лишь мудрецам да, возможно, лопарским шаманам, которых тут все с нетерпением ждут.

Что до телег, доставляющих сюда рыбу из Черного моря, то, как их конопатят, я воочию не видал, однако вызнал, что в большинстве случаев их смолят, как морские суда, а затем покрывают для надежности лаком, и таким образом вода не уходит, а рыбы живут…»