Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 8

Лицо отца Погнера омрачилось, когда он взглянул на письмо, лежавшее на столе Годунова.

– Как вы смеете в чем-то меня обвинять, вы, русский варвар? – взорвался он, уже не заботясь о выборе выражений.

– Мы более неуклонно следуем христианскому учению, чем римляне, – возразил спокойно Борис. – Но в данном случае это несущественно. Мы здесь не для богословских споров. Нам предстоит раскрыть заговор.

– Это меня не касается, – отрезал иезуит. – Я нахожусь в этой Богом забытой стране по приказу короля Стефана Польского и государю вашему не служу.

– Как бы там ни было, – сказал Борис, игнорируя нелестный эпитет, каким католик осмелился наградить его родину, – заговор налицо, и, похоже, вы – его соучастник. – Он поворошил бумаги, разбросанные по столу. – Вот донесения, указующие на это. Они составлены под присягой, их представят царю, а он уж сам решит, что делать с вами. – Его тонкие губы презрительно искривились. – А пока я считаю необходимым довести до вашего сведения, что к королю Стефану направлен гонец с депешей, в которой подробно рассказано обо всем, что вы тут творили в последнее время. Надеюсь, он тоже сделает надлежащие выводы относительно вас.

– А этот гонец отправлен вместе с верховыми, погнавшимися за Ракоци? – язвительно поинтересовался отец Погнер. – Тогда дело затянется – те вряд ли станут спешить. – Он испустил скрипучий смешок, потом вкрадчиво осведомился: – Получены ли от них какие-либо известия? Пойман ваш друг-шарлатан или нет?

Борис по-прежнему пропускал колкости отца Погнера мимо ушей.

– У нас пока нет известий о местонахождении графа, – сказал он ровным тоном. – Но это не имеет значения. В напраслине, на него возведенной, повинны в огромной степени вы, за что вам придется ответить. Вы настраивали против этого достойного человека как своих подчиненных, так и многих именитых бояр, вы пользовались любой возможностью представить его действия в самом чудовищном свете, чем не только скомпрометировали польского короля, но и бросили тень на нашего почившего государя. – Годунов поднялся со стула и посмотрел отцу Погнеру прямо в глаза. – Такое не спускается никому. Благодарите судьбу, что вы польский посол и к тому же священнослужитель, иначе вас ожидало бы наказание гораздо более строгое, чем то, к какому был приговорен человек, которого вы оклеветали.

Отец Погнер кашлем прочистил горло и тоже встал, не сводя глаз с ненавистных ему азиатских черт сановного царедворца.

– Россия – страна суеверий и дикарей, – заявил он громогласно. – Вы называете себя христианами, но лишь для того, чтобы цивилизованная Европа поверила, будто ваш царь Иван являет собой нечто большее, чем варвар-завоеватель. Ваша Церковь гниет заживо, что доказало падение Константинополя. Господь послал своих ангелов защитить Папу и Рим, но вашего патриарха изгнали из града, где он сидел, и лишь из милости его теперь терпят в Иерусалиме. Вывод ясен всем, у кого имеется разум, а у вашего царя Федора мозгов не больше, чем у десятилетнего ребенка, и от него столько же проку!

Опешивший Годунов не знал, гневаться ему или смеяться. Уж не рехнулся ли старый дурень? Неужто не понимает, что подобные речи могут стоить ему головы?

– Зачем же вы сюда ехали, если так ненавидите нас? – спросил он с изумлением.

– По велению Господа, – объявил отец Погнер, и глаза его засияли. – Каждому из нас вышней волей даровано свое бремя. Церковь и король Стефан направили меня к вам к вящей славе Господней, и вот я тут. – Он истово перекрестился, явно любуясь собой. – Тем, на кого Господь уповает, посылаются наиболее трудные испытания. А потому мне и выпала честь служить Господу именно здесь – в дикой России, дабы возжечь в ней свет истинной веры.

– Свет истинной веры, – повторил задумчиво Годунов. – Только это, значит, вас и заботит? – Он приложил ко рту кончики пальцев и медленно выдохнул воздух сквозь сжатые губы. – Ну, и как же мне с вами прикажете быть? Вы полагаете, что Господь послал вас сюда, чтобы испытать вашу преданность? Однако кое-кому представляется, что вы просто шпионите тут. И Никита Романов, например, хочет выслать вас из страны – со всеми вашими сотоварищами. А Василию Шуйскому более желательно заключить вас в тюрьму. Но они не имеют таких полномочий, ибо не ведают вопросами, связанными с иностранцами. Зато ими ведаю я. – Он поднялся с места и встал у окна, глядя на царский терем, углом выступавший из-за соседних хором.

Лето было в разгаре, и июльское солнце словно бы подновило Кремль и Красную площадь. Краски дня сделались ярче, а купола собора Богоматери Заступницы празднично засверкали. Воздух полнился бодрым гомоном и густым рыночным духом.

Отец Погнер хотел было промолчать, но затем решительно поджал губы.

– Надо мною властны лишь Господь, Римская церковь и мой король. Вы и вам подобные мне не указ.

Если бы не новая дерзость, Годунов, возможно, и отпустил бы иезуита, но эта капля переполнила чашу. Он резко повернулся и прошел к письменному столу.

– Вижу, вы и дальше намерены уходить от ответов, но я найду способы их получить. А также поговорю с другими членами польской миссии. Предупреждаю: если их слова с вашими разойдутся, вам придется несладко.

– Почему вы решили, что имеете право допрашивать меня, Годунов? – возмутился отец Погнер. – На каком основании все это происходит? Я как-никак посол польского короля и нахожусь под защитой польской короны.

– Возможно, возможно, – ответил с тонкой улыбкой Борис. – Но кто это подтвердит? Ваши подчиненные? Они могут быть с вами в сговоре. Остается лишь Ракоци, но тот в бегах и, заметьте, не без ваших стараний. – Он дал знак двум стражникам, застывшим возле дверей, подойти к отцу Погнеру и скучающим тоном распорядился: – Отведите этого человека в желтый чулан и не выпускайте оттуда. Позаботьтесь, чтобы его кормили.

Стражник постарше поклонился и сноровисто ухватил католика за руку. Тот был настолько ошеломлен неожиданным поворотом событий, что позволил безропотно себя увести.

Оставшись один, Годунов опять подошел к окну и стал прикидывать, как далеко мог продвинуться английский обоз. Прошло уж тринадцать дней, но никаких сведений от британцев не поступало, так что он не солгал отцу Погнеру, сказав, что не знает, где находится Ракоци. Известий, правда, не было и от конников, ускакавших в сторону Польши. Это радовало, ибо не давало ему основания расширять зону поисков беглеца, чего настойчиво требовали и Романов, и Шуйский. Телеги движутся медленно, а верховые проворны. Им ничего не стоит нагнать англичан, которым еще надо будет за Вологдой переправляться через Сухону. Борис удрученно вздохнул и не в первый раз за прошедшую неделю подумал, не ошибся ли он, решив остаться в Москве, вместо того чтобы вместе с Ракоци попытаться добраться до беломорского порта и уплыть подальше от России.

В дверь постучали, вошел старший стражник.

– Ваша милость, инородец скандалит. Требует бумаги, чернил – хочет жаловаться польскому королю и Папе Римскому.

– Жаловаться? Хорошо, пусть строчит. – Борис махнул рукой, давая понять, что ему это безразлично. – Завтра я разберусь с ним. – Он снова вернулся к письменному столу и, собрав все документы в одну стопку, хлопнул по ним ладонью. – Все остальное – и самое главное! – кроется тут.

– Что-то не так? – испуганно спросил стражник. Как человек, не умеющий ни читать, ни писать, он с опасливым недоверием относился ко всякого рода бумагам.

– Почему? – вопросил вдруг Борис, откидываясь на спинку высокого жесткого стула. – Почему я чувствую себя зверем, которого гонят в ловушку? – Он резко подался вперед и упер локти в стол. – Кто охотник? Никита Романов? Васька Шуйский? Царь Федор? Кто? Как мне это узнать?

Стражник попятился к двери.

– Мне остаться здесь или лучше выйти, Борис Федорович? – спросил жалобно он.

Борис взглянул на него.

– Лучше выйди. – Он тряхнул головой. – Только сначала подай мне сладкого и очень крепкого чаю.

Двумя часами и четырьмя опустевшими чашками позже он резко сдвинул бумаги в сторону и издал торжествующий клич. Разрозненные сведения, никак не желавшие смыкаться в единое целое, после кропотливого изучения выстроились в безукоризненную цепочку. Борис помотал головой и хватил по столу кулаком.

В дверь сунулся озадаченный стражник.

– Случилось что?

Борис пророкотал.

– Шуйские! – Он умолк, уставившись в одну точку.

– Борис Федорович, – осторожно окликнул стражник, страшась боярского гнева.

– Тащи всех сюда. Василия, Дмитрия, Ивана с их дядькою Михаилом, а также их сродников – Анастасия с Игорем. Всех скопом, немедленно! – Борис резко вскинулся. – Ты слышал, что я приказал?

– Шуйских? – переспросил стражник, не веря ушам. – Всех сразу? Но в Москве проживают только Василий, Дмитрий да Анастасий. Михаил – в Новгороде, Иван – в своей вотчине, а куда занесло Игоря, и придумать нельзя: он ведь известный пьяница и распутник.

– Веди, кого сможешь. Начни с Василия – его терем рядом. Действуй быстро, пока их не предупредили. Ступай же! Ступай! – Борис в возбуждении бил по столу кулаками.

Стражник выскочил из кабинета, лихорадочно соображая, кого взять в команду. Шуйские что медведи – их с кондачка не возьмешь. Перекрестившись на иконы, он побежал к казармам.

Борис, оставшись один, принялся рыскать по кабинету, сжимая в руке обличающие доносы.

– Я должен был это предвидеть! – восклицал с горечью он. – Прости меня, Господи, за мою дурость: я сам допустил это, сам!

Колокола прозвонили к обедне, а он все то клял себя, то призывал все кары небесные на голову Шуйских, для которых и адское пламя в его представлении было бы чересчур снисходительным наказанием.

В дверь постучали.

– Да, – крикнул Борис и сдвинул брови, ожидая увидеть главу рода Шуйских, но в кабинет протиснулся лишь старший стражник. Он был один.

– Мы не застали князя Василия дома, – доложил он боязливо. – Челядинцы сказали, что тот уехал на конный рынок.

– На какой рынок? На южный? – Борис недоверчиво сузил глаза. – Ну так и что ж? Он ведь не за горами?

– Князь там с Никитой Романовым и с царем Федором. Их сопровождает усиленный караул. По четыре казака на брата. – Стражник робко кашлянул. – И потом, я подумал, что негоже брать его среди толпы да еще при государе.

Борис кивнул в знак согласия, сознавая, что не следует требовать невозможного даже от человека, присягнувшего выполнять любые твои приказы.

– Разумеется. Ты правильно рассудил. Приведешь его, когда он вернется. А сейчас ступай за Дмитрием с Анастасием. – Он глянул в окно. – Да смотри, сам в драку не лезь, держись где-нибудь сзади.

Стражник поклонился в пояс и вышел, опять оставив Бориса наедине с читаными-перечитаными документами, каждая фраза которых, казалось, теперь просто кричала о преступлениях Шуйских. Время тянулось ужасно медленно, и Годунов метался по кабинету, словно загнанный в клетку тигр. Его то бросало в жар от нестерпимой ненависти к врагам, то окатывало ознобом при мысли, что Романовы с Шуйскими уже спелись и вот-вот нагрянут с отрядом казаков к нему.

Наконец дверь с шумом отворилась, и четверо стражников втащили в комнату Анастасия Шуйского. Тот упирался и выворачивался, а когда это ему удалось, пошел на Бориса – кряжистый и растрепанный, словно уличный забияка.

– По какому праву, Борис Федорович, ты велел им меня сюда привести?

– По праву опекуна царя Федора, – ответил Борис, решившийся говорить с Анастасием напрямую. Он умел за себя постоять и не опасался наскока, к тому же между ними был стол. – Я, Анастасий Сергеевич, говорю с тобой от имени государя, и ты отвечай мне так, как отвечал бы ему. Думаю, нам лучше побеседовать здесь, чем в тайных комнатах царского терема или в узилище. – Он подтянул к себе стул и сел, положив руку на груду бумаг. – В этих донесениях много странного, князь. Ты был в последнее время весьма занят, не так ли?

– Конечно, был, – вскинулся Анастасий. – Любой боярин всегда чем-нибудь занят. – Он помотал головой, словно бы проверяя, цела ли шея, потом щелчком сбил с рукава своего кафтана пылинку. – Что в том дурного? У меня много забот.

– Ив чем же они состоят? – спросил Борис с нарочитой участливостью.

– Я владею домом в Москве и пригородными поместьями. Хозяйство большое. За ним нужен пригляд. – Анастасий говорил с Годуновым таким тоном, словно тот был недоумком, под стать нынешнему царю. – Или, быть может, у тебя, Борис Федорович, заведено по-другому и ты пускаешь свое хозяйство на самотек?

Борис отнюдь не намеревался тратить время на неуместные препирательства, а потому оставил вопрос без внимания.

– Тут говорится, – он постучал пальцами по документам, – что вы с князем Василием задумали скинуть царя-батюшку с трона. Это измена, князь.

Лицо Анастасия окаменело.

– Я не изменник! – выдохнул он.

Борис выгнул брови.

– Странно, а донесения свидетельствуют об обратном. Надеюсь, сейчас мы выясним, где правда, где ложь. Посмотрим, что ты вершил в последние годы? – Он выдернул из груды бумаг два листка. – Вот донесения нарочных, каких ты отправлял в Курск, к Юрию Костроме, и далее в Польшу. Он ведь твой сродник. Незаконнорожденный, правда, но тем не менее двоюродный брат.

– Троюродный, – уточнил Анастасий.

– Пусть, – улыбнулся Борис. – Однако рука руку моет. – Он взял другую бумагу. – А тут, например, один человек, служащий в польской миссии, утверждает, что ты дважды посещал отца Войцеха Ковновского, суля ему золотые горы за дружбу с семейством Шуйских. Это что – тоже ложь?

– Это напраслина, – сказал без особой твердости в голосе Анастасий.

– Разве? – Борис ухватился за другой документ и опечаленно покачал головой. – Хотелось бы мне так думать, Анастасий Сергеевич, но, видишь ли, эту напраслину подтверждает еще кое-кто.

– Ну так что ж? – Анастасий оправился от неожиданности и пренебрежительно дернул плечом. – Это все чепуха. Бессвязные бормотания, слухи.

– Но преимущественно они не в твою пользу, особенно если учесть твое звание и положение при дворе, – с расстановкой произнес Борис. – Действительно, в отдельности эти бумаги мало что стоят. Но в совокупности, – его голос возвысился, – они непреложно свидетельствуют, что ты заговорщик, стремящийся отстранить царя Федора от правления, дабы возвысить свой род и себя.

– Ну уж никак не себя, – возразил Анастасий с улыбкой и поглядел на лик Варлаама-Антиоха, словно призывая святого подивиться нелепости возводимого на него обвинения. – Я ведь из младшей ветви нашего рода, и путь к трону заказан как мне, так и моим сыновьям. Вот Василий Андреевич – дело другое. Тот может питать надежды на возвышение, а я для того не гожусь. Или, Борис Федорович, тебе это неизвестно?

– Не более, чем тебе, – с не меньшим ехидством ответил Борис. – Именно потому я и приказал привести сюда не только тебя, а и всех Шуйских. – Он с удовольствием наблюдал, как в синих глазах Анастасия растет замешательство, переходящее в страх. – Так, говоришь, это он втянул тебя в столь опасное дело?

Анастасий мгновенно пришел в себя.

– Кто?

– Василий Андреевич. – В голосе Бориса отчетливо слышалось раздражение. – Ты ведь во всем поддерживаешь его – разве не так?

– Не вижу причин, зачем бы мне так поступать, – мрачно откликнулся Анастасий. – Ты, Борис Федорович, ищешь измену там, где ее нет.

– Причины есть, – возразил Годунов, оглаживая бородку. – И весьма основательные. Посадив на трон князя Василия, ты и сам обретешь нешуточную возможность прийти к власти. У него, конечно, есть братья – Дмитрий, Иван, но они будут грызться друг с другом, да и с Василием заодно. Они ведь тоже мечтают о троне и не станут особенно церемониться, когда он так близок. Тебе, конечно, с ними тягаться трудненько, но у тебя имеются сыновья. Сколько их, кстати? – Он позволил вопросу повиснуть в воздухе, ставшем для Анастасия осязаемо душным.

– Господь даровал мне шестерых сыновей, и пятеро из них живы, – ответил он оскорбленно и в то же время с видимой гордостью. – У меня есть также четыре дочери, ибо я навещаю жену не менее чем раз в месяц. Я считаю это своим долгом, хотя она и живет в удалении от Москвы.

– Весьма благоразумно, – сказал Борис с одобрением. – Ты бережешь свое семя и держишь его подальше от двора. Я и сам склонен к подобным уловкам. – Он взглянул Анастасию прямо в глаза. – Итак, если с твоей помощью твой двоюродный брат сделается царем, то ты станешь его правой рукой и первым после него лицом в государстве. Это само по себе лестно, однако более заманчивы обретаемые перспективы. Не для тебя – для твоих сыновей, но ведь ради них можно бы и забыть о личных амбициях, правда? – Голос Годунова сделался чуть ли не задушевным, а улыбка лучилась искренним дружелюбием. – Так, Анастасий Сергеевич, да? Таковы твои скрытые помыслы? Пусть себе Василий Андреевич правит, только бы власть впоследствии перешла к одному из твоих сыновей. Это, если задуматься, не столь уж невероятно. Ведь у Василия наследников по мужской линии нет – одни девочки, и это тоже вселяет надежду. Вдруг да удастся какую просватать?

– Это просто смешно! – вскидываясь, возразил Анастасий, но запальчивость его тона говорила обратное. Да и пот, проступивший на лице, нельзя было целиком отнести на счет зноя.

Борис внимательно посмотрел на Шуйского.

– Мне любопытно было бы знать, сколько во всех этих мечтаниях от тебя, и сколько – от твоего себялюбивого и хитрого родича?

– Что сие значит? – резко спросил Анастасий.

– Сие – намек на то, что, возможно, ты пешка в руках более сильного игрока, – с еще большей резкостью ответил Борис и прибавил: – Разменная пешка. Может статься, Василий Андреевич сам внушил тебе эти надежды. Чтобы тебя подхлестнуть, а за твоей спиной уже обещал своих дочерей сынам Никиты Романова. Подумай-ка, не рискуешь ли ты собой во вред своим детям, а не во благо. – Он испытал удовлетворение, заметив смятение на лице Анастасия. – С какой стати будет Василий родниться с тобой, когда ты и так в его воле?

– Василий Андреевич блюдет интересы семьи, – возразил с судорожным смешком Анастасий. – Он не порадеет Романову, когда рядом Шуйский.

– Возможно, и нет. – Борис покладисто закивал. – Но вдруг на тебя уже смотрят как на козла отпущения? – Он указал на бумаги. – Почитай их сам, если хочешь, и найдешь немало свидетельств тому. Василий Андреевич все словно бы в стороне, а ты вроде главный зачинщик. – Он подался вперед. – Если митрополит не заступится за тебя, участь твоя будет весьма незавидной.

– Тебе не терпится сыскать виноватого, Борис Федорович, – сказал, насупившись, Анастасий. – Но среди нас тебе его не сыскать. Шуйские стоят друг за друга.

– Я думаю, раз уж Шуйские изменили присяге, то каждый из них способен предать не только царя, – веско произнес Борис. – И ты, Анастасий Сергеевич, вовсе не исключение. Но если ты в упорстве своем вознамеришься ответить за вины князя Василия, то окажешься не только дурнем, но и дважды предателем, ибо предашь и себя.

– Дважды ли, трижды ли – все едино, – махнул рукой Анастасий. – Только я никак не пойму, почему меня понуждают свидетельствовать против моей же семьи? – Он пренебрежительно дернул плечом. – Я, конечно, не лишен честолюбия и предпочел бы видеть на троне кого-то из Шуйских, но князь Василий мне ни в чем не указ.

– Что ж, – вздохнул Годунов. – Тебя, видно, не своротишь. Стой на своем, коли охота, но знай: Церковь проклянет тебя за злокозненные деяния.

Анастасий потеребил пальцами бороду.

– С чего это вдруг? – спросил он язвительно. – Разве я слуга сатаны?

– Нет, но ты умышляешь против того, кто правит нами по воле Господней, – с безмятежным спокойствием сказал Борис, – и будешь отвечать за то перед судом. Но ответит ли кто-нибудь вместе с тобой, чтобы избавить тебя от жуткой, мучительной смерти?

Анастасий внезапно расхохотался.

– А вот и ловушка, Борис Федорович! Но не надейся, ты меня не поймаешь. – Он отступил на шаг от стола и картинно выставил вперед ногу. – Коли придется, отвечать я буду один. И без проволочек признаю все свои вины. Да, скажу, я умышлял против царя Федора, и, более того, именно я свел с ума царя Ивана.

– В этом виновна его болезнь, – заметил Борис.

– Кто знает? – возразил Анастасий, явно начинавший получать удовольствие от разговора. – Я признаю, что всеми способами усугублял эту болезнь и вызвал хвостатую звезду, дабы нагнать на него страху. А потом подговорил лопарских шаманов предсказать именно тот день, когда я замыслил его убить, чтобы отвести от себя подозрения. – Он возбужденно потер руки. – И тогда посмотрим, что скажут бояре. Им любо казнить того, кто молчит или отпирается, а тут – поди-ка попробуй! Они меня и в тюрьму-то посадить не решатся – из опаски, что князь Василий сделается царем. Они ведь весьма осторожны. – На лице его засияла ангельская улыбка. – Знаешь, что они сделают? Сошлют меня в какой-нибудь монастырь в надежде, что Господь возвратит мне разум. А монастырские стены хоть и крепки, да не настолько, чтобы не выпустить в мир блаженного человека. Смиренного, раскаявшегося, бубнящего себе что-то под нос. Года не пройдет, как меня объявят провидцем. То-то возрадуется митрополит, зря ежедневно на паперти бродягу-князя в лохмотьях. А уж бояре просто лопнут от зависти, ведь я смогу говорить что хочу и пользоваться при том всенародной любовью. – Он вновь рассмеялся. – Ну, Борис Федорович, каково тебе это?

Годунов пристально всмотрелся в лицо.

– Не могу сказать каково, но придумано умно, – сказал он с легкой запинкой.

Анастасий тут же примолк, потом заявил:

– Сумасшедшие часто бывают умны.

– Да. Бывают, – согласился Борис. Как в твоем случае, князь, мелькнуло в его мозгу, но сказать это вслух он не решился.

* * *

Послание царя Федора в Спасо-Каменский гарнизон, заверенное подписями Никиты Романова и Василия Шуйского. Доставлено особым посыльным и вручено 2 августа 1585 года.

«Как государь всея Руси повелеваю вам найти и задержать инородца Ференца Ракоци, бывшего сотрудника посольства короля Стефана Польского, который, по слухам, в настояние время направляется в Новые Холмогоры, чтобы сесть там на английское судно. Этот инородец был осужден, получил тридцать ударов кнутом и, возможно, уже держит ответ перед Господом, но, если это не так, вам вменяется призвать его к ответу передо мной.

Вам следует задержать его даже в том случае, если придется применить силу против подданных Елизаветы Английской, хотя она и настроена ко мне дружески, как в прежнее время – к отцу.

Дозволяю вам любым способом доставить упомянутого венгра в Москву, дабы здесь мы могли приступить к дополнительному расследованию его вин, ибо очень многие жители нашего города были обольщены и оклеветаны этим чужеземным изгоем.

Он должен быть жив и в добром здравие, ибо мертвого допросить невозможно. Если преступник будет убит, берегитесь: вам в этом случае не избегнуть самого строгого наказания.

В Москве задержанного повелеваю передать Василию Андреевичу Шуйскому, каковому вменено провести обстоятельное дознание. Отчет о том он представит мне лично и включит в него оценку вашего рвения при исполнении данного поручения. Хороший отзыв пойдет вам во благо, плохой навсегда заклеймит вас позором.

Да будет вам также ведомо, что этот Ракоци – чародей, обладающий огромным могуществом. Совсем недавно он сумел довести до полного сумасшествия двоюродного брата князя Шуйского, а в прошлом задаривал моего отца темными самоцветами, от которых тот окончательно повредился в уме.

Остерегайтесь его чар и не воображайте, будто можете с легкостью их развеять. Люди, впадавшие в подобное заблуждение, очень дорого поплатились за то. А потому, укрепляясь молитвами, держите оружие наготове и по ночам выставляйте около колдуна усиленный караул, опасаясь пагубного влияния темных сил, от него исходящих, какового вашему нынешнему государю счастливо удалось избежать.

Да вселит Господь резвость в ваших коней!

Под двуглавым орлом,

по распоряжению царя Федора:

Василий Андреевич Шуйский,

Никита Романович Романов».