Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 5

Они отошли от Красной площади всего на двадцать шагов, но, казалось, попали в другой мир, ибо узкая улочка была глуха, темна и пустынна.

– Поспешим, – сказал отец Краббе. Он подгонял своего спутника уже с четверть часа. – Иначе нас ждет нагоняй и за опоздание, а не только за сломанную карету.

– Именно потому мы и выбрали этот путь, а не кружной, – терпеливо откликнулся Юрий, нащупывая в кармане кольцо, украденное им в доме Ракоци, пока тот беседовал с гостем. – Я хорошо знаю эту часть города. Мы скоро выйдем к посольству.

– Боюсь, теперь это не важно, – отозвался с вымученным смешком отец Краббе. – Отец Погнер ждет меня уже около часа. – Он старался придерживаться середины улочки, куда проливала свой свет – удивительно скудный для летней июньской ночи – молодая луна.

– Отец Погнер сочтет уважительной причину задержки, – сказал рассудительно Юрий. – Ведь кареты у нас ломались и раньше. Он знает, каковы московские улицы. Он поймет, что не опоздать мы никак не могли. Особенно когда я опишу ему, что стряслось с колесом и с осью.

Но отец Краббе в том не был уверен. Все убыстряя шаг, он пожаловался:

– Не могу взять в толк, отчего сломалось злосчастное колесо. На неровностях мостовой спицы так запросто не вылетают. Эта карета знавала дороги и хуже, а тут…

– Вы сами знаете, как это бывает. – Юрий чуть не бегом поспешал за иезуитом. – Карета может выдерживать одно трудное путешествие за другим и вроде бы не становиться от этого хуже, а в один прекрасный момент разваливается на части от малейшего сотрясения. Так случилось и с нами. – Он умолк, учащенно дыша и лихорадочно соображая, чем бы еще унять подозрения иезуита.

– Мне было велено… нам всем было велено передвигаться по городу только в каретах. Особенно по вечерам. Надо было принять предложение Ракоци и воспользоваться его экипажем, но пришлось бы перепрягать лошадей, а это заняло бы не менее получаса. – Отец Краббе отмахнулся от комаров, назойливо жужжавших вокруг. – Я предпочитаю не сердить отца Погнера, когда это возможно.

Юрий прекрасно понял подоплеку его слов, но тем не менее счел необходимым заметить:

– Должно быть, вас беспокоит то обстоятельство, что именно ваш визит к Ракоци вызовет недовольство отца Погнера. И гораздо большее, чем поломка кареты. Ведь придется признаться, где мы ее оставили, а это ему понравится вряд ли.

Сказав это, Юрий невольно поежился. То, что карета осталась у Ракоци, мало нравилось и ему самому. Дурацкое колесо развалилось прямо по выезде со двора дома венгра, и его чересчур ретивые слуги вызвались привести все в порядок к утру. Ракоци же со своей стороны обещал лично за тем проследить. Ну как он заметит подпилы на полудюжине спиц?

– Что это за улица? – спросил отец Краббе. – Я ее не узнаю. Разве это не Хлебный ряд?

– Он чуть подальше, – тут же нашелся Юрий. – Поворот-два – и мы выйдем к площади, к той пекарне с желтым фасадом, где мы берем хлеб. Мы просто идем к ней с другой стороны, вот в чем все дело. – Он огляделся по сторонам, надеясь, что иезуит не заметил церквушки, где им следовало бы повернуть. Сердце его забилось быстрее при мысли о награде, какая его ожидает, если рискованную затею удастся осуществить. Он получит набитый золотом кошелек, но дело даже не в золоте, а в том, что князь Василий наконец-то оценит его по достоинству и сделает своей правой рукой. Тогда все достижимо – и богатство, и слава. И завидное положение, несмотря на бесчестье отца.

– Эти улочки так петляют, – пожаловался отец Краббе, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. – Не зная дороги, по ним можно блуждать и блуждать. Представляю, каково тут приезжим.

– Москва хранит много секретов, – произнес Юрий, довольный, что отец Краббе не видит его лица.

– Воистину, – отозвался иезуит, начинавший понемногу тревожиться. – Скажи-ка, не надо ли нам взять левее? Мы идем на запад – взгляни на луну, а посольство должно быть южнее.

– Да, это так, – сказал Юрий, украдкой прислушиваясь к каким-то шорохам за спиной.

Отец Краббе тоже насторожился.

– Что это было? – спросил он. – Ты слышал?

– Собаки? А может, крысы? – предположил Юрий. – По мне, уж лучше собаки. Крысы у нас свирепы и голодны словно волки.

– Крысы! – недоверчиво тряхнул головой отец Краббе. – Откуда бы им тут взяться?

– Возле пекарен много помоек, – пояснил Юрий. – Они роются там. Вскоре мы повернем на юг и выйдем к нужному месту. Оно и так уже рядом, но через стены не перелезешь. Вот и приходится их обходить. – В голосе его проскользнула насмешка, и отец Краббе ее уловил.

– Не дурачься, Юрий, – строго укорил он. – Ты говорил, что знаешь дорогу. Так веди куда надо и не путай меня.

– Как я могу? – сказал Юрий, легко ступая по выщербленным камням мостовой. – Вы ведь не отец Бродский. Вас с толку запросто не собьешь.

Простодушие и рассеянность отца Бродского были известны, и отец Краббе, несмотря на одышку и растущее беспокойство, позволил себе усмехнуться.

– Да, полагаю, это действительно так. Я всегда был приметлив. – Он осенил себя крестным знамением. – Прости меня, Господи, за гордыню.

– Сознавать собственные способности – не гордыня, а проявление благодарности к Господу, одарившему тебя ими, – назидательным тоном повторил Юрий слова наставлявшего его в ранней юности духовника. Говорил он это скорее себе, чем своему спутнику, окрыленный предчувствием успешной развязки истории, в какой отец Краббе был второстепенным, а он, Юрий, главным действующим лицом.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал отец Краббе, которому с детства внушали другое. Он споткнулся и чуть было не упал. – Это неверное направление.

– Оно скоро исправится, – язвительно буркнул Юрий.

– Нам надо вернуться на Красную Площадь и пойти по главной улице. Конечно, мы потеряем время, но будем, по крайней мере, уверены, что не собьемся с пути. – Отец Краббе остановился и стал поворачиваться, но тут его резко толкнули в плечо.

– Не сейчас, достойный иезуит, – произнес Юрий, с откровенной насмешкой разглядывая свою жертву. – Сначала я у тебя заберу кое-что.

Потрясенный отец Краббе замер на месте.

– Я священник, олух! – вскричал он, чувствуя, что у него холодеет под ложечкой, несмотря на теплую ночь. – Что у меня можно взять? Даже мое распятие всего лишь серебряное, а не золотое.

– Ошибаешься, – спокойно произнес Юрий и коротко свистнул. – У тебя есть нечто такое, в чем я очень нуждаюсь. – Он вынул из ножен длинный кучерской нож и засмеялся. – Прости мне мой грех, добрый пастырь.

Отцу Краббе в жизни не доводилось слышать ничего более ужасающего, чем этот тихий, ликующий смех.

За спиной раздались какие-то звуки. Иезуит оглянулся. К ним приближались двое дюжих мужчин. Один был постарше, другой – помоложе, от обоих разило потом и крепким хмельным.

– Как видишь, мы здесь не одни, – с удовлетворением сказал Юрий. – Сбежать тебе не удастся.

– Юрий… – Отец Краббе сделал попытку попятиться, но верзилы уже были рядом. – Чего ты хочешь? Скажи! – В его голос вплелись пронзительные, визгливые нотки. – Клянусь, я сделаю для тебя все, чего ты ни попросишь…

– Все уже сделано. – Юрий облизнул губы. – Осталась лишь малость.

– Какая? – Отец Краббе оглянулся еще раз. – Что ты имеешь в виду? – Он вскрикнул, когда длинное лезвие, пропоров сутану, вонзилось ему в живот, и пошатнулся, пытаясь перехватить нож, чтобы исправить непоправимое. – Юрий! – Он задохнулся.

– Умри, безбожник-иезуит, – прошептал Юрий, вкладывая в этот шепот всю свою ненависть к тем, кто когда-либо им помыкал. – Умри – и я наконец-то восторжествую!

Отец Краббе опять закричал, когда Юрий ударил еще раз. Силы удара хватило бы, чтобы сбить католика с ног, но нож не пустил, и священник обвис на руках своего палача, заходясь от чудовищной боли.

– Оттащите его от меня, – задохнувшись, приказал Юрий верзилам. – Нужно выпустить из него кишки. Я хочу раскидать их по улице, чтобы крысы устроили пир, на останки которого утром наткнутся местные подмастерья. – Голова его шла кругом от ощущения собственного всесилия. Наслаждение, которое он испытывал, превосходило все ожидания. – Живее, живее!

Наемники подчинились приказу: один ухватил тело отца Краббе под мышки, другой принялся методично вспарывать его одеяние.

– Смотрите-ка, инородец, святоша, а носит такую рвань, – проворчал сердито верзила. – Сплошные лохмотья. Кто у нас это купит?

– Нет! – заявил повелительно Юрий. – Мы ничего не тронем. Ничего. Это не должно выглядеть как ограбление.

Он, ухмыльнувшись, сунул руку в карман и ощупал кольцо, внутренне восторгаясь своим хитроумием. Приятно было сознавать, какую выгоду может принести даже маленькая безделица, если ею правильно распорядиться.

– И все же грех упускать добро, – буркнул старший наемник.

– Оно не пропадет, – с отвращением в голосе откликнулся младший. – Первый же человек, наткнувшись на труп, оберет его дочиста.

– Пусть, – сказал Юрий. – Вам заплачено. Делайте как говорят. Ценного ничего на нем нет, а я не хочу, чтобы допытчики через скупщиков вас разыскали. Выйдут на вас – найдут и меня. Это, надеюсь, понятно?

– Как не понять, боярин, – язвительно отозвался старший.

Отец Краббе вряд ли мог что-нибудь слышать из этого жуткого разговора. В ушах несчастного стоял грохот, а все его существо изнемогало в попытках изгнать из себя боль и холод, проникавший, казалось, уже в самые кости. Он хотел было перекреститься, но руки не слушались.

– Вот, полюбуйтесь, – сказал младший наемник, отходя от наполовину оголенного тела, по восковеющей коже которого толчками струилась кровь. – Долго он не протянет при такой-то кровище.

Юрий придвинулся к жертве.

– Я начну. А вы приготовьтесь тащить.

Верзилы кивнули, а старший, ухвативши иезуита покрепче, предупредил:

– Он может взбрыкнуть, когда вы возьметесь за дело. Так обычно бывает, когда вынимаешь кишки.

Младший поморщился.

– А еще они жутко смердят. Если их пропороть. А вы их таки пропороли.

Юрий не принял упрека.

– Наплевать, – буркнул он, потом попробовал пошутить: – Вонь к утру разойдется. А до утра его никто не найдет.

– Разве что крысы, – хмыкнул старший, становясь попрочнее.

– Разумеется, – кивнул Юрий, готовясь выпотрошить отца Краббе, как потрошил в деревне свиней.

Тот осознал, что его снова пронзают ножом – по страшному, исходящему от лезвия жару. Однако жар этот почему-то не только не грел отца Краббе, но даже наоборот: он пронизал все его тело ледяными лучами, лишая дыхания, необходимого для молитвы, какую иезуит тщился произнести в доказательство своей неизбывной любви к Вседержителю. Холод все нарастал – всеобъемлющий, всепоглощающий, обволакивающий, и брызги крови казались несчастному горячим. Он задыхался, хрипел, но все же не верил, что его убивают. Это было непостижимым, неправильным, неприемлемым и походило на наваждение или кошмар. Затем боль исчезла – и отец Краббе перестал сражаться за право дышать и молиться.

– Отходит, – пробормотал старший разочарованно. – Без всякой борьбы.

– Наплевать, – просипел Юрий, с тоской глядя на кровь, замаравшую его польский камзол. Надо было действовать осторожнее, поберечься. А теперь придется придумывать, откуда она взялась. Он украдкой вытянул из кармана кольцо и поспешно вдавил его в полусогнутую ладонь правой руки отца Краббе, страстно надеясь, что оно не вывалится из нее. Потом, выпрямляясь, усталым голосом приказал: – Довершите начатое. Развалите его надвое.

Старший наемник вздохнул и вытянул из-за пояса нож.

– Как пожелаете, – сказал он, обменявшись взглядом с напарником. Затем они оба нагнулись над телом и, невзирая на исходящий от него жуткий смрад, принялись за работу.

– Хорошо, – тихо одобрил их действия Юрий. – Очень хорошо. – Верзилам было заплачено золотом – и переплачено, как он считал. Но теперь плата перестала казаться ему непомерной. Ишь как стараются! И все для того, чтобы сбылись его, Юрия, упования. Да и князь Шуйский с бесноватым католиком тоже будут премного довольны. Если, конечно, колечко найдут, а Ракоци обвинят.

Распрямляясь, младший наемник повернулся к нему.

– Угодно ли еще что, барчук?

– Разрубите его. Ох, ради Господа разрубите его, – взмолился вдруг Юрий, охваченный непонятным волнением. – Рассеките на части. Пусть тут все выглядит так, словно на него напали монголы.

Старший наемник расхохотался.

– Монголы? Но ведь вы хотели, чтобы вина пала на инородца. Разве не так?

Юрий кивнул.

– Да. Да. Мне нужно именно это. – Теперь, когда отец Краббе был действительно мертв, мысли его стали путаться и вспомнить о том, для чего это сделано, оказалось не так-то легко.

– Тогда, – вступил в разговор второй малый, – нам лучше переломать ему кости. Ведь поляки обычно затаптывают своих врагов лошадьми. Монголы разрубают их на куски, а поляки топчут.

– Да, – прошептал Юрий. – Ты прав. Пусть покажется, что это дело поляков. Вам следует… Да вы сами знаете, как в этом случае поступить.

Он сцепил руки в замок, чтобы унять приступ дрожи. Лицо его побледнело, к горлу подкатился тошнотворный комок.

– Конечно, барчук, – кивнул младший наемник, круша каблуком грудь отца Краббе. Послышался отвратительный хруст.

– Мы вмиг управимся, – заверил старший.

– Вмиг, – подтвердил младший, колотя подхваченным с мостовой обломком доски по руке отца Краббе – той самой, которая сжимала кольцо.

Старший наемник пнул отца Краббе сапогом в висок, и череп того с тихим чмоканьем раскололся.

– Хорошо, – сказал Юрий. – Прекрасно.

– Монахи обычно такие тщедушные, – заметил младший, обрабатывая доской недвижные бедра убитого. – Все посты да посты.

Юрий с нарастающим возбуждением наблюдал за расправой. Тошнота отступила; биение сердца тяжело отдавалось в висках. Сначала он лишь усмехался, потом – еле слышно – принялся напевать. Отец Краббе теперь превратился в кусок падали – и все по его, Юрия, воле. Как это все-таки упоительно: распоряжаться чужими судьбами, осознавая свое могущество, власть! От избытка чувств он судорожно втянул носом воздух и покачался на каблуках.

Наконец старший бандит повернул лицо в его сторону.

– Еще что-нибудь? – равнодушно спросил он.

– Н-нет, – ответил Юрий с запинкой, разочарованный тем, что все уже кончено. – Нет. Достаточно. Нет.

– А барчуку-то дело пришлось по вкусу, – заметил младший, и рот его передернулся. – На что это было похоже, барчук? Это тебя позабавило? Да? Ты хотел бы продолжить?

– Так было нужно, – резко бросил Юрий, не сводя глаз с узких ран на теле убитого, вокруг которых уже запекалась кровь – черная в сумраке летней ночи.

– Кому было нужно? Тебе? – презрительно спросил младший бандит. – А ты не хочешь и сам отведать того же? Скажи, не стесняйся – и мы позабавимся вместе.

– Так было нужно, – повторил раздраженно Юрий. Он понимал, что ему угрожают, но возбужденный разум его отказывался принимать угрозу всерьез. – Не мне. А очень значительным людям. Я лишь выполнял их приказ.

– Но ты при том наслаждался, – заметил младший. Он замахнулся деревянным обломком и послал его в голову Юрия с такой силой, что едва устоял на ногах.

Удар пришелся в висок. Юрий боли не ощутил, но ему показалось, что возле уха разорвалось пушечное ядро. Он рухнул как подкошенный наземь, в одно мгновение превратившись в груду безжизненного тряпья.

– Его одежка нам пригодится, – с удовлетворением сказал старший бандит. – А также и деньги. Не забудь стащить с него сапоги.

– Они все в крови, – отозвался младший, с натугой ворочая труп.

– Как и тряпки. Никто этого не заметит. А если заметит, скажем что во всем этом забивали свиней. – Старший бандит встал на колени и принялся деловито помогать младшему раздевать мертвеца. Добравшись до косоворотки, он заметил: – Превосходное полотно. За него можно дорого взять.

– А что с попом? – спросил младший, оглядываясь.

– Грабить священника – скверное дело. Даже не думай, – отрезал старший, аккуратно скатывая бархатный польский камзол. Он, кряхтя, выпрямил спину и повторил: – Последнее дело – грабить священника.

– Но он ведь католик, – пытался отстоять свою точку зрения младший. – Это другая стать.

Старший метнул на него грозный взгляд.

– Я сказал, даже не думай. И не косись на распятие. Все равно на него никто не польстится.

– Но оно ведь серебряное. Его можно и переплавить. Кузнец Евгешка с удовольствием сделает для нас это и будет молчать. – Малый нагнулся и поднял распятие, валявшееся возле расколотой головы отца Краббе. – Если мы не возьмем его, возьмет кто-то другой.

– И пусть! – в сердцах отозвался старший. – Зато никто никогда не скажет, что мы грабим благочестивых людей. Даже католиков. – Он умолк, чтобы перекреститься. – Господь ведает, кто мы, но этого нам не простит.

Его напарник пожал плечами.

– Мы жили бы месяц на то, что нам за него могут дать.

– Забудь, – сказал старший.

– Ладно, – кивнул младший. – Но мне все же жаль.

Они закончили свое дело в молчании и, увязав с привычной ловкостью всю добычу, мгновенно растворились в лабиринте улочек и переулков самого мрачного из районов Москвы.

С утренними звонами церковных колоколов мертвецов обнаружили. Двое подручных местного пекаря жуткими криками огласили округу, спугнув грызших пальцы Юрия крыс.

Первыми на крики прибежали священники из маленькой церкви Святой Татьяны. Увидев на одном из несчастных католическую сутану, они не стали молиться за упокой душ убиенных, но после некоторых препирательств решили побыть около мертвецов, пока не явится стража.

– Надо бы сообщить о них и кому-нибудь из католиков, – сказал кто-то в толпе. – Они лучше стражников позаботятся о своих.

– А ведь и верно, – согласились священнослужители, и один из них тут же поспешил к Красной площади, весьма довольный, что может убраться подальше от жуткого места. Сведениями о наличии в Москве католических общин он не располагал, а уж тем более об их местонахождении, и потому решил обратиться в польское представительство, по слухам сплошь состоявшее из духовных лиц одной с убиенными веры. У него ушло более получаса на поиски дома, в котором обитали иезуиты, и к тому времени, как он к нему подошел, московские улицы уже заполонили купцы и крестьяне, устремлявшиеся на базары и рынки столицы с товарами, поделками и припасами всех мыслимых видов.

Слуга, отозвавшийся на стук, очевидно, не спал всю ночь: под глазами его лежали темные тени, а вышитая рубашка была покрыта крошками и измята. Он отнесся к появлению православного пастыря не без удивления, смешанного, однако, с любопытством.

– Спаси нас Христос, добрый отче. Что привело вас сюда?

– Могу ли я повидаться с кем-либо из твоих хозяев? – спросил священник и прибавил: – Я отец Яков из храма Святой Татьяны Великомученицы.

– Они все на мессе, – ответил слуга.

– Боюсь, у меня к ним неотложное дело, – сказал отец Яков, крестясь. – Похоже, мы нашли тела их единоверцев. По крайней мере, один человек обряжен в католическую сутану.

– Тела? – переспросил слуга.

– На улице, неподалеку от нашего храма. Там лежат двое, и… и они…

Слуга вызволил отца Якова из затруднительного положения.

– Прошлой ночью и впрямь один из сотрудников миссии не вернулся домой. Все тем очень обеспокоены. Совсем недавно был послан нарочный туда, где предположительно он мог бы заночевать. Однако… – Малый умолк, заслышав шаги за спиной.

На крыльцо вышел отец Бродский – бледный, с всклокоченными редеющими волосами. Он учтиво приветствовал отца Якова, призвав Господа проливать свою милость на всех христиан, и с виноватой улыбкой пояснил:

– Я услышал, что кто-то пришел, и вышел полюбопытствовать. Надеюсь, вы принесли известия об отце Краббе.

– Возможно, – отозвался отец Яков, пристально глядя иезуиту в глаза. – Мне очень жаль, но мы обнаружили двоих человек, один из них был в сутане, а вот второй…

– Где же они? – перебил его с живостью отец Бродский. – И в чем был второй? Отца Краббе сопровождал слуга Юрий. – Он озадаченно потеребил нижнюю губу и вгляделся в лицо православного пастыря, словно желая прочесть на нем все ответы, прежде чем тот снова заговорит. – Люди, которых вы обнаружили… Что с ними стряслось?

Отец Яков удрученно вздохнул.

– На них напали.

– Напали? Они убиты? – упавшим голосом спросил отец Бродский, с ужасом осознавая, что в ином случае православный священник вряд ли появился бы здесь.

Из-за плеча его вынырнула хмурая, недовольная физиономия. Отец Ковновский уже открыл было рот, чтобы выбранить отца Бродского за самовольный уход с мессы, но, увидев отца Якова, вытаращил глаза.

– Господь и все его ангелы! Что-то случилось? Да?

– К прискорбию, да, – сказал отец Яков. – Но, может быть, не с вашим товарищем. Быть может, это просто мошенник, укравший у вашего человека сутану, или как-нибудь по-другому ею завладевший, – проговорил он поспешно, пытаясь смягчить удар.

Отец Ковновский поморщился и потряс головой.

– Не понимаю, о чем вы.

– Этот добрый человек говорит, – пояснил отец Бродский, – что обнаружил двоих людей, на которых было совершено нападение. Может статься, это отец Краббе и Юрий. – Сказав это, он перекрестился.

Отец Ковновский повторил его жест.

– Кем бы они ни оказались, спаси их Господь!

– Вернее, их души, – тихо сказал отец Яков и обернулся на цокот подков. К польскому представительству на высокой серой кобыле подъезжал затянутый во все черное человек.

– Доброе утро, граф, – сказал отец Бродский.

Ракоци, ибо это был именно он, спрыгнул с седла и быстро зашагал к коновязи.

– Прошу прощения за столь ранний визит, – заговорил он, привязывая кобылу. – Ваш нарочный мялся и путался, однако я все же понял, что прошлым вечером отец Краббе, видимо, не добрался до миссии, и счел за лучшее явиться сюда, чтобы оказать вам любое содействие, на какое способен. – Ракоци поклонился полякам, после чего повернулся к отцу Якову. – Да ниспошлет вам Господь днесь покой, добрый отче.

То ответил столь же традиционно.

– И да будет Он направлять вас во всех ваших деяниях, сын мой.

– Отец Яков пришел сюда незадолго до вас, – счел нужным сообщить отец Бродский. – С известием о печальной участи отца Краббе или кого-то, кто украл его одеяние.

– Молю Господа о последнем, – пробормотал отец Яков.

– Но первое вероятнее, – сказал хмуро Ракоци. – У меня есть все основания думать так. – Он замолчал, увидев в дверях главу польской миссии, вперившего в него злобный взгляд.

– Надеюсь, – осведомился язвительно отец Погнер, – вы дерзнули явиться сюда не без веской причины?

Ракоци проигнорировал его выпад.

– Причина есть, – сказал он, – ибо, похоже, поломка вашей кареты была неслучайной. Я обнаружил подпилы на спицах разрушившегося колеса, а также и на оси. Дерево было ослаблено более чем вполовину.

– Невероятно! – вскричал отец Погнер.

– Печально, но это именно так, – отозвался Ракоци. – Карета, даже выехав из моего двора, не продержалась бы долго. Первый сильный толчок… – Он вздохнул. – Я вынужден заключить, что кому-то потребовалось подвигнуть отца Краббе к пешей прогулке.

Отец Погнер грозно насупился, собираясь дать достойную отповедь наглецу, но тут в разговор вступил отец Яков.

– Прошу прощения, но время идет, а на улице по-прежнему валяются два мертвеца. Один догола раздет, на другом – католическая сутана. – Он вздрогнул, вспомнив, как изуродован второй труп, и перекрестился.

Католики также перекрестились, но – слева направо, по-римски, а Ракоци, ни на кого не глядя, сказал:

– В таком случае, полагаю, нам надо незамедлительно поехать туда и попытаться во всем разобраться.

Отец Погнер вскипел. Как смеет командовать здесь этот венгр?

– Ерунда! – возопил он сердито. – С членами нашей миссии ничего такого не может случиться!

Ракоци посмотрел на отца Якова, потом перевел взгляд на иезуита.

– Вот как? – сказал он, и темные глаза его странно блеснули. – Это, пожалуй, единственный случай, когда мне хотелось бы, чтобы все вышло по-вашему, а не как-то иначе.

* * *

Письмо Анастасия Сергеевича Шуйского к Стефану Баторию Польскому.

«Отпрыску наизнатнейшего в Венгрии рода, многомудрому правителю Польши шлет самые искренние приветствия его истинный друг из Москвы!

Отнюдь не с радостью считаю необходимым сообщить вам, что с одним из ваших посланников случилось несчастье. Десять дней назад известный вам отец Краббе был найден убитым на одной из московских улиц. Его наемный слуга Юрий погиб рядом с ним. Отец Погнер и алхимик Ракоци опознали тела, хотя священник был изуродован почти до неузнаваемости. По мнению Ракоци, большую часть увечий ему нанесли уже после смерти. Из сострадания молю Господа, чтобы он оказался прав.

Я полагаю, что сотрудники вашего посольства уже доложили вам обо всем, и потому привожу лишь некоторые детали кошмарного преступления. Слуга был раздет догола, ему проломили череп. Священника же выпотрошили как какую-нибудь скотину, хотя одежда, правда распоротая, оставалась на нем. Это прискорбное происшествие вызвало волну возмущения среди придворных бояр. Многие говорят, что к убийству этих несчастных причастны те, кто недолюбливает католиков и поляков и стремится всеми силами выжить их из Москвы. Тут называют разные имена, поминая даже митрополита, однако находятся и краснобаи, которые утверждают, что все подстроено самими поляками, чтобы, создать впечатление, будто Москва к ним недружелюбна, и получить от этого какие-то выгоды. Вздорное мнение, но оно существует, а суду нашему предпочтительнее дурно думать об иностранцах, нежели о своих.

Кое-кто из высокопоставленных лиц пытается взвалить всю вину на вашего соотечественника Ференца Ракоци. Он был последним из тех, кто видел отца Краббе и Юрия в этот печальный день, а поскольку поломка кареты, обрекшая несчастных на блуждание по московским трущобам, произошла по выезде из его дома, пущен слух, что колеса подпилены именно там. Этот слух ретивее всех раздувает князь Василий Андреевич Шуйский. Он, как известно всем, очень амбициозен и метит в цари. У него есть причины копать Ракоци яму, ибо тому покровительствует Борис Годунов, являющийся главным барьером на пути князя Василия к трону, и князь Василий пойдет на все, чтобы его повалить. Падет Ракоци – Шуйские примутся за ваших иезуитов, потом возьмутся за немцев, за англичан. Годунов смотрит на Запад, и князю Василию необходимо опорочить его политику в глазах московитов, да так, чтобы он уж не встал. Далее князь Василий – уже без помех – съест Романова (тот не столь силен, как татарин), и путь на престол для него будет открыт. Все это произойдет, если кто-нибудь не вмешается и не нанесет жестокому и себялюбивому князю удар. Кто это может быть, я не ведаю, но обещаю вам приложить все усилия, чтобы предотвратить худшее из возможного, хотя и не обладаю особым влиянием при дворе. От вас я не прошу ничего, кроме внимания в должный момент, когда предводитель всех злокозненных Шуйских будет повержен. Тогда я предстану пред вами, гордясь своей дружбой со столь благородным и просвещенным монархом, и буду верно служить вам везде, куда бы вы ни решили направить меня.

В конце сего сообщения хочу подчеркнуть, что вашему соотечественнику грозит нешуточная опасность. Шуйские сделают из него козла отпущения, а я в настоящем случае не могу воспротивиться им. Если бы не его дружба с Годуновым, Ракоци уже сидел бы в узилище и отвечал на вопросы допытчиков. И он вскоре будет сидеть там, ибо в сложившихся обстоятельствах татарину не удастся долго его защищать. А посему любое действие, которое вы пожелаете предпринять ему в помощь, следует осуществить как можно скорее, иначе недолго и опоздать. Московские законы суровы, а князь Василий силен. Если у вас имеются люди, способные его урезонить, прикажите им незамедлительно вмешаться. В противном случае приготовьтесь к тому, что вашего эмиссара приговорят к мучительной казни и похоронят в безымянной могиле. Царю Федору уже представлены челобитные, требующие, чтобы Ракоци ответил за свои преступления пред судом и Богом.

Ваш самый преданный друг и слуга».