Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 6

Помолившись перед иконами и поприветствовав хозяина дома, Борис Годунов сразу же перешел к делу.

– Не хотелось бы мне говорить это вам, но ныне я совершенно не представляю, сколь долго мне удастся удерживать двор от открытых нападок на вас. Слишком многие важные люди – от Василия Шуйского до митрополита – считают, что долее выносить вас нельзя. – Азиатские черты царедворца выражали сочувствие и беспокойство. – Их, впрочем, вообще раздражают все инородцы, за исключением англичан.

– Но мне, похоже, достанется больше, чем остальным, – отозвался Ракоци, кланяясь гостю и прикрывая двери, чтобы заслониться от яркого, бьющего с улицы света. Летнее солнце сияло чересчур ослепительно, в воздухе плавала духота.

– Вы слишком выдвинулись и тем поставили себя под удар, – заметил Борис.

– Возможно, боярам просто желательно стребовать с меня новую порцию драгоценных камней? – спросил Ракоци с легкой иронией, но тут же прибавил: – Сказанное, Борис Федорович, ни в коей мере не относится к вам. Вы никогда ничего не требовали в обмен на свое доброе отношение к моей скромной персоне и не ставили мне никаких условий в этой связи. Судя по моему опыту, подобное бескорыстие встречается весьма редко. – Он не стал говорить, что время, в течение которого этот опыт копился, исчисляется не годами, а сотнями лет.

Борис жестом показал, что комплимент принят, хотя и расходится с истинным положением дел.

– Я поступаю так, как считаю нужным, и только. А жена моя говорит, что я полный дурень, раз не хочу раззнакомиться с вами. Как полагаете, кто из нас прав?

– Жена, – откликнулся Ракоци. – Она у вас очень умна и чувствует, куда дует ветер. – Он стоял в центре гостиной, полы его черного с серебром доломана искрились. Посетитель прохаживался вдоль стен. Лучи летнего солнца, проникая сквозь окна, квадратами падали на пол, и, когда Годунов пересекал их, золотое шитье его одеяния, ярко вспыхивая, слепило глаза. – На вашем месте я бы прислушался к ней. И тем не менее мне приятно вас видеть.

– Как и мне, – рассеянно отозвался Борис. – Но я, к сожалению, не всесилен.

Ракоци примирительно улыбнулся. Его внутреннюю обеспокоенность выдавала лишь легкая морщинка на лбу.

– Пусть это вас не тревожит. Я не ребенок и могу за себя постоять.

– Ох, мой самоуверенный друг, вижу, вы не понимаете, как далеко зашло дело. Двор взбудоражен. – Борис помолчал, потом указал на окно: – Смерть отца Краббе взволновала Москву. Всюду только о ней и судачат. Даже те, что зрят в инородцах главное зло для Руси, сейчас в один голос кричат, что гибель пастыря Божьего взывает к отмщению.

– Но Москва живет слухами, – спокойно возразил Ракоци. – Особенно двор. Вы сами мне когда-то советовали не обращать на это внимания. Сегодня – одно, завтра – другое. Чем новые сплетни отличны от прежних? Какая нам разница, кто и что говорит?

Борис помотал головой.

– Разница есть. И большая. Новые слухи преследуют конкретную цель, и потому они много опаснее прочих. Двор оскорблен, двор хочет смыть оскорбление. И, к сожалению, ваши поляки дудят в ту же дуду, чуть ли не обвиняя вас в убийстве их сотоварища и этого… как его?

– Юрия, – сказал Ракоци.

– Да. Известно, что он был вашим слугой и попал в польское посольство по вашей рекомендации. Идут шепотки, что вы внедрили его туда как шпиона, а затем убили, потому что бедняга слишком многое о вас знал. – Годунов говорил с напряжением, постоянно сглатывая слюну, и, закончив, отер лоб ладонью. – Это самая расхожая из напраслин, на вас возводимых, – вырвалось вдруг у него.

– Но существуют, видимо, и другие? Более серьезные, да? – Лицо Ракоци было по-прежнему невозмутимым, но в нем проявилось нечто превышающее учтивое любопытство. – Не расскажете ли заодно и о них?

Борис помедлил с ответом.

– Говоря откровенно, мне бы этого не хотелось.

– Вы, безусловно, вольны поступать как вам угодно, но именно откровенность мне сейчас и нужна. Подумайте, как я смогу опровергнуть чьи-то вздорные домыслы, практически ничего не зная о них? Человек ведь не может сражаться неведомо с чем. – Ракоци ослепительно улыбнулся.

Годунов улыбки не принял. Он с минуту стоял, уставившись в пол, потом тяжело вздохнул.

– Хорошо, хотя мне это все и не нравится. Ходит настойчивый слух, что у вас с отцом Краббе вышла размолвка. Вы якобы склоняли его к вероотступничеству, а он, напротив, пытался наставить вас на истинный путь, но скоро понял, насколько вы закоснели в грехах, и стал угрожать вам разоблачением. Тогда вы велели Юрию, уже к тому времени служившему у иезуитов, заманить отца Краббе в ловушку, а расправившись с тем, убили для верности и свидетеля преступления. Юрий, мол, ужаснулся, глядя, как вы потрошите несчастного, и попытался сбежать.

– Зачем бы мне его потрошить? – спросил Ракоци тихо. – Из всех способов убийства этот наиболее для меня неприемлем. – Он положил руки на пояс – словно бы для того, чтобы поправить его, но на деле огладил свои нестерпимо занывшие шрамы.

– Зачем? – переспросил Борис. – Этим вопросом не задается никто. Вы алхимик, то есть пособник дьявола по мнению многих. Кто же отважится искать логику в действиях сатаниста? Да собственно, и к чему?

– Вот оно что, – протянул Ракоци с несколько разочарованным видом. – Это все та же нелепица, какую несет отец Погнер! Он ведь для вас инородец, католик. Странно, однако, что русский двор прислушивается к нему.

– В иных обстоятельствах никто не обратил бы внимания на его вопли, но тут все глядят ему в рот. Он возглашает то, что многим хочется слышать, и потому им теперь восторгаются как многомудрым и проницательным инородцем, сумевшим якобы постичь все таинства загадочной русской натуры. – Борис брезгливо поморщился и, круто развернувшись на каблуках, вновь принялся расхаживать по гостиной. – Ныне бояре почитают за честь потереться возле него. Сам Никита Романов посетил его дважды – и оба раза с Василием Шуйским, вот ведь до чего дошло!

Услышав последнее, Ракоци оцепенел.

– Что, разве эти двое теперь заодно? – спросил он с притворной небрежностью.

– В какой-то мере. И мне это нравится еще меньше, чем вам, – хмуро ответил Борис. – Порознь каждый из них меня мало тревожит, но вместе они реальная сила. Мне против них обоих не устоять.

Ракоци только кивнул, глядя в одну точку.

– Борис Федорович, – после паузы спросил он. – Скажите, если со мной произойдет нечто малоприятное, сможете ли вы взять жену мою под крыло? А также отправить моего Роджера в Польшу? Он уроженец Испании – из Кадиса, и было бы несправедливым удерживать его здесь.

– Так он испанец? – спросил Борис с таким удивлением, словно Испания находилась где-нибудь на Луне.

– Да, – подтвердил Ракоци, не уточняя, что, когда Роджер родился, Испания была римской колонией. – Мне не хотелось бы, чтобы они пострадали.

– Хорошо, ведь вы уже вручили мне деньги на содержание Ксении Евгеньевны в случае непредвиденных обстоятельств. Я, если с вами паче чаяния что-то стрясется, конечно, за ней пригляжу. Не думаю, что князь Василий станет протестовать. Ему в том мало проку.

– Есть еще Анастасий, – заметил Ракоци ровным тоном. – Эти люди сживут ее со свету. Дайте мне слово, что не позволите кому-либо из Шуйских взять Ксению под опеку.

– Я, право, не пойму почему… – заговорил было Борис, но что-то в лице Ракоци заставило его смолкнуть. Он кашлянул. – Что ж, будь по-вашему. Обещаю вам присмотреть, чтобы Шуйские к вашей супруге не приближались. Это будет нетрудно. Сложнее – с вашим слугой. Он как-никак инородец. Я постараюсь, чтобы его отъезду не очень противились, но… – Годунов рассмеялся. – Боже! О чем мы толкуем?! Я более чем уверен, что надобности в подобных предосторожностях нет. Все обойдется, уладится и…

– И тем не менее, – перебил его Ракоци, – давайте еще раз все уточним. Чтобы в будущем ни один из нас не мог утверждать, будто чего-нибудь недопонял.

Борис резко повернулся к нему.

– Вы забываетесь, Ракоци! – вскричал он, но тут же поник и сказал удрученно: – Простите. Забылся в первую очередь я, сколь ни мало мне хотелось бы в этом признаться. Ладно. Я сделаю все возможное как для Ксении Евгеньевны, так и для вашего человека. Если буду в силе. А если нет – все равно сумею найти вашей жене покровителя, не зависящего от Шуйских, и попытаюсь тайно, возможно в каком-нибудь ящике, переправить вашего слугу через западную границу.

– Он выносил и худшее, – спокойно заметил Ракоци.

– Спасаясь от турок? – спросил Борис, но ответа не получил и продолжил: – Если мне позволят остаться в Москве, я смогу на первое время дать ему какую-нибудь работу. Например, в моей личной библиотеке. Он ведь умеет читать и писать, а потому это никому не покажется странным. Но если Василий Андреевич и Никита Романович не захотят оставить меня в покое, вашему человеку лучше бежать пешком по льду в Швецию, чем оставаться со мной. – Он умолк, разглядывая свои сапоги, словно заинтригованный игрой света и тени на голенищах.

– Ну-ну, Борис Федорович, – сказал Ракоци мягко. – Надеюсь, до этого не дойдет. Государь не допустит.

Борис пожал плечами.

– Кто знает, что может выкинуть этот несчастный?

– Вы его первый советник и родной брат царицы, – возразил Ракоци.

– У меня мать – татарка, все остальное не возымеет значения. – Борис тряхнул головой. – Последнее время бояре только о том и толкуют. Тревожат покойницу. – Он свирепо глянул в окно. – Мой тесть[11]11
  Малюта Скуратов (Скуратов-Бельский, Григорий Лукьянович) – глава насажденной Иваном Грозным опричнины. Руководил массовыми казнями в новгородском походе. Погиб в Ливонии.


[Закрыть] тоже с ними. Считает, что мне лучше удалиться от дел и жить в глуши. Но если это случится, здесь грянет война: русские ополчатся на русских. Все, что было завоевано или отвоевано нами, зашатается, начнет расползаться по швам. – Он кашлянул. – Русь вновь спознается с горем.

– Значит, вам надо выстоять, – сказал сочувственно Ракоци. – Даже если Романовы с Шуйскими сговорятся. Вы ведь не можете оставить царя Федора на их произвол.

Вздох Годунова был достаточно выразительным.

– Да. Это тоже тревожит меня. Царь Федор не разбирает, кто враг ему, а кто друг. Он – увы! – просто кукла.

– Ваша? – осторожно спросил Ракоци.

– В том, что касается связей с чужеземцами, да, – цинично усмехнулся Борис. – Все отдано мне на откуп.

– То есть царь Федор все же прислушивается к вашим советам? – уточнил Ракоци. Он хотел развить свою мысль, но тут в гостиную вплыл большой медный поднос, уставленный блюдами с фаршированными яйцами, икрой, медовыми пряниками и прочими яствами, над которыми возвышались золотой кубок и откупоренная бутыль.

Поставив ношу на низенький столик, Роджер поклонился Борису.

– Есть горячий чай, ваша милость. Если пожелаете, принесут самовар. Есть также и французские вина, которыми нас любезно снабжают британцы. Одно из них перед вами. – Он посмотрел на хозяина: – Не угодно ли вам еще чего-либо, мой господин?

– Нет… пока нет, – сдержанно ответил Ракоци, понимая, что вопрос задан не зря. – Повара постарались на славу. Но, знаешь ли… я хочу, чтобы ты просмотрел кое-какие счета. Те, что лежат на моем рабочем столе в черной сумке.

Если Роджера и встревожило странное поручение, то он выказал это лишь едва заметным движением рыжеватых бровей.

– Разумеется, господин. Еще что-нибудь?

Годунов, недовольно морщась, повернулся спиной к невеже-слуге, державшемуся чуть ли не на равной ноге с тем, кто дает ему кров и пищу. Он плеснул в кубок вина, крякнув, выпил и обратился к закускам.

– И, будь любезен, пошли кого-нибудь к англичанам, – продолжил Ракоци тем же рассеянным тоном. – Мне надо бы переговорить с доктором Лавеллом. Пусть скажут, что я к нему завтра заеду… когда же? да прямо с утра.

Теперь Роджер понял, что произошло нечто весьма неприятное, но снова ничем этого не показал и коротко поклонился.

– Все будет сделано, мой господин.

– Благодарю, – сказал Ракоци с чувством. Он жестом отпустил Роджера и перевел взгляд на гостя. – Сожалею, что супруга моя уехала из дому раньше, чем я был оповещен о вашем визите, и не может приветствовать вас вместе со мной.

Борис помотал рукой в воздухе, дожевывая фаршированное яйцо.

– Ах, Ракоци, вы так и норовите выкинуть что-нибудь этакое, – объявил он сердито. – Держитесь запанибрата со слугами, носитесь со своей благоверной, позволяете ей выезжать. А ведь именно эти замашки и настраивают людей против вас. Ну скажите, что за дело вашей жене до тех, кто к вам ездит? И что за дело тому, кто к вам ездит, до вашей жены? Она ведь взросла на русских хлебах, а вы с ней цацкаетесь как с какой-то полячкой.

– Скорее уж как с итальянкой, – уточнил с легкой иронией Ракоци.

– Вот-вот. Именно это я и имею в виду. – Черные глаза Годунова раздраженно блеснули. – Вы суете всем в нос свой лоск, щеголяете западными манерами, а русскому человеку все это не по нутру. Мы – другие, мы не такие, как вы. Здесь Московия, Ракоци, а не Европа. Зарубите себе на носу: любой наш поступок освящен вековыми традициями, наши действия отнюдь не бессмысленны, как вам это кажется; мы, возможно, и увальни, и, медведи, но отнюдь не варвары и не дикари.

За последние три с половиной тысячи лет Ракоци доводилось слышать такие речи во многих странах и на множестве языков. Он давно научился с терпимостью относиться к подобным вспышкам патриотизма и потому совершенно спокойно заметил:

– Я, конечно, веду себя несколько странно с точки зрения ваших соотечественников, Борис Федорович, но отнюдь не с целью кого-либо этим обидеть. Я таков, каков есть, и не вижу смысла разыгрывать из себя кого-то еще. Ведь, подумайте сами, даже если мне удастся практически досконально перенять все ваши повадки, все равно своим меня тут никто не сочтет. К недовольству добавится лишь насмешливое презрение. А зачем это мне?

Борис озадаченно тряхнул головой и замер, обдумывая услышанное.

– Не знаю даже, что и сказать, – проворчал он, остывая.

Ракоци рассмеялся.

– Скажите, что не оставите без поддержки Ксению с Роджером, и кончим на том.

– Об этом мы, кажется, договорились, – с усмешкой ответил Борис.

– В таком случае я удовлетворен, – заявил Ракоци и широким взмахом руки указал на поднос: – Угощайтесь, Борис Федорович, и попутно обдумайте, когда мне удобнее покинуть Москву.

Борис чуть не подавился куском медового пряника.

– Боже милостивый! Да с какой это стати?

– Не вам бы спрашивать после того, что тут было сказано. Я могу очень быстро собраться и к концу июля уже буду готов, – ответил Ракоци, становясь напротив большого окна и загораживая спиной половину льющегося в гостиную света.

– Но… если вы уедете, все закричат, что слухи были верны, – возразил Годунов, с трудом справляясь с приступом кашля.

– Пусть кричат. Пусть упьются своими сплетнями, своими нелепицами и суевериями. Пусть считают, что я слуга сатаны и изощренный убийца. Поверьте, меня обвиняли и в худшем.

Мука в голосе Ракоци изумила Бориса, но еще более он был потрясен последним его заявлением.

– Ангелы-хранители, да что же может быть хуже?! – воскликнул он, вновь наливая себе вина, но неотрывно всматриваясь в хозяина дома. – Или, быть может, вы говорите о турках? Слышно, они объявляют всех, кто им противится, исчадиями ада.

– Исчадиями, – повторил Ракоци эхом.

Борис энергично кивнул.

– Конечно, это малоприятно, хотя, возможно, и лестно. Турки турками, но неужели же вам безразличны проклятия христиан? Господь зрит их неправедный гнев и терпит пока – но доколе? Над ними навис уже перст Господень, и долг ваш – его от них отвести.

В темных глазах Ракоци мелькнуло удивление, и он отошел от окна.

– Я вовсе не дьявол, Борис Федорович, однако и не бессловесная жертва. И все же ко мне подобным изгоям… скажем так, удача не очень-то благосклонна.

– При чем тут удача? – возмутился Борис. – Надо действовать, и она будет с нами. Под лежачий камень вода не течет. Следует доказать, что вы невиновны, или на вашу голову и на головы ваших близких обрушатся неисчислимые беды.

– Как и на вашу? – осторожно спросил Ракоци.

Борис жестом отмел это предположение.

– Сие для меня пустяк. Моя главная слабина – мать, а тут даже не о чем говорить. Если понадобится, я всегда могу заявить, что вы околдовали меня или что моя дружба с вами не более чем притворство, политическая игра. – Он осушил свой кубок и щедро плеснул в него новую порцию терпко пахнущего напитка. – Но я так, конечно, не сделаю, если вы согласитесь предстать перед судом. Не сомневайтесь, он будет благожелательным – я все устрою. Правда не ранее чем через месяц, но это срок небольшой. Едва ли ваши враги будут более расторопны, однако медлить не стоит. Отвечайте не мешкая, согласны вы или нет?

Ракоци в раздумье тряхнул головой.

– Если вам так угодно, – отозвался он после непродолжительного молчания.

Годунов оживился.

– Прекрасно! Прекрасно! – Его азиатские глаза загорелись. То ли от возбуждения, то ли от выпитого вина. – Мы поквитаемся с вашим иезуитом, и вы наконец вздохнете свободно. – Он снова выпил. – А у меня появится дополнительное оружие против Шуйских.

– Таким образом, – произнес Ракоци с некоторой язвительностью, – выиграем мы оба?

– Да, – невозмутимо отозвался Борис. – Было бы глупостью упустить такой случай. – Он вытащил из-за пояса ложку и погрузил ее в серебряную бадейку с икрой. – Великолепно! – Его челюсти рьяно задвигались. – Кто у вас солит икру?

Ракоци не ответил, ибо его внимание привлек цокот копыт на улице. Он прислушался, но не сумел оценить, сколько лошадей подъехало к дому.

Борис также услышал шум.

– Возвратилась ваша жена?

– Я не ждал ее так скоро. – Ракоци не стал уточнять, что Ксения проехала бы прямиком на конюшню.

– Быть может, вас решил навестить какой-нибудь доброжелатель? – спросил Борис, не отказывая себе в удовольствии еще раз полакомиться икрой. – При дворе и кроме меня есть разумные люди, склонные выбирать из двух зол меньшее и предпочитающие отцу Погнеру вас.

– Звучит ободряюще, – сказал Ракоци, одновременно прислушиваясь к суете за окном.

– А есть и такие, что готовы вступить в союз с кем угодно, лишь бы прищемить Шуйским хвост, – продолжил Борис, облизав с легким чмоканьем ложку. – Даже царь Федор, не способный взять что-либо в ум, понимает, что Шуйскому давать волю нельзя.

В двери дома нетерпеливо забарабанили, слышно было, как Роджер побежал открывать. Ракоци широко распахнул дверь гостиной.

– Кто там, Роджер? – крикнул он, предугадывая ответ.

– Не знаю, но они вооружены, – хладнокровно откликнулся Роджер, заступая нежданным визитерам дорогу.

– Вооружены? – повторил задумчиво Ракоци, косясь на Бориса. – Что ж, пусть войдут.

Роджер посторонился, и стражники вошли в дом. Их было трое. Переступая порог гостиной, каждый небрежно крестился на образа.

– Я капитан стражи Курбский, – объявил, ни на кого не глядя, самый высокий из них. – Вот мои полномочия. – Он тряхнул полуразвернутым свитком с царской печатью – византийским двуглавым орлом. – Я прибыл сюда по государеву повелению, дабы задержать инородца Ференца Ракоци, представителя польского посольства в Москве.

Прежде чем Ракоци успел что-то ответить, Годунов выдвинулся вперед.

– Рюрик Валентинович, – сказал он с отеческой укоризной, – что ты тут мелешь? Я ведь сейчас от царя.

Капитан Курбский напрягся и, не смея взглянуть на вельможу, предпочел дать разъяснения противоположной стене.

– У меня приказ, Борис Федорович, и я обязан исполнить его.

Ракоци выразительно глянул на Роджера и, когда тот, кивнув, выскользнул из гостиной, с чрезвычайной учтивостью произнес:

– Я Ференц Ракоци, капитан. Уточните, пожалуйста, чего вы хотите?

– Взять вас под арест, – ответил Курбский, совсем уж деревенея. – Вам воспрещается брать с собою что-либо, кроме того, что на вас.

– Что? – взъярился Борис, нависая над перепуганным офицером. – Что за дерзость? Да ведомо ли тебе, кто стоит пред тобой? Этот человек не какой-то рыночный вор, не мошенник. Он польский посланник, он граф, он доблестный воин, он дрался с турками, не щадя живота своего. Изволь вести себя с ним как подобает, иначе тебе придется иметь дело со мной.

– Я лишь исполняю свой долг, – жалобно пробормотал капитан. Видно было, что и он удручен миссией, взваленной на его плечи.

Борис тяжело вздохнул.

– И кто же отдал тебе этот приказ, Рюрик Валентинович? – спросил с нарочитым участием он.

– Батюшка, – вздохнул в свою очередь Курбский.

– А кто подстрекнул его? Кто был ним рядом? – спросил Борис, знаком веля Ракоци не соваться в происходящее. – Не сомневаюсь, царь Федор был не один.

Ракоци все же решил разрядить ситуацию.

– Быть может, офицерам дворцовой стражи не полагается отвечать на такие вопросы, – сказал он увещевающим тоном.

– Полагается или нет, – грозно рыкнул Борис, – он ответит! Он скажет все без утайки, если не хочет, чтобы сестра его засиделась в девицах. – Швырнув кубок на пол, Годунов подбоченился. – Ну? Кто был у батюшки? Говори.

Капитан Курбский прикусил левый ус, щека его дернулась.

– Там был князь Шуйский, – выдохнул он.

– Так я и знал, – прошептал Годунов. В черных глазах его вспыхнула ярость. Миг – и он выплеснул бы ее на несчастного капитана, но тут на плечо его легла чья-то рука.

– Тише, – сказал Ракоци, – тише. Капитан тут ни при чем, как и вы. Незачем длить бесполезные прения. – Он обратился к Курбскому: – Итак, капитан, чего ждут от меня? – «Было глупостью, – пронеслось в его голове, – полагать, что дружба с Баторием и Годуновым оградит меня от подобных вещей. Я должен был это предвидеть».

– Вам следует незамедлительно пройти с нами, – ответил расстроенно капитан. Он моргнул, косясь на инородца. – Поверьте, все вышло бы по-другому, если бы я имел право что-то решать.

Ракоци услышал, как глухо выбранился Борис, но сам не повел и бровью.

– Благодарю вас. – Он помолчал. – Могу ли я ехать на собственной лошади или?..

– Мы обеспечим вас лошадью, – сказал капитан, учащенно дыша. – Предписывалось доставить вас в кандалах, но я этого делать не стану.

– А… почему я задержан? – поинтересовался вежливо Ракоци. – Есть ли у вас разрешение мне это сказать?

– Нет. Это запрещено, – ответствовал капитан.

– Тогда скажи мне, – прогремел Годунов, и Курбский опять предпочел обратиться к стене.

– Сей человек обвиняется в пособничестве сатане и в убийстве, – забубнил он монотонно, словно зачитывая протокол судебного заседания. – Поскольку обвиняемый знатен, казнь ему не грозит, если только в его деяниях не усмотрят измены, но окончательное решение должен принять суд. Борис Федорович, – в голосе стражника прозвучала мольба, – вы можете сведать все сами.

– И можешь не сомневаться, я это сделаю, – твердо сказал Борис и добавил, обернувшись к Ракоци: – Держитесь мой друг, я буду бороться за вас.

Ракоци помолчал, крестясь на иконы.

– Благодарю, – уронил он и напомнил: – Но прежде, прошу вас, исполните наш уговор.

* * *

Письмо отца Погнера в московскую придворную прокуратуру.

«Наиболее именитым и просвещенным боярам Московии, непреложно и справедливо вершащим судебные разбирательства при дворе российского государя, смиреннейше шлет приветствия глава польской миссии в ответ на запрос, присланный ему вчера.

Вам желательно знать, существуют ли какие-либо смягчающие обстоятельства, способные хоть в мизерной степени умалить вины бывшего представителя нашей миссии Ференца Ракоци, венгра. Я отвечаю: их нет. Он колдун и легионер сатаны, он убил – сам или чужими руками – благочестивого, но слишком доверчивого отца Милана Краббе, он опутал своей магией царя Ивана, ввергнув его в состояние совершенного сумасшествия посредством дьявольских, тускло мерцающих самоцветов, он и позже с их помощью раздувал огонь алчности в душах сближавшихся с ним московитов.

При всем желании я не могу сказать о нем ничего доброго. Более того, я уже в первую встречу с ним понял, что цели, им преследуемые, пагубны и что все таланты свои он черпает отнюдь не из святого источника. Еще при образовании нашей миссии я предостерегал короля Стефана, что ему не следует посылать Ракоци с нами, но мои возражения услышаны не были. Сей достойный правитель в то время не мог и помыслить, что его соотечественник окажется нечестивцем и в конце концов опозорит не только себя, но и страну, какой он был взласкан. Король Стефан посчитал мою неприязнь к Ракоци за каприз – и, возможно, не без влияния этого чародея.

Далее вы сообщаете, что собираетесь приговорить столь отъявленного злодея всего лишь к порке кнутом, да и то опасаетесь, что польский король может воспринять это как личное оскорбление. Заверяю вас, Стефан Баторий – человек добродетельный и потому весьма суров с теми, кого прельщают кривые пути. Он, окажись здесь, отнюдь не счел бы, что подобная порка сопоставима с тем злом, которое сей закоренелый преступник причинил своим жертвам. На мой взгляд, вы чересчур к нему снисходительны. Думаю, русского боярина за нечто подобное лишили бы головы.

Однако если наказание кнутом – ваше окончательное решение, то позвольте просить вас назначить ему не каких-то пять-шесть ударов, а двадцать или даже тридцать, и пусть экзекуцию проведет не какой-нибудь утомленный вечными караулами придворный служивый, а дюжий и ражий казак, ибо деяния этого изверга требуют равноценного им воздаяния.

Я молю Господа ниспослать вам мудрость, которой бы вы руководствовались, обдумывая, какую кару избрать, и смиренно напоминаю, что прощающий чье-либо преступление становится точно таким же его соучастником, как и тот, кто пустил в ход разбойничий нож.

С уважением и почтительностью,

во имя Отца, и Сына, и Святого Духа

Казимир Погнер, орден Иисуса.

Посольство Стефана Батория Польского

при дворе царя Федора.

9 июля по новому календарю,

год Господень 1585».