Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 4

– Опять ты суешься не туда, куда надо, – проворчал недовольно Василий, как только они с Анастасием вступили в его покои. – Скажи, что мне сделать, чтобы унять твою прыть? – Он впился ногтями в свою бороду, накручивая на пальцы ее завитки.

Улыбочка Анастасия была безмятежной.

– Верить мне, Василий Андреевич, – вот и вся недолга.

– Рад бы, но веры тебе уже нет. Ты слишком себя запятнал.

– И чем же? – вкрадчиво осведомился Анастасий, не выказывая ни малейшего беспокойства. – Неужто кто-то оговорил меня, брат?

– Это не оговор. Некий грек поминал тебя на дознании. – Василий тяжело опустился в просевшее под ним кресло. – Теперь ему грозит нищенство, если не гибель.

– И кто же этот несчастный? – поинтересовался Анастасий, с беспечным видом устраиваясь на широкой скамье.

– Я сказал уже. Грек Ставрос Никодемиос. Знакомо тебе это имя? – Василий ханжески вскинул глаза к потолку. – Его били по пяткам дубинками с железными наконечниками, ибо думали, будто он монгольский шпион. Бедняга упрямился, но все же заговорил. Боюсь, ему уже никогда не встать на ноги. – Он кивком указал на икону Владимира Пермского, отрубленные ноги которого окружало сияние. – Можешь помолиться сему святому об исцелении своего незадачливого знакомца.

– Человек, которого бьют по пяткам дубинками с железными наконечниками, испытывает жесточайшие муки. Несомненно, он был доведен до безумия и городил что попало, лишь бы скорее избавиться от страданий. Подумай-ка, можно ли верить ему? – Лицо Анастасия вновь осветилось приятной улыбкой; он ронял слова с такой легкостью, словно они обсуждали новые цены на хлеб.

Василий, однако, остался неколебим.

– Этот человек шпионил у нас в пользу иерусалимского патриарха. И заявил, что ты его поощрял.

Анастасий пожал плечами.

– Разумеется, мне жаль этого бедолагу, но я встречался с ним лишь однажды – два года назад. Он пришел ко мне в дом, я принял его и, как только понял, чего ему надобно, тут же выставил за порог с запрещением когда-либо ко мне приближаться. Спроси моих домочадцев, если ты уже к ним не подъехал. Они тебе все подтвердят. А я с этим греком более не видался и не имею ни малейшего представления, где он обретался с тех пор.

– Отец Илья действительно сообщил мне, что грек Никодемиос тебя посещал. – Василий огладил бороду и покосился на брата. – Он, кстати, слышал ваш разговор.

– Не выдумывай, брат. Отец Илья очень набожен и все свое время посвящает молитвам. К тому же его покои удалены от моих, а незнакомцев он вообще сторонится. Что говорят мои остальные нахлебники? Беседовал ли ты с ними? – Анастасий продолжал улыбаться, хотя теперь ему это давалось с великим трудом, что, впрочем, внешне было ничуть не заметно. – Правда, после смерти Галины все в доме словно попрятались. Так что компанию со мной водит лишь Петр Григорьевич Смольников… ну и отец Илья также. Первый слеп, а второй, как я уже говорил, глух ко всему мирскому.

– У тебя еще есть племянница – Ксения, – не замедлил напомнить Василий. – Она очень долго жила у тебя и может многое насказать, если спросят.

– Кто ее спросит? И как? У нее ведь есть муж, которому это не придется по нраву. Он вхож к Годунову, а тот не даст делу ход. Да и потом, женки у нас на Руси не доводчицы. Слушать ее никому и в голову не придет. – Анастасий, обрадованный резонностью своих рассуждений, просиял, и в его тоне опять зазвучала присущая ему дерзость. Он, прищурившись, посмотрел на Василия. – Ксения – только женщина, брат.

– Да, – с видимой неохотой согласился Василий. – И остальные твои приживальщики тоже вряд ли станут свидетельствовать против того, кто дает им приют. Но снимет ли это подозрения с тебя самого, а значит, и со всего дома Шуйских? Доколе ты будешь ставить на кон благополучие всей нашей семьи, Анастасий? Ведь в наше время в церковные распри суется лишь полоумный.

– Куда хочу, – заявил, подбоченившись, Анастасий, – туда и суюсь. А ты, Василий, мне не указ. У тебя на то есть единоутробные братья. Пусть они глядят тебе в рот, ты у них – старший. – Он вдруг рассмеялся, обидно кривя уголки своих чувственных губ, напоминающих лук Купидона. – Или в том-то и состоит вся загвоздка? Может быть, они не хотят ходить под тобой, ибо не видят в том проку? Чем твои притязания лучше, чем чьи-то? Каждому Шуйскому больше любезно блюсти свои собственные интересы. Вот почему ты и пытаешься залучить в свои сети меня.

Лицо Василия окаменело.

– Не дерзи, Анастасий. Веди себя как подобает. Ты ведь из младшей ветви нашего рода и по званию ниже, чем я.

– Но ты пока что всего лишь великий князь, а не государь, хотя твои помыслы для многих не тайна. И потому с тобой знаться опасно. Всем, кто имеет голову на плечах, а особенно мне. Я буду в проигрыше даже том случае, если тебя ждет успех. Ведь прямые твои родичи воспарят много выше двоюродных. Или ты не держишь в уме своем этаких мелочей? Если ты достигнешь намеченной цели, мне придется либо бежать из Москвы, либо жить здесь с вечной оглядкой.

– Ты бредишь, Анастасий Сергеевич, – заявил мрачно Василий.

– А ты, скажешь, нет? – возразил Анастасий, вставая. – Ты трясешься как в лихорадке, мечтая взойти на московский престол, и решишься на что угодно, лишь бы заполучить государеву шапку. Все проступки мои в сравнении с этим пустяк. Так с чего ж тебе вздумалось меня виноватить?

– Ты ведешь себя опрометчиво, Анастасий. И подставляешь под удар не только свою бесценную шею. – Василий побарабанил пальцами по столу, намеренно не глядя на сродника. – В твоем положении лучше бы не высовываться, по крайней мере сейчас. И потому я предлагаю тебе присоединиться ко мне: так ты скорее сумеешь чего-либо в жизни добиться.

– Неужели? – Анастасий качнулся на каблуках и опять рассмеялся. – Ах, как ты щедр, Василий Андреевич! Разрешаешь мне стать твоим верным псом! А с чего же? Да лишь потому, что тебе сейчас не к кому прислониться. – Он щелкнул пальцами. – Я скажу вот что, а ты попытайся послушать. Ты, несомненно, умен, своенравен, и твои замыслы моим, безусловно, не ровня. Но они для меня отнюдь не единственный путь.

– Ты не можешь возвыситься в одиночку, – решительно заявил Василий, стирая с лица мину вселенского безразличия. – Ты только без толку мечешься туда и сюда, подрывая доверие московитов к дому Шуйских. Но я сыщу на тебя окорот и положу конец твоим плутням. В моей власти изгнать тебя из столицы, и я этой властью воспользуюсь, если ты не уймешься и не возьмешься за ум, сообразив, что в союзе со мной можешь взлететь столь высоко, что тебе и не снилось.

– Пока ты со мной не расправишься, чтобы продвинуть на мое место Дмитрия или Ивана. – Анастасий широко улыбнулся. – Однако каким же глупцом я кажусь тебе, милый братец!

– Я начинаю думать, что ты действительно глуп, – рявкнул Василий, бледнея от ярости. – О том говорит все твое недостойное поведение.

– Ты имеешь в виду то, что оно не направлено к твоей выгоде, да? Ты хотел бы, чтобы я безропотно подчинялся тебе. И за что же? За будущие подачки? – Анастасий шутовски поклонился. – Ты стремишься к власти – вот и стремись. У меня же есть свои планы.

– Не расскажешь ли, каковы они? – Василий встал с кресла. – Почему бы тебе не поделиться ими со мной?

– А зачем? Чтобы ты их расстроил? – Анастасий иронически сморщился, потом с напускной задушевностью произнес: – Ах, Василий-Василий! Признайся-ка лучше, что я тебе попросту необходим. Как тебе быть? Ведь на своих братовьев ты опереться не можешь. Каждый из них сам с усам и метит в цари. Они переступят через тебя, не поморщась. К тому же жена Дмитрия доводится сестрой жене Годунова, а посему – отчего б им не спеться? Какая жалость, что не ты в свое время женился столь выгодно, а?

– Ох, не гневи меня, Анастасий, – откликнулся, поджимая губы, Василий. – Я своего добьюсь – все едино: с тобой или без тебя. Просто мне думается, что Шуйским для общей пользы лучше стоять друг за дружку. Ежели ты так не считаешь, я более не хочу тебя знать.

– И Господи тому помоги, – дерзко сказал Анастасий. – Ты слишком заносишься, княже. И без оглядки на Церковь стремишься усесться на трон. Но власть церковная выше царской. И тебе надо бы помнить о том. Много выше, Василий Андреевич. Православие – сердце России, в нем – средоточие ее силы и славы. Подумай, где ты окажешься, если церковь восстанет против тебя?

– А ты, значит, мыслишь, она поддержит тебя? – не веря своим ушам, вопросил князь Василий. – Ох, Анастасий, да ты не рехнулся ли? Что ты затеял в безумной гордыне своей?!

– Ничего, что могли счесть бы крамольным, – возразил Анастасий. – Твое главное заблуждение в том, что ты почитаешь мою ревностную заботу о благе отечества игрой. – Он сцепил пальцы в молитвенном жесте. – Я неустанно пекусь об обережении России от скверны, какую несут нам католики и монголы, а для тебя это все пустяки. Тебе все равно, кто будет стоять во главе православного мира. Ты крестишься на иконы и мнишь, что того с тебя предовольно. Ан, нет, брат мой, нет. – Он сокрушенно качнул головой. – Сожалею, что ты не радеешь за веру. Нас со всех сторон осаждают безбожники, и спасение наше лишь в ней.

– И потому ты дал разрешение Ксении на брак с инородцем, – ехидно заметил Василий.

– Что ж, – кротко вздохнул Анастасий. – Ей ведь был нужен хотя бы какой-нибудь муж.

– И ты, стало быть, надеешься, что Церковь вознаградит тебя за такое деяние? – презрительно хмыкнул Василий. – Уверовал, значит, в собственную непогрешимость? И уже, вижу, не мыслишь, что кто-либо может в ней усомниться.

Анастасий дал сроднику выговориться, потом, как ни в чем не бывало, сказал:

– Печально, что мы вечно лаемся, брат. – Он подался вперед и поцеловал Василия в щеку. – Спасибо тебе за проявленную заботу. Поверь, твое предложение весьма умилило меня. Мы, правда, не пришли к соглашению, но это в порядке вещей. Ветви рода как ветки дерева: каждая тщится продвинуться далее остальных. Ты не сумел подвигнуть меня на отказ от моих устремлений, и я не вижу смысла длить этот разговор. Давай распрощаемся мирно, без гнева. Как бы там ни было, а я все же желаю, чтобы все твои чаяния сбылись.

Василий оторопел и уже было хотел просить гостя остаться, но вовремя понял, что подобное проявление слабости тот неминуемо обернул бы против него. А потому он лишь поклонился лукавцу и, скроив постную мину, с достоинством произнес:

– В другой раз, возможно, мы лучше столкуемся. Когда ты опять соизволишь меня навестить.

– Возможно, – уронил Анастасий, крестясь на иконы, затем, поклонившись в пояс, ушел. Покидая пределы Кремля, он постоянно оглядывался, нет ли за ним слежки, ибо не доверял своему сроднику ни на грош.

Василий, вздыхая и морщась, битый час просидел в одиночестве, обескураженный неудачей. На Анастасия у него был расчет. И нешуточный, так как Дмитрий с Иваном наотрез отказались вступить с ним в союз. А теперь из-под рук ускользнул и этот строптивец, пренебрегая посулами, каким позавидовал бы любой. Он всегда был увертлив, брат Анастасий, как надоедливая блоха! Но ведь и увертливых блох в конце концов ловят и давят. От этой мысли Василий повеселел и, дав себе слово, когда придет срок, обязательно отомстить обидчику за пережитое унижение, погрузился в обдумывание своей новой стратегии, к какой уже не подвёрстывалась бы родня. Чем дольше он думал, тем более выходило, что успех вполне достижим. Шут с ней, с родней, – у него ведь есть и союзники, и верные слуги. И тех и других будет больше через какой-то годок. Он войдет в силу, и братья, кусая от зависти локти, уже не осмелятся выступить против него. Правда, ему предстоит свалить двух титанов: Романова и Годунова. С Борисом это проделать будет нетрудно, ведь мать его из татар. В Кремле найдется немало бояр, косо поглядывающих на выскочку-полукровку. А вот Никиту, пожалуй, так просто не съешь. Род Романовых познатнее рода Шуйских, тут ничего не попишешь, да и свою первую женку царь Иван взял из этой семьи. Бояре все как один признают за ним право опекать царя Федора и будут признавать до тех пор, пока он, Василий, не сочтет нужным посеять в их головы сорные зерна сомнений.

Тут Анастасию и карты бы в руки – он взял бы на себя весь риск. В случае неудачи первым на дыбу повлекли бы его, и за ним можно было бы отсидеться, то бишь от всего откреститься. Я, мол, не я, и лошадь совсем не моя. Лучше пожертвовать малым, сохраняя большое. Василий поднялся с кресла и заходил по светелке, косясь на иконы. Церковь – вот главная незадача ведь без ее одобрения царем стать нельзя. А ну как митрополит заартачится и воспротивится его возвышению? Тогда все мгновенно застопорится, пойдет кобыле под хвост. Ах, Анастасий, как же сейчас ты мне нужен! Ты, твои плутни и твои связи. Духовенство московское, кажется, весьма благосклонно к тебе.

Сделав еще один круг по светелке, Василий пришел к единственно правильному решению. Раз Анастасий кобенится, значит, его надо будет принудить силком. Это попроще, чем самому торить подходы к святошам. Надо лишь поискать, за что ухватиться, а такое, конечно, найдется. Непременно найдется, а уж тогда…

Тут размышления великого князя были прерваны приходом слуги. Тот, низко кланяясь, доложил, что прибыл посыльный из польской миссии и что он в общей комнате для прислуги – ждет, когда его примут.

Василий усмотрел в этой вести хороший знак.

– Веди-ка его сюда, – велел он, не глядя на холуя. – Да смотри – поживее.

Иезуиты настаивали, чтобы весь их наемный люд рядился в польское платье, и потому Юрий предстал перед князем в плаще на волчьем меху – с откинутым на спину капюшоном и распущенной верхней шнуровкой. Перекрестившись на иконы, он поклонился хозяину.

– Я ждал тебя дней через пять, – сказал Василий, не снисходя до любезных приветствий. Юрий был всего лишь его инструментом и не заслуживал лучшего обращения. Он указал на простую скамью у стены: – Сядь-ка, да расскажи, с чем ты прибыл.

Юрий кашлянул, но остался стоять.

– Дело в общем пустячное, великий князь.

Официальное величание насторожило Василия, но он подавил волнение и грозно глянул на нежданного визитера.

– Если так, то зачем ты явился? Что мне в твоих пустяках?

Ошеломленный столь холодным приемом, Юрий невольно поежился.

– Я… я думал… вы ведь сами велели без промедления вам обо всем сообщать.

– Ну-ну, – буркнул Василий, не сводя с него глаз. – Ладно, выкладывай, что там.

– Мы… к нам пришла депеша из Польши. Первая в эту весну. – Юрий еще раз кашлянул, приходя понемногу в себя. – Там говорится, что отец Краббе получил повышение и должен в конце лета уехать. Ему по возвращении восвояси обещан епископский сан. Король Стефан назначил на его место другого священника – тот здесь появится в августе, а может быть, в сентябре. – Он все еще прятал глаза и не смотрел на князя. – Им неизвестно, что я прочел это письмо.

– Прекрасно, – одобрил Василий, прикидывая, как использовать к своей выгоде сию незначительную новостишку. – Что там было еще?

– Более ничего. Однако хочу добавить, что отец Погнер отказался пересылать почту Ракоци с документами из посольства. Отец Краббе взял на себя этот труд, и бумаги венгра ушли к архиепископу, перед которым отец Краббе регулярно отчитывается обо всем, что тут происходит. – Юрий вздохнул. – Отец Погнер не имеет права запретить отцу Краббе сноситься с архиепископом, но он вне себя.

– В этом нет ничего нового, – строго сказал Василий.

Юрий растерянно оглянулся, словно ища поддержки у стен.

– Но обстановка еще никогда не была такой накаленной. – Он неловко переступил с ноги на ногу. – Миссию, можно сказать, лихорадит. Все тихо шушукаются между собой.

– О чем же? – Василий, ехидно прищурился. – Говори. Но учти: глупых сплетен я не терплю.

– Это не сплетни. Все поляки уверены, что с отъездом отца Краббе, держащего сторону Ракоци, у отца Погнера будут развязаны руки и он наконец-то разделается со своим заклятым врагом. – Юрий тряхнул головой. – Посольство не встанет за венгра: тот никому не по нраву. Кое-кто уже поговаривает, будто он продал душу самому сатане.

– Они католики, – уронил равнодушно Василий, давая понять, что ему тут все ясно.

Юрий помялся, потом упавшим голосом заявил:

– Но Ракоци не походит на остальных. И дело не только в том, что он венгр и изгнанник. У него много странностей, никому не понятных. Например, он только и делает, что сидит взаперти у печи.

– Той самой, в какой он растит драгоценные камни? Речь идет именно об этой печи?

– Полагаю, да, – уныло откликнулся Юрий. – А отец Погнер утверждает, что с ней что-то нечисто. Он вообще говорит, что алхимия – это дьявольская затея. Кроме того, этот Ракоци никогда не ест с нами или еще с кем-нибудь. Я знаю, что это так, я ведь служил в его доме, хотя вся прислуга там восхищается им.

– Да? Почему же? – спросил с любопытством Василий, пытаясь понять, куда клонится разговор.

– Они говорят, их хозяин в отличие от большинства инородцев до того скромен, что даже не держит в своих покоях зеркал. Им ведомо, что до женитьбы он вел себя как монах, не предаваясь ни пьянству, ни каким-либо порокам. Он всегда аккуратен, немногословен и крестится на иконы как исполненный благочестия московит. – Юрий, осознав, что сумел завладеть вниманием князя, набрал в грудь воздуху и решительно зачастил: – Но отец Погнер благочестия в нем не находит. Он заявляет, что все поведение Ракоци просто кричит о его приверженности к сатанизму. И отсутствие зеркал в его доме – лишнее тому доказательство, ибо алхимик боится, что в них проглянет его истинное нутро. – Юноша истово перекрестился, потом, морщась, прибавил: – А отец Краббе, наоборот, видит в Ракоци целомудренного смиренника, с достоинством переносящего все мытарства, выпадающие на долю изгоя.

– И при этом рядящегося в великолепные одеяния и украшающего себя всевозможными драгоценностями. – Василий раздраженно осклабился. – Как, кстати, относятся к этому его слуги?

– С великим почтением, – ответил, нахохлившись Юрий. – Они считают, что таким образом их хозяин воздает честь своему отечеству, растоптанному врагами всех истинных христиан.

– Но ты так не думаешь? – поинтересовался Василий.

Юрий сердито кивнул.

– Нет, но я также не разделяю и мнения отца Погнера, который мне кажется просто чванливым завистливым стариком. За этим Ракоци стоит нечто более страшное, чем те прегрешения, в каких его обвиняют. Он вовсе не тот, за кого себя выдает.

– Э, милый друг, – крякнул Василий, теряя интерес к разговору. – Ты попросту ненавидишь его. Как слуга, которому дали пинок и выгнали за ворота. Ты оскорблен, унижен и жаждешь мести. – Он усмехнулся. – Я прав или нет?

– Возможно, и правы, – глухо откликнулся Юрий, смущенный тем, что его раскусили. Впрочем, он тут же приободрился, сообразив, как обратить это к своей пользе. – Что в том плохого, если осуществление моих тайных помыслов только сыграет вам на руку, а?

– Мне? – изумленно воскликнул Василий. – Как такое возможно? Ты червь, а я князь!

– Как бы там ни было, я из рода Нагих, – заявил, гордо вскинув голову, Юрий. Он сознавал, что сильно рискует, но не сводил с Василия глаз. – Мои родичи никому не спускают обид. А потому и мне негоже сидеть сложа руки, когда появилась возможность ударить по Ракоци и при этом остаться в тени.

– Хм, – фыркнул Василий, против воли заинтригованный. – Так-так. Ну, говори, что это за возможность. А я, так и быть, послушаю твои басни, раз тебе нечего больше сказать.

– Для удачного разрешения дела нужен лишь случай. – Юрий потупился и похлопал себя по плащу, словно решив вдруг проверить, на месте ли он. – Если с отцом Краббе, скажем, что-то стрясется, то отец Погнер, скорее всего, обвинит в этом Ракоци, причем так, что тому будет не отвертеться. – Он не добавил, что долгое время вынашивал этот план, рассчитывая на поддержку влиятельного боярина. Князь Василий, высокомерно считавший его своим инструментом, вряд ли по своей спеси заметит, что сам превратился в орудие мести.

– Но отец Краббе вскоре должен уехать. Что с ним может стрястись в столь краткий срок?

– Всякое, – уронил Юрий и поднял глаза.

– Ладно. – Василий кивнул. – Случайностей много. Однако, – прибавил он, помолчав, – всем ведь известно, что этот католик дружится с венгром. Удар по первому могут счесть нападением на второго – разве не так?

– Нет, – сказал Юрий, позволив себе улыбнуться. – Если окажется, что у второго был повод ударить.

Ошеломленный Василий привстал в своем кресле и подался вперед.

– Как это так? – спросил он изумленно. – Они ведь стоят друг за друга.

Юрий внутренне возликовал, ибо беседа входила в нужное ему русло.

– Люди сходятся и расходятся, – изрек он, пожимая плечами. – И если пойдет слух, что отец Краббе переменил свое мнение относительно Ракоци, то все, что с ним стрясется, припишут тому, с кем он прежде был дружен.

Василий вновь сел и прищурил глаза. Чело его бороздили морщины раздумья.

– Но как же позорное деяние венгра может послужить к моей пользе? – после паузы спросил он.

Лоб Юрия покрылся испариной, а самого его бросило в жар, ибо он чувствовал, что ступает на скользкую почву.

– Если обстоятельства сложатся правильно, – произнес он с расстановкой, – то от них может прийти в замешательство сам Борис Федорович Годунов.

В комнате воцарилась звенящая тишина. Затем Василий спросил:

– И с какой такой радости?

Лицо его приобрело будничное, скучающее выражение, но глаза были напряжены.

Первое препятствие было пройдено. Юрий облегченно вздохнул.

– Мне кажется, я набрел на удачную мысль, – заявил он с притворной беспечностью. – Если пустить слух, что отец Краббе знает о Ракоци нечто порочащее того, то у людей останется впечатление, что его заставили замолчать с позволения и не без помощи Годунова.

– Но беднягу действительно придется заставить умолкнуть… чтобы все гладко прошло, – пробормотал хрипло Василий. В груди его защемило от открывающейся перспективы. Появлялась возможность опорочить татарина много раньше, чем он себе мыслил. Подумать только, лучшую службу ему собирается сослужить вовсе не кто-то из Шуйских, а какой-то ничтожный слуга!

– Весьма справедливо, – Юрий нервно сглотнул слюну.

– Ты говоришь об убийстве священника, – напомнил Василий.

– Всего лишь католика, княже, – возразил Юрий, презрительно дернув плечом.

Василий усмехнулся, глаза его обрели жесткость стали.

– Всего лишь католика. Да.

* * *

Письмо отца Ильи к его духовной дочери Ксении, врученное ей в отсутствие мужа.

«Господь да благословит тебя, Ксенюшка! Худо, что мне приходится обращаться к тебе не напрямую, а столь окольным путем, но я не могу преступить через повеление Анастасия Сергеевича без крайней надобности не видаться с тобой. Такой надобности, возможно, и нет, однако до меня дошли слухи, что дела твоего супруга в польском посольстве не очень-то хороши и что его в скором времени потянут к ответу за весьма большие провинности как перед королем Стефаном, так и перед нашим царем. Сыскалось немало людей, собирающихся свидетельствовать против него, а посему ради спасения твоей чистой души я решился нарушить запрет твоего дядюшки. Беда надвигается, и она не минет тебя, если ты и долее будешь жить в доме своего мужа. Послушай меня, уезжай поскорее из Москвы – хотя бы к кому-нибудь из материнской родни. Наступил май, твой отъезд никому не покажется странным.

Я же буду молить Господа и Пречистую Деву оберечь тебя от всевозможных напастей, хотя и напоминаю, что страдания нам посылаются свыше, дабы мы не забывали о муках Христовых и не погрязли в гордыне своей. Ревностно чти память родителя своего и неустанно стремись прозреть Божий промысел в испытаниях, выпавших на твою долю, памятуя о том, что много большее потребовалось от Спасителя нашего.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа

твой духовный наставник и преданный раб Божий Илья,

в праздник Святого Григория Назианзина[10]10
  Григорий Назианзин (Григорий Богослов) – греческий поэт и прозаик, церковный деятель и мыслитель 330–390 гг.


[Закрыть]».