Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 6

Перекрестившись на иконы, Анастасий Сергеевич Шуйский попросил у хозяина дома дозволения повидаться «со своей любимой племянницей Ксенюшкой». Его губы, изогнутые, как лук Купидона, ярко алели под пшеничного цвета усами и выдавали в нем скрытую чувственность, почему-то неприятную Ракоци.

– Вы разрешите нам побеседовать с ней по-родственному – с глазу на глаз?

– Разумеется, – сказал Ракоци, тщетно пытаясь прогнать из сознания образ Корнелия Юста, подглядывавшего за свиданиями своей супруги с любовниками, которых сам же к ней подсылал. Бедняжка Оливия! Он дважды хлопнул в ладоши и велел прибежавшему из коридора слуге: – Будь добр, сообщи госпоже, что пришел ее двоюродный дядя.

Слуга, поклонившись хозяину с гостем, торопливо ушел.

– Как погляжу, у вас нет привратника, – заметил с удивлением Анастасий.

Ракоци пожал плечами.

– Юрий пожелал перейти к отцу Погнеру, и я тому не перечил, поскольку и сам являюсь сотрудником миссии. – Его черный доломан был полурасстегнут, и под ним ярким пятном выделялась красная шелковая сорочка. – Со временем я кого-нибудь подыщу.

Вечер был очень теплым, духота предвещала грозу. Торговцы на рынках совсем истомились, лошади обвисали в упряжи, белые голуби, обычно заполонявшие небо Москвы, вернулись в свои голубятни. Ров, окружавший кремлевские стены, источал ужасающее зловоние.

– Ну-ну, – проворчал Анастасий и огляделся. – Вы превосходно обустроили дом.

– Благодарю, – сказал Ракоци, – Я, если вы не против, дождусь с вами Ксению, а потом схожу к поварам. Скажите, чего бы вам хотелось отведать?

Анастасий потер руки.

– Пряников и вина, если можно. Лучшего по такой жаре не придумать. Вы хорошо освоились у нас, Ракоци, не то что ваши иезуиты. – Его блестящие глаза вновь с живостью обежали гостиную, чуть задержавшись на штофных английских шторах; впрочем, боярин хвалить их не стал. – Что у вас там? – Он указал на комод с инкрустацией. – Не Ледовое ли побоище? Выбор странный для инородца, но приятный русскому сердцу. А этот фонарь определенно делали наши московские медники, или я буду не я. Что до потолочной резьбы, то и она выше всяких похвал, ибо строга и искусна.

– Благодарю, – опять сказал Ракоци и повернулся навстречу Ксении, появившейся наверху.

Та, розовая от жары и смущения, казалась совсем юной; впечатление дополняли две длинные бронзовые косы, заплетенные просто – без лент. В сарафане поверх льняной блузы она была так хороша, что Анастасий одобрительно крякнул и масляно прищурил глаза.

– Да окажет Господь вам благоволение, Анастасий Сергеевич, – сказала Ксения, спустившись по лестнице вниз.

– И тебе желаю того же, племянница, – ответствовал чинно боярин.

– Надеюсь, вы в добром здравии?

– Господь милостив. – Анастасий широким жестом обвел гостиную. – Вижу, что и твои молитвы услышаны, чему я очень рад. Не всякой красавице удается достичь подобного благополучия, а уж в твои-то лета… – Он махнул рукой и заговорщически подмигнул. – Возможно, все это тебе ниспослано во искупление вины, моя милая. Что ты сама-то думаешь, а?

Ракоци не понравился тон Анастасия, но он постарался ничем не выдать свое недовольство и ограничился тем, что с вежливой укоризной заметил:

– Замужество вряд ли кому-либо посылается во искупление, Анастасий Сергеевич.

– Возможно, возможно, – хохотнул Анастасий. – Тогда скажем так во спасение – да и кончим на том. – Он наслаждался собственным остроумием в той же мере, что и возникшей неловкостью. Ситуация, похоже, его забавляла.

Ксения не сочла нужным как-либо отреагировать на выходку родственника. Ракоци поклонился и распахнул ближайшую к нему дверь.

– Думаю, вам будет удобнее побеседовать в малой гостиной, а я, с вашего разрешения, удалюсь, чтобы отдать распоряжения слугам и поварам.

– Конечно, конечно, – закивал Анастасий, сопровождая слова свои беспечным взмахом руки и уже больше не глядя на хозяина дома.

Малая гостиная являла собой приятную комнату с четырьмя мягкими стульями вокруг низенького стола, с книжными полками на стенах и картинами между ними. Особенное внимание привлекало одно полотно: обнаженная светловолосая женщина припадала к ногам грозного вида мужчины в раззолоченных одеяниях и короне из молний. То были Юпитер с Семелой,[6]6
  Семела – возлюбленная Юпитера. Его жена Гера, узнав об их связи, разгневалась и, переодевшись, подговорила Семелу призвать к себе Юпитера во всей своей славе. Юпитер, бог грома и молний, исполнил ее желание, однако забыл сделать возлюбленную бессмертной – и молнии убили ее.


[Закрыть] матерью Диониса, которым итальянский художник своевольно придал черты Джулиано Медичи и Симонетты Веспуччи.

Ксения выждала, когда Анастасий усядется, и лишь после этого села сама.

– Ты огорчаешь меня, – с места в карьер заявил Анастасий.

Ксения невольно вздрогнула.

– Что же еще я натворила? – спросила она, поджимаясь.

– Вот уж два месяца, как ты избегаешь меня и молчишь. – Он подался вперед и навис над столом, всем своим видом напоминая рассерженного медведя. – Тебе ведь было поручено сообщать о своем муженьке все, что удастся узнать. И что же ты нам до сих пор сообщила? То, что он сам изготавливает свои драгоценные камни. Этой дурацкой выдумке у нас веры нет!

– Он мало говорит со мной о себе, – вяло пробормотала Ксения. – Сказал, что рожден в горах Трансильвании, вот и все.

– Сомневаюсь, – возразил Анастасий, вновь опускаясь на стул. – Ксения, Ксения, – заговорил он увещевающим тоном. – Ты не имеешь права скрывать что-либо от меня, ты слишком многим обязана мне, дорогая. Эта ведь я предоставил тебе пищу и кров, когда все были готовы от тебя отвернуться. Я употребил всю мою власть, чтобы сберечь твое доброе имя. Я устроил твое замужество, когда все потеряли надежду на то, что такое может случиться. Я, правда, не предвидел того, что ты станешь женой именно этого человека, но, раз уж так вышло, не забывай, что семья твоя сделала для тебя. И для твоей матери тоже. – Он внимательно оглядел свои руки. – Она, кстати, шлет тебе свои благословения и молится, чтобы ты к Рождеству выносила дитя.

Ксения в замешательстве отвернулась.

– Передайте матушке, что я благодарю ее и молюсь о ней тоже.

– Передам, – проговорил Анастасий с напускным одобрением. – Знаю, что ты также молишься о ребенке. Любой женщине хочется обзавестись детьми, а тебе, чаю, пуще других – при муженьке-инородце. – Он уселся поглубже, но продолжал угрожающе горбиться. – Но, кроме того, ты должна прилежно служить как своему супругу, так и взрастившей тебя семье.

– Я стараюсь, Анастасий Сергеевич, – произнесла она почти шепотом. – Я только желала бы…

– Одного желания недостаточно, – назидательно произнес Анастасий. – Наши желания – суетный сор на ветру. – Он поднял палец. – Ты не можешь мнить себя равной другим честным женам, но при этом должна забыть свое прошлое напрочь. Так, словно никто не свершал насилия над тобой. По крайней мере, от одного горя ты избавлена, ибо не понесла от монголов. Никто не спас бы тебя, случись такая беда. Мы должны радоваться, что ты была слишком мала. – Он кашлянул, чтобы подчеркнуть значение сказанного. – Не беспокойся, если ты будешь вести себя правильно, твой супруг никогда ни о чем не узнает. Жизнь твоя потечет безопасно и гладко.

– Зато опасность будет грозить ему. – Ксения встала со стула, ее била нервная дрожь. – Послушайте, дядюшка, все, что вы тут говорите, напрасно. Он ведь… он… он… – Все знает, хотелось выкрикнуть ей, но она удержалась от крика. Кто ведает, что выкинут Шуйские, уяснив, что уже не могут воздействовать на нее.

– Он что же… хм… недоволен тобой? – хмурясь, спросил Анастасий.

– Нет, – сказала она, пытаясь взять себя в руки. – Но он очень странный. Я не понимаю его. – Последнее было истинной правдой.

– Так учись понимать, – проворчал Анастасий. – Иначе в два счета потеряешь и мужа и кров. Если я вдруг решу, что ты для нас бесполезна. Делай все, чтобы выведать его тайны. Если он суров в постели – крепись: ты знавала и худшие времена.

Ксения стиснула кулаки, ее всю ломало.

– Он… не суров, – трудно выдохнула она. И еще не касался меня, хотелось ей признаться, но это было бы катастрофой. Анастасий, взъярившись, мог опротестовать и ославить столь странный брак.

Тут, к ее радости, дверь отворилась, и она получила возможность передохнуть. В гостиную вошел Роджер с подносом, уставленным всевозможными блюдцами с пряниками и сдобой; впрочем, там были и персики, вываренные в меду, и корзиночка с миндалем, и откупоренная бутылка венгерского вина в соседстве с двумя золотыми кубками.

– Примите привет от моего господина, – проговорил Роджер по-русски, но с ударениями, присущими обиходной латыни, а комнату вмиг наполнили ароматы корицы, имбиря и душистого перца.

– Весьма приятное зрелище, – произнес Анастасий, оглядывая угощение, помещенное в центре стола. – Весьма. – Он подался вперед вместе со стулом, размышляя, с чего бы начать.

– Я доложу господину, что вы остались довольны. – Роджер, поклонившись, ушел.

– Я и сам скажу ему это, – уронил Анастасий и потянулся к булочке, начиненной цукатами. – Надо же, сколько тут специй! Ракоци вовсе не скуп. Тебя должно это радовать, Ксения.

Та все стояла напрягшись.

– Он хорошо со мной обращается, – прошептала она.

Анастасий в два приема расправился с булочкой, энергично разжевывая и глотая откушенные куски, потом ухватил бутылку.

– Венгры гордятся своими винами. – Он залихватски осушил до краев наполненный кубок и, отерев губы, поставил его на стол. – Скажи-ка, Ксенюшка, дают ли тебе тут мясо? Ты такая худая, а красота – она в полноте. Кроме того, если хочешь родить здорового малыша, надо реже поститься.

– Меня хорошо кормят, дядюшка, – отозвалась она, стоя по-прежнему прямо и неподвижно.

– Значит, ты должна есть еще больше. Отведай-ка этот пряник. Он, похоже, со сливками, не стесняйся, возьми. Впрочем, что тебя потчевать, я ведь гость, а ты тут – хозяйка. – Анастасий дерзко расхохотался и опять налил себе вина. – Выпей со мной! – добавил он, наполняя второй кубок.

– Мне нельзя, – вспыхнула Ксения. – Если мужа нет рядом, нельзя.

– Ну так мы его пригласим, – хохотнул Анастасий. Вино начинало его веселить. – Ладно, слушай: я хочу знать, как поступят поляки и Рим, если царь порвет все отношения с патриархом Иерусалима и назначит патриархом православной России нашего митрополита. Ты обязана это все выведать не через месяц и более, а через несколько дней.

– Вы, верно, шутите? – Ксения удивленно посмотрела на сродника. – Я ничего не смыслю в подобных вещах. Мой удел – молить Господа о прощении и помогать убогим в приютах во искупление прошлых грехов.

– Замечательно сказано, – похвалил Анастасий. – Но ничего не меняет. Я должен знать о настроениях наших соседей, чтобы понять, на чью сторону встать.

– Боже милостивый, – прошептала Ксения и перекрестилась.

– Время сейчас смутное, милая, тут уж молись, не молись. Возвышение Шуйских должно сделаться твоей главной заботой, иначе я перестану тебя защищать. Подумай, кому ты будешь нужна, если станет известно, что тебя опоганили. – Боярин вздохнул и молниеносно расправился еще с одной булочкой. – А на тебе ведь лежит и грех твоего отца.

– Но у меня нет резонов интересоваться Римом или Польшей. Если я примусь расспрашивать о них мужа, он заподозрит, что я выполняю чей-то приказ. Вам легче это выведать самому – у польских священников. Зачем же вы мучаете меня? – Ксения понимала, что возражать бесполезно, но удержаться уже не могла. – Вы даете мне невыполнимые поручения, Анастасий Сергеевич, чтобы было потом чем меня попрекать.

Анастасий самодовольно прищурился.

– Если бы даже дело обстояло именно так, все равно тебе надлежало бы повиноваться. Помни об этом, не забывайся. – Он выпил вина и с неожиданной злобой упрекнул: – Ты скверно ведешь себя, женка.

– Об этом может судить только мой муж, – возразила она, хотя голова ее пошла кругом от страха.

– Твой муж – иноземец, изгнанник, у него мягкий нрав. Он понятия не имеет о здешних обычаях, но мы не терпим в своих женах упрямства. – Анастасий вскинул руку и помотал ею в воздухе, словно размахивая незримым ремнем. – Мы хорошо знаем, как их учить.

Ксения нервно сморгнула.

– И что же мне делать?

– Делай что хочешь, – сказал Анастасий, – но правду мне вынь да положь.

– Где? – воскликнула Ксения, ожесточаясь. – Где я возьму эту правду?

Анастасий поморщился.

– Там, где и все. Мужчины обычно с женами откровенны, особенно по ночам. Надо лишь улучить подходящий момент и повернуть разговор куда нужно. Ты ведь сказала, что ничего не знаешь о Риме. С него и начни. Уговори его рассказать о нем что-то. – Он плотоядно облизывал губы, запивая медовый пряник вином, потом отставил в сторону кубок. – Так-то, племянница. Ты не уйдешь от ответа.

Хотя внутри у Ксении по-прежнему все трепетало, она нашла в себе мужество, чтобы заявить:

– Я не предам его, дядюшка Анастасий.

Тот очень пристально посмотрел ей в глаза.

– В чем дело, племянница? – Он принялся оглаживать бороду, зная, что взгляд его беспокоит женщину. – Что ты сказала?

Она вызывающе повторила:

– Своего мужа я не предам.

– Ты не предашь интересы семьи, – вкрадчиво заявил Анастасий. – Даже и не пытайся мне возражать.

Зубы у Ксении предательски лязгнули, но она все же воскликнула:

– Нет! Наймите себе других соглядатаев, а я не хочу причинять ему вред.

– А себе, значит, хочешь? – Позволив вопросу повиснуть в воздухе, Анастасий занялся выбором нового пряника и лишь через минуту прибавил: – И не только себе. Даже инородец сочтет себя опозоренным, если ославят тебя.

– Вы тоже будете опозорены, – заявила Ксения.

– Да, к сожалению. Бесчестье падет на всех членов нашей семьи. А твоя мать будет вынуждена уйти в монастырь, чтобы замолить твои прегрешения. Не знаю, как поступит твой муж, но лично я не позволю тебе вернуться в мой дом, и вряд ли тебя призрит какая-нибудь обитель. – Он деловито обкусывал пряник с изюмом и в паузах продолжал говорить: – Ты будешь вынуждена попрошайничать, ночевать в ужасных приютах, где сейчас бываешь лишь иногда, занимаясь хваленым своим милосердием.

– Перестаньте! – вырвалось наконец у нее. – Вам все равно не суметь…

– Чего не суметь? – медоточиво спросил Анастасий. – Сыскать на тебя управу? Сыщу. Правда, это будет не просто. Будь ты женой какого-нибудь боярина, я бы посоветовал тому тебя выдрать. Но твой муженек не русский, а какой-то там венгр. – Он тихо рассмеялся.

– Не какой-то, а из древнего рода, – возразила задиристо Ксения. – Он говорил, в его жилах течет королевская кровь.

– Без сомнения, – решительно заявил Анастасий. – И, разумеется, до того, как его родину заграбастали турки, он ел с золотых тарелок, а сам восседал на троне, усыпанном сплошь алмазами, и в руке у него был скипетр с жемчужинами, превосходившими величиной голубиные яйца. А еще у него было войско в десять тысяч солдат, отменно вооруженных и посаженных на породистых скакунов. – Он щедро плеснул в свой кубок вина. – Но здесь… здесь твой венгр владеет лишь этим домом и сундучком с дорогими камнями, а еще несколькими лошадьми, ну и тобой. Таково его положение, и тут ничего не попишешь. Изгой всегда лишь изгой.

Ксения нервно переплела пальцы.

– Вам не сбить меня с толку, – сказала она.

– С толку? – Анастасий хлопнул ладонью по столу. – Да какой в тебе толк? Кто ты есть? Вероломная шлюха, скрывающая свой изъян от людей. Но все-таки ты не полная дура, ты таскаешься по приютам и должна понимать, что ждет женщину, изменившую своей кровной родне.

На этот раз Ксения промолчала, подавляя желание вцепиться своему кровному родственнику в глаза, а тот, словно не замечая ее состояния, отпихнул задом стул, схватил со стола кубок и прошелся по комнате, критически вздернув бровь.

– Оглянись вокруг, милая. Ты попала в чужую страну. Эта картина, – он указал на работу Сандро Боттичелли, – вещает о многом. Какой достойный русич повесит такой срам туда, де должны быть иконы? Какой инородец может противиться силе московских бояр? Твое бесчестье его вмиг погубит. Ты думаешь, что он вступится за тебя? Не надейся. Он будет слишком занят спасением собственной шкуры. Но не сможет никого провести. На это способен лишь я. Тебе придется ходить подо мной, как все мы ходим под Господом Богом. – Анастасий поспешно допил вино и снова наполнил свой кубок, жадно встряхивая опустевшую наполовину бутылку.

– Дядюшка, – выдохнула Ксения, но не смогла говорить, ибо внезапный спазм перехватил горло. «Нет, я не заплачу, – пронеслось в ее голове. – Все, что угодно, но слез моих он не увидит».

– Что с тобой, Ксения? – спросил гость с притворным участием. – Думаю, тебе надо выпить вина. Оно вмиг прогонит кручину. – Он взял со стола второй кубок и протянул ей. – Возьми-ка скорей. Выпей и ни о чем не тревожься.

Отвратительно было брать что-то из этих холеных веснушчатых рук, но Ксения приняла угощение. И даже пробормотала нечто похожее на благодарность, прежде чем поднести кубок к губам.

– Вот молодец. Винцо – хорошая вещь, оно усмиряет норов. – В глазах Анастасия промелькнула усмешка. Заметив, как дрожат пальцы племянницы, он широко ухмыльнулся. Потом забубнил доверительным тоном: – Римская церковь очень заботит меня. Нам надобно ведать, что скажет Папа на возвышение нашего митрополита. Он ведь может решиться на новый крестовый поход против нас, но вряд ли святой Александр восстанет из усыпальницы, чтобы оборонить нашу землю.

Ксения плохо слушала, вдыхая кружащий ей голову аромат дорогого вина. Слова Анастасия, скользкие и увертливые, ее уже словно бы не задевали.

– Скажи-ка, зачем здесь толкутся иезуиты? Они заявляют, что служат Баторию, но это всего лишь прикрытие, ложь, а цели католиков совершенно иные. Твой Ракоци в нужный час непременно узнает о них, а ты про все сведаешь и мне расскажешь. – Он протянул руку и осторожно погладил племянницу по голове. – Мы ведь свои люди, Ксенюшка. Ты будешь умницей? Да?

Та не могла ни ответить, ни уклониться, ибо вино заполняло ей рот.

– Больше разговаривай с ним, лучше ласкай его, милая, иначе я сам с ним потолкую. Но уже о другом. – Анастасий быстрым движением накрутил на кулак одну из бронзовых кос бывшей своей подопечной, но тут же ее отпустил, ибо за дверью послышался сдержанный кашель.

– Надеюсь, я вам не помешаю? – Ракоци вошел в комнату и с легкой улыбкой глянул на Анастасия. – Было бы неприличным с моей стороны долее попирать законы гостеприимства.

Анастасий отшагнул от племянницы, ощущая неловкость. Ему вдруг на мгновение показалось, что венгр уже находился в гостиной, прежде чем дал знать о себе. Чтобы прогнать неприятное ощущение, он сказал:

– Ваше вино выше всяких похвал.

Ракоци вновь улыбнулся.

– Приятно слышать такое из уст знатока, но сам я хмельного не пью.

– Быстро пьянеете, да? – спросил с легкой долей презрения Анастасий. – Вот уж не думал, что венгры подвержены такой слабости. – Он одним махом прикончил свой кубок и слил в него почти все, что оставалось в бутылке. – Впрочем, возможно, вы переняли это у турок – они ведь, я слышал, тоже не пьют.

Ракоци постарался не показать, насколько его задело развязное замечание, и спокойно ответил:

– Приходится так считать, ибо им запрещают прикасаться к вину их священные книги. – Он пожал плечами. – Но есть ли на свете люди, всегда придерживающиеся канонических правил?

Анастасий расхохотался.

– Умно и верно сказано. – Он взмахнул кубком, обливая вином свои пальцы. – Это истинно так.

Ксения, заметив, что муж глядит на нее, торопливо поставила кубок на стол.

– Дядюшка, – покраснев, сказала она, – упрекал меня в нерадивом отношении к близким. Стыдно сказать, как давно мы с ним не видались. А уж о матушке я и не говорю.

– Так пригласи ее к нам, – предложил Ракоци и покосился на гостя, в глубине глаз которого промелькнуло легкое раздражение. – Отведайте еще пряников, Анастасий Сергеевич. Они не только вкусны, но и полезны, ибо снимают боли в висках и в затылке, обычные для такой духоты.

– Радостно слышать, – одобрил Анастасий и потянулся к прянику, начиненному сливками: они ему нравились более остальных. – У вас замечательный пекарь.

– Так многие говорят, однако ваша хвала особенно мне приятна, – довольно сухо откликнулся Ракоци. Он чувствовал, что Ксения доведена до полного изнеможения, и знал, что мучения ее будут длиться, пока неожиданный визитер не уйдет. – Быть может, вы пожелаете привезти сюда матушку Ксении и отобедаете по-родственному у нас? Мы выберем день, какой вам удобен.

Анастасий довольно кивнул.

– А нельзя ли мне прихватить с собой одного старичка, бывшего ратника, ветерана? – спросил с полупьяной улыбочкой он. – У бедняги совсем мало радостей, с тех пор как он сделался слеп. Поскольку жена моя проживает в деревне, я должен заботиться о своих нахлебниках сам.

– Весьма похвально, мы будем рады, – произнес с напускным радушием Ракоци и, помолчав немного, прибавил: – Я не хочу поторапливать вас, но мне надо вскоре уехать, а в доме нельзя никому находиться, когда меня нет.

– Еще один странный венгерский обычай? – Анастасий засунул в рот испачканный сливками палец и с видимым удовольствием его обсосал. – Возьму, пожалуй, себе еще что-нибудь, а потом уж поеду. Ваши пряники и вправду невероятно вкусны. Я доволен, что смог поболтать с любимой племянницей. Ее нам недостает весьма и весьма. – Он откусил чуть ли не половину очередного громадного пряника и занялся удалением крошек с усов. Покончив с этим, боярин допил остаток вина и повертел в руках мягко сияющий кубок. – Помнится, на пирах у царя Ивана такие кубки раздаривали приглашенным. У меня их, наверное, три.

Ракоци ослепительно улыбнулся.

– Если моя дерзость не преуменьшит ценность царских подарков, примите его от меня. В знак моего уважения к русскому образу жизни.

Анастасий глубокомысленно закивал.

– Это очень любезно. Я помещу его прямо под царскими кубками, – заявил он, дожевывая свой пряник. – Да, несомненно, так будет правильнее всего. Любо глядеть на этакую красоту. Я очень тронут.

– Благодарю, – сказал Ракоци, плавно подвигаясь к дверям и вынуждая гостя двигаться следом. – Я и сам в известной степени испытываю чувство гордости, когда гляжу на изделия своих рук.

Анастасий остановился, его чуть шатнуло.

– Ха, – рассмеялся он, озираясь по сторонам. – Изделия ваших рук? Это забавно. Чрезвычайно забавно. Вы большой мастер, мой милый зятек. Золото, самоцветы. Хочешь – строй дом, хочешь – заводи лошадей. Если чего-то мало, можно наделать еще. Это ведь так? Ну, скажите!

– Именно так, – улыбнулся Ракоци, открывая массивную дверь.

– Как замечательно! – вновь рассмеялся боярин. – И многие ваши поляки верят в подобную чепуху?

– Не многие, – сказал Ракоци с подкупающей честностью. – Но ответьте, Анастасий Сергеевич: как бы мне удалось провезти незаметно в Россию столько золота и драгоценных камней?

– Я отвечу, – заявил Анастасий, потирая ладонью слегка увлажнившийся лоб. – Вы ведь прибыли сюда не гольем, а с огромными сундуками, – произнес он, вываливаясь в прихожую. – С сундуками, перехваченными ремнями и запертыми на большие замки. Вот так вы и провезли сюда все ваше достояние.

– Не знаю, что и сказать. – Ракоци слепо поклонился и, заметив в отдалении Роджера, знаком велел тому распахнуть парадные двери. – У вас на все есть ответ.

– Или найдется, – веско уронил Анастасий, двигаясь вперевалочку к выходу. – Скоро я снова вас навещу.

– Разумеется. В обществе моей тещи и ее компаньона. Я же со своей стороны прикажу приготовить для вас флорентийское угощение. – Ракоци еще раз поклонился.

Анастасий шутливо погрозил ему пальцем.

– Итальянцы нам очень даже известны. Взять хотя бы отца Поссевино или зодчих, работающих в Кремле. Мы тут вовсе не простофили, которым что ни дай, все съедят. Если я только увижу, что ваш обед состряпан не так, как вы мне обещали…

– Великий князь, я живал во Флоренции, – перебил его Ракоци, не уточняя, что это было около века назад. – А также в Венеции, в Риме.

– Такова участь любого изгнанника, – заключил Анастасий, кивком веля Роджеру подвести лошадь к крыльцу. – Скоро мы свидимся. За вашим столом.

– Я с удовольствием буду ждать этого часа, – солгал бестрепетно Ракоци.

Анастасий перекрестил иконы над выходом, хохотнул и неторопливо переступил через порог долга, где ему нежданно-негаданно довелось весьма хорошо угоститься.

Как только затих цокот копыт его лошади, в прихожую вышла Ксения.

– Я ничего ему не сказала, – сообщила она с потерянным видом.

Ракоци уже стоял возле боковой лестницы, ведущей к лаборатории.

– Я ничего иного и не полагал, – откликнулся он дружелюбно. – Но… надеюсь, тебя это не удручает?

С тонким, пронзительным криком она подбежала к нему и рухнула на колени.

– Нет! Нет, клянусь перед Господом Иисусом Христом и Пресвятой Девой Марией, нет, я не хочу ничего говорить им. – В ее широко распахнутых золотисто-карих глазах вспыхнули слезы. – Не гневайтесь на меня, мой супруг, умоляю. Если и вы на меня осерчаете, куда мне идти? Что я тогда буду делать?

– Ксения! – Ракоци опустился рядом с нею на колени. – Ксения, ты в любом случае не должна страшиться меня. Как и своей родни – в лице только что у нас побывавшего князя.

Она в отчаянии затрясла головой.

– Он может меня уничтожить. Когда-нибудь он так и сделает. Он погубит меня. И вас, если вы захотите вмешаться.

– Он никого не погубит, ибо не настолько глуп. – Ракоци старался говорить размеренно и спокойно. – Твой дядюшка Анастасий слишком честолюбив, чтобы рисковать своим положением.

Карие глаза встретились с темными, затем осторожно скользнули в сторону.

– Я не сказала ему, что вам все известно. Я вдруг подумала, что ему не надо об этом знать.

– Очень хорошо, – кивнул Ракоци, обнимая дрожащие плечи, чтобы поднять Ксению на ноги и встать самому рядом с ней. – Ты правильно все решила. Но можешь и не таиться, меня это не смутит.

Внезапно ее опять затрясло.

– Я очень перепугалась. – Признание само сорвалось с ее уст, и Ксения съежилась, ожидая насмешки или удара.

Ракоци и впрямь поднял руку, но лишь для того, чтобы погладить ее по лицу.

– Я знаю.

Со слабым вздохом Ксения прильнула к нему и склонила голову на плечо, оказавшееся неожиданно мускулистым и твердым. Медленно и заботливо Ракоци обнял ее, и время для них обоих словно остановилось.

* * *

Письмо отца Погнера к Стефану Баторию Польскому, написанное на латыни.

«Досточтимому правителю Польши шлют самые искренние приветствия его эмиссары в Москве!

С момента учреждения нашей миссии я счел наиважнейшей ее целью службу интересам польского трона в определяемых Церковью рамках и вот уж который месяц на этой ниве тружусь. Другие священники по мере сил своих поддерживают меня. Исключение составляет лишь отец Краббе, возымевший собственные взгляды, отличные от тех, каким следуем мы. Я, признаться, с трудом терплю его среди нас и готов по первому вашему слову отправить строптивца обратно в Польшу – либо до осенней распутицы, либо новой весной. Более суровых дорожных условий отец Краббе не выдержит, ибо его легкие пострадали от гнилостной лихорадки. За время зимы он дважды сказывался больным и оба раза настаивал на том, чтобы его лечил известный вам так называемый доктор Ракоци – по моему мнению, отъявленный шарлатан. Я дозволял ему пользовать отца Краббе лишь потому, что русские лекари еще хуже и мало чем отличаются от торговок всевозможными зельями и травой.

Хочу, кстати, отметить, что упомянутый Ракоци после своей женитьбы бывал у нас весьма редко, а потом и вовсе перестал заходить. В свое оправдание он распускает слухи, будто бы я запретил ему появляться в доме, где расположено наше посольство, что несказанно сердит меня. Я никоим образом не против того, чтобы он нас навещал, мне лишь не по душе его алхимические занятия, а потом, мы, конечно, не можем признать действительным его брак.

Должен сказать также, что, невзирая на благосклонность, с которой к нему относился прежний российский царь, Ракоци продолжает жить весьма уединенно, подобно большинству других иностранцев в Москве. Уклад русской жизни таков, что мы постоянно сталкиваемся с затруднениями при соблюдении местных обычаев и традиций, многие из которых и вовсе неприемлемы для добрых католиков. Мы, по сути дела, во всем зависим от радивости наших слуг и потому с большой осмотрительностью занимаемся их подбором. Ракоци и тут отличился: он отказался от услуг весьма дельного человека, но у него хватило ума прислать его к нам. Русича этого зовут Юрий, он грамотен и расторопен. Мы назначили его старшим рассыльным и много довольны им. Носом крутит лишь отец Краббе, утверждая, что этот Юрий – шпион одного из русских вельмож. Так-де сказал ему Ракоци, чему нельзя верить, ибо тот только и делает, что пытается внести в нашу работу разлад.

Полагаю, граф Зари уж доложил вам о сложившейся здесь ситуации. После смерти царя Ивана русский двор держит сторону Годунова, постоянно враждующего с Никитой Романовым. Эти два боярина по воле Ивана призваны опекать и направлять его сына, унаследовавшего российский престол. К сожалению, они и прежде не очень-то ладили друг с другом, а ныне их взгляды совсем разохались, что чревато большой нестабильностью в русской политике, пока молодой царь не обретет способность самостоятельно править страной.

Такое, впрочем, возможно едва ли. Если на то не будет воли Господней, Федор так и останется великовозрастным простодушным ребенком. По натуре он добр и ласков, однако ни в коей мере не наделен свойствами, отмечающими великих людей. Он по-прежнему увлекается колокольными звонами, а усидчивость его столь мала, что все дворцовые церемонии проводятся в спешке и неотложную дипломатию вершит потом Борис Годунов.

Мы ищем подходы к нему, правда отец Ковновский взял на себя задачу сблизиться с Никитой Романовым, утверждая, что звезда того может взойти высоко. Я допускаю такое, однако ставлю на Годунова, не порицая, впрочем, усилий Ковновского: пусть все идет, как идет. Главное, чтобы работа наша увенчивалась неизменным успехом, а при каком это будет правителе, не все ли равно?

Я по мере сил своих неустанно забочусь об интересах подвластного вам государства, а потому прошу вас, ваше величество, дозволить мне и впредь держать Ракоци на значительном от себя удалении. Он доказал свою ненадежность, женившись на россиянке, и демонстративно не подчиняется мне. Хочу заверить, что в моем к нему отношении нет и тени личной вражды, просто я хлопочу о репутации нашей миссии, которой его поведение наносит огромный урон. Не удивительно, что изгнанник из собственного отечества ищет себе выгод в какой-либо стране. Ракоци в данном случае выбрал Россию. Что ж, это дело его совести, но людям, всецело преданным Польше и Католической церкви, должно отринуть его претензии укрепить свой авторитет среди них.

С непреклонным намерением молиться за процветание Польши, с Божьей помощью и упованием на нее

отец Казимир Погнер,

орден иезуитов,

польский посланник при дворе царя Федора.

Москва, 12 июля по преобразованному календарю,

год Господень 1584».