Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 6

Роджер стоял наверху – возле двери, ведущей в лабораторию. Дом был погружен в тишину, лишь изредка нарушаемую криками ночных хищных птиц. Им вторили жалобные подвывания ветра.

Поднимаясь по лестнице, Ракоци взглянул на слугу.

– Ты встревожен, дружище?

Молчание Роджера было достаточно красноречивым.

– Не стоило так беспокоиться, – сказал Ракоци. Его черный, тонкой шерсти кунтуш был прорван на рукаве, другая прореха раздваивала полу чуть ли не до колена.

– Уже светает, – сказал Роджер, словно не замечая изъянов в одежде хозяина.

– Да, – раздраженно откликнулся Ракоци. – Я понимаю. Да. – Он прикоснулся к своим голландским часам, проверяя их целость, затем стащил с головы меховую шапку и сел прямо на площадку, потирая затылок. – Не вздумай читать мне нотации, я сам на них мастер. – Пламя масляной лампы осветило его левую бровь, часть щеки и резкую линию носа; другая половина лица оставалась в тени.

Роджер сел рядом, чтобы не глядеть на хозяина свысока.

– Я… удивлен.

– Как и я, – кивнул Ракоци. Он передвинулся, ибо угол балясины резал ему поясницу. – Сегодня… все было сложней.

– Чем всегда?

– Да. Она чуть было не проснулась. – Ракоци рассмеялся, хрипло и коротко. – Я… я забылся, когда в ней вспыхнула страсть. – Он досадливо тряхнул головой. – Мне следовало это предвидеть.

– Она вас видела? И может теперь опознать? – быстро спросил Роджер.

– Как? И где? Я для нее лишь порождение ночных грез. Кроме того, ей заказано выходить за порог: она ведь боярыня, ее удел – дом и молитва. – Ракоци смолк, и в лице его проступила усталость. – Но она могла испугаться и закричать, последствия чего были бы просто ужасны. Нрав бояр крут, они бы убили ее.

– Как и вас, – заметил холодно Роджер.

– За дело, по крайней мере, – спокойно заметил Ракоци. – По их, разумеется, представлениям. Но она пострадала бы без вины. Лишь за сны, дарящие толику утешения. – Он покачал головой. – Я вынужден был вновь ее усыпить, чтобы скрыться без риска.

– Без риска? – шевельнул бровью Роджер.

– Хм, – нахмурился Ракоци. – Ну, скажем, почти.

Последовала короткая пауза, потом Роджер сказал:

– Не следует ли нам переменить кое-что в нашем домоустройстве?

– Предполагается, что иноземцы не содержат наложниц, – возразил Ракоци. – Это слишком сильно попахивало бы обычаями Орды. Брак также для меня исключен, как ты понимаешь. Можно, правда, взять кого-нибудь в дом. Какую-нибудь мещанку на роль ключницы, способную оказать мне… помощь. Но русские набожны, и существует опасность, что о странностях в наших с ней отношениях вскоре прознает ее духовник.

– А разве ваши нынешние ночные скитания не опасны? – спросил с вызовом Роджер.

Ракоци встал, зябко подергивая плечами.

– Похоже, ты прав. – Он склонил голову и оглядел свой кунтуш. – Как думаешь, это можно заштопать?

– Я посмотрю, – сказал Роджер. – Сам. Вы ведь знаете, каковы наши слуги. – Он тоже встал. – Хотите выкупаться или ляжете спать?

– Выкупаюсь, – решительно бросил Ракоци, быстро шагая по коридору. – Грязь уже прямо сохнет на мне, а это не очень приятно. – Он, не глядя, через плечо швырнул Роджеру свою шапку. Тот, поспешая за господином, поймал ее на лету и невозмутимо заметил:

– Хорошо хоть она уцелела. Не то что одежда. Кстати, что с ней стряслось?

– Ничего. – Ракоци деланно улыбнулся. – Зацепился за какой-то карниз, когда уходил. Неудачный прыжок, а крыша там очень крутая.

– За один карниз? Рукавом и полой? – спросил с сомнением Роджер. – Прореха на локте кажется чересчур аккуратной.

– Словно там поработало лезвие – ты это хочешь сказать? – спросил Ракоци, останавливаясь.

Взгляды темных и синих глаз на какое-то время скрестились.

– Нечего на меня так смотреть, – не выдержал Ракоци. – Ночные грабители орудуют во всех городах. Один из таких любителей легкой поживы имел глупость наскочить на меня. – Он недовольно поморщился. – Его найдут позже. В реке. Живым. Но изрядно помятым.

– При нем был нож, – уточнил Роджер.

– Какой-то топор. – Ракоци мотнул головой, и на правой щеке его, на мгновение попавшей в свет лампы, обнаружился длинный порез. – С узким лезвием, насаженным на копейное древко. – Он притронулся пальцами к ране. – Ерунда, скоро все заживет.

– Разумеется, – отозвался Роджер. – Это и впрямь был грабитель?

– А кто же еще? – задал Ракоци встречный вопрос. Да и какая разница, хотел он добавить, но счел за лучшее промолчать, чтобы не нагнетать обстановку.

– Ладно, – кивнул Роджер. – Пусть будет так. Пойду прикажу согреть воду.

– Благодарю. – Глаза Ракоци потеплели. – Слушай, дружище, ну ладно, хватит. Каюсь, я попытался схитрить, но мне это не удалось. Ты, как всегда, оказался на высоте и разоблачил мои плутни.

– Это было нетрудно, – ответил сухо слуга, но лед в его синих глазах начал понемногу таять.

К тому времени, когда воду согрели, небо уже посветлело и приобрело бледно-серый оттенок, в просветах между облаками засверкали первые солнечные лучи. Челядь проснулась: двое поваров хлопотали на кухне, истопник ворошил в печи спящие угли, вздувая огонь; еще трое слуг расставляли в не до конца отделанных комнатах дома верстаки для рабочих, обещавшихся этим утром пораньше прийти.

Все были заняты, но Ракоци сознавал, что ни один его шаг не укроется от внимательных взоров, и потому облачился в широкий халат с капюшоном, для пущей верности перекрестившись на лик архангела Гавриила. В предбаннике, где никого более не было, он сбросил халат и остался нагим. Утренний свет, проникавший в тесное помещение сквозь узенькое оконце, падал на его впалый живот, изборожденный белыми шрамами – от подреберья до основания таза. Эти шрамы были следами жестокой расправы, учиненной над ним еще в прежней жизни. Все же остальные ранения, полученные им после, быстро затягивались, не оставляя о себе никаких видимых напоминаний.

Баня была не единственным помещением в доме, где ему удалось настелить под полами слой венгерской, а точнее трансильванской, земли, однако здесь он ощущал особенное успокоение, которое даровали не только целительная энергия родной почвы, но также пар, запахи мокрого дерева и ласкающее кожу тепло. Он погрузился в просторную дубовую кадку и, прежде чем опуститься на дощатое днище, дал воде покачать себя на плаву. Потом с тихим вздохом сел, привалившись спиной к клиновидной доске, выступающей над другими клепками этой охваченной обручами купальни, которая, конечно, и в роскоши и в размерах уступала бассейну его римской виллы, но все же прекрасно отвечала своему назначению. Постепенно боль в спине стихла, затем исчезла вообще.

Его спальня, небольшая и строгая, скорее походила на келью, кроватью в которой служил продолговатый сундук, заполненный тем же карпатским грунтом. Скинув халат, Ракоци повалился на жесткий матрас и натянул на себя тонкое однослойное одеяло. Вскоре его веки сомкнулись, а дыхание постепенно замедлилось.

Роджер вошел к хозяину после третьей церковной службы и какое-то время стоял, ожидая, когда его тихий оклик возвратит того из скитаний по пространству, лишенному света и сновидений.

Ракоци проснулся и мгновенно сел.

– Что Годунов? – спросил он, ища взглядом часы, потом вспомнил, что те лежат в соседней комнате на комоде.

– Обещался заехать, – сказал слуга, изучая лицо господина. – Похоже, вам уже лучше. – Он удовлетворенно кивнул. – Рана почти затянулась и выглядит как царапина.

– Прекрасно! – Ракоци встал с постели. – Исчезновение пустячной царапины никого не смутит. Полагаю, кунтуш пойдет на тряпки?

Роджер кивнул еще раз.

– Уже. Я его распорол. Рукава отданы резчикам для вощения досок, остальное ушло в собор Александра Невского. При нем есть детский приют, а в складках вашего кунтуша уйма ткани. Хватит, чтобы тепло одеть нескольких ребятишек.

Правильное решение, – одобрил Ракоци, облачаясь в тонкую итальянскую блузу с узким стоячим воротником. Он потер материю пальцами, наслаждаясь ее мягкостью. – Сколько таких рубашек у нас осталось?

– Пять штук, – ответил Роджер, подавая ему шерстяной доломан сочного красного цвета и широкий серебряный пояс. – Я принес и рейтузы.

– Превосходно. – Застегнув одну за одной все десять пуговиц из гранатовых кабошонов, Ракоци натянул рейтузы и только тут заметил, что Роджер слишком старательно встряхивает его ментик. – Эй, дружище, в чем дело?

Роджер еще раз охлопал черную с серебром бархатистую ткань.

– Я вспомнил Ло-Янг. И то, сколько добра мы там бросили, когда началась охота на иноземцев.

– Ты думаешь, что-то такое может случиться и здесь? – спросил Ракоци, затягивая пояс. – Если тебе станет легче, могу сказать, что разделяю твои опасения.

– Слабое утешение, – констатировал Роджер, вовсе не удивленный ответом. – Но хорошо хоть, что вы сознаете угрозу.

Ракоци бесцеремонно забрал у слуги свой ментик и накинул его на плечо.

– Иными словами, ты полагаешь, что нам не стоило сюда приезжать? – Он склонил голову набок. – Ответь тогда, где бы ты предпочел сейчас оказаться? В Карпатах, раздражая своим присутствием турок? Они, несомненно, нашли бы и убили нас. А заодно и еще очень многих. Но я устал от резни. – Его темные глаза, обычно спокойные, гневно сверкнули. – Я не хочу быть ни убийцей, ни жертвой. Я мог бы рискнуть вернуться в Италию, но, похоже, у Папы ко мне накопились вопросы. Я мог бы поехать во Францию, но французам все еще нужна моя голова; и потом, католики там опять ждут малейшего повода, чтобы накинуться на гугенотов. А половина германцев уже вцепилась в глотку другой половине. Повсюду кровь и грызня. Подскажи, куда нам податься? К Оливии в Англию? Или прямиком – через океан – в Новый Свет? – Он проверил надежность шнуровки и похлопал себя по бокам. – Ну, все в порядке?

– С одеждой – да, – был ответ.

Ракоци досадливо крякнул, нагибаясь к своим сапогам.

– Подумай сам, мог ли я отклонить предложения польского короля?

Сапоги были прочные, на толстых подошвах, снабженных прослойками карпатской земли. Ближе стоял левый сапог, но он взялся за правый, следуя обыкновению, приобретенному им еще в Риме пятнадцать столетий назад.

– Думаю, при желании, вам это удалось бы, – парировал с вызовом Роджер.

– Вот как? – Ракоци взял с прикроватной стойки два перстня. Тусклые камни их мягко вспыхнули и засияли в его маленьких, узких руках. – Что ж, возможно, ты прав.

Роджер пренебрежительно дернул плечами, потом словно нехотя сообщил:

– Второй атанор готов к запуску.

Ракоци встрепенулся.

– Хорошая новость, мой друг. Царю Ивану любезны сапфиры и аметисты. Мы ведь сумеем его порадовать, а?

– Похоже, это уже входит в привычку. Как у него, так и у нас, – неуступчиво заметил слуга. – Полагаю, с моей стороны бессмысленно напоминать вам, что подобные подношения только приумножают опасность? – Ответа он не ждал, а потому почти тут же прибавил: – Мне нужно сходить на кухню – проверить, все ли готово к приему.

– Ладно, – со вздохом сказал Ракоци. – Тебя не переупрямишь. Ступай.

Годунова провели во вторую гостиную, где еще не был отделан потолок, зато висели превосходно выполненные иконы. Мельком взглянув на обильное угощение, тот поочередно перекрестился на лики евангелистов и архангела Гавриила, а возле образа преподобного Феодосия Печерского даже и постоял.

– Чудесно, – с живостью произнес он, поворачиваясь. – Ваш выбор великолепен. Святого Феодосия чтят как на Руси, так и в Польше. Похвально, граф. Это весьма тонкий ход. Угодный, как говорится, и вашим, и нашим. – Борис потянулся и взял со стола пирожок. – Приятно видеть, как вы обживаетесь. Со вкусом, с размахом. Труды ваши говорят за себя.

– Трудятся мастера, – уточнил Ракоци с любезной улыбкой. – Я только плачу им.

– Вы еще и скромны! – Борис хохотнул и подхватил с блюда другой пирожок. – С яблоками, – одобрительно констатировал он. – Они просто превосходны. Вы уверены, что не хотите отведать их вместе со мной? – Прожевав кусок, он добавил: – Вы, европейцы, очень уж худосочны. Мы, русские, считаем, что худоба – это уродство, и стараемся всеми силами ее избежать. – Он похлопал себя по брюшку, весьма, впрочем, умеренному по московским стандартам.

– Мне кажется, тут все зависит от восприятия, – возразил осторожно Ракоци, пытаясь сбить гостя со скользкой темы. – Одним людям нравится, например, красное, другим зеленое или голубое. Кто-то более ценит шерсть, кто-то шелк. И на каждого, кому по вкусу светловолосые женщины, найдется любитель чернокудрых красавиц.

Он смолк, ожидая, что Годунов заглотит приманку и пустится в обсуждение женских статей, но тот пренебрежительно отмахнулся и, опускаясь на лавку, сказал:

– Вы скудно питаетесь для своего сложения, не позволяя ему себя оказать. У вас сильная грудь и широкая кость, но как нагулять телеса тому, кто привык трапезничать в одиночку?

Ракоци усмехнулся.

– Я с уважением отношусь к русским обычаям, однако в нашем роду прием пищи считается делом сугубо личным, интимным. И потому мы взяли за правило не делить с посторонними стол.

– Весьма безосновательно, если вдуматься. И не пытайтесь мне возражать. Впрочем, странности есть у каждого иноземца. Тут ничего не поделаешь, таков уж ваш нрав. – Борис подтянул к себе блюдо с брусникой в сметане и вытащил из-за пояса ложку. – Что может быть радушнее приглашения гостя к столу? – рассуждал он, насыщаясь. – Ведь даже едва народившемуся ребенку мать первым делом предлагает еду. Еду же мы оставляем и на могилах, когда люди уходят. Иисус Христос насытил голодных, и угощать с радением ближнего чуть ли не самое благое из истинно христианских деяний. А? Что? – Он встрепенулся, заслышав стук молотков. – Это ваши хваленые мастера? Поздненько они начинают.

– Поздненько, – хмуро кивнул Ракоци, пытаясь понять, зачем пожаловал к нему царедворец. Ведь не затем же, чтобы порассуждать о преимуществах полноты перед худобой.

– Так прикажите их выдрать. Хорошая порка бодрит нерадивцев. Это уже проверено, и не раз. – Борис умолк, разделываясь с последней взваренной на меду грушей. – Не представляю, как подступиться к тому, с чем я пришел, – заявил он, деловито облизывая липкие пальцы. – Я томился этой мыслью вчера, томлюсь ею и ныне. Сядьте-ка, я попробую все объяснить.

– От души желаю, чтобы это вам удалось, – произнес Ракоци с чувством, опускаясь на резной стул.

Борис счел шутку удачной и позволил себе громко фыркнуть, но тут же стер улыбку с лица.

– Вы ведь вот уже две недели как не видались с царем, не так ли? – спросил вкрадчиво он.

Семнадцать дней, уточнил мысленно Ракоци, но вслух подтвердил:

– Примерно так, да.

– Вот-вот, – закивал Борис и поморщился. – К несчастью, наш батюшка в последние дни… – Он шумно сглотнул, пытаясь сложить в мозгу оборот, не позволяющий заподозрить его в измене государеву делу, и наконец, понизив голос, сказал: – Царь Иван чрезвычайно удручен своими ночными видениями, ибо теперь к неотступному облику им убиенного сына присоединился и жезл, каким он его поразил. Государь много молится и весьма удивлен, что в ответ на столь искреннее покаяние его мучения усугубляются, а не сходят на нет.

– Это, – откликнулся Ракоци, – невыразимо печально.

– Ваши сотоварищи уже трижды пытались его навестить и каждый раз получали отказ. – Гость снова заколебался. – Ему было внушено, – осторожно продолжил он – что кое-кто скрытно вершит обряды, умножающие усилия призраков, а иезуиты известны своей суровостью и совсем не похожи на англичан. К великому сожалению, вынужден сообщить, что государь начинает верить в подобные небылицы. – Борис выжидающе глянул на собеседника и умолк.

– То есть государю нашептывают, будто иезуиты повинны в усугублении его мук? – решился уточнить Ракоци. – И кто же за этим стоит?

Борис вздохнул.

– Как это ни печально, я не могу ответить на этот вопрос, по крайней мере с какой-то уверенностью. У меня есть некие подозрения, но подозрениям при дворе грош цена. Слухи у нас плодятся, что черви на залежавшемся мясе. – Лицо его делалось все угрюмее.

– Борис Федорович, чего вы хотите от меня? – прямо спросил Ракоци. – Я вовсе не собираюсь задеть вас. Однако я прибыл сюда по велению польского короля и должен ясно себе представлять, чего от меня ожидают.

Борис чуть откинулся назад, сверля собеседника проницательным взглядом, в котором читались одобрение и приязнь.

– Надеюсь, король Стефан сознает, насколько ему повезло с эмиссаром. Будь у меня пара-тройка подобных людей, я не страшился бы при дворе никого, включая разбойников Шуйских. – Он хлопнул по столу левой ладонью, но та была все еще липкой от меда, и надлежащего звука не получилось.

Ракоци поклонился.

– Я польщен, Борис Федорович, но вы не ответили на вопрос.

– Нет, не ответил, – согласился Борис, устремляя взгляд в дальнюю стену. – Ладно, зайдем с другого конца. Обстоятельства таковы, что польскому представительству при московском дворе весьма помогло бы еще одно подношение государю. Думаю, так будет понятнее, к чему я веду.

– Царю нужны новые камни? – с оттенком недоумения спросил Ракоци, пытаясь осмыслить, на что ему пробуют намекнуть.

– Но не алмазы и не топазы, – откликнулся живо Борис, довольный, что разговор входит в нужное русло. Батюшка утверждает, что яркие самоцветы сейчас его только слепят.

– У меня есть три крупных граната: один – с небольшим изъяном, но два других безупречны, – сообщил Ракоци. – И бирюза: девять камней с ноготь большого пальца, схожих с камнями в Казанской короне царя. – Все это было изготовлено еще месяц назад – в предвосхищении такого запроса, но, к его удивлению, Борис отрицательно мотнул головой.

– Придержите их, они пригодятся, но позже. – Царедворец побарабанил пальцами по столу. – Нет ли у вас чего-либо более темного? Темнее, чем нефрит или лазурит? Того, что удерживает свет, а не отражает?

Ракоци ответил не сразу.

– У меня есть берилл, тигровый глаз, темно-золотистого цвета. Размер его примерно таков. – Он поднял руку и свел большой и указательный палец в подобие буквы «о», не уточняя, что выращивал столь крупный берилл исключительно для себя и что это ему удалось только с пятой попытки.

– Темно-золотистого цвета… – пробормотал в раздумье Борис. – Насколько темного?

– Темнее дикого меда, – сказал Ракоци, и в уголках его рта промелькнула усмешка. – Если бы не свечение, невежда счел бы его коричневым, хотя это не так.

Борис одобрительно рассмеялся.

– Да. Такой камень мог бы привлечь внимание государя. Давайте сделаем вот что. Я устрою вам встречу с ним, а вы постарайтесь, чтобы ваши иезуиты пошли на нее вместе с вами и после визита, встав на колени, поцеловали край царского одеяния. Царь Иван с благосклонностью это воспримет и перестанет внимать россказням ваших врагов. По крайней мере, на какое-то время. – Борис с неожиданным проворством встал. – Я знал, что найду в вас понимание.

Ракоци поклонился, но взгляд не опустил.

– Скажите, – спросил он почти требовательно, – что вам во мне? Баша приязнь, безусловно, лестна, но она озадачивает меня. Бояре смотрят на польскую миссию крайне недружелюбно, а вы, невзирая на то, посещаете мой дом, хотя вам ничего не стоило бы обойти его стороной.

Борис поджал губы и оглядел стол, словно раздумывая, не угоститься ли еще и орехами.

– Иными словами, вы намекаете, – заговорил медленно он, – что вам известно и о моих трениях с приближенными государя. И полагаете, что расположенность к вам может сделать мое положение еще более шатким. – Он рассмеялся, но смех в этот раз был неприятно резким. – Успокойтесь, моих кичливых недругов более беспокоит татарское происхождение моей матери, чем что-либо другое, а мне, в свою очередь, грех не воспользоваться возможностью еще раз им насолить.

– Понимаю, – сказал Ракоци, хотя ответ хитрого царедворца мало что для него прояснял. – И высоко ценю ваше доверие.

– Как и я ваше, – усмехнулся Борис. – Если через год мы сумеем повторить это друг другу, счастлива наша судьба. – Он вскинул голову и заглянул хозяину дома в глаза. – Я устрою встречу во вторник, после четвертого богослужения. Прихватите с собой свой берилл. И смотрите, не обмолвитесь кому-либо, что это я присоветовал вам поднести сей дар государю. Если начнут спрашивать, говорите, что таково желание польского короля.

– Но… – заикнулся Ракоци.

– Никаких «но», – отрезал Борис. – Это не прихоть, а необходимость. – Он, давая понять, что беседа закончена, повернулся на каблуках и вдруг замер перед фигурой с лазурными крыльями, держащей в руках изогнутый медный рог. – Почему вы избрали своим покровителем архангела Гавриила?

– День его чествования приходится на самое темное время года, как и день моего рождения, – пояснил Ракоци с полупоклоном.

– Архангел, возвещающий воскрешение, – пробормотал Борис, осеняя себя крестным знамением. – В сем прозревается многое.

– Да, – улыбнулся Ракоци, но глаза его были серьезны. – Это именно так.

* * *

Письмо отца Погнера к Ференцу Ракоци, переданное тому отцом Краббе.

«Граф, поскольку вы злоупотребляете доверием польского короля, я позволяю себе обратиться к вам без привета!

По какому праву вы приказываете нам завтра предстать вместе с вами перед московским царем? Ведь руководство политикой миссии осуществляете вовсе не вы, и ваша выходка есть проявление нехристианской гордыни, что заставляет нас сомневаться в искренности вашей приверженности к истинной вере.

К тому же ваше намерение одарить царя новой безделицей якобы для того, чтобы унять снедающую его болезнь, шито белыми нитками, вздорно и не способно никого обмануть. Все узрят в вашем подношении лишь новую взятку Ивану за благоволение к вам, что только укрепит русских бояр в убеждении, будто все иноземцы движимы лишь бесчестными помыслами. Но вас это, видимо, ничуть не волнует, ибо вы жаждете всеми способами упрочить свое положение при московском дворе. Граф Зари, например, убежден, что ваша главная цель – завладеть на Руси возможно большим земельным поместьем, чтобы вновь вести беззаботную жизнь, отказавшись от уготованной вам вышним промыслом роли изгнанника, смиренно переносящего удары судьбы. Но я смотрю глубже и вижу, что на деле вы жаждете занять выгодную позицию между русским и польским престолами, чтобы купаться в милостях от обоих властителей, один из которых безумен. Не сумасшествие ли – опираться на сумасшествие, граф? Вы подносите русскому государю один самоцвет за другим, чтобы снискать его благорасположение на день. Как можно столь безответственно расточать сокровища, какие могли бы пойти на достойные, угодные Господу и Его Церкви дела? Сколько еще таких драгоценных камней вы утаиваете? И откуда берете?

Ваше ни с чем не сообразное поведение лишь разжигает алчность в русских боярах. Пройдет совсем короткое время – и к вам начнут подступаться семьи Романовых, Шуйских, Нагих. Им также потребуется мзда за терпимость к вам. Курбские тоже придут урвать свой кусок. Вы породите чудовище, какое пожрет вас в ущерб королю Стефану и его святейшеству, ибо камни, которыми они вас снабжают, к ним не вернутся уже никогда. Миф, что вы сами умеете их изготавливать, смехотворен и может всерьез быть воспринят только горсткой невежественных московитов, но остальные не столь легковерны. Они, как нам представляется, смеются над этими заявлениями, считая вас авантюристом и шарлатаном, злоупотребляющим доверием Папы и короля.

Итак, шарлатан, мошенник, обманщик, возможно предатель. Спросите себя, оскорбляют ли вас эти слова? Того, кто еще не лишен последних крох совестливости и стремления к покаянию, они должны жечь, наполняя его сознание смрадом, ибо ничто не клеймит человека так, как порок. Не ужасает ли вас наличие таких пятен на вашей совести, граф? Если вы ощущаете в душе своей подобное жжение, вам, чтобы избавиться от него, следует в корне перемениться, дабы не вызывать в дальнейшем моего осуждения. Но помните, я умею распознавать фальшивую добродетель. Вам надлежит полностью отречься от своих прежних деяний и открыто принести свои извинения как королю Стефану, так и русскому государю за нечестные умыслы против них, а также возместить все убытки, вами им причиненные. Вы должны также покаяться и перед церковью, причем искренне, а не нарочито, ибо мы, иезуиты, приучены к бдительности и уничтожаем порок с той же безжалостностью, с какой крестьянин отсекает ветви безмерно разросшейся виноградной лозы, сознавая, что без столь жестких мер ему не видать хорошего урожая. Предупреждаю еще раз: дальнейшее лицемерие чревато для вас не только нашим неудовольствием, но и возможностью тесно спознаться с ухватками русского правосудия, весьма своенравного и скорого на расправу.

Поскольку даже самые ревностные священнослужители подчас становятся жертвами проявлений ненавистного им коварства, то обстоятельство, что один из наших пастырей подпал под ваше влияние, глубоко печалит, но не удивляет меня. Русские тоже льнут к вам, однако отнюдь не из почтения к вашим недюжинным способностям. Принимая во внимание, сколь велика в этой варварской стране тяга к роскоши, нетрудно понять, что им любезно в вас.

Когда мне доложат, что вы начинаете возвращаться на путь добродетели, я стану отзываться на ваши ко мне обращения, а до тех пор буду ежедневно молиться о спасении вашей души, уповая на то, что Господня милость превышает меру Его терпения.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа,

Казимир Погнер, орден иезуитов.

Сентября 21-го по новому календарю

в 1583 лето Господне

Исполнено рукой отца Додека Корнеля

на Москве».