Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 7

Терем Василия Шуйского стоял на кремлевской земле – невдалеке от Спасских ворот, где наряду с хоромами богатеев размещались конюшни и домишки мещан. В это октябрьское промозглое утро боярин проснулся рано, ибо договорился о встрече со своим двоюродным братом, который уже входил в дверь.

– Полагаю, тебе сообщили, в чем дело? – осведомился Василий. Он потирал руки, чтобы унять озноб.

– Ты имеешь в виду великое чествование полячишек? – спросил Анастасий с легкой улыбкой, высвобождаясь из огромной овчинной шубы. – Да, мне говорили. Полный сбор и все прочее. Пиршество на восемь сотен гостей. – Он умолк, стягивая с рук шерстяные перчатки. – Кажется, званы и женки?

– Званы, – кивнул Василий. – Иван Васильевич вновь самодурствует. Может быть, ему просто хочется осмотреть их драгоценности, чтобы сравнить со своими? – с сарказмом спросил он. – Весь тарарам устраивается для чужих, не для нас. – Князь хлопнул в ладоши. – Нам угодно испить горячего чаю с вишневкой, – объявил он двум заспанным холуям, прибежавшим на зов, и грозно мотнул головой. Те, оторопев, разбежались.

Василий повел гостя наверх, неодобрительно хмурясь.

– Следовало бы их выдрать за неряшливый вид. Челядь совсем распустилась. Всех заботит здоровье батюшки, а не служба. Каждый ночной вопль Ивана ввергает моих увальней в дрожь.

– Не только твоих. Такое творится всюду, – заметил Анастасий. – Царь слабеет, и все идет вкривь и вкось. – Он опасливо оглянулся и смолк.

– Можешь не беспокоиться, братец, – сказал Василий. – За ними хороший пригляд. Женки наши пускай глуповаты, однако…

– Однако, – подхватил Анастасий, – без них как без рук. Так говаривали наши отцы. Они хоть и сварились, но в этом сходились. – Он опять усмехнулся. – Значит, ты слушаешь женскую болтовню?

Василий пожал плечами.

– Они слышат многое. И многое видят. Что-то порой пригождается. Что-то найдет себе место потом. – Он взмахнул рукой. – Кто может знать?

– Да, твои женщины любят посплетничать, – подтвердил Анастасий. – А мои, напротив, молчуньи. Как сестрица, так и ее чертова дочь! Слова из них не вытянешь, совсем на твоих не похожи. – Он мотнул головой в сторону большой кованой двери, которую охранял дюжий детина в кафтане ржавого цвета и с пикой в руке. За широкой спиной стража размещались покои, где проживали жена Василия, его мать, теща и две дочери с оравой служанок. – Ума не приложу, почему это так?

– Ты живешь не в Кремле, – заметил Василий с таким видом, будто это все объясняло. Он прошел мимо охранника и, вынув из рукава ключ, отпер другую дверь, после чего ввел гостя в просторную горницу со сводчатым расписным потолком. – У нас тут все близко. – Князь прищурился и поглядел в окно – на царский терем.

Анастасий помедлил в дверях.

– Близко – что?

– А все. – Взгляд Василия перешел на луковки Благовещенского собора. – То, что могло в свою пору стать нашим, – уронил словно нехотя он.

– Брат, – Анастасий предусмотрительно прикрыл за собой дверь, прежде чем осенить крестным знамением горницу и подойти к окну. – Это все еще может стать нашим, – сказал он и после короткой паузы прибавил: – Если я правильно понимаю тебя.

– Правильно, – ответил Василий. – Правильно, и даже очень. – Он медленно отошел от окна. – Галина будет с тобой?

– И Ксения тоже. Она еще не постриглась в монахини, Иван может оскорбиться.

– Почему она с этим тянет? – Василий перекрестился на икону святого Владимира. – Ей давно уже следовало бы удалиться от мирской суеты.

– Она заявляет, что не готова к монашеской жизни настолько, чтобы Господь это признал. – Анастасий в нарочитом отчаянии всплеснул руками и даже слегка заломил их. – Что я могу поделать? Она мне не дочь, я не могу принудить ее. Она говорит, что вполне довольна своим положением и будет заботиться обо мне и моих домочадцах, пока Господь не подаст ей знак.

– В каких еще знаках она нуждается? – вскипел вдруг Василий. – Ксению надлежало отправить в обитель прямо в тот день, когда схоронили ее отца.

– Но Галина была в таком горе, а монастыри переполнились беглянками, ускользнувшими от ордынцев.

Анастасий умолк, молчал и Василий, изображая сочувственную опечаленность.

Выдержав паузу, младший из братьев прокашлялся и сказал:

– Выдать бы ее замуж.

– Вот как? – хмыкнул Василий. – И за кого?

– А за любого, у кого хватит ума не ворошить былое. – Анастасий вздохнул и толкнул ногой стул. – Но она говорит, что ей вообще не надобно мужа.

– Она просто дура, – вспыхнул Василий. – Пусть идет либо замуж, либо в монахини, а нет – гони ее прочь.

Анастасий обернулся, оглядывая помещение. Заметил четыре новые иконы и машинально перекрестился на них.

– Значит, так вот и гнать?

Василий ничего не ответил. Потоптавшись на месте, он отошел от окошка, сел к грубо сколоченному столу и лишь тогда заговорил, буднично и устало:

– Мне стало известно, что двор собирают не только для чтения писем польского короля. Среди челяди иезуитов у меня есть свой человек. Он шепнул, что Ивану собираются сделать новое подношение: редкостный темный берилл. А вручит его все тот же венгр-алхимик, что уже передарил государю невесть сколько камней. – Василий нахмурился и досадливо крякнул. – Я пытался вызнать подробности, но…

В дверь постучали, и братья насторожились.

– Кто там? – крикнул Василий и встал.

– Серко, – отозвались из коридора. – С чаем, с вишневкой – таков был приказ.

Братья переглянулись.

– Войди, но тут же оставь нас, – приказал Василий.

Дверь отворилась, и рослый слуга, двигаясь с большой осторожностью, внес в помещение огромный поднос с гневно шипевшим при каждом шаге его самоваром. К мощному боку медного исполина жались четыре серебряных чарки, над которыми возвышалась грушевидной формы бутыль. Она покачнулась, когда Серко водрузил свою ношу на стол, а чарки жалобно звякнули. Слуга низко поклонился Василию, затем – не столь глубоко – Анастасию, перекрестился на иконы и вышел.

– Ты его опасаешься? – спросил Анастасий, когда шаги в коридоре затихли.

– Серко? Нет, ему ведомо, что болтливость может лишить его языка, да и потом, что он знает? – Василий взял в руки малую чарку, затем потянулся к бутыли. – Давай-ка поздравствуемся. За общее дело. – Вишневка аппетитно забулькала. – Налей себе сам, брат, и выпей со мной.

– Охотно, – сказал Анастасий, принимая бутыль. – Твоя вишневка не то что у Дмитрия – она мне больше по вкусу.

Упоминание о родном брате Василия словно бы не задело его. Он даже заставил себя улыбнуться.

– Иван ее тоже хвалит. – Князь удовлетворенно кивнул, довольный той ловкостью, с какой он ввернул в разговор имя еще одного своего брата.

Анастасий примирительно склонил голову и поднял чарку.

– За процветание нашего рода, за успех наших замыслов и во здравие государя, что должен вновь укрепить наш престол.

Василий подался через стол к Анастасию, тому пришлось наклониться. Бороды бояр – темно-коричневая и соломенно-желтая – соприкасались, пока они пили.

– Неплохая здравица, – одобрительно сказал Василий, усаживаясь. Снова наполнив свою чарку, он толкнул бутыль к Анастасию.

– Недурна, – отозвался тот, явно довольный, и, наполнив свою чарку, сказал: – За разрастание наших богатств.

Эта здравица не отличалась особенной новизной, и потому Василий оставил ее без внимания.

– Вернемся к венгру. Похоже, иезуиты, посланные Баторием, с ним не очень-то ладят. – Он раскрыл лежавшую на столе кожаную суму, сплошь усыпанную металлическими заклепками, и извлек из нее лист бумаги. – Согласно сему доношению, руководитель миссии отец Пох… нет, кажется, Погнер – что за несусветные у них имена! – приказал своим сотоварищам прекратить с алхимиком все отношения и запретил польским уланам его охранять. – Князь постучал пальцем по документу. – Что тебе известно о том?

Анастасий мельком взглянул на бумагу и потупил глаза.

– Я дважды говорил с отцом Краббе. Тот отказался повиноваться столь вздорному повелению. – Он мог бы ответить Василию по-иному, но сознавал, что сейчас лучше не лгать. – Ему также известно, что граф Зари недоволен распоряжением отца Погнера, хотя и принял его к исполнению.

– Эти иезуиты совсем не походят на отца Поссевино, – раздумчиво заметил Василий.

– Тот не из Польши, – сказал Анастасий.

– Ну так и что же? – буркнул Василий. – Корень не в том. – Он осушил свою чарку и вновь наполнил ее. – Кто еще трется около венгра?

– Гришка Нагой. Он приглашал гостя отобедать, но тот отказался. Очень учтиво, однако твердо. – Анастасий не упомянул о том, что разделить с венгром трапезу пытался еще кое-кто.

– Возможно, ему не хочется выказывать предпочтение кому-либо из опасения прогневать царя, – пробормотал глухо Василий, и глаза его сошлись в щелки. – Это благоразумно, и все же… Все же… Я почему-то уверен, что венгр этот очень непрост. Ты не хотел бы сойтись с ним поближе?

Анастасий пригубил вишневку и заглянул в чарку, скрывая внезапную дрожь. Василий сам вкладывал в его руки оружие, способное обратиться против него.

– Я… буду стараться, – сказал хрипло он. – Если только царь меня не одернет.

– Больше беспокойся о том, что это сделает Годунов. Он сам, похоже, имеет на алхимика виды. И окоротит всякого, в ком почует помеху себе. – В глазах Василия вспыхнула злоба. – Этот татарин хуже иных иноземцев. Он льнет к католикам.

– И покровительствует англичанам, – подхватил Анастасий. – Те, по его словам, способны закупать у нас не только канаты, но также золото и меха.

– Мы, – взорвался Василий, – не купцы, а князья! – Резко вскочив со стула, он побежал к окну, где трижды дернул себя за бороду, чтобы унять ярость.

– А у него сестра за царевичем. – Анастасий пожал плечами. – И покуда он Федору шурин.

– Это уже не к делу. Тут идет слух, что государь наш, забывшись, попытался склонить свою сношеньку к любострастию, но та взъерепенилась. И вмешался Борис. Все вроде бы улеглось, но Иван теперь гневен и ждет случая прижать строптивице хвост. – Василий помедлил, смакуя в уме новую фразу. – Если Ирину ожидает немилость, что станется с ее братом? Федор ведь не способен постоять за жену. Он удалится на звонницу дергать веревки. Падет Ирина, падет и Борис. – Князь хохотнул, но его смешки прозвучали зловеще, как предсмертные хрипы.

– А алхимик возвысится, – подсказал Анастасий.

– Прием уже дважды откладывали, и каждый раз назначали с еще большим размахом, – пояснил Василий, возвращаясь к столу. – Если Годунову не дозволят вести церемонию, многие всполошатся, а мы получим возможность забросить свою сеть. – Он глянул на Анастасия и потребовал: – Сойдись с иноземцем. Наверняка венгр уже чует, что Годунов не в чести. – Он налил себе еще чарку вишневки. – Ему понадобится новый союзник, а тут появишься ты.

Анастасий кивнул, радуясь ходу мыслей Василия. Он допил свою вишневку и потянулся за добавкой.

– Надо подумать, как к нему подступиться.

– Думать тут нечего, ты образован, умен. Лишь докажи, что ты понадежнее Годунова, и венгр будет твой.

– Ну разумеется, – подтвердил Анастасий. Он молчал, пока Василий наполнял его чарку, потом все же спросил: – Чем же я докажу это, а?

Василий покачал головой.

– Тем, что не станешь, как Годунов, болтать о новых поветриях и переменах, а выкажешь себя человеком солидным и основательным. Иноземцы весьма легковерны и любят таких.

Анастасий, облизнув губы, переступил с ноги на ногу.

– Он может что-нибудь заподозрить.

– Разумеется, заподозрит, – кивнул Василий. – И ты ему в том поможешь. Намекнешь, что ищешь свою выгоду в содружестве с ним. Скажешь, что хочешь выскользнуть из-под туч, нависших надо мной и моей ближайшей родней. Всем известно, что Шуйских у нас стригут под одну гребенку. А ты мне всего лишь сродник, и твое приятельство с иноземцем лучше всего способно доказать и боярам, и государю, что ты не со мной.

План Василия настолько совпадал с тайными помыслами самого Анастасия, что руки его задрожали, и он, чтобы скрыть это, осторожно поставил чарку на стол. И заставил себя сказать, отвлекая внимание брата:

– Я затрудняюсь, Василий. Дело сложное. Он ведь может и не поверить.

– Ох, поверит, – протянул лениво Василий. – Поверит, когда мы с тобой полаемся у него на глазах. – Он усмехнулся и потер руки, восхваляя себя за удачную мысль.

Анастасий смолчал, потом заявил:

– Тогда для начала мне стоит признаться кое в чем патриарху.

– Митрополиту, – поправил Василий.

– Патриарху, – возразил Анастасий. – Все в скором времени будут звать его именно так. Константинополь утрачен для христианства, и Церковь Руси должна главенствовать над Церковью Иерусалима, окруженного теми, кто презирает Христа. – Он истово перекрестился.

Василий хлопнул ладонью по столу.

– Держи это при себе. Иноземцам не следует знать о расколе внутри православного мира.

– Почему? – с невинной улыбкой осведомился Анастасий. – Они и так ведают, что Москва – третий Рим. – Он подхватил со стола свою чарку и залпом ее осушил. – Я не солгу патриарху. Мы ведь и вправду не ладим. Так что совесть моя будет чиста. – Лицо его осветила усмешка. – Наши раздоры послужат нам, брат.

– А ты получишь двойную выгоду? – съязвил Василий.

– Если смогу, – процедил Анастасий, нахмурившись. – Как поступил бы на моем месте и ты. – Он отступил от стола. – Я переговорю с патриархом завтра, перед второй литургией. Новость дойдет до священников, потом до прислуги и к началу чествования поляков будет у всех на устах. – Он поклонился, глубоко и шутливо, наслаждаясь замешательством брата.

– Но смотри, – остерег его тот. – Ты и я пока в одной лодке, но позже может случится всякое.

Уловив в его тоне угрозу, Анастасий расхохотался.

– Тебе нужен человек, знающий греческий и латынь, да к тому же способный служить без обмана и с пониманием. Я – твой единственный двоюродный брат. Есть еще Игорь, но тот погряз в распутстве и пьянстве, а мне ведь знаком и английский, со мной уже говорил сэр Джером. Ты знаешь мои обстоятельства, братец, я буду служить тебе верно, но вовсе не собираюсь делаться твоим псом. – Он подтянул к самовару чайную чару и молча наполнил ее кипятком.

Василий, насупясь, проделал то же. Братья сели к столу, щедро подсластили чай медом и принялись с фырканьем пить. Напиток был слишком горячим и обжигал язык, но его ароматная крепость рассеивала алкогольный дурман. Лица бояр помягчели и раскраснелись. Через какое-то время старший глянул на младшего.

– Мне ведь ведомо, что Никита Романов заглядывал к венгру. Зачем?

– Ищет поддержки, – сказал Анастасий. – Метит взамен Годунова в регенты при Федоре, если Господь призовет Ивана к себе. – Он помолчал, вертя в руке чару. – Тут не о чем беспокоиться. Романовы нам не страшны.

– А что с Нагими? Они ведь тоже чего-нибудь добиваются, раз уж Григорий звал венгра к себе.

Анастасий откашлялся.

– Нагие сильны. Но недостаточно, им нужен союзник.

– Почему иноземец?

– Они ищут дорогу на Запад. Не для себя, для московских купцов. Убедив тех, что торговля с Западом выгодна, они укрепятся настолько, что попытаются подмять нас под себя.

Василий сжал кулаки.

– Ну, этому не бывать.

– Не бывать, – кивнул Анастасий. – Если мы их опередим и потянемся к новгородцам. Те уже биты царем и знают дороги на Запад. Они будут сговорчивы, если их припугнуть.

– Нет, – отрезал Василий. – Мы не купцы. Мы – князья.

– Причем великие, – напомнил, смеясь, Анастасий и с удовольствием потянул в себя чай.

Василий сложил на груди руки, машинально проверив, на месте ли образок святого Ефрема Сирина.[3]3
  Ефрем Сирин – отец Церкви (IV в.), автор знаменитых толкований Священного Писания.


[Закрыть]

– Лучше оставь свои хитрости, Анастасий. Если ты задумал неладное, поплатишься головой. Сам ведаешь, что поставлено на кон.

– Ведаю и потому все исполню по чести, – откликнулся Анастасий. – Мы ведь Шуйские, мы своего не упустим. – Он продолжал смаковать терпкий напиток, и в глазах его, полускрытых краем серебряной чары, прыгали искорки хищного озорства.

Воцарилось молчание, его нарушил Василий:

– Если я вдруг прознаю, что ты плутуешь, тебе от меня не скрыться нигде. Как и жене твоей вместе с детьми и всем твоим домочадцам. Я не прощу измены, а мои руки длинны.

Анастасий, хмыкнув, аккуратно поставил на стол свою чару.

– Я бы еще посидел с тобой, братец, но существует некий алхимик, с каким я пока незнаком. – Он не спеша встал, потом подчеркнуто глубоко поклонился и спиной попятился к двери, словно домашний холуй.

Лишь убедившись, что гость покинул хоромы, Василий дал себе волю. Схватив чару, из которой пил Анастасий, он, изрыгая брань, принялся колотить ею по столешнице, пока чара не превратилась в уродливую серебряную лепешку.

* * *

Письмо Бенедикта Лавелла к Ференцу Ракоци. Написано по-английски и по-латыни.

«Высокочтимый граф! С надеждой на наше доброе будущее товарищество беру я в руки перо, чтобы снестись с вами по рекомендации известной вам мадам Клеменс, полученной мною от нее еще в Англии около года назад. Прежде чем вы ослепили своим блеском Московию, я уже был наслышан о ваших изумительных качествах и талантах. Умоляю, не сочтите неуклюжести, какими страдает это послание, свидетельством моего высокомерного или пренебрежительного отношения к вам. Если у нас появится возможность хоть изредка видеться, я охотно на это пойду, но, поскольку все иноземцы в Москве обложены соглядатаями, мне пришлось доверить бумаге то, что, вне всяких сомнений, лучше воспринималось бы с глазу на глаз. Мадам Клеменс, заверив меня, что вам известен английский язык, сообщила также, что вы сведущи и в латыни, а потому я посылаю это письмо в двух вариантах, надеясь вызвать в вас чувство симпатии если не к англичанину, то к оксфордскому латинисту – или наоборот.

Я взял на себя смелость обратиться к вам непосредственно, а не официально, через польскую миссию, ибо знаю о нарастающей напряженности между вами и остальными порученцами польского короля. Кроме того, те ведь иезуиты и могут наложить запрет на наше общение просто из раздражения, какое вызывает в католиках этого толка англиканская церковь. Если я ошибаюсь, простите мою осторожность и примите самые искренние заверения в том, что причина, заставившая меня занять на какое-то время ваше внимание, ничем не повредит вашей репутации доверенного лица европейского государя, ибо моя просьба продиктована заботой, общей для всех иностранных посольств на московской земле.

Граф Ракоци, прошу вас, сделайте хотя бы попытку развеять тучи, сгущающиеся над всеми нами. Попробуйте разубедить царя Ивана в том, что его здоровье разрушается под влиянием иноземного колдовства. С тем, что подобные подозрения вздорны, согласится любой здравомыслящий человек. Объясните ему, что ни полякам, ни англичанам, ни немцам, ни даже шведам не под силу нанести столь могущественной персоне урон – и особенно в области, касающейся душевных страданий, целить или насылать каковые властен лишь вышний промысел, в чьи проявления не способны вмешаться никакие чародеи, кудесники и колдуны.

Кажется, царь Иван с вами любезен более, чем с любым из проживающих в Москве иностранцев. Возможно, он пожелает прислушаться к вам. Как достаточно просвещенный монарх, Иван Грозный некогда обещал королеве Елизавете заключить с ней договор о неприкосновенности ее дипломатов в России, как и русских послов на английской земле. Дело взаимовыгодное и перспективное для соседних народов, однако оно не движется вследствие болезненной мнительности русского государя. Если ваш голос будет услышан, царь Иван, может статься, откажется от своих необоснованных предубеждений и вернет свою благосклонность тем, кто никогда и не помышлял причинить ему вред. Я признаю, что прошу о любезности, выходящей за рамки обычного в отношениях между дипломатами стран, даже не соседствующих друг с другом. Поверьте, располагая иными способами обратиться к русскому государю без опасения усугубить его подозрения, я непременно бы ими воспользовался, однако подобных возможностей пока не сыскалось, а обстановка день ото дня становится все серьезнее.

Прошу также о чести приватно побеседовать с вами на званом обеде, что состоится после завтрашнего большого сбора бояр. С упованиями на вашу помощь и искренним уважением остаюсь вашим покорным слугой и т. д.

Бенедикт Лавелл,

доктор философии,

стипендиат колледжа Брэйзноуса, Оксфорд.

9 октября 1583 года по английскому календарю.

Заверено Николасом Бауэром,

секретарем английского посольства в Москве,

с ведома главы упомянутого посольства

сэра Джерома Хоси»

ГЛАВА 8

Снегопад задержал начало большого приема; Москва содрогалась под напором метели, предвещавшей раннюю и суровую зиму. Редкие горожане, спеша по делам, зябко сутулились и кутались в свои одеяния, спасаясь от жгучего ветра и колкого снега, немилосердно жалящего их щеки.

На каждой ступени лестницы, ведущей к главному залу Грановитой палаты, стояли стражники; их топоры были начищены, кафтаны сияли. Бояре неспешно поднимались наверх, соперничая друг с другом в пышности парадного облачения и высоте меховых шапок. Никакого оружия при них не имелось, ибо носителя такового тут же обвинили бы в измене и потащили в тюрьму.

Женщин, прибывавших в крытых возках, вели к боковому входу, где их встречала царица вместе с группой скопцов, препровождавших боярынь на отведенные им места. Взглянув хотя бы мельком на них, даже не очень внимательный наблюдатель мог заключить, что их наряды не уступают в богатстве мужским. Лица красавиц над перегруженными драгоценностями сарафанами были обрамлены кокошниками в жемчугах и от белил и румян походили на маски.

Годунов проводил Ракоци в небольшую палату нижнего этажа.

– Прием не начнется, пока все бояре не соберутся. Вас о том известят.

– А вы? – спросил Ракоци. – Где будете вы? Здесь или наверху? – Его венгерский серебряной парчи доломан был расшит красной нитью, в узорах угадывались парящие крылья, и такие же крылья, только жемчужные, шли по полю черных рейтуз. Наряд, основным украшением которого служил все тот же крылатый сапфир идеально правильной формы, довершали соболий ментик и серебристые на толстой подошве сапожки, а голову посланца Батория охватывала серебряная, усеянная рубинами диадема.

– Я поднимусь наверх, – буркнул Борис, оправляя свой воротник, отчего алмазы на нем вспыхнули и заискрились. – Вы же со своим провожатым должны…

– С провожатым? – прервал его Ракоци. – Могу я узнать, с каким? – Вопрос был задан с умеренным удивлением, хотя неожиданное заявление Годунова таило в себе нешуточную угрозу. Наличие непонятного провожатого в такой обстановке могло означать, что известный своей непредсказуемостью государь всея Руси замыслил расправиться с визитером, как только тот вручит ему редкостный дар.

Борис обернулся и удивленно глянул на собеседника.

– Это граф Зари, ваш офицер. На его участии в церемонии настоял отец Погнер, желая подчеркнуть ценность подношения и беспокоясь за сохранность берилла. Я возражал, однако… – Борис сдвинул брови. – Что у вас происходит? – спросил, хмурясь, он.

– Ничего серьезного, – поспешно заверил Ракоци и добавил: – Я просто об этом не знал. – Сообразив, что ответ лишь усугубил недоумение царедворца, он пояснил: – Видимо, сей достойный пастырь считает, что я с недостаточной долей почтения отношусь к драгоценным камням.

– А почему он так считает? – прозвучал новый вопрос.

Ракоци, уже овладевший собой, улыбнулся.

– Потому что я сам их изготовляю. И отвечаю больше за их качество, чем за что-то еще.

Борис обдумал ответ.

– А за силу воздействия?

Ракоци снова насторожился.

– На нее я влиять не могу, но полагаю, что многое тут зависит от восприятия человека. – Он взвесил на руке шкатулку из бледно-зеленого халцедона, в которой лежал берилл. – Царь Иван очень трепетно относится к драгоценным камням – не так, как другие. Он их ценит не за высокую стоимость или красоту, а за внутреннее могущество, каким, по его мнению, они обладают. Предложите такой кабошон боярам, реакция будет различной. Кто-то возрадуется, кто-то перепугается, кто-то разгневается, а кто-нибудь вообще отвернется. Сколько людей, столько нюансов.

– Вы говорите так, словно не раз сталкивались с чем-то подобным, – сказал Борис, ощупывая взглядом шкатулку.

– Более чем, – уронил Ракоци, думая, как уклониться от дальнейших расспросов.

– Что изображено на вашей укладке? – не отступался Борис. Черные глаза его настороженно сузились.

– Бык, ангел, орел, – сказал Ракоци, поворачивая шкатулку. – На крышке звезда в двенадцать лучей.

– Апостольская, – с одобрением отозвался Борис, облегченно вздыхая. – Превосходный выбор. Батюшке это понравится.

– Надеюсь. – Ракоци прошелся по помещению и задержался возле иконы Бориса и Глеба. – Греческая манера, – сказал он, осеняя себя крестным знамением. – Мне доводилось видеть это письмо. В Адрианополисе, а также на родине. – И еще, подумалось ему, в Требизонде[4]4
  Trebizond – город в Византийской империи, ныне турецкий Trapzon.


[Закрыть] – восемьсот лет назад, когда тот еще был византийским.

– В отличие от западных христиан мы почитаем иконы, – несколько неприязненно отозвался Борис. Впрочем, его неприязнь относилась скорее к вошедшему в дверь польскому офицеру. Тот, ни на кого не глядя, раздраженно расправил складки своей короткой, подбитой волчьим мехом накидки и сообщил:

– Они разоружили меня. Забрали и саблю и пику. Просто отобрали – и все.

– Это неудивительно, – сказал Ракоци, опережая ошеломленного такой неучтивостью царедворца. – Носить оружие в этих стенах дозволено только охране. – Он произнес это тихо и вежливо, но с нажимом, пытаясь одернуть юного графа, однако мало в том преуспел.

– Ну и глупо, – заявил Зари, кривясь. – Я офицер, а не баба. Где вы видали эскорт без оружия? Скажите мне – где?

– Вы находитесь в Грановитой палате, – заговорил кротко Борис, намеренно игнорируя грубость пылкого шляхтича, – где все весьма рады приветствовать вас. Как персонально, так и в качестве представителя польского короля. – Он помолчал, как бы давая возможность вошедшему сгладить неловкость и поздороваться по всем правилам, но, ничего не дождавшись, продолжил: – Сейчас у Руси и у Польши появилась возможность отринуть старые распри. Чтобы наладить новые связи, необходимо держаться не заносчиво, а с учтивостью, особенно в присутствии нашего государя. Я полагаю, для успешного прохождения церемонии мне надлежит кое в чем вас наставить.

Заметив, что оцепеневший от изумления Зари вот-вот взорвется, Ракоци поспешил разрядить ситуацию.

– Борис Федорович – боярин, облеченный особым доверием русского государя, – сказал он увещевающим тоном, – а также тонкий знаток местного придворного этикета, о котором мы с вами, граф, имеем весьма туманное представление. Впрочем, быть может, вы уже подготовлены к встречам такого размаха, но я – нет, и хотел бы вникнуть в детали.

– Боже правый, – процедил Зари сквозь зубы.

Борис, по-прежнему игнорируя выходки шляхтича, продолжил прерванный монолог:

– В зал вы должны войти справа от графа Ракоци, но не плечом к плечу, а отставая шага на три. Вы опуститесь, как и он, на колено и будете так стоять, пока батюшка вас не отпустит.

– Ладно, – проворчал Зари пренебрежительно. – Я это сделаю, раз уж так тут заведено. – Он дернул плечом, демонстрируя свое отношение к подобным обрядам.

– Тако деется издревле, – властно сказал Борис, и глаза его грозно блеснули. – Вы, я вижу, любитель поговорить. Так вот, в зале молчите. Отвечайте только тогда, когда у вас что-нибудь спросят или когда граф даст вам знак.

Молодой офицер вскинул голову.

– Так надлежит вести себя слугам. Но я дворянин, а не слуга.

– Вы слуга, – возразил Годунов. – Все мы здесь слуги своих государей. – Он обернулся к Ракоци. – Ждать уж недолго. Слышите, шум на лестнице почти стих?

Ракоци кивком показал, что слышит, и, проводив взглядом шляхтича, отошедшего к окнам, сказал:

– Извините его, Борис Федорович. Ему, как и мне, несколько не по себе. Честь, что нам здесь хотят оказать, чересчур велика, и сознавать это без волнения трудно.

Борис улыбнулся.

– Что-то вы не походите на истомленного волнением человека. Впрочем, тревога вам на руку ей свойственно разжигать аппетит. – Он засмеялся и щелкнул пальцами. – Надеюсь, вы не упустите случая показать себя за обедом? Царь благосклонен к тем, кто любит поесть. Не забудьте только попробовать каждое блюдо, иначе он решит, будто вы опасаетесь, что вас хотят отравить.

Воцарилось молчание, затем Ракоци кашлянул.

– Прошу прощения, Борис Федорович, – начал он с легкой долей укора. – Мне кажется, я уже говорил вам, что в нашем роду не принято делить с кем-либо стол. Кроме того, во время изготовления драгоценных камней я пощусь, чтобы процессы шли гладко.

– Да, но камни уже изготовлены, – отозвался Борис, и в глазах его ворохнулась обеспокоенность. – А трапеза с государем стоит того, чтобы на время отказаться от семейных предубеждений.

Слова его не произвели должного впечатления. Ракоци лишь поморщился и сузил глаза.

– Видимо, я выразился недостаточно ясно, – возразил с твердостью он. – Существуют некие предписания, каким должен неукоснительно следовать каждый алхимик, желающий дать долгую жизнь плодам своих изысканий. Так и с камнями. Если я слишком рано прерву свой пост, они могут затуманиться, потускнеть или подвергнуться другим изменениям. – Говоря это, Ракоци почти не кривил душой, ибо знал многих алхимиков, верящих, что успех в их занятиях недостижим без духовного и телесного очищения. – Этот берилл, например, вполне может утратить пронизывающий его луч или попросту расслоится. – Он поглядел на царедворца. – Вы же не хотите, чтобы с ним произошло нечто подобное, а? Или мы все же рискнем?

Борис покачал головой.

– Нет, не стоит. С нашей стороны это было бы безрассудством. – Он прошелся вдоль увешанных иконами стен, задумчиво оглаживая бородку, потом остановился и решительно произнес: – Я сделаю что смогу. Обещаю. Думаю, все уладится, но посмотрим, как поведет себя царь.

– Понимаю, – сказал Ракоци, лишь неделю назад видевший, как Иван бьется в падучей.

Годунов коротко поклонился.

– Сделаю, что смогу, – повторил он и повернулся к ведущей на лестницу двери.

– Я не доверяю ему, – заявил граф Зари, как только Борис удалился.

– Думайте что говорите, – остерег его Ракоци, хмурясь. – Он сегодня, возможно, единственный наш союзник.

За дверью что-то повелительно прокричали, и Ракоци оглянулся.

– Нас вызывают, – едко прокомментировал Зари. – Пришла пора строиться по ранжиру. Значит, сзади и справа?

Ракоци мрачно кивнул, вышел на лестницу и слегка поклонился ожидавшему стражу.

– Сохрани тебя Господи, – сказал он и двинулся вверх по ступеням, кажется, ничуть не заботясь, подчинился ли бравый граф повелениям Годунова. Спиной он чувствовал, что за ним наблюдают, но без суровости, предназначенной для бояр, а с завистливым и почтительным любопытством.