Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Часть III
Ференц Ракоци
Граф Сен-Жермен

Отчет наемного работника польского посольства в Москве Юрия князю Василию Шуйскому. Написан по-русски.

«Княже!

Вот любопытная вещь. Хотя поляки ценят меня по большей части за то, что я владею латынью и польским, они словно начисто забывают о том и разговаривают на них при мне без малейшей опаски. Этим глупцам представляется, что я обучен лишь чтению и письму, а не речи, а я притворяюсь, что оно так и есть, и очень успешно, ибо среди них нет никого, кто обладал бы проницательностью алхимика, с легкостью разоблачившего мое воровство.

С начала рождественского поста и вплоть до рождественской службы здесь ничего примечательного не произошло. Миссию в последние три недели навестили лишь два посетителя: упомянутый Ракоци и Николас Бауэр, доверенный человек английского посла, лорда Горсея. С ними беседовали при закрытых дверях, им вручали какие-то письма, но я сумел ознакомиться лишь с одним. Оно написано на латыни и адресовано лорду Горсею. В нем отцы Станислав Бродский и Эниоль Тимон напомнили лорду, что западные дороги очищаются от снега и льда быстрее, чем северные, в связи с чем тому много выгоднее отправлять депеши своей королеве через Польшу по суше, а не по водам Белого и прочих морей. Польская миссия любезно готова принимать почту в запечатанном виде и со своими курьерами отправлять. Пока не знаю, как лорд Горсей отнесся к этому предложению, но, как узнаю, незамедлительно о том сообщу.

Что до Ракоци, то тут много неясностей. По бумагам он все еще числится сотрудником миссии, хотя лишь отец Милан Краббе отваживается считать его таковым. Остальные поляки убеждены, что венгр променял доверие польского короля на дружбу с Борисом Федоровичем Годуновым. Впрочем, в открытую его никто не поносит, за исключением отца Погнера, который в запале даже велел не пускать Ракоци на порог. Оно так и было бы, но все расстроила последняя депеша польского короля. Стефан потребовал, чтобы миссия продолжала знакомить Ракоци со всеми приходящими из Польши бумагами, а также держала того в курсе всех своих дел. Отец Погнер не может проигнорировать монаршее распоряжение, но исполняет его с небрежением, то есть не делает практически ничего. Если бы Ракоци не посылал регулярно в миссию своего человека, вряд ли бы с ним попытались снестись, так что причастность венгра к работе посольства поддерживается лишь его прилежанием.

Как я уже вам докладывал, поляки порой посещают Кремль, добиваясь встречи с царем, но успеха в том не имеют. Их даже не пригласили на рождественские торжества. Помимо того, отец Краббе уже дважды виделся с венгром в его собственном доме, но что там происходило – не знаю. Он ничего не рассказывает об этих визитах, а я опасаюсь пускаться в расспросы.

Отец Погнер с отцом Ковновским также отлучались из миссии. Трижды, по крайней мере, и каждый раз – на полдня. Где они пропадали, мне тоже неведомо, ведь отец Ковновский дневников не ведет, а отец Погнер зашифровывает все свои записи, и ключа к ним я пока что не подобрал.

После снежной бури, разразившейся два дня назад, наши католики вообще никуда не выходят, исполняя приказ государя, повелевшего всем, кроме Ракоци, инородцам сидеть по домам до тех пор, пока улицы не будут расчищены и опять не появится возможность должным порядком за ними следить. Если Федор Иванович разрешит, в миссии будет праздноваться Крещение – со службой, которую они называют торжественной мессой, и последующим постом, запрещающим употреблять красное мясо. Этот праздник с ними разделят и немцы, но не англичане, оборвавшие с Римом все связи.

Клянусь спасением души моей матери, что все, о чем здесь написано, изложено точно. Обязуюсь в ближайшем времени разгадать код шифра, которым пользуется отец Погнер, и вызнать, где он бывает помимо царских палат.

Собственноручно, Юрий.

4 января 1585 года по польскому календарю».

ГЛАВА 1

Государь всея Руси пихнул пухлой ручкой корону, и та свалилась с его головы. Двор замер, но Федор ничуть не смутился.

– Братец Борис, – позвал он высоким, ребяческим голосом. – Я снова обронил эту шапку. От нее у меня зудит голова.

Борис, великолепный в своем золотом роскошном кафтане, встал на колени и протянул корону царю.

– Не послать за митрополитом, батюшка, чтобы тот вновь водрузил ее на тебя?

Именно так поступил бы Иван, и все о том знали.

– Нет, – сказал Федор, кладя корону себе на бедро. – Она тяжела, а мне жарко. – Он поморщился. – Встань с пола, Борис Федорович, сделай милость. Вы все вечно тут ползаете передо мной на коленях, а мне надоело на это смотреть.

Новая незадача, подумал Борис, поднимаясь.

– Что ты собираешься предложить мне? – живо поинтересовался Федор, и лунообразное лицо его засветилось от предвкушения. Одна нога царя нетерпеливо раскачивалась, ударяя каблуком по вычурной ножке трона. – Новое увеселение, да?

– Да, – с неприметным вздохом ответил Борис. – Да, тут собрались люди, желающие порадовать тебя, батюшка. Они инородцы. – Он вновь поклонился царю, но уже не падая ниц, и поспешил покинуть пределы тронного зала.

Среди полудюжины ожидающих был и Ракоци, и Борис обрадовался, завидев его. Подойдя, он заговорил с ним на греческом языке:

– Боюсь, новая драгоценность не очень-то развлечет государя.

– На этот раз при мне вовсе не камни, – откликнулся Ракоци, оглядываясь на пожилого долговязого немца. – Поскольку германец все носит царю миниатюрных лошадок, я также решился не отставать от него. – Он похлопал ладонью по блестящему боку небольшого ларца.

Борис явно приободрился.

– Прекрасно. Тогда вы войдете первым. – Он, спохватившись, поклонился митрополиту, ведавшему вопросами очередности на приемах. – Позвольте, ваше святейшество. Так будет лучше всего.

Митрополит огладил бороду и пробежался пальцами по расшитой жемчугом ризе.

– Что ж, если разум царя тем успокоится, то пожалуй, – сказал с достоинством он.

– Благодарю, – с чувством проговорил Борис и обратился к остальным ожидающим: – К сожалению, мы не можем вести прием по полному протоколу, но царь Федор все равно не держит в памяти имена.

– Не то что отец, – громко высказался татарин, тряхнув сонмом черных косичек.

Борис раздражено кивнул.

– Но он – государь, которому мы присягнули на верность и которого вам вменено уважать. – Он быстро перекрестился и повел Ракоци за собой, уже не оглядываясь на митрополита.

Сэр Джером Горсей, стоявший в дальнем углу помещения, наклонился к соседу.

– Заметьте, грядут неприятности.

– Для Ракоци? – удивился Лавелл.

– Нет, для Годунова. Этот несчастный царь-недоумок во всем опирается на него, а двор того не приемлет. Во всяком случае, нам и далее стоит держать нос по ветру, оставаясь в хвосте.

Вступая под своды просторного зала, Ракоци тихо спросил:

– Спокоен ли он?

– Нет, уже суетится, – не разжимая губ, сказал Годунов.

Федор задумчиво ковырял бирюзу Казанской короны.

– Борис Федорович, мне уже скучно, – пробурчал жалобно он. – Никто тут не хочет со мной говорить.

Ракоци, опускаясь на одно колено, промолвил:

– Счастливых дней тебе и приятных ночей, государь.

– Ты не склонил голову, – заметил царь Федор.

Борис, почуяв в его голосе отзвуки присущей Ивану Грозному непреклонности, выдвинулся вперед.

– Граф Ракоци послан к тебе королем Стефаном, батюшка, – пояснил ласково он, – а в Польше того приветствуют именно так. Ему не подобает выказывать тебе большие почести, чем Баторию.

– Пусть склонится, – повторил Федор с ослиным упрямством. – Я так желаю, и я своего добьюсь.

– Но батюшка…

– Если государю угодно, – прервал царедворца Ракоци и встал на другое колено, за что был вознагражден довольной ухмылкой. – Россия великое государство, а я в нем всего лишь маленький чужеземец. Я буду рад обучиться новому обхождению, ведь наставляет меня сам монарх.

Борис, наблюдая, как венгр по всем правилам простирается ниц, с ужасом думал, что будет, если Федору вздумается потребовать того же от немца или британца.

Царь между тем восхищенно всплеснул руками.

– Ах, как прекрасно. Мне это понравилось. Ты можешь оторвать грудь от пола. – Он глянул на шурина. – Борис Федорович, мне нравится его платье. Русь – страна золотого и красного, а он одет в черное с серебром. Это очень красиво.

– Благодарю, государь, – произнес Ракоци выпрямляясь, но не вставая с колен. – Нам, инородцам, не разрешается рядиться во что-нибудь русское, но суровость сего запрета неизмеримо для меня умаляется от сознания, что скромность моего одеяния приятна для царских глаз.

– И говоришь ты красиво. Лучше, чем дядя Никита. – Федор милостиво кивнул. – Ты принес мне подарок, верно? Люди всегда несут мне подарки, и я это очень люблю.

– Подарки всегда приятны, – сказал Ракоци, поднимая с пола ларец.

– Надеюсь, у тебя там не самоцветы? – насторожился вдруг Федор. – Ты задарил отца самоцветами. Но это лишь камни – и все.

– Прекрасно сказано, государь, – отозвался Ракоци. – Весьма мудрое замечание.

Комплимент пришелся по вкусу. Федор весело захихикал.

– Никто из бояр не говорит, что я мудр.

– Мудрость не всем и не сразу видна, государь, – откликнулся Ракоци с искренней теплотой, потрясшей стоящего невдалеке Годунова. – Нет, если в ларце и имеются самоцветы, то их весьма малая толика, а главная ценность моего дара в другом.

Глаза молодого монарха расширились от любопытства, лицо его закраснелось.

– Что же там? Что ты хочешь мне подарить?

Ракоци улыбнулся.

– Я покажу, если государь мне дозволит. – Он посмотрел на шевельнувшихся караульных. – Или сначала пусть кто-нибудь подойдет и убедится, что мое подношение совершенно безвредно.

– Нет, – подал голос Борис, жестом останавливая охрану. – Этого вовсе не надобно. Я готов поручиться, что в сем ларце ничего опасного нет. – Он придвинулся к Ракоци и едва слышно шепнул: – Надеюсь, вы меня не подведете?

– Ни в малейшей степени, – ответил Ракоци, откидывая снабженную пружинами крышку и выставляя на обозрение миниатюрную звонницу, где мягко посверкивали шестнадцать крохотных разнокалиберных колоколов. – Взгляни, государь. Сии колокольчики отлиты из бронзы, а затем позолочены, каждый имеет отменный по качеству звук. Система их строя подобна дорической, а высоты тонов – от верхней к нижним – обозначены мелкими самоцветами и жемчугами.

Федор сполз с трона, оставив корону, и устремился к подарку.

– Ох, диво дивное! – падая на колени, еле слышно выдохнул он. – Ты говоришь, они все настроены, а?

– Испытай их сам, государь.

Федор трясущимися руками, потянул за один из разноцветных шнурков и по притихшему тронному залу разнесся удивительно нежный и чистый звук; он мягко пульсировал, словно внутри колокольчика забилось маленькое сердечко. Большой ребенок, вслушиваясь, склонил голову набок и потянул за соседний шнурок. Звук был другим, но столь же безупречным.

– Чудо, чудо, – приговаривал Федор, забыв обо всем.

– Эту похвалу я отношу не к себе, государь, – сказал Ракоци, – а к моему повелителю, польскому королю.

– Который может по праву гордиться своим посланцем, – подхватил Годунов, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля. – Не правда ли, батюшка? – спросил он, пытаясь отвлечь Федора от игрушки. – Он ведь своими руками создал столь замечательную вещицу.

– Замечательную, – согласился Федор, завороженно подергивая шнурки и с несвойственной ему в обиходе сосредоточенностью прислушиваясь к чарующим звонам.

– Мне лестны эти слова, государь, – произнес громко Ракоци, подключаясь к усилиям Годунова. – Лишь повели – и я сделаю все, что прикажешь.

– Великолепно! – отозвался поглощенный своим занятием музыкант. – Мне это по сердцу. Скажи ему, Борис Федорович. – Он прозвонил к заутрене, сияя от счастья. – Как станут завидовать мне звонари, ведь я уже не полезу в ненастье на колокольню! Пусть звонят, а я буду вторить им у себя. Вот что! – вскричал он, осененный прекрасной идеей. – Изготовь для меня и другие колокола. Побольше, даже очень большие.

Ракоци в демонстративном отчаянии воздел кверху руки.

– Увы, государь. Я не располагаю таким количеством бронзы. Инородцам в Москве не разрешается ее запасать, – пояснил он и прибавил, опасаясь, что для него тут же сделают исключение: – Москва издревле славится колокольными мастерами, что много искуснее меня. Они выплавляют колокола с глубокими и мощными голосами.

– Но ведь твои колокольчики звучат правильнее, – подозрительно щурясь, возразил молодой царь.

– Потому что они очень маленькие, – пояснил Ракоци, кланяясь. – Гораздо проще изготовить что-либо совершенное размером с чашку, чем с лошадь. В малых долях металла гораздо меньше изъянов, и потому выплавка идет легче. – Он не стал объяснять, что набирал свою звонницу из доброй сотни отливок и все остальные забраковал.

– Венгр прав, Федор Иванович, – подтвердил, внушительно кашлянув, Годунов. – Никто в мире не может сравниться с нашими колокольными мастерами.

– Это так, государь, – подхватил Ракоци.

– Никто во всем мире, – с гордостью повторил Федор.

– Поэтому нам следует поблагодарить Ракоци за доброе отношение к нам. Он инородец, но понимает, что Москва – это сердце России. – Борис перекрестился. – И славу ее умножает торжественный звон.

Царь Федор радостно заулыбался.

– Да! Да! Борис Федорович, вознагради этого человека. Дай ему все, что он пожелает, и поскорее отпусти. – Он досадливо дернул плечом. – Я хочу, чтобы мне не мешали. Вели боярам оставить меня в покое. Пусть придут позже, после богослужения.

– После богослужения? – повторил Борис, возненавидев на миг простодушного дуралея, которому присягал. – Батюшка, ты уж сам объяви свою волю. Двор подчиняется тебе, а не мне.

– Хорошо, я повелеваю всем удалиться, – сказал Федор, неуклюже вставая с подарком в руках. – После службы я приму других инородцев и выслушаю бояр.

Борис поскреб бороду, выдавая волнение.

– Батюшка а почему бы не сделать это сейчас? Бояре устанут от ожидания, да и тебе не захочется прерываться. Заверши церемонию, а потом забавляйся в свое удовольствие. Так будет лучше для всех.

– Нет, – заупрямился Федор. – Раз уж бояре устали, пусть уходят совсем. Завтра я соберу их опять, – заявил он непреклонно. – А теперь пусть покинут дворец. Кто задержится, тот заговорщик – так учил меня мой отец.

– Многие будут разочарованы, батюшка, – возразил уныло Борис, понимая, что все теперь бесполезно. – Им ведь так редко доводится тебя лицезреть.

– Завтра они налюбуются на меня вдосталь. Я их послушаю и обласкаю, – отрезал Федор и поманил к себе старшего караульного. – Следуй за мной. Мы пойдем по Красной лестнице, и будем всех удивлять. – Он встряхнул звонницу, колокольчики зазвенели. – Это куда лучше драгоценностей, венгр. Ты меня очень обрадовал и заслужил мою благодарность.

– Эти слова стоят всех наград, государь, – мгновенно откликнулся Ракоци, но Федор уже отвернулся и зашагал к выходу из тронного зала.

– Как же с ним сложно, – произнес тихо Борис.

– Понимаю, – отозвался Ракоци, поднимаясь с колен и обводя быстрым взглядом огромное помещение, уже закипавшее по углам. – Бояре недаром тревожатся, Борис Федорович. Ваш зять не способен править страной. Всем это видно, всех это удручает. Орда не так уж давно согнана с русских земель, поляки и шведы значительно укрепились и готовы к войне. Завоевания могут легко превратиться в потери, а монголы вновь примутся грабить Московию, если Никита Романов запретит Федору противиться им.

– Послушайте, Ракоци, откуда вы знаете о последнем? – изумился Борис.

– Я? – усмехнулся Ракоци. – От бояр.

– Но мне они ничего такого не говорят.

– В силу высокого вашего положения. Они опасаются вас. Я же для них лишь изгой, а потому при мне они более откровенны. И винят вас во многом.

– М-да, – пожал плечами Борис. – Но я не виню их за то. Я ведь и сам разделяю все их тревоги, хотя мало кто понимает меня. Я, например, стремлюсь заручиться поддержкой Европы, чтобы в лихую годину нам не остаться одним, а Никита Романович заявляет, что сотрудничество с иностранцами сродни приглашению татей в свой дом. А есть еще… – Годунов кивнул в сторону Василия и Дмитрия Шуйских. – Есть еще и такие, кто ищет лишь собственных выгод, несмотря на свою родовитость. Максим Севастьянович, – окликнул он вдруг проходящего мимо боярина, – там, в трапезной, приготовлено угощение. Скажите всем, чтобы заходили, я тоже сейчас туда загляну. Никто не должен уйти голодным от государя.

Максим Севастьянович одобрительно склонил голову и прошествовал дальше вдоль длинного ряда бояр, весьма оживлявшихся по мере его продвижения.

– Быть может, и вы присоединитесь к нам? – предложил Борис.

– К сожалению, вынужден отказаться, – ответил Ракоци. – У меня еще много дел. Да и вряд ли моему появлению кто-либо обрадуется.

– А кроме того, – продолжил Борис, – вы никогда не едите на людях. В силу каких-то традиций, как вы объясняли, но я, грешным делом, думал, что вас просто страшит радушие Ивана Васильевича. Теперь же вижу, что загвоздка не в том.

– Не в том, – кивнул Ракоци, увлеченно разглядывая свою рубиновую печатку. – Считайте это странностью моего поведения, каковой, впрочем, я не хочу никого оскорбить.

– Я и не чувствую себя оскорбленным, – поспешил заверить Борис.

Уголки глаз Ракоци дрогнули.

– В связи с вашей душевной щедростью и терпимостью?

Борис утомленно улыбнулся в ответ.

– И это также не задевает меня.

* * *

Письмо Бенедикта Лавелла к Ференцу Ракоци. Написано по-английски.

«Шлю мой привет достойнейшему представителю его высочества польского короля в день праздника поминаемых на Руси святых дьякониц Татьяны и Приски, или, по ирландскому счету, в день праздника Святой Иты! Надеюсь, я расчислил все правильно, а? Возможно, и нет, но я очень старался.

Пожалуй, вы правы: английский тут столь же надежен, как и любой сложности шифр, ибо в Москве им владеет лишь горстка людей, да и то в основном европейцев, а подавляющее большинство россиян не умеет читать и по-русски. Во всяком случае, сэр Джером высоко оценил вашу сметку.

Недавно к нам заглядывал местный пастырь, отец Симеон, дабы прочесть всем желающим лекцию о православных обрядах. Урок был весьма занимательным, однако из него я вывел одно лишь: у русских все праздники, кроме Рождества, переносные. Притом что духовенство почти повально безграмотно и мало что смыслит в счете. Нет, это все же воистину ошеломляющая страна!

Что до английских кораблей, то лишь один из них стоит сейчас в Новых Холмогорах, дожидаясь конца зимы. Его название – „Катрин Монморанси“, командует им капитан Персиваль. Возврат других судов ожидается по весне, когда вскроются льды Белого моря. Я, разумеется, могу связаться с упомянутым Персивалем и попросить его взять ваши грузы под особый контроль. Как уходящие из России, так и вам адресованные, но тут, пренебрегая всеми правилами приличия, мне придется у вас кое-что уточнить. Нет, не из праздного любопытства, хотя мне, конечно же, интересно, чем именно вы желаете обменяться с леди Оливией. Однако если это серебряные лошадки, то надо предупредить капитана, чтобы тот велел обустроить под палубой несколько стойл. Столь же важен и характер обратного груза. Кроме того, вам не худо бы зарезервировать для него место и часть расходов оплатить вперед. Капитан Персиваль – человек здравомыслящий и практичный, ему, несомненно, понравится такая манера ведения дел.

Пользуясь возможностью, хочу поблагодарить за одолженные мне книги. Они просто прелестны, хотя я представить себе не могу, где вам удалось откопать рукопись поэмы Хью де Бордо, как и комедию, написанную на латыни и якобы вышедшую из-под пера какой-то германской монахини. Кто она – эта Розита из Гандершейма? Имя, разумеется, вымышленное, хотя в некоторых стихах так и сквозит что-то немецкое. Любопытная и очень талантливая вещица. Я непременно выкрою время, чтобы подоскональнее ее изучить.

К сожалению, мне так и не удалось выяснить, насколько правдива легенда, будто московский митрополит владеет греческой версией Евангелия от святого Луки, написанного, согласно некоторым намекам, еще в бытность святого Павла. Я говорил с отцом Симеоном, и он изволил мне сообщить, что некая рукопись была вроде бы вверена митрополиту – совсем перед тем, как турки вторглись в Константинополь. Еще он сказал, что такое сокровище, если оно и впрямь существует, должно храниться в царской часовне Благовещенского собора. Поскольку туда никому, кроме царя, входа нет, вам стоит, наверное, попытаться что-либо выведать у самого Федора. Ведь ваши колокольчики теперь всюду с ним, даже в церкви. Возможно, в знак благодарности за подарок он даст вам какой-то ответ.

Кстати, наши дары русскому государю не произвели на него столь сильного впечатления. Сэр Джером преподнес ему восемь стеклянных кубков от ткацко-прядильной гильдии Норвина, радеющей о развитии торговли с Россией, но один кубок Федор тут же выронил, осколком поранил руку и велел убрать подношение под замок – для его вящего сбережения.

Из Германии пишут, что нынешняя зима завалила Европу снегами (Богемии с Венгрией досталось пуще всего), в связи с чем западные дороги сделаются проезжими намного позже обычного. А потому, возможно, нам придется пробиваться в Новые Холмогоры, не дожидаясь подвод с товаром из Праги, ибо, хотя на севере и бушевали метели, они были менее злыми и затяжными, чем в другие года. О том сообщают как английские моряки, так и русские купцы, с какими мы имеем здесь дело.

Сэр Джером просит меня поблагодарить вас за карты, любезно нам предоставленные. Мы поступили с ними так, как вы посоветовали, то есть тщательно спрятали от посторонних глаз. Русским всюду мерещится шпионаж, поэтому лучше не давать им ни малейшего повода для подозрений. Увидь они эти карты, разразится гроза.

К сожалению, мне никак не удается поговорить с отцом Краббе. Похоже, отец Погнер не позволяет ему уходить со двора. Недоверие отца Погнера к вам все возрастает, не так ли? Меня раздражает поведение этого иезуита, ибо оно сказывается и на нас. Сэр Джером в открытую заявляет, что новое ужесточение условий нашего здесь пребывания является реакцией русских властей на происки отца Погнера против вас. Но тот упрям и все связывает с произволом Никиты Романова, уверяя, что сам он совсем ни при чем.

Надеюсь дня через четыре увидеться с вами, поводом к чему будет обмен прочитанных книг на другие, а засим остаюсь вашим преданным слугой и другом.

С одобрения сэра Джерома

Бенедикт Лавелл, собственноручно.

Английское посольство в Москве».