Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 2

Два года назад дом Анастасия Сергеевича Шуйского сгорел дотла, а в том, что теперь стоял на его месте, все еще суетились плотники и маляры.

– Был уговор закончить эту комнату к Рождеству, – выговаривал Анастасий съежившемуся от страха детине, – а погляди, что выходит! – Он рывком распахнул дверь светелки. – Можно ли справиться с этакой прорвой работы к празднику, а?

– Князь-батюшка, мы кликнем подмогу. Будем трудиться и днями, и по ночам.

– И, возможно, спалите и этот дом, – мрачно сказал Анастасий. – Нет, толкотни здесь я не допущу. – Он прошелся по горнице, чтобы унять приступ ярости.

Плотник опустил голову, предчувствуя порку.

– Проклятый пожар. – Шуйский остановился и обернулся. Плотник мял в руках шапку. – Надо бы тебя выдрать, но кто тогда будет работать? Я? Или моя сестра? Нет, шалишь. Ты, братец, ты – и пара твоих обалдуев. Без сна, без отдыха, пока не свалитесь замертво. Ты понял меня?

Плотник понял одно: порки не будет – и, перекрестившись, потупил глаза.

– Мы все исполним, княже. Исполним, да.

– Я буду сам за вами следить – ежечасно. Если в срок не управитесь или начнете отлынивать, будете биты и высланы из Москвы.

– Да, – пискнул плотник. От мысли о предстоящей каторге у него заныла спина.

– Ну, смотри же. – Это была уже не угроза, а окончательный приговор.

– Мы управимся, – сказал плотник, отчаянно сожалея, что его не выпороли прямо сейчас.

Будущее, если работа не сладится, рисовалось ему в черном свете. Он и двое его племянников пойдут тогда по миру, если останутся живы. Как и их жены с детишками, и вся родня.

Москва часто горела, ибо по большей части была деревянной. Даже сугробы, подчас до крыш ее заносившие, не служили помехой огню. Но обитатели русской столицы приспособились держать в деревеньках готовые срубы, так что погорельцы довольно быстро отстраивались, не особо страдая от капризов погоды. Двухэтажный дом Анастасия Шуйского был попросторнее прочих, как это и подобало его званию, но возводился он по заведенному образцу. В нем размещались четырнадцать жилых светелок и горниц с кухней, пекарней и баней в задней пристройке, далее – уже за забором – зияла помойная яма, окруженная отхожими будками. Хозяйство казалось весьма скромным, но Анастасию, и так известному своей знатностью и родовитостью, незачем было выставлять свое богачество напоказ.

Восьмерых домочадцев Шуйского, как и его самого, обихаживали три дюжины слуг. Анастасий держал жену и детей в своем деревенском поместье, подальше от царя. Московский же дом вела вдовая двоюродная сестра князя Галина. Будучи десятью годами старше своего знатного родича, она тем не менее старалась во всем угождать ему, страшась нищеты. Ее дочь, Ксения Евгеньевна Кошкина, в свои двадцать три года все еще оставалась в девках, что считалось позором по тем временам. Она проводила все дни в молитвах и благотворительных хлопотах, намереваясь уйти в монахини и тем самым снять с себя удручающее клеймо. Еще при Шуйском проживали двое родственников, очень дальних, – тех вместе с их женами содержали из милости. Они сознавали свое положение и предпочитали держаться в тени. Духовник дома, пожилой и благообразный отец Илья, слыл человеком ученым и потому занимал две комнаты, одна из которых служила ему кабинетом. Восьмым захребетником князя был Петр Григорьевич Смольников, дряхлый слепой ветеран былых войн – ратник еще Василия III, отца теперешнего властелина Руси. Шуйский призрел старика в знак уважения к его воинской славе, а также в поддержание благосклонного к себе отношения престарелых воителей, все еще не утративших влияния на войска.

Не удостоив нерадивого плотника взглядом, боярин скрылся в своих покоях, где, уныло вздохнув, сел к столу, на котором были разложены письма из Польши. Последнее из этих безрадостных донесений дошло до него месяца три назад, и более сообщений не поступало. Их не будет и впредь, до тех пор пока зима держит в своих объятиях западные дороги. Он уже выбрал из скудных сведений по крупицам, что мог, но решил просмотреть документы еще раз – в надежде отыскать в них что-нибудь важное, невидимое доселе. Его беспокоило намерение Батория прислать в Москву группу монахов. Иезуиты. Чего-чего, а добра ждать от них не приходится. Шуйский с неудовольствием покачал головой.

– Что-то случилось? Плохие новости? – спросила Галина. Она вошла в горницу незаметно, как тень, и остановилась на почтительном расстоянии от хмурого брата. Под большим вдовьим платком робко поблескивали выцветшие сочувственные глаза. Попытка сестры проявить родственную заботливость вызвала в князе привычное раздражение.

– Ничего, что тебя бы касалось, – отрезал он.

– Ты, видно, не в духе. Прости, – пробормотала вдова.

– Нет, все в порядке, но я очень занят. Сейчас меня лучше не отвлекать. – Он сознавал, что поступает бесцеремонно, но Галина – нахлебница и должна знать границы.

Вдова поклонилась.

– Прости за докуку. Я буду у батюшки, – сказала она и побрела к дверям, шаркая по полу домашними меховыми туфлями.

– Да. Ступай. – Князь отмахнулся и уставился в стол. Иезуиты. Им нельзя доверять. Их конечная цель: развалить Православную церковь. Куда бы эти монахи ни двинулись, они всюду пытаются насадить свою веру. Рим давно пробует втереться в доверие к русичам и теперь, как видно, пытается действовать через польского короля.

Анастасий поморщился, придвинул к себе донесение, составленное на греческом, и раз в десятый принялся его изучать. Он вчитывался в документ с ревностным тщанием, взвешивая каждую фразу, ведь любая из них могла быть носителем сокровенного смысла, способного пролить свет на события, известные ему лишь понаслышке.

Возня с бумагами заняла больше часа, потом в дверях возник коридорный холуй.

– Пришел человек, – сказал, кланяясь, он.

– Кто таков? – строго спросил Анастасий, собирая сообщения в стопку и внутренне радуясь передышке.

– Он из Иерусалима, – ответил холуй. Анастасий кивнул. Этот святой город после падения Константинополя сделался центром юго-восточного православия. – Его зовут Ставрос Никодемиос, он гидриот.

– Гидриот, – уверенно повторил Анастасий, хотя знать не знал, что сие означает, и слыхом не слыхивал об островке с названием Гидра. Он встал. – Принеси сюда полотенце и таз с водой. Да смотри, поживее.

Холуй выскочил в коридор и, лишь исполнив порученное, ввел в горницу гостя.

– Добро пожаловать в мой дом, гидриот, – сказал Анастасий, беря обе руки чужеземца в свои. – Позволь оказать тебе уважение.

Он повернулся к тазу и сполоснул руки гостя водой, а затем тщательно вытер их полотенцем.

Грек невозмутимо кивнул. Приветное омовение, очевидно, не было ему внове.

– Благодарю, княже, – сказал он почти без акцента. – Путешествие оказалось нелегким. В Курске мы чуть было не застряли. Если бы не нужда, погнавшая меня далее, пришлось бы там зимовать. – Он протянул письмо. – От Юрия Костромы. В нем сказано многое, но не все.

Анастасий, напустив на себя равнодушие, стал читать. Двоюродный брат сообщал, что грек Никодемиос располагает сведениями о настроениях патриарха Иерусалима, и высказывал предположение, что эти сведения могут оказаться полезными для Руси. Далее он справлялся о здоровье царя и убеждал Анастасия прислушаться к доводам грека. Письмо заканчивалось обычными пожеланиями здравия и просьбами передать тем-то и тем-то поклоны. Анастасий поднял глаза.

– Правильно ли я понимаю, что ты уже сообщил моему родичу кое-что, о чем мне пока неизвестно?

– Мы обсудили кое-какие вопросы, но не пришли к окончательным выводам в том ряде дел, что зависят от твоей доброй воли. – Ответ выдавал в посетителе искусного дипломата.

– Признаться, я озадачен, – сказал Анастасий, жестом приказывая холую подать гостю стул и убраться из горницы. – Что вынудило тебя пуститься в дорогу в столь неудобные для странствия дни?

– Необходимость, княже. Ты ведь прочел письмо. Приходит время решительных действий. – Грек сел, глядя князю в глаза. – Нам всем сейчас следует…

– Твоя нужда – не моя нужда, – прервал его Анастасий. – Если ты прибыл сюда в надежде склонить меня на сторону тех, кто смотрит в рот иерусалимскому патриарху, то твой вояж был напрасен. Москва – третий Рим, а Константинополь пал. Мы с Юрием никогда не сходились во взглядах. У вас нет прав указывать нам, что творить. Я не стану поддерживать Иерусалим. Слишком многое поставлено на кон, а вы в том не смыслите ничего.

Взгляд гостя сделался жестким.

– Должен ли я верить, что ты собираешься сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, во всем оглядываясь на занедужившего царя?

– Разумеется, – холодно заявил Анастасий, хотя лицо его омрачилось. – Царь Иван, как и прежде, опора страны. Даже теперь. – Последние слова прозвучали не очень-то убедительно, и он счел нужным их подкрепить: – Те, кто мыслит иначе, глупцы и предатели.

– Глупцы и предатели? – поразился Никодемиос и огляделся вокруг, словно ища поддержки у стен. – Ты и вправду так думаешь? Но тогда объясни почему.

– Потому, что я – русский князь, а еще потому, что я – Шуйский. Мы всегда были преданы престолу Руси. Царь Иван окончательно согнал татар с наших земель и привел отечество к славе. Все мы – и опричники, и бояре, – не щадя живота, помогали ему. Кем я буду, если решусь об этом забыть? – Анастасий прошелся по всей длине горницы, уже не обращая внимания на стук молотков за стеной. – Ты прибыл сюда для важного разговора, а начинаешь с попыток настроить меня против моего государя. Это, во-первых, глупо, а во-вторых, за такое у нас забивают плетьми. Думай, прежде чем что-то молвить.

– Ты ведь не донесешь на меня, – вкрадчиво сказал Никодемиос. – Ты слишком честолюбив, чтобы упустить случай выведать, с чем я ехал к тебе. Да и брат твой тебе тоже дорог. Пострадаю я, пострадает и он. На Руси ныне каждый кричит о своей верности государю, хотя царь Иван уже конченый человек.

– Нет, не конченый. – Шуйский возвысил голос. – Просто сейчас его душу снедает великая скорбь. Бремя это не снять без глубокого покаяния. А на то нужно время. Все мы веруем, что он вскоре воспрянет и воссияет в прежнем величии.

– Воспрянет? – вскинулся Никодемиос. – Безумец? Когда такое бывало? – Он тоже почти кричал.

– Наш царь не безумен. Просто его рассудок чересчур утомлен. – Шуйский облизнул пересохшие губы. – Пойми, гидриот, царь Иван нам не ровня. Мы греховны, слабы, малодушны, он же – велик. А великие люди могут сносить страдания много большие, чем прочие смертные. Он отряхнет с себя свой недуг словно прах.

Никодемиос чуть поморщился.

– Я не единожды наезжал на Москву, я бывал при дворе и вижу, как царь изменился. Он теперь не таков, каким был еще три года назад. Не понимаю, почему ты не хочешь это признать. Особенно после того, как отправил Баторию весточку.

– Я? – Анастасий побагровел и, отстранившись, воззрился на гостя. – Откуда ты взял это, грек?

– Именно ты. Этим летом. Письмо вручил Стефану торговец одеждой. – Никодемиус с удовольствием цедил фразы, наслаждаясь бессильным гневом боярина. – Интересно, для чего оно послано? Чтобы обрести сильного союзника за спиной своего государя? А взамен пообещать Польше покорство Руси? Чтобы шляхта руками русичей урезонила турок? В том, скажи, княже, была твоя цель?

– Это предательство, а я предан Ивану, и слова твои ложны. – Руки князя судорожно сжимались, глаза полыхали. – Если ты опять повторишь их, я кликну опричников – и тебя сведут к живодерам.

– Как и любого, не важно, знатного или нет, московита, стоит Ивану мигнуть. По его прихоти тут каждого могут казнить, разорить, вздернуть на дыбу. Так было всегда. А теперь кто знает, что он замыслит? – Никодемиос с большим прилежанием оглядел свои руки. – Как оберечься от капризов безумца? Их ведь разумом не постичь.

Шуйский знал, что в ответ на подобные речи ему следует велеть дворне стащить грека в тюрьму, но он подумал о Юрке, о детях и неохотно сказал:

– Безумен Иван или нет, он все равно наш господин. В нем средоточие всех наших чаяний и защита от происков недругов: шведов, поляков, татар. Если Польша опять зашевелится, кто заступит ей путь? Царь Иван, вкруг которого соберется несчетное войско.

– Ох, соберется ли? – вздохнул иронически грек. – Ратники разбегутся, услышав его причитания. Кто их вернет в строй, кто воодушевит? Кто поведет на ворога? Может, наследник? – Никодемиос ехидно прищурился и устремил взор на князя. – Как полагаешь, Федор любезен войскам?

– У нас много славных воителей, – глядя себе под ноги, сказал Анастасий. – Царь-батюшка может выбрать любого. Ему незачем подвергать свое чадо опасности. – Он выпрямился. – Я сам, если доведется, сумею возглавить рать.

Никодемиос оскорбительно засмеялся.

– Не сомневаюсь, боярин. Но царь окажет себя совсем слабоумным, если доверит командование тебе. Твой меч спознается с его шеей еще до вечерних колоколов. – Хохоток грека походил на кудахтанье. – Княже, не злись. Я знаю, к чему ты стремишься. К скипетру и короне. У вас, у Шуйских, на уме лишь одно.

– Желание послужить отечеству и престолу, – заявил Анастасий, оправившийся от первого потрясения. Он поостыл, но продолжал выказывать возбуждение, провоцируя грека на необдуманные ходы. Игра все более занимала его – рискованная, но сулящая множество выгод.

– Несмотря на то, что Федор больше ценит колокольные перезвоны, чем супружеские услады? Да неужели ты станешь служить и такому царю? – Грек встал со стула. – Боярин, опомнись. Когда придешь в чувство, дай знать. Иерусалим в эти смутные времена для тебя лучший союзник, и твой брат это понимает. Ибо Иерусалим – средоточие православия, а значит, и власть.

– Власть – это Русь, а в ней – Иван Грозный, – отрезал Шуйский, намеренно употребив самое мрачное и зловещее из прозвищ царя.

– Грозный? Едва ли. Конечно, он был таковым. Но прежнее не вернется. – Никодемиос потеребил пальцами мех оторочки плаща. – Не все ли едино, чем тешатся русские государи – игрой самоцветов или колокольными звонами? – ехидно осведомился он. – Одно стоит другого. Будьте признательны, что Стефан Баторий стоит, где стоял, а не движется на Москву. Надежда, которую в вас вселяет Иван, изначально порочна. Ты видишь царя, ты знаешь, как он ведет себя ныне. Как уставляется в пустоту, объявляя, что зрит свое окровавленное чадо. Как рыдает во мраке ночи, моля Господа положить предел его жизни. Ты понимаешь, чем это чревато, и все же не хочешь тому воспротивиться?

– Нет, поскольку у царя есть наследник. Я присягал и не отрекусь от присяги, – заявил Анастасий, внезапно похолодев. Грек проницателен. Если ему откроется, как далеко идут его, Шуйского, планы, то он, Шуйский, станет пешкой в руках иерусалимского патриарха. Страшно даже подумать, куда это все заведет.

– Федор Иванович никогда не взойдет на престол, – возразил Никодемиос. – Царского скипетра ему не подъять. У него в голове нет и двух связных мыслей. Он плохо говорит, когда не молчит. Возможно, у Ивана достанет рассудка, чтобы назначить регента. А ну как этого не случится? Федор совсем растеряется, он ни к чему не способен. Конечно, жена его довольно умна, но она женщина и наполовину татарка. Знать восстанет, и править ей не дадут.

– Эти слова, грек, могут стоить тебе шкуры, – уронил веско князь. – Если я укажу на тебя.

– Ты не осмелишься. – Гость побледнел. – Я в таком случае укажу на тебя. И на всех твоих домочадцев.

Теперь фыркнул Шуйский. Резко, словно стегнул ремешком.

– Укажешь? Но ты – чужеземец, а я – знатный боярин, – доверительно сообщил он. – Тебе не поверят. Чужеземцы у нас никто, прах и пыль. Особенно те, что возводят напраслину на царя и царевича. Кожу с тебя начнут спускать очень медленно, чтобы кровь не сошла слишком быстро. Ты будешь долго корчиться на крюке.

– Не думаю. – Никодемиос усмехнулся, хотя лоб его покрыла испарина, а голосу не хватало дыхания. – Мне ведомо нечто, способное смутить в Москве многих.

– Что ж, опричники позабавятся, но это тебе не поможет. – Анастасий склонил голову набок. – Впрочем, возможно, я и не выдам тебя. Если тебе удастся убедить меня, что это разумно. – Он чуть подался вперед, наслаждаясь смятением грека. – Скажи, почему в Иерусалиме решили, что письмо Баторию послал именно я?

– Мм… – поморщился Никодемиос. – Ладно, скажу. Некий московский священник сообщил патриарху, что видел его и что оно вышло из этого дома. У нас нет причин не верить ему, ведь прежде все подтверждалось. – Он старался держаться спокойно, но душой трепетал. Шуйский уперся, с ним нету сладу. Дичь ускользнула, и стало неясно, к какому берегу плыть.

– Что за священник? Надеюсь не тот, что живет в моем доме? – небрежно спросил Анастасий. Нет, он не верил, что такое возможно, но в животе его вдруг разверзлась щемящая пустота.

– Нет, не тот, – подтвердил Никодемиос. Слишком рьяно и слишком поспешно.

Шуйский сузил глаза. В голове его зашумело.

– А отец Илья объяснил, как ему удалось подобраться к письму? – пробормотал хрипло он.

– Мне это неведомо, княже. – Наткнувшись на потемневший от ярости взгляд, грек суетливо оправил плащ и решил выложить еще кое-что, опережая боярский гнев: – Но, будучи истинным служителем Господа, он обратился к нашему патриарху, ибо не знал, как поступит с его сообщением московский митрополит, пастырь ревностный, праведный, но благосклонный к боярам. – Гидриот был испуган. Его блеклые карие глазки беспокойно задергались.

– Понимаю, – кивнул Анастасий. Он был готов придушить и заморского гостя, и предателя-старика, но вдруг подумал, что из всего открывшегося могла выйти польза. Надо только сообразить, как правильнее себя повести. – А с кем он отправил свое сообщение?

– Его нам доставил какой-то монах, – сказал с готовностью Никодемиос и несколько раз кивнул, как китайский болванчик.

– Значит, странничек Божий, – протянул Анастасий, лихорадочно размышляя. Перво-наперво надо бы удалить из Москвы вконец перетрусившего гидриота. – Теперь помолчи и послушай. Ты тут же вернешься к брату. Доставишь ему письмо от меня и станешь ждать моих указаний. – Он покачался на каблуках. – Не подчинишься – пеняй на себя. За твою жизнь в этом случае не дадут и коровьей лепешки.

Никодемиос смотрел на Анастасия словно мышь на кота. Наконец в его горле что-то забулькало, и он выдавил через силу:

– А патриарх?

– Что патриарх? – Анастасий пожал плечами. – Мне до него нет дела. Если попытаешься с ним снестись, помни: Юрий, хотя и молод, но скор на расправу. – Он уже обдумывал, что напишет легковерному родичу и какими резонами его образумит.

– Он ждет отчетов, – проскрипел Никодемиос. – И если их не получит…

– О, он их получит, – уверенно заявил Анастасий. – Он будет получать их исправно. – В его жестких глазах проскочили искры веселья. – Все устроится.

Никодемиос обомлел.

– Княже, обманывать патриарха грешно.

Анастасий медленно покачал головой, на лице его, словно солнце на льду, засияла усмешка.

– На мне и без того немало грехов. Нет разницы, если к ним добавится еще что-то. Жизнь не течет без грехов, гидриот, от них не уйти ни единому человеку. Запомни это, – добавил он, глядя, как Никодемиос пятится к двери. – Подумай сам. Что мне обман? Или, скажем, убийство? – Он с усталым презрением отвернул голову в сторону и на гостя более не смотрел. – Теперь уходи. Ступай на кухню. Тебя там покормят. Потом двое моих людей отвезут тебя к брату… Завтра. – Отсрочка была дана ради слуг, не ради грека. – Повара покажут тебе, где ночевать.

– Хвала Господу, – произнес по-гречески Никодемиос, горько раскаиваясь, что не отправился прямо к митрополиту, а решил завернуть по пути к этому сильному, насмешливому и смертельно опасному московиту.

* * *

Письмо от Войцеха Ковновского к сестре в Гниезно.

«Во имя Святой Троицы, приветствую тебя, дорогая Данута, как и твоего уважаемого супруга!

Молюсь, чтобы Господь защитил вас и дозволил вам пережить эту жестокую зиму без какого-либо урона или вреда. Священник, который прочтет вам это письмо, несомненно проникнется духом миссии, что возложили на нас Папа и король Стефан, и, если понадобится, разъяснит, какая честь нам оказана. Я же со своей стороны, безмерно счастлив возможностью употребить все свои силы во славу Господа нашего и нашей матери Церкви.

Думаю, что из Московии личные письма будет посылать затруднительно, а посему это послание можно рассматривать как прощальное. Не отчаивайся, если пройдут годы до новой весточки от меня. Милостью Божией мы еще, полагаю, увидимся, а если нет, то разделим радость свидания на небесах.

Пока же я не могу представить себе никакой иной радости, чем служение Католической церкви во времена испытаний. Заблудшие души, обольщенные происками православия, жаждут найти очищение в лоне истинной веры. Я временами даже словно бы слышу, как они взывают ко мне. Опыт более ранних попыток слияния Польши с Русью непреложно свидетельствует, что очень многие русичи страстно стремятся к католицизму, и в этот раз мы оправдаем их надежды.

Мы отправимся на Русь вместе с уланским полком, что послужит надежной защитой от кишащих на восточных дорогах разбойников и прочих бандитов. Нам также разрешено взять с собой слуг. Вместе с нами тут проживает венгерский граф (или принц – иногда его называют и так), соотечественник короля Стефана, тоже причисленный к составу посольства. Мне сказали, что он алхимик. Я стал приглядываться, но пока ничего дьявольского в нем не заметил. Желание короля состоит в том, чтобы этот человек умягчил нрав властелина Московии прихотливыми подношениями. Духовным лицам негоже действовать таким образом, а потому это щекотливое поручение возложено на особу светского толка.

Ты ведь знаешь, Данута, я по натуре довольно скромен и не ропщу на свое не слишком высокое положение в церкви, но предприятие, какое замыслили его святейшество и наш король, сулит грандиозные перспективы. В случае, конечно, удачного его завершения, о чем я неустанно молюсь. Нет, я не ищу сана епископа, но, с другой стороны, и не вижу, почему такое продвижение невозможно, если зерна истинной веры, посеянные нами в Москве, дадут хорошие всходы. Мой духовник корит меня за гордыню. Я принимаю упрек, однако все-таки не считаю свои надежды необоснованными или надменными.

Да благословит Господь тебя и твое семейство, дорогая сестра, и да пошлет вышний промысел вам всем процветание.

С глубокой привязанностью и братской любовью,

отец Войцех Ковновский.

Собственноручно, в день Иоанна Крестителя,

21 января 1583 года.

Храм Святого Иосифа католической армянской общины».