Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 9

На девятнадцатый день пути английский обоз впервые столкнулся с задержкой. Мост через небольшую речонку, пробивавшуюся через глухие северные леса, разрушила вековая сосна, поваленная грозой. Крестьяне из ближней деревни пытались навести новую переправу, но шла страда, и строительство затянулось. Обычно в таких случаях они охотно принимали помощь проезжающих по дороге людей, однако взять в подручные чужеземцев наотрез отказались.

– Вы ведь не русские, – объяснил местный священник, отец Севастьян, Вильяму Флеммингу, высокому светловолосому англичанину с обветренным лицом моряка. – Устроите все по-своему, а потом под нашими купцами мост ваш возьмет и развалится. Это негоже. – Он перекрестился.

– Нас более трех дюжин, – сказал Флемминг и умолк, ожидая, когда Бенедикт Лавелл переведет его фразу на русский. – Все крепкие и умеют работать.

– Негоже вам строить мост, – повторил со вздохом отец Севастьян. – Будь вы русскими – дело бы сладилось. Вон там, – он показал рукой, – есть поляна, где можно заночевать. А не хотите ждать, поезжайте в объезд. Выше река мелеет. Это недалеко.

– Недалеко? – с нескрываемым подозрением спросил Флемминг, уже знакомый с русской манерой оценки дистанций. – Насколько?

– Верст семь, а то и все восемь, – сказал священник, подумав. – Там есть сельцо со скотным базаром.

Лавелл перевел сказанное своим сотоварищам.

– Скот, брод – вот вам и Оксфорд, – добавил он по-английски.

Англичане расхохотались.

Отец Севастьян укоризненно погрозил им пальцем.

– С дорогой не шутят. Места тут глухие, недолго и сгинуть.

Лавелл перевел предостережение, ощутив невольное уважение к старику.

– Мы и не думали шутить. Просто у нас есть такое же местечко на родине. – Он похлопал себя по груди. – Я там живу.

Тревога отца Севастьяна несколько улеглась.

– Вот оно что. Тогда ладно. – Ему не хотелось продолжать разговор о чужой стороне, и он опять указал на поляну: – Тут ночуют многие проезжающие. Наши женщины приготовят вам ужин. Если вы им заплатите. Это встанет в три золотые монеты.

– Мы охотно заплатим и добавим еще один золотой на нужды вашей церковной общины, – заверил Лавелл, уже постигший азы учтивого разговора в России. – Мы проделали длинный путь и сильно утомлены. У нас одиннадцать повозок: по два возчика и по два пассажира на каждую. Все повозки, кроме последней, принадлежат мистеру Флеммингу и загружены русскими товарами, закупленными в Москве. Одиннадцатая повозка принадлежит одному знатному иностранцу. Он путешествует вместе с женой, слугой и собственным возчиком. Мы стараемся не беспокоить его, поскольку он ранен и не встает. – И вряд ли встанет, добавил он про себя, переводя Флеммингу сказанное.

Тот нахмурился и, пожевав губами, спросил:

– Вам не кажется, что вы наговорили ему много лишнего? Зачем местным жителям знать столько о нас?

– Затем, чтобы между нами не было недомолвок. Это не Англия, а Россия, – отрезал Лавелл и, заслоняя глаза рукой, глянул на солнце. – Уже вечереет, – сказал он. – Нам надо решить, остаемся мы тут или едем искать брод. Время есть, но оно уже на исходе и…

– Да. Да, – с раздражением прервал его Флемминг. – Делать нечего, мы останемся здесь, даже если решим поутру отправиться к переправе. – Он вздохнул. – Скажите священнику, что через час мы будем готовы отужинать. Пригласите его разделить с нами трапезу, если находите это нужным.

Лавелл повернулся к отцу Севастьяну и, передав ему приглашение Флемминга, рискнул уже от себя прибавить:

– Мы также хотели бы перед долгим морским путешествием еще раз насладиться дивным звучанием русских песен. У вас ведь в деревне должны быть певцы. Прошу вас, приведите их вечером к нам, если это, конечно, возможно.

– О! – Отец Севастьян против воли заулыбался. – Будь по-вашему, если вам это любо. А певцы у нас есть, и превосходнейшие. Да и как им не быть?

– Что вы ему сказали? – спросил Флемминг, когда они с Лавеллом возвращались к повозкам. – Этот угрюмец просто преобразился. Что с ним произошло?

– Я попросил его договориться с крестьянами, чтобы те устроили для нас нечто вроде сельской гулянки, – ответил Лавелл и, заметив в глазах Флемминга блеск, поспешил прибавить: – Нет-нет, женщины, возможно, и будут, но о флирте забудьте и думать. Они просто хотят нас порадовать своим пением.

– Ох! – Флемминг с наигранной горечью покачал головой, потом воодушевился: – Но смотреть-то на них будет можно?

Лавелл улыбнулся:

– Полагаю, что да. А также думаю, что они расстараются с ужином. Все лучше черствого хлеба, каким нас угощали в Нижкове.

Флемминг жестом выразил крайнюю степень признательности.

– Да. Я понимаю, в чем дело. Вы малый не промах. – Он с восторгом хлопнул Лавелла по спине. – Не так уж дурно для оксфордского буквоеда, у каких на уме лишь гекзаметры да латынь. Все-то они корпят, все пытаются выяснить, что имел в виду Плиний, описывая облака над вулканом.

– Я не пытаюсь, – сказал Лавелл. – Я буквоед другого разбора. – Он вдруг почти осязаемо ощутил, как сильно изменили его годы жизни в России. Кто знает, возможно, это были лучшие годы – овеянные романтикой рискованных приключений, и расставаться с ними было пронзительно жаль.

Он насупился, помрачнел и сохранял молчание, пока они не дошли до повозки, запряженной лучшими в караване серебристо-серыми лошадьми, за которой топталась шестерка столь же великолепных животных. Возчик – наполовину венгр, происходивший из семьи коннозаводчиков в пяти поколениях, – никому, кроме Роджера, не позволял к ним приближаться. Его звали Геза, он не знал языка своей родины, но говорил с венгерским акцентом и носил платье венгерского кроя.

– Мы заночуем здесь, – сообщил ему Лавелл и кратко пояснил причины принятого решения. Затем прибавил: – Не хотите поужинать вместе со всеми? Намечается что-то вроде развлекательной вечеринки.

– С удовольствием, – ответил возчик. – Меня лично задержка лишь радует. Лошадям давно пора отдохнуть. – Он засунул руки поглубже в карманы двубортной кожаной куртки и зашагал к поляне, чтобы все там как следует осмотреть. Флемминг, неопределенно махнув рукой Лавеллу, пошел следом за возчиком.

Из фургона выглянул Роджер и кашлянул, привлекая внимание англичанина.

– Доктор Лавелл, мой господин, хотел бы с вами поговорить, – сказал он, спрыгивая на землю.

– Только недолго, доктор, – произнесла вполголоса Ксения, откидывая кожаный полог. – Он еще очень слаб.

Ракоци полулежал на высокой груде подушек, одетый в просторную бургундскую блузу узорчатого итальянского бархата со стоячим воротником, окантованным красным шнуром. Он поднял руку, приветствуя гостя. Пальцы его все еще были отекшими, правда синяки, пятнавшие их, побледнели, зато обрели ядовито-зеленоватую желтизну.

– Добрый день, Бенедикт, рад вас видеть. Насколько я понимаю, что-то мешает нам двигаться дальше?

– Мост вышел из строя, – сказал по-английски Лавелл. – Ремонтные работы ведутся, однако от завершения далеки. Говорят, что выше по течению имеется брод, но…

– Но мы не хотим сворачивать с намеченного пути, – закончил за него Ракоци. – Понимаю. – Он медленно и глубоко вдохнул, справляясь с приступом боли, и как ни в чем не бывало продолжил: – В таком случае нужно заночевать здесь, а поутру решить, что можно предпринять.

– Вот именно, – с наигранной бодростью откликнулся Лавелл и, покосившись на Ксению, перешел на русский язык: – Я сговорился, чтобы нас покормили, но, боюсь, вам, леди, придется остаться в повозке. Местных жителей может смутить общество женщины вашего положения.

Ксения вздохнула.

– У меня есть большой вдовий платок, – нерешительно проговорила она, не отрывая тревожного взгляда от мужа. – Но, полагаю, вы правы. Благоразумнее никому не мозолить глаза. – Она покачала головой, вспоминая вечернюю прогулку по Вологде, чуть было не окончившуюся скандалом. – Может быть, позже, когда стемнеет, я выйду полюбоваться закатом!

– О, вы еще нагуляетесь вдоволь по палубе корабля, – произнес, отводя глаза, Лавелл. – Всего через каких-нибудь…

– Дней этак тридцать, – сурово подсказал снизу Роджер. – Разумеется, если не будет новых задержек.

– Их больше не будет, – с деланной беззаботностью заверил Лавелл. – Генри Персиваль, капитан «Катрин Монморанси», добрался от беломорского порта до Москвы за тридцать девять дней.

– Ему весьма повезло, – заметил меланхолически Роджер.

– Конечно, но почему же и мы не можем оказаться столь же удачливыми? – язвительно спросил Лавелл. – И потом, куда нам, собственно, торопиться? «Феникс» в любом случае будет нас ждать. Он ведь не может отплыть без мистера Флемминга, а?

– Полагаю, не может, – сказал Ракоци и вдруг побледнел, кривя губы. – Бенедикт, прошу меня извинить, договорим в другой раз. – Он уронил голову на подушки.

Ксения выразительно посмотрела на Лавелла, а Роджер, помогая ему спуститься на землю, пояснил полушепотом.

– Ребра еще не срослись и дают о себе знать. – Он отошел от повозки, жестом пригласив англичанина следовать за собой. – Пойдемте. Нам все-таки нужно поговорить.

Шагая за ним, Лавелл спросил:

– Мне показалось, он идет на поправку. Это действительно так?

Роджер с готовностью улыбнулся.

– Так. И со временем вы не сможете и представить, что с ним что-то было. Но пока… его мучают сильные боли.

– Но… – Лавелл заколебался, затем нерешительно произнес: – Он ведь, по слухам, искусный целитель и, говорят, самолично вправлял переломы, давая своим пациентам какие-то сильнодействующие настойки, способные утолять боль.

– Как ни прискорбно, эти составы не действуют на него, – сказал Роджер, и в глазах его промелькнуло нечто, удержавшее англичанина от дальнейших расспросов.

Они приближались к поляне, на которой уже было людно.

– Мы расположим повозки подковой, – прокричал им издали Флемминг. – Повозка графа будет центральной, чуть поодаль от остальных.

– Прекрасно! – крикнул в ответ Роджер. – Скажите об этом Гезе! – Он остановился и, удостоверившись, что поблизости никого нет, повернулся к своему спутнику: – Мой господин опасается, что игра еще не окончена и что по нашему следу идут государевы псы.

– Вот как? – отозвался растерянно Лавелл. – Но, я думаю, для тревоги нет оснований. Все, кто мог бы послать за графом погоню, наверняка считают, что он уже мертв.

– Вполне вероятно, – сказал мрачно Роджер. – Но господин граф все еще жив – и во многом лишь потому, что всегда готов к обороне. – Он помолчал. – Однако в теперешнем состоянии у него нет возможности постоять за себя. Сейчас для его рук тяжелы даже гусиные перья.

Лавелл потупился, потом кашлянул.

– Иными словами, вы намекаете, что в случае чего вам не помешала бы сторонняя помощь? – после паузы спросил он.

– Не только не помешала бы, – кивнул Роджер, – но и очень нужна. Я иногда словно чувствую, что они где-то тут.

Лавелл сцепил пальцы рук, потом с тщанием осмотрел их.

– Утром я переговорю с Флеммингом, – пообещал он без особого энтузиазма. – Но не думаю, что ему это понравится. Он не захочет ссориться с русскими и, если решит, что вы можете навлечь на него неприятности, скорее всего, предложит вам оставить обоз и двигаться вне его – позади.

– Но это было бы нарушением наших прав, – заявил с твердостью Роджер. – Мы заплатили за наш проезд золотом, мы такие же путешественники, как и вы. Несколько ваших повозок забиты нашими грузами. Мистер Флемминг обязан доставить нас в Англию, причем в целости и сохранности – иначе он покроет свое имя позором.

– И все же, должен заметить, ситуация щекотливая, а мистер Флемминг – человек осторожный, – возразил Лавелл уныло.

– Но он, кажется, еще и торговец. А торговцам свойственно воодушевляться при звоне монет. Скажите мистеру Флеммингу, что мы согласны заплатить за лишнее беспокойство. Девять золотых, думаю, добавят ему отваги. Если этого покажется мало, мы добавим еще. – Роджер повернул голову в сторону, глядя, как Геза ставит повозку на место. – На ночь отгоним лошадок в сторонку. Пусть попасутся, – крикнул он возчику.

– Но не оставляйте их без присмотра, – с видом знатока посоветовал Лавелл, радуясь, что с неприятным разговором покончено. – Тут много медведей.

– Дельный совет, – кивнул Роджер, потом поклонился и поспешил на помощь Гезе.

Вечером, по-северному белесым и нескончаемым, в английском лагере зазвенели русские песни. От костров, где на вертелах жарили молодых поросят, шли аппетитные запахи, вымоченные в винном соусе луковицы трескались и взрывались от жара. Даже возчикам, назначенным в караул, время от времени подносили кружки темного пенистого пива, и они несли свою вахту, посвистывая и небрежно держа на плечах незаряженные арбалеты.

Ксения еле слышно вторила невидимым исполнителям, пытаясь сдержать подступавшие к глазам слезы. Когда-то еще ей опять доведется услышать эти до боли знакомые, родные напевы? Англия – дальняя, чужеземная сторона. Кто ведает, что там поют? Она сидела, отвернувшись от мужа, страшась его проницательных глаз. Он не поддался на ее уговоры вздремнуть, сказав, что музыка дарит ему облегчение.

– Когда-нибудь, быть может не скоро, не завтра, я сам спою что-нибудь для тебя. Хотела бы ты, например, послушать, как звучат итальянские песни? – Ракоци прикоснулся к тяжелым бронзовым косам и, помолчав, произнес: – Прости, что потянул тебя за собой, дорогая.

– Никогда больше не смейте мне это говорить! – воскликнула она, поворачиваясь. – Я ни о чем не жалею.

Ответом ей был тихий шепот:

– Со мной ты в опасности, Ксения, и это тревожит меня.

Гнев придал ей смелости, и она пронзила его уничтожающим взглядом.

– Опасность? Что значит – опасность? Вы – муж мой, а я – ваша жена.

Он улыбнулся и полуприкрыл веки, показывая, что выговор принят, и Ксения, довольная своей маленькой победой, уже без печали прислушалась к низкому, удивительно сильному голосу очередной исполнительницы, хотя заведенная ею песня была очень грустной.

Англичане не понимали слов, но жалостливый мотив брал за душу, бередил память, и многие из них пригорюнились, вспоминая своих любимых и близких.

Лавелл торопливо шептал на ухо Флеммингу:

– Я сходила с ума от его поцелуев, я пила их с той жадностью, с какой пьют бояре вино… Но тут появилась им брошенная ревнивица, в руках ее блестел острый нож…

Он не успел довести перевод до конца, ибо в деревню ворвался отряд из одиннадцати конников, вооруженных копьями и туго натянутыми арбалетами.

Первыми всполошились местные жители и метнулись прочь от костров – не слишком напуганные, но с явным желанием как можно скорее раствориться во тьме. Отец Севастьян поспешил к церкви, призывая крестьян в ней укрыться, но с ним мало кто шел.

В наступившей тишине командир конников выкрикнул:

– Нам нужен венгр Ракоци! Царь Федор повелевает ему воротиться в Москву!

Сначала англичане молчали, затем среди них поднялся ропот. Они не поняли слов русского офицера, но распознали, что им угрожают, и были готовы ответить на вызов.

– Стойте, стойте! – крикнул им Лавелл, подбегая к отряду. – Мы направляемся с грузом товаров в Новые Холмогоры, чтобы оттуда отплыть в Англию. Мы не венгры, а англичане, – сказал он по-русски и, повернувшись к Флеммингу, опять перешел на английский: – Приструните своих молодцов. Полагаю, с этими людьми можно договориться.

– Я так не думаю, – с беспечным видом откликнулся Флемминг. – Стычки, похоже, не миновать, во всяком случае, судя по этим парням.

– Вот как? А мне казалось, что граф не очень-то нравится вам, – сказал с удивлением Лавелл.

– Ох, разумеется, – кивнул томно Флемминг. – Я бы и не прочь сторговаться, но бедняга жестоко изранен, а эти малые ведут себя слишком разнузданно. Скажите, что мы не поняли, чего они хотят. – Он сложил на груди руки и улыбнулся русскому офицеру.

Тот, выслушав Лавелла, вновь что-то прокричал.

– Он хочет, чтобы мы сложили оружие, – пояснил Лавелл, оглядываясь. – Он не намерен шутить.

Флемминг раздраженно поморщился.

– Хорошо. Эй, ребята, которые на виду, бросайте оружие под ноги. Всем остальным приказываю быть начеку. Мне все это сильно не нравится. – Он подошел к Лавеллу и бросил на землю свой поясной нож. – Скажите им, что мы подчиняемся, хотя так и не поняли, в чем наша вина.

Лавелл выполнил поручение, прибавив от себя:

– Мы торговцы, а не солдаты. Вы можете в том убедиться.

– Нас торговцы не интересуют, – ответил командир стражников, несколько остывая. – Нам нужен лишь венгр. Вот приказ царя Федора о его задержании. – Он показал бумагу с двуглавым орлом.

Ракоци в своей повозке попытался сесть, но, обессиленный, снова упал на подушки.

– Не бойся, Ксения, – задыхаясь, выдавил он и с напряжением поднял руку. – Я в полном порядке. Подай мне мой меч. Римский. Короткий. – Его рука затряслась. – Ну же, скорее. – Дрожащие пальцы обхватили эфес. – И спрячься. Тебе нужно спрятаться. Нельзя, чтобы тебя обнаружили. – Он огляделся. – Укройся под сиденьем возчика. Прижмись к стенке ящика – там тебя не найдут.

Ксения повернулась к дорожной кожаной сумке и вытянула из нее длинный византийский кинжал.

– Я не пуглива, супруг мой, и прятаться не хочу и не стану.

– Мы англичане, – заявил Флемминг, глядя в глаза русскому офицеру. – Мы везем товары на мой корабль. Он называется «Феникс». Мы ничего не имеем против царя. У нас есть охранная грамота, им подписанная и заверенная Годуновым. Скажите ему это, Лавелл. И добавьте еще что-нибудь в том же духе. Надо дать нашим время зарядить арбалеты.

Лавелл вспотел от волнения. Но надеялся, что русские этого не заметят, а если заметят, то отнесут испарину на счет выпивки и еды. Он медленно, с расстановкой перевел слова Флемминга, затем со вздохом промямлил:

– К сожалению, господа стражники, мы ничем не можем помочь вам. Поверьте, мы были бы счастливы, но – увы…

– Вы останавливались и в Вологде, и в Нижкове, – перебил его офицер. – Мы знаем, что венгр у вас. Отдайте беглеца нам – и все кончится хорошо. В царской грамоте велено задержать лишь его, но любой ценой, и, если вы вздумаете противиться, мы сокрушим вас. – Командир конников поднялся в стременах. – Служба есть служба.

– Если вы так поступите, наша королева заявит протест, – выслушав Лавелла, возразил Флемминг. – У вас будут неприятности.

– Ваша королева никогда ни о чем не узнает. Вы просто исчезнете. Как и многие в этой глуши. – Офицер повернулся к всадникам и отдал им несколько резких команд.

– Что он сказал? – спросил Флемминг, осторожно пятясь к большому столу, уставленному всяческой снедью.

– Он велел обыскать повозки и застрелить или проколоть пикой любого, кто попытается помешать, – ответил Лавелл. – Они всерьез вознамерились забрать у нас графа.

– А я всерьез вознамерился остановить их, – заявил Флемминг. – Англичане, к бою! – повысив голос, выкрикнул он. – Лавелл, скажите ему, что нас больше и что самоуправствовать мы им не дадим.

– Как пожелаете, – вздохнув, отозвался Лавелл.

– Значит, быть посему, – сказал командир отряда и дал своим людям знак.

Пришпоренные донские лошадки понеслись неуклюжим галопом к повозкам. Один англичанин тут же был ранен: копье пронзило ему плечо.

Вопль его донесся до выгона и пасшиеся там лошади взволновались. Роджер, Геза и еще двое возчиков рассыпались по полю, чтобы их успокоить. Дело было куда как серьезным, ведь табун в сотню голов мог броситься в лес.

Лавелл, едва успевший нырнуть под одну из повозок, прижался лицом к колесу. Он видел, как опрокинулся на спину его раненый соотечественник, затем послышался свист арбалетных стрел. Крики стражников показали, что они нашли цель. Одна лошадь упала, колотя копытами по опрокинутому котлу с супом. Всадник придавленный бьющейся тушей, безуспешно пытался отползти в сторону и громко бранился. Миг – и оземь рядом с ним грянулся его сотоварищ, изо рта и ушей поверженного хлынула кровь. Третьего стражника ударило в живот над бедром. Он дико взвыл и ухватился за древко стрелы, после чего завопил еще пуще. Командир, видя, что атака захлебывается, дал приказ конникам поворачивать лошадей.

Но их ждал сюрприз: из кустов им навстречу выбежали четверо арбалетчиков. Двое выстрелили: одна стрела прошла мимо, другая пробила шею лошади офицера. Тот, спрыгнув с седла, знаком велел отряду рассеяться и гортанно скомандовал:

– Шашки наголо! Режь их! Круши!

Шестеро стражников все еще были в седлах. Два арбалетчика, отшвырнув бесполезные арбалеты, вскочили с колен и побежали к кустам. Двое других выстрелили. Обе стрелы угодили в грудь наседавшего на них всадника, тот громко всхлипнул и повалился с пляшущего под ним, страшно скалящего зубы конька.

– Это ужасно, – прошептал, подползая к Лавеллу, Флемминг. – Но ничего не поделаешь. Придется их всех перебить. Иначе селян, нас приветивших, ждет неминуемая расправа, да и нам дома достанется на орехи. – Он щелкнул языком. – Разумеется, мы не могли им подчиниться, ведь выдавать раненого – последнее дело. Все, может, вышло бы по-другому, будь граф здоров.

– Разумеется, – с дрожью в голосе откликнулся Лавелл, уже и думать забывший о своей тяге к рискованным приключениям. Теперь ему страстно хотелось очутиться в Оксфорде, в своем уютном коттеджике, и никогда его более не покидать. Он прикусил губу, чтобы справиться с приступом ностальгии, и поинтересовался, с трудом ворочая языком: – Вы думаете, с крестьянами бы расправились?

– Несомненно, – заявил Флемминг. – Эти русские – сущие дикари. Они превосходят в жестокости как разрисованных туземцев Нового Света, так и бесноватых турецких дервишей. – Он изогнулся, чтобы вытащить из-под полы кривой кинжал с зазубриной на конце, и пояснил: – Я держу его для себя. Чтобы не даться им в руки живым. На всякий случай.

– Понимаю, – пробормотал Лавелл, страстно надеясь, что Флемминг не полагает, будто такой случай настал.

– А мои пистолеты остались в повозке, вот насмешка судьбы! Как бы они сейчас пригодились! – Флемминг изобразил, будто прицеливается в ближайшего всадника, потом, громко пыхнув, нажал на незримый спуск.

Командир стражников с шашкой наголо бежал вдоль повозок, пропарывая их парусиновые боковины и заглядывая в прорехи. Он выругался, услышав, как пал еще один его конник, и ударом клинка прикончил какого-то, видимо, сдуру на него наскочившего храбреца. Кто мог подумать, что торговцы умеют сражаться?! И трех минут не прошло, а отряд уже потерял пятерых. Так недолго и проиграть этот бой. И кому? Горстке жалких, изнеженных инородцев? Его затрясло от ярости, и он вскочил на задок очень крепкого с виду фургона, нюхом чуя, что цель уже рядом. Плотный полог был изнутри зашнурован, и командир нещадно избиваемого отряда заколотил по нему эфесом клинка, громко требуя, чтобы его немедля впустили. Никто не откликнулся, и он прорубил кожу двумя ударами шашки, призывая на помощь все небесное воинство. Лицо его возбужденно пылало.

Внутри фургона на самодельной кушетке из сдвинутых сундуков лежал человек, рядом стояла женщина с длинным византийским кинжалом. Поиски завершились – в том не было ни малейших сомнений.

– Ракоци, – произнес офицер с облегчением, чувствуя что у него кружится голова.

– Уходи, – крикнула женщина, поднимая кинжал. – Прочь, убирайся, я его не отдам!

– Ксения, – послышалось снизу, но она отмахнулась и шагнула навстречу стражнику.

– Убирайся! – В голосе ее не было страха, а кинжал в руке не дрожал.

Стражник хохотнул и взмахнул шашкой. Как он и рассчитывал, его горе-противница отбила удар плашмя.

Так мог поступить лишь человек, ничего не смыслящий в фехтовании, и стражник плавным движением отвел шашку в сторону, а затем с ныряющим выпадом вонзил ее в женскую грудь. Клинок вошел глубоко, но он всадил его еще глубже и отскочил, заливаемый струей крови. Из его горла вырвался торжествующий клич.

– Нет!!! – послышался в ответ исполненный муки вопль.

Ракоци видел, что происходит, и превозмогая ужасную боль, метнул свой меч, стремясь поразить того, кто пришел за ним, но рука плохо слушалась, и удар опоздал. Через мгновение Ксения рухнула на него, и он провалился в небытие под отвратительный хруст собственных же костей, только-только сросшихся и вновь расходящихся в местах переломов.

Между тем брошенный им римский меч вошел в подреберье убийцы и, пронзив плоть, уперся острием в позвоночник. В глазах командира сыскного отряда промелькнуло легкое удивление, он пошатнулся, поворотился, навстречу ему метнулась земля, и падение на эфес клинка, сработанного за много веков до его рождения, довершило все дело.

К тому времени, когда Лавелл заглянул в фургон Ракоци, последних конников уже расстреляли и добровольцы ринулись собирать их лошадей. Он тут же послал за Роджером, и они минут пять простояли молча, в немом ужасе озирая последствия бойни.

Наконец Роджер заговорил:

– Разберитесь со стражником. Я займусь господином и госпожой. Геза мне поможет.

Лавелл содрогнулся, но не стал возражать. Он наклонился и перевернул мертвеца, чтобы вытащить меч, чувствуя во рту привкус желчи. Но ученый поспешил напомнить себе, что бывалые люди не должны страшиться подобных коллизий, и, ухватив тело за ноги, поволок его прочь.

Когда убитых – и англичан, и русских – похоронили, Роджер протянул отцу Севастьяну небольшой рубин.

– Возьмите его для украшения иконы Заступницы и отпойте как подобает мою госпожу, – сказал он, краем глаза следя, как Геза вносит тело Ксении в храм. – Положите ее в освященную землю и, прошу, приглядывайте за могилой, которую мы, возможно, когда-нибудь навестим.

– Я бы и рад, да ведь ей полагается лежать рядом с предками мужа… или, хотя бы, близ праха собственных родичей, – возразил священник обеспокоенно.

– Мой господин пребывает в изгнании, а матушка и отец госпожи моей умерли, и где они захоронены, я не знаю, – коротко сообщил Роджер. – У нас нет возможности соблюсти должный порядок. Смилуйтесь, добрый отче. – Он поглядел священнику прямо в глаза. – Она ведь русская. Позвольте ей упокоиться в русской земле.

Отец Севастьян взял рубин.

– Хорошо. Мы похороним рабу Божию Ксению там, где покоятся местные жители, и установим над ее прахом крест. – Он перекрестился.

– Благодарю, – сказал с чувством Роджер, и словно гора свалилась с его плеч. Как и в минуту, когда ему сделалось ясно, что кровь, обагрявшая бургундскую блузу хозяина, излилась не из его жил. А забытье, в каком граф опять теперь пребывает, можно считать милостью провидения. Ему незачем видеть, что тут творится, ему лучше очнуться, когда все останется позади.

Отец Севастьян двинулся к иконостасу, под которым лежало недвижное тело, и отстранил властным жестом Гезу.

– Пожалуй, теперь вам лучше уйти, – сказал он, преклоняя колени.

– Да, – кивнул Роджер. – Да, мы уходим. Считайте, что нас тут уже нет.

* * *

Письмо Бориса Годунова к Стефану Баторию, написанное по-польски и отправленное с конвоем, сопровождавшим эмиссаров польского короля, отозванных из Москвы.

«Августейшему и могущественному правителю Польши шлет почтительные приветствия советник государя всея Руси Федора Иоанновича по иностранным делам!

Ваше величество, пользуясь случаем, мне хотелось бы известить вас о некоторых наших событиях, какие, возможно, самым противоречивым, и запутанным образом отложились в умах ваших возвращающихся в Польшу посланников и о каких вам надлежало бы иметь ясное и непредвзятое представление.

Поначалу позвольте вас с немалым прискорбием уведомить, что отец Погнер удерживается в Москве, чтобы ответить на ряд вопросов, касающихся его причастности к изменнической деятельности некоторых наших знатных вельмож. Как только он даст удовлетворительные объяснения, его, обещаю вам, тут же отпустят с предоставлением ему надлежащего количества лошадей и сопровождающих, дабы по пути в Польшу приспешники вероломных бояр не попытались выместить на нем свою злобу за постигшее их поражение.

Еще довожу до вашего сведения, что несомненный главарь заговорщиков несколько повредился в уме, но прежде столь чистосердечно раскаялся в своих прегрешениях, что московский митрополит счел возможным не доводить до суда его дело, а разобраться с ним лично. Сей боярин ныне отрекся от мира и ответит за зло, им содеянное, как и все мы, перед престолом Господним.

Также выяснилось, что все связанное с безнравственными поступками, в которых обвинялся ваш соотечественник Ференц Ракоци, граф Сен-Жермен, оказалось не более чем вымыслом, как я и предполагал. Особым постановлением государственного суда его репутация вновь восстановлена и с его имени снято клеймо позора. Суровое наказание, какому подвергся граф, всецело отнесено на совесть злоумышлявших против него лиц, и московский двор непременно выразит ему официальное сожаление, как только станет известно, где он ныне находится, ибо следы его потерялись. Известно, что он выехал из Москвы с группой английских торговцев, следовавших с грузами в Новые Холмогоры, чтобы сесть там на английский корабль „Феникс“ в намерении добраться до Лондона. У меня нет сведений, отплыл ли сей корабль в урочное время и, главное, принял ли он на борт интересующего нас пассажира. Я знаю лишь, что злым умышлением по следу Ракоци был пущен конный отряд с подложным приказом любой ценой задержать его, однако что из этого вышло – неведомо, ибо конники не вернулись в свой гарнизон и от них до сих пор нет ни слуху ни духу. О Ракоци за время знакомства с ним у меня сложилось самое доброе мнение. Полагаю, что таково же оно и у вас, а посему я весьма сожалею, что не могу сообщить вам, куда он девался. В ночь бегства графа исчезла и жена его, Ксения, и это тоже весьма удручает меня, ибо я обещал ему позаботиться о ее безопасности, но слова своего – увы! – не сдержал. Мне остается лишь надеяться, что, когда сыщется Ракоци, сыщется и она, чем с души моей снимется немалое бремя.

Засим, ваше величество, убедительно прошу вас пересмотреть ваши планы по укреплению польских границ на востоке. Вы предъявляете: свои права на пограничные земли, но и у нас имеются таковые. Складывающаяся ситуация может привести к столкновению, чреватому разрушением городов и разорением сел. Подумайте, так ли вам это необходимо? В связи с нашествием турок в Европу не более ли уместно обратить взор свой на юг, готовясь к войне с магометанами а не со своими братьями во Христе? Не лучше ли на какое-то время все оставить как есть, заботясь сейчас лишь о том, чтобы спорные земли не попали под власть оттоманцев?

Коллекция венгерских вин, каковую вы столь любезно изволили нам переслать с купцом Зигмунтом Дзерни, снискала великое одобрение как у Федора Иоанновича, так и у лиц, обладающих привилегией с ним обедать. Мы, правда, и прежде лакомились токайским, но „Бычья кровь“ для нас внове. Крепкое, благородное, восхитительное вино, достойное самой высшей оценки! Поделитесь секретом, где вам удается добывать этакие сокровища? Я тут же зашлю туда своих представителей, как намереваюсь заслать их к вам. Если первое – шутка, второе – совершенно серьезно. К весне я надеюсь подобрать четверых расторопных, образованных и честных людей, способных представить Россию в вашей стране во благо нашего добрососедства. Надеюсь, вы озадачитесь тем же и составите новый отряд эмиссаров для отправки их с той же целью в Москву. Что бы там ни было, наши связи должны шириться и развиваться, особенно в эти трудные времена. Да ниспошлет вам Господь процветание и да приумножит плоды, ваших деяний к пользе подвластного вам королевства. Пусть не знает оно ни чумы, ни глада, ни войн. И пусть ваше чело всегда осеняет крылом добрый ангел.

Собственноручно,

Борис Федорович Годунов,

советник царя Федора Иоанновича.

11 сентября по римскому календарю.

Кремль, Москва».