Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 5

С рассветом звоны кремлевских колоколов поглотили стенания государя. К ним присоединились ответные звоны других колоколен, и вскоре весь воздух столицы завибрировал от медного гула. Когда первые лучи яркого июньского солнца коснулись многочисленных луковок городских церквей и соборов, те воссияли – и Москва расцвела.

Великий князь Иван, единовластный господин всея Руси, прислонился спиной к двери молельни. Со стены на него бесстрастно взирали святые братья-мученики Борис и Глеб, как и он, ожидавшие своего часа. Царь вскинул руку к глазам, заслоняясь от хлынувших в узенькое оконце лучей, и горячо зашептал:

– Господи, помоги мне! Господи, помоги!

Он повторял это страстно, как заклинание, меж тем ту же дверь, но с другой стороны потихонечку дергал косоглазый согбенный старше. Убедившись, что она заперта, он боязливо воззвал:

– О государь, выслушай своего раба. Я пришел к тебе с почитанием и любовью. Ты повелел мне напомнить твоей милости об иноземцах, прибывших ко двору. Ты хотел принять их сегодня. – Голос скопца даже в робости был сладостен, как у ребенка.

– Ты что-то путаешь, Ярослав, – ответил, досадливо хмурясь, Иван. – Иноземцы прибыли на прошлой неделе. Я уже принимал их.

– То были англичане, батюшка, – залебезил слуга, охваченный страхом. – Они торговцы, их прислала в помощь сэру Хоси твоя приятельница королева Елизавета. Ты уже оказал им великую честь, позволив себя лицезреть. А это другие иноземцы, от Стефана Батория. Они прибыли две ночи назад.

– Поляки! – встрепенулся царь, широко раскрывая глаза, голубизну которых подернула гневная зелень. – Кого же он осмелился ко мне подослать?

Ярослав был так напуган, что едва мог говорить.

– Восьмерых священников и алхимика-венгра. Их сопровождают четыре улана и один офицер знатного рода. Алхимик привез с собой также слугу. Вот все. Никого более с ними нету. – Он знал дотошность царя и страшился, что тот потребует перечислить ему всех вновь прибывших поименно – возможно, даже улан.

– Уланы, – пробормотал Иван, с трудом поднимаясь на ноги. – Стефан Баторий направил ко мне войска?

– Нет, нет, – поспешно возразил Ярослав. – Он направил к тебе послов. Церковников, батюшка, и какого-то книгочея. С ними нет войск, только охрана. Совсем небольшая. Пять человек.

– Стефан Баторий – мой враг, – сказал Иван, уже с некоторым замешательством. – Он напал на меня.

– То было давно. А сейчас он хочет мира, – в полном отчаянии возопил Ярослав. Дверь по-прежнему не подавалась, а ему нужно было взглянуть на царя, чтобы понять, возможно ли привести его в чувство.

– Так, говоришь, они священники? – переспросил Иван. Его голос на сей раз звучал почти осмысленно. – Иезуиты?

– Восемь персон, – напомнил ему Ярослав. – Ты захотел их увидеть. Есть и другие дела. Бояре совета смиренно надеются, что ты явишь им свою мудрость, а также крестьянские ходоки, собравшиеся под окошком просителей. Дозволь войти к тебе, батюшка. Ты ведь много молился и, наверное, нуждаешься в помощи.

– Да, я молился, но все еще жив, ибо Господь не снизошел к моим просьбам, – сказал устало Иван. – А мой сын обвиняет меня. Он обвиняет меня! – Последнее вырвалось с криком. Царь прислонился к стене и отодвинул запор. – Хорошо, – произнес он спокойно, разглядывая слугу. – Расскажи мне подробнее об этих поляках.

Ярослав слишком долго служил при дворе, чтобы позволять себе как-либо проявлять свои чувства, но тут он не удержался от вскрика, пораженный изможденным видом царя.

– О, государь! – Сообразив, чем ему это может грозить, скопец согнулся в глубоком поклоне. – Вижу, твое бдение было усердным!

– Я лежал на камнях. Я взывал к Господу со смирением Иуды, ужаснувшегося деянию своих рук. Но Господь отказался унять мои муки. Я опять видел поверженного Ивана, кровь сочилась из его ран, его кроткий голос упрекал меня в совершенном.

Ярослав подступал к государю маленькими шажками, словно псарь к злобному волкодаву.

– Батюшка, – приговаривал он, – пойдем-ка со мной. Многие заботы ожидают тебя. Тебе нужно поесть, хотя бы немного, и выкупаться перед приемом. Двор соберется после полуденной службы.

– Почему в такой час? – потребовал ответа Иван с внезапной обеспокоенностью. Взгляд царя вдруг обострился, и в его облике проступила на миг какая-то доля былой проницательности.

– Потому что ты так повелел, – ответил скопец. – Еще третьего дня, когда разрешил польским послам въехать в город. А до тех пор лучники держали их за воротами, ожидая твоих приказаний, как и каждый из нас.

– Да, – произнес Иван тихо. – Конечно. Как каждый из нас.

– Батюшка, – запричитал Ярослав, вновь уловив в голосе государя слезливые нотки. – То, что Стефан решил оказать тебе подобные почести, весьма добрый знак. Митрополит уже объявил, что зрит в том Господню десницу и что для Руси наступают новые времена.

– Новые времена? – Иван поднял руку и внимательно оглядел свои пальцы, костяшки которых распухли и кровоточили. – Как они могут прийти, когда на мне кровь моего чада?

– Милосердный Господь смоет ее, – машинально откликнулся Ярослав, понемногу тесня царя к выходу из молельни.

Иван с неохотой прошел через дверь, которую со стороны коридора обрамлял поразительной пышности иконостас, словно бы охраняемый двумя гигантскими ангелами. Их позолоченные одеяния и крылья сияли, один держал в руке перо, другой – копье. Иконы апостолов, теснившиеся вокруг них, также имели золотые оклады.

– Тут – третий Рим, – многозначительно произнес Иван, трижды перекрестившись. – Отсюда по новом пришествии будет править Христос.

Умудренный опытом Ярослав тоже перекрестился.

– Моление, батюшка, состоится в Успенском соборе, – сказал он, неприметно вздохнув, ибо по давней традиции службы, на которых присутствовал государь, надлежало вершить в соборе Михаила Архангела, где находили последнее упокоение властители русских земель. Однако после трагической гибели сына Иван упорно отказывался переступать порог этого храма, заявляя, что все равно вскоре окажется там.

– Приятное место, – пробормотал Иван, позволяя скопцу увести себя в лабиринт переходов.

Через какое-то время государь всея Руси покинул свои покои, уже облаченный в роскошный, расшитый золотой нитью и усыпанный драгоценными камнями кафтан. Его волосы были свежевымыты и расчесаны, а на голове красовалась опушенная мехом корона. Теперь он казался совершенно другим человеком – величественным и властным, и только люди, хорошо с ним знакомые, могли распознать нечто болезненное в мерцающем блеске его глаз и едва заметном дрожании рук.

За порогом покоев Ярослав препоручил государя заботам Бориса Федоровича Годунова. Будучи братом жены царевича Федора, тот, действуя энергично и осмотрительно, успел возыметь при дворе немалую власть. Скопец шепотом предупредил:

– Он плох, ибо не спал всю ночь.

– Понимаю, – отозвался Борис, склоняясь в глубоком поклоне. – Доброго тебе здравия, батюшка. Да прольет на тебя Господь свою милость, – сказал громко он и, перекрестившись на иконы, жестом велел страже распахнуть створки тяжелых дубовых дверей.

Иван стоял, не сводя глаз с икон.

– Они наблюдают за мной. Куда бы я ни двинулся, они смотрят.

– Напоминая, что Господь все прозревает, – мягко заметил Борис. – Пойдем, батюшка. Все уже собрались. Но служение без тебя не начнется.

– Да уж. – Иван горделиво выпрямился и увидел стрельцов, стоявших двумя шеренгами по обе стороны от дверей. – Вот, – указал он на них, – вот люди, какими крепка наша матушка-Русь. На земле нет им равных.

– Верно сказано, батюшка, – согласился Борис, стараясь ласковым тоном унять в царе всплеск истерии. – Это они шли с тобой на Казань и на Псков. Это они ежедневно и еженощно несут государеву службу, на деле доказывая свою верность тебе.

– Да, – прошептал Иван. – На них я могу положиться.

Крестьяне, толпившиеся во дворе, попадали на колени, уткнув лица в землю. Так они и лежали, пока царь не вошел в Успенский собор, моментально оцепленный стражей.

Внутри собора было тесно и дымно. Вдоль стен его, сплошь увешанных иконами, сновали священники. Они, помахивая кадилами, благословляли собравшийся люд. Миряне кланялись и крестились, порой задевая друг друга локтями. Все стояли, ибо в храме не имелось скамеек. Сидеть пред оком Господним в православной Руси почиталось кощунством.

Толпа в мгновение ока расступилась перед царем, и тот прошествовал к своему месту. Патриарх звучным речитативом завел литургию, ему вторил хор. Служба была долгой, но Иван отстоял ее на удивление смирно. Он зарыдал лишь единожды, когда началось восславление девы Марии.

Борис Годунов все это время держался возле царя.

– Иноземцев уже доставили, батюшка, – сказал он, когда все закончилось. – Они ожидают тебя в Грановитой палате. Позволь известить их, что ты направляешься туда.

– Пусть ждут, – отрезал Иван. – Мы тут не прохлаждаемся, а возносим восхваления Господу. Пусть терпят, раз не желают с нами молиться. – Насупившись, он умолк.

– Иезуитам подобное не дозволено, – рискнул напомнить Борис. – Вероучением, что они исповедуют.

Иван метнул в него гневный взгляд.

– Значит, это вероучение ложно. Мы никому не возбраняем посещать наши храмы, и тот, кто отвергает эту возможность, стоит на непрочной стезе.

– Конечно, батюшка, – быстро ответил Борис, чтобы предупредить новую вспышку гнева. – Но дозволь им самим найти путь к спасению. Это, как ты наставлял нас недавно, тоже не возбраняется никому.

– Хм… – Иван, поразмыслив, кивнул. Вид Грановитой палаты, к которой они уже приближались, как и всегда, оказал на него умиротворяющее воздействие. Это век назад возведенное трудами Марко Руффо и Антонио Соларио здание до сих пор считалось одним из самых великолепных строений Кремля.

– Эти люди присланы к нам не для войны, но для мира, – продолжил Борис, косясь на царя. – Они – слуги Церкви и не хотят, чтобы чьи-либо воины гибли в сражениях.

– И все же они гибли, когда те же иезуиты пытались насадить на Руси свою веру. – Иван, вскинув руку, поправил корону. – Ладно, я, так и быть, их послушаю, но поступлю так, как порешу.

– Твоя мудрость, как и всегда, не имеет границ, государь, – поклонился Борис.

Уличную охрану во дворец не пустили. Новые стражи бесшумно и деловито окружили царя. Мрачноватый приемный зал походил на пещеру, под его сводами толпились придворные, препираясь, кому где стоять.

– В какой палате они ожидают? – спросил Иван старшего стража.

– В Красной, батюшка, – ответил тот.

– Не велика ли честь? – пробормотал Иван. – Я туда и своих-то пускаю не часто.

– Уважение оказывается не послам, а Папе Римскому, что их направил, – пояснил стражник. – Так порешили князья Василий и Анастасий.

– Шуйские! – полупрезрительно выдохнул царь. – Что-то в них много благоволения к иноземцам.

– Это сделано с ведома митрополита, – осмелился уточнить стражник. – Ведь Папа Римский тоже верит в Христа.

– Хм. – Довод пришелся Ивану по нраву. Он кивнул, поглаживая бороду, и стал глядеть на бояр. Потом встрепенулся: – Где полотенце и таз?

– Их сейчас вынесут, – был ответ. – Как только царевич Федор займет свое место.

Иван оглянулся, ища взглядом сына. Нос его брезгливо наморщился.

– Я не подумал. Так будет правильней. Да.

Всего год назад на подобном приеме царевич опозорил его, помочившись прилюдно в тазик для омовений. Все сделали вид, будто выходка была милой шуткой, но слуги с тех пор держались настороже.

– Не сомневайся, батюшка, мы тебя не подведем. – Стражник стоял за спиной царя, но тому казалось, что голос его снисходит к нему с немыслимой высоты.

Внезапно люди в зале задвигались, давая дорогу наследнику трона, и князь Анастасий Сергеевич Шуйский воспринял это как знак. Придерживая свою высокую шапку, он проскользнул в Красную палату и поклонился томившимся там послам.

– У нас все готово, – сказал князь по-гречески.

Отец Погнер, понимавший греческий, но очень скверно на нем изъяснявшийся, обратился к Ференцу Ракоци.

– Скажите ему, что мы тоже готовы.

Ракоци перевел фразу иезуита на русский, потом – уже от себя – добавил:

– Объясните, как нам держаться. Никто пока еще нас не наставил, и мы несколько смущены. – Он умолк и небрежным движением плеча поправил свой соболий ментик, отчего нагрудное украшение в виде крылатого темного диска шевельнулось и тускло блеснуло. Ментик был слишком теплым для июньского дня, но удивительно шел к доломану из серебристой парчи, расшитой красными и черными нитями.

Анастасий, избавленный от необходимости говорить на чужом языке, облегченно вздохнул.

– Главное – не приближайтесь к царю. Держитесь на расстоянии, говорите почтительно и уходите, как только он вымоет руки. В ноги государю падать не надобно, но приветствовать его надлежит с тем же тщанием, что и польского короля. Вам все понятно?

– Думаю, да. Что еще?

– Ничего, раз уж вы владеете нашей речью. Батюшке ведомы многие языки, но ему нравится, когда иноземцы говорят с ним по-русски. – Анастасий обвел взглядом послов. – Ну, ступайте. Не заставляйте батюшку ждать. Там будет Василий, мой двоюродный брат, он вас представит.

– А почему не вы? – спросил Ракоци с удивлением.

– Так уж выходит, – с неудовольствием сказал Анастасий. – Разве для вас есть какая-то разница?

– Думаю, нет, – сказал Ракоци, игнорируя возмущенное сопение отца Погнера. – Когда все закончится, куда нам идти?

– Обратно сюда. Я выйду чуть позже. Объявить вам государеву волю. – Князь сухо кивнул всем, потом отвернулся и возвратился в зал.

Как только Ракоци изложил суть полученных рекомендаций иезуитам, отец Погнер задохнулся от ярости.

– Кто они, собственно, чтобы указывать нам, как держаться?

– Они – люди, к которым мы посланы, – спокойно сказал Ракоци. – И мы должны с ними столковаться, даже если нам вменят в обязанность ощипывать для них кур. – Он посмотрел на прочих иезуитов. – Вы в России, святые отцы. Тут не вполне безопасно.

Те словно по команде зашевелились, пряча глаза. Взгляда не опустил лишь отец Ковновский, снедаемый жаждой скорее себя проявить. Отцы Таймон и Феликено совсем стушевались, отец Краббе взволнованно отдувался, отцы Бродский, Корнель и Ломза пытались молиться, но дело у них не шло. Их парадные, расшитые золотом пояса и массивные, усыпанные драгоценными камнями распятия выглядели почти жалко на фоне избыточной роскоши, царившей вокруг.

Отец Погнер уже приготовился дать оппоненту отпор, но тут в палату вошли два рослых стражника с татарскими алебардами. Они неприязненно поклонились и указали на дверь.

Стены церемониального зала казались сплошь золотыми. Причиной тому была пышность нарядов стоявших возле них и сидевших на длинных лавках бояр. В глаза бросались меховые высокие шапки, отягощенные крупными самоцветами и жемчугами. Бояр было около сотни, и все они смотрели на худощавого, изможденного старика властного и свирепого вида. Помявшись, маленькая группа послов, сопровождаемая всеобщим молчанием, стала медленно продвигаться к нему.

Поскольку никто из придворных, несмотря на обещание князя, не вызвался отрекомендовать делегацию, Ракоци пришлось взять на себя труд самолично определить, на каком расстоянии остановиться, чтобы не нанести обиды царю. Решив, что дистанция в две вытянутые руки будет достаточной, он опустился на одно колено и снял с головы бархатную черную шляпу.

– Великий государь, князь Иван, господин всея Руси, – разнесся по залу его звучный голос. – Мы явились к тебе по велению Стефана Батория Польского, приветствующего тебя как брата и лелеющего мечту похоронить ваши прежние противоречия, дабы оградить весь христианский мир от нашествия турок.

Иван склонил голову на плечо, внимательно всматриваясь в лицо чужеземца.

– Ты ведь не поляк, – буркнул он наконец.

– Нет, не поляк. Я из Венгрии, как и сам Стефан. Я носил княжеский титул, до тех пор пока вероломные и воинственные соседи не захватили нашу страну. Теперь я лишь граф и удел мой – изгнание, но король Стефан счел меня все же достойным предстать перед самым могущественным из властителей, верующих в Христа. – Все это Ракоци произнес спокойно, отчетливо выговаривая слова, однако губы царя исказила болезненная гримаса.

– Но эти люди – поляки? – спросил он обвиняющим тоном, глядя на коленопреклоненных иезуитов.

Отец Погнер дернулся.

– Не все, государь. Отец Краббе – чех, отец Корнель – пруссак, я – уроженец Галиции. Но все мы служим одной церкви, и потому король Стефан решил довериться нам.

– Отрадно, – сказал Иван, когда Ракоци перевел ему заявление иезуита. – Отрадно, что ты ни словечка не изменил. Лживый толмач достоин проклятия. – Он хотел сказать еще что-то, но запнулся, ибо его вниманием завладело лунообразное лицо сына, начинавшего проявлять признаки нетерпения.

Из толпы бояр тут же вывернулся темноглазый скуластый красавец. Он что-то шепнул царю, и тот неохотно кивнул Ракоци поразили кошачье проворство придворного и очевидная смелость его обращения со все еще грозным и непредсказуемым властелином.

– Борис прав, – объявил с мрачным видом Иван. – Эти люди заслуживают нашего одобрения. Они достойно представились, их должно не менее достойно принять. – Последовал тяжкий вздох. – Я хочу оказать им особую милость. – Царь двинулся к Ракоци и взял его за руки, поднимая с колен. – Да благословит тебя Господь на святой Руси, иноземец.

– Аминь, – выдохнул Ракоци, смущенный странными огоньками, плясавшими в глазах государя, но тот уже шел к изумленным иезуитам. Поочередно приветив каждого, Иван с видимым облегчением отступил к тазу с водой. Совершив омовение, он швырнул полотенце прислужнику и торжественно вскинул вверх руки, демонстрируя всем собравшимся их чистоту.

Царевич издал пронзительный вопль, ничьего внимания не привлекший. Бояре, привычные к выходкам слабоумного Федора, замерли в ожидании повеления разойтись.

Но случилось невероятное. Царь, вместо того чтобы отдать долгожданный приказ, вдруг стронулся с места и, влекомый незримыми силами, снова приблизился к чужеземному дворянину. Подойдя к нему, он склонил голову и прикоснулся к его нагрудному знаку. Бояре раскрыли рты.

– Государь? – осторожно сказал Ракоци, не понимая, как быть.

Иван, словно не слыша, ощупывал украшение. Странные огоньки в глазах его разрослись. Наконец он взглянул на Ракоци.

– Я не могу определить природу главного камня.

Ракоци осторожно ответил:

– Это сапфир, государь.

– Сапфир? – Иван отпрянул на шаг. – Но ведь он черный. В нем светится сама тьма!

– Встречаются иногда и такие сапфиры, – сказал Ракоци, чтобы что-то сказать.

Иван опять потянулся к нагрудному знаку, но, словно ожегшись, отдернул руку.

– У него есть цена?

Ракоци чуть помедлил, ибо сапфир был ему дорог. Он назначался в дар Ранегунде – почти семь столетий назад.

– Не у этого, государь. Сей кабошон – своеобразная родовая реликвия, я не могу с ним расстаться, не потеряв при этом лица. – Он помолчал, надеясь, что Иван сочтет уважительной причину отказа, потом добавил: – Но у меня есть подобные камни. На них можно взглянуть.

– Сколько штук? – потребовал ответа Иван. Лицо его отражало крайнюю степень волнения.

– Одиннадцать, государь. Они столь же крупны, но разнятся в цвете. Чисто черных немного, остальные прохвачены синевой. – Ракоци вновь помолчал. – У меня есть также изумруды, аметисты, рубины. И черный жемчуг. – Он внутренне покривился, браня себя за последнее заявление. Черный жемчуг у многих народов почитался средоточием скорби, сулящим своим обладателям немалые беды. Но… возможно, у русских это не так.

– Я хочу видеть их, – заявил Иван, озираясь в поисках Годунова. – Устрой мне это, Борис. Проведешь позже графа ко мне. Его спутников тоже. – Он повернулся к иезуитам. – Вы поможете графу. Он друг вашего короля, и ваш долг неукоснительно подчиняться его повелениям. – Царь помолчал, уставившись на кабошон. Его явно притягивало тусклое гипнотическое мерцание камня. – Одиннадцать темных сапфиров. И изумруды. И аметисты. Ты принесешь все это. Свой жемчуг тоже. Не заставляй меня ждать.

В толпе бояр послышался слабый шелест, но тут же стих, ибо в присутствии повелителя никто не осмеливался роптать.

Иван хлопнул в ладоши, давая знать, что прием окончен, и скорым, размашистым шагом побежал через зал. Опешившая охрана замешкалась, потом бросилась следом. Царь словно помолодел лет на двадцать, и это внушало страх.

Шум в толпе придворных усилился и уже не ослабевал. Лица бояр были мрачны, глаза их сверкали. К группе послов, на которую изливались волны всеобщего недовольства, подошел Борис Годунов.

– Батюшка не омыл руки, после того как прикоснулся к вашему камню, – пояснил он доверительно. – Это расстроило многих.

Ракоци внимательно вгляделся в умное лицо государева фаворита.

– Причина их раздражения только в этом? – спросил после паузы он.

Борис посмотрел на бояр, растекавшихся по огромному залу. От золотых кафтанов рябило в глазах.

– Частично, – сказал он наконец. – Еще их насторожил цвет вашего камня. Ну и, конечно, черные жемчуга.

* * *

Письмо отца Милана Краббе к архиепископу Антонину Катнелю, похищенное кем-то из челяди и потому не дошедшее до адресата.

«Во имя Святой Троицы шлю вам свои приветствия, ваша честь, да благоволит Господь ко всем вашим начинаниям!

Вот уж два месяца мы проживаем в Московии, а нас все еще сторонятся как зачумленных. Бояре убеждены, что одно наше присутствие портит их государя. С нами время от времени общаются лишь англичане и некоторые православные духовные лица, правда, последние смотрят на нас свысока. Им не по нраву ни наша склонность к толкованию Святого Писания, ни наши латинские ритуалы. Одно хорошо: граф Сен-Жермен таки взласкан царем и даже стал для него чем-то вроде наперсника. Отец Погнер внушает графу, что тот должен убедить царя пролить свое радушие и на нас, но его замыслы от воплощения пока что весьма далеки.

Москва бурно строится. Плотники тут очень смышленые и изловчились заранее заготавливать бревна, аккуратно напиленные, с уже выбранными пазами. Заказчику надобно лишь сообщить о желательном количестве комнат, и заготовки нужной длины присылают прямо на место постройки. Дом из них можно собрать менее чем в неделю, что очень выгодно горожанам, особенно погорельцам, ибо им не приходится прозябать без угла.

Граф Сен-Жермен, он же венгерский дворянин Ференц Ракоци, уже обзавелся таким домом в ювелирном квартале – вблизи Кремля. Он намерен обставить его в русском стиле, к чему с большим одобрением относятся такие важные царедворцы, как братья Шуйские и Борис Годунов. Последнего здесь считают первым кандидатом в регенты при государевом отпрыске Федоре, в случае если он унаследует трон. Но местная знать Годунова не любит, несмотря на его осмотрительность и приветливость. У него мать – татарка, а такого обстоятельства вполне достаточно, чтобы подозревать человека в двурушничестве. Я попытался обсудить это с Ракоци, но тот заявил, что сей вопрос отношения к нашей миссии не имеет, а Годунов – правая рука государя, и потому союз с ним выгоден нам.

Хочу также сообщить, ваша честь, что вы совершенно правы. У православного духовенства нет орденов. Имеется лишь некое всеобщее монашеское братство, подчиняющееся единой верхушке, состоящей из высших духовных чинов. Русские батюшки говорят, что деление внутри церкви способно породить только свары и не соответствует духу Христова учения. Все это изрекается с непреложной уверенностью в правоте своих слов, но представьте мое изумление, когда я узнал, что на Руси всего лишь малая толика священнослужителей умеет читать, а грамотные монахи вообще попадаются редко. Здешние пастыри в большинстве своем знакомы с Евангелием лишь в приблизительной мере и бубнят прихожанам тексты, заученные наизусть. К библейским историям они относятся как к легендам и знают их очень поверхностно, зато хранят память о некоем князе Игоре и прочих давно опочивших русских князьях. Тяга к знаниям тут не только не поощряется, но меня даже пытаются убедить в ее вредности для христианства. Знания умножают сомнения, а вера должна быть крепка. Вот довод, какой мне обычно приводят, а еще заявляют, что, не будь католики грамотны, нас, иезуитов, не было бы вообще, чем устранились бы многие скорби. Еще нашу церковь корят в том, что она ведет летосчисление от Рождества Христова, а не от сотворения мира, как ведут его здесь. Мне твердят, что соблюдение иного календаря равносильно возвышению Бога-Сына над Богом-Отцом, а это ересь.

В завершение затронутой темы хочу прибавить, что в исполнение вашего пожелания отсылаю вам несколько здешних книг, но прошу меня извинить за скудность посылки. Книжный выбор тут довольно богатый, однако на греческом ничего практически нет. Почему, спросил я, и мне пояснили, что русские книги пишутся для русских людей, а не для тех, кто живет за границей. Странное рассуждение. Неужели русские сочинители опасаются, что их мысли увянут при пересадке из родной почвы в другую? Когда я привел это соображение Ракоци, тот заметил, что без родной почвы гибнут не только идеи. Я так и не понял, что он хотел мне сказать.

Все, что у нас дома можно услышать о центральном рынке Москвы, пустое в сравнении реальной картиной. Он разбит под кремлевскими стенами, прямо у главных ворот, и поражает воображение. Подобного изобилия мне не доводилось видеть нигде – ни в Богемии, ни даже в Польше. Ягод – море, все разных видов, сортов: от северной морошки до южных арбузов. Прилавки ломятся от яблок, груш, слив и прочих фруктов, порою диковинных, каким я не знаю названия. Зерна – горы, а рыбу сюда доставляют живьем – на громадных подводах, из которых сочится соленая вода Черного моря. Хуже с тканями, ибо простому люду предлагается только грубое полотно. Атлас, шелка дозволено покупать лишь боярам. То же с оружием: его закупают войска. Продаются ножи, топоры, без которых в хозяйстве не обойдешься. Зато изделий из дерева великое множество. Мебель – любая, подчас даже очень изящная: стулья на гнутых ножках, столы, табуреты, резные шкафы, комоды, лари. У восточных ворот существует еще один рынок. Там идет весьма бойкая торговля домашним скотом. Говорят, в удачный базарный день из рук в руки переходит до пяти тысяч голов лошадей. Невероятные обороты.

И вот еще что. Русских бояр, хотя и со стороны, мы тут видим частенько. Однако их жены – загадка для нас, при дворе их не видно. Боярыни и боярышни на Руси живут взаперти, практически как в гаремах. Быт мещанок имеет меньше ограничений – их можно встретить на улице и на рынках. А знатные женщины скрыты за крепкими стенами и заняты в основном шитьем и вязанием. Впрочем, бывают случаи, когда их зовут ко двору. Боярин, явившийся на такой сбор без родовитой спутницы, рискует попасть в немилость, и потому для подобных надобностей многие именитые люди содержат в своих домах двух-трех родственниц победнее, не имеющих иных средств к пропитанию.

Мы тоже живем довольно уединенно, томясь, и много довольны обществом англичан, когда они нас приглашают, хотя эти люди, конечно же, грубоваты и, поднимая тосты во здравие королевы, порой отпускают такие шутки, за какие поляк поплатился бы головой. Ракоци, правда, считает, что человеку полезно изучать нравы иных народов, но, кажется, пребывая в Московии, мы лучше всего ознакомимся с повадками жителей Лондона и Ливерпуля.

Здесь теперь жарко, в воздухе висит духота, ночами случаются грозы. Когда блещут молнии, до нас доносятся крики царя, молящего о прощении. Грозы подчас вызывают пожары, но с ними быстро справляются и прямо на пепелищах возводят другие дома. Самое худшее в этой погоде то, что она создает условия для размножения всяческих паразитов, и главные из них – вши. Кожа моя непрестанно зудит, и сделать с этим ничего невозможно. Я где-то читал, что некоторые отшельники воспринимают нашествие этих тварей как свидетельство своего духовного очищения и достаточного умерщвления плоти, однако мне, ставшему провиантом для столь отвратительных насекомых, трудно усмотреть в этом знак вышнего благоволения к моим скромным заслугам. Ракоци предлагает какую-то пудру, я, пожалуй, возьму. Он избавил меня от гнили в легких – возможно, ему удастся разделаться и со вшами.

С полным сознанием своего долга и с заверениями в неизбывной преданности единственно истинной Церкви и спасителю нашему Иисусу Христу,

собственноручно,

Милан Краббе, орден иезуитов.

9 августа 1583 года.

Квартал ювелиров, Москва».