Текст книги "Тёмные самоцветы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

На сей раз тронный зал Грановитой палаты был забит чуть ли не до отказа. Бояре побогаче и познатнее сидели на лавках, остальные стояли; боярыни вместе с царицей занимали отдельный угол, их окружала охрана. В кольце охраны находились и приглашенные на церемонию иноземцы, англичане, поляки, немцы и греки; им расчистили место у входа – на максимальном удалении от царя.

Сам государь восседал на троне слоновой кости под двуглавым орлом, заимствованным его оборотистым тезкой[5]5
  Имеется в виду Иван III.


[Закрыть] у византийцев. В руке он держал усыпанный самоцветами жезл, а его голову венчала знаменитая Казанская корона, филигранно сработанная из золота с бирюзой. Парчовый кафтан Ивана, покрытый гранатами и отделанный кружевами, слепил глаза, а его воротник являл собой подлинную алмазную россыпь.

Ракоци, не смущаясь всем этим великолепием, прошел прямо к трону и встал на колени в шести шагах от царя. Наряд его на фоне переполнявшей зал пышности казался буднично скромным.

– Господь да взыщет тебя своей милостью, государь, – сказал он, и его звучный голос заставил бояр притихнуть.

Иван, встрепенувшись, воззрился на визитера, его зелено-голубые глаза возбужденно сверкнули.

– Мы рады приветствовать тебя, Ракоци Сен-Жермен. Ты своими деяниями сумел заслужить нашу приязнь, и о том будет сообщено нашему польскому брату. Он поступил разумно, направив тебя к нам. – Иван наморщился и озабоченно помотал головой, потом вновь встрепенулся. – Я напишу Стефану сам, – объявил с живостью он и ткнул жезлом в сторону Зари. – Ты отвезешь это послание. И не мешкая. Отправишься завтра, с рассветом.

Зари, стоявший позади Ракоци на коленях, вытаращил глаза.

– Великий государь, но ведь скоро зима! – выпалил он потрясенно.

– Ты отвезешь депешу, – повторил Иван тоном, не допускающим возражений.

– Кланяйся, благодари, идиот, – прошептал, не разжимая губ, Ракоци. – И поскорее.

Зари опомнился лишь после паузы и с огромным усилием произнес:

– Это великая честь, государь. Не по моим заслугам.

Иван кивнул.

– Да. Да. Но Стефан поймет, что я не чураюсь и малостей, чтобы снестись с ним. – Он повернулся к Ракоци. – У тебя есть что предложить мне, алхимик?

– Да, – ответствовал Ракоци, простирая руки перед собой, чтобы царь мог осмотреть подношение. – В сей шкатулке лежит драгоценный камень, не знающий себе равных. Это дар тебе, государь. От Батория, польского короля, считающего веру в Христа единственным прибежищем душ человеческих. Прими его как дань глубокого уважения к себе и к престолу, на котором ты восседаешь, а также в залог возможного добрососедства между странами, долгое время не знавшими мира. – По тишине, воцарившейся в зале, он понял, что речь его, заранее составленная и отрепетированная, произвела впечатление на бояр.

В уголках губ Ивана блеснула слюна, он повелительно дернул бровями.

– Разрешаю тебе передать дар Стефана мне. И не ползи. Можешь приблизиться на коленях.

Ракоци повиновался приказу, проклиная полы своего доломана, затруднявшие его и без того неуклюжее продвижение к трону. Оказавшись в достаточной близости от Ивана, он замер.

– Прими сей дар, государь.

Иван наклонился и взял в руки шкатулку, потом, рассматривая, поднял ее к глазам.

– Это тоже твоя работа?

– Да, государь.

– Ты, я гляжу, большой мастер, алхимик, – сказал Иван, но вдруг насупился, засопел, лицо его омрачилось. Он резким жестом вернул шкатулку дарителю. – Ты ее делал. Ты и открой.

По залу прошел легкий гул, бояре зашевелились. Подобное повеление могло означать лишь одно: царь заподозрил неладное и страшится. Дернувшись на своем месте, князь Анастасий Шуйский повернулся к сидевшему рядом слепцу и скорым шепотом сообщил тому, что случилось.

– Плохо дело, – пробормотал Петр Смольников, ветеран многих войн. – Стефан Польский будет в обиде.

– Цыц, – шикнул на старика Анастасий, думая про себя то же самое, что и он.

Если Ракоци и осознавал глубину нанесенного его поручителю оскорбления, то ничем этого не показал и совершенно естественным жестом огладил крышку укладки.

– Тут вырезана апостольская звезда, – пояснил безмятежно он. – Если поднести к ней свечу, она засияет.

Иван чуть поежился, сжимая в руке сверкающий жезл.

– Делай что сказано, – потребовал он. – Я хочу видеть, что там.

Ракоци поднял крышку шкатулки и указал на лежащий в ней камень.

– Это темный берилл, государь. Имя ему – «Меч архангела Михаила». – Камень был наречен так всего два дня назад, но, похоже, удачно, ибо глаза царя вновь загорелись. Протягивая свой дар Ивану, Ракоци счел возможным добавить: – В нем живет свет, рассекающий мрак.

Иван схватил камень, и лицо его отразило крайнюю степень довольства, смешанного с благоговейным испугом.

– О, я чувствую его силу, – выдохнул он. – Этот камень могуч, его крепость несокрушима. Ни одной женщине не дано прикоснуться к нему, ни одному недостойному мужу. – Он разогнул пальцы, чтобы внимательно вглядеться в необычайно крупный берилл, мягко мерцающий у него на ладони. – В нем больше тьмы, чем свечения, но тем ярче сияние. – Царь говорил монотонно, словно завороженный, весь погруженный в умиленное созерцание. – Он, как душа, в коей по воле Божией очень многое скрыто за сумрачной пеленой. – Внезапно рука его вскинулась, за ней метнулись глаза и застыли, прикованные к лучу, воссиявшему в толще берилла. – Да, его сердцевина и вправду походит на огненный, пронзающий все нечистое меч. Этот камень может увлечь своего обладателя в бездну или вознести к благодатным вершинам. – Царь раскрыл глаза шире, словно втягивая в себя бледно-золотое свечение. – В нем сила страсти соседствует с торжеством непорочности. С его помощью человек может познать свою сокровенную суть. Так, будто был от рождения безгреховным. – Испустив тяжкий стон, Иван судорожно сжал пальцы и принялся заталкивать камень под меховую опушку короны. Плечи его затряслись от рыданий.

Ракоци, продолжая стоять на коленях, вдруг ощутил в области живота сосущую пустоту.

– Великий государь… – заговорил было он и осекся.

Царский жезл, едва не срубив ему ухо, с грохотом покатился к дверям, царапая инкрустацию пола.

– Не сметь! – прогремел Иван. – Замолчи, иноземец!

Граф Зари дернулся, собираясь броситься на защиту посланника своего господина.

– Сидеть, – грозным шепотом приказал ему Ракоци, не сводя глаз с царя.

Стражники, стоящие за колонной с двуглавым орлом, подняли пики.

Иван привалился к резной спинке трона, дрожь его перешла в конвульсивные спазмы. Глаза властителя всея Руси закатились, в уголках губ вскипела слюна.

Из толпы бояр выбежал царевич Федор, лунообразное лицо его исказилось от беспокойства. Сронив с головы высокую шапку, он ухватил Ивана за бороду и принялся ее дергать, как веревку на колокольне.

Царица в голос рыдала, размазывая белила с румянами по щекам. Ближайшие к ней боярыни бестолково хлопотали вокруг, остальные застыли в оцепенении, прикрывая рукавами глаза. Все знали, что сильные потрясения чреваты бесплодием для женской утробы, и караульные сбились в шеренгу, чтобы отгородить от ужасного зрелища жен и родственниц наизнатнейших российских бояр.

Борис Годунов с Никитой Романовым вскочили со своих мест. Никита кинулся к Федору, Борис – к государю. Василий Шуйский остался сидеть, бесстрастно наблюдая за происходящим. Зал гудел, бояре привстали с лавок, многие озирались, не зная, что предпринять.

Стражники приблизились к трону, но сохраняли нейтралитет. Их командир, похоже, тоже не очень-то понимал, как надо действовать в такой обстановке. Он опустил заостренный конец своей пики и жестом велел сделать то же самое остальным.

Дюжий Никита Романов с немалой натугой оторвал царевича от отца. Тот извернулся, сдернул с головы Ракоци диадему и, блаженно заворковав, позволил себя увести. Борис Годунов с покрасневшим лицом пытался удержать государя на троне. Тот стучал пятками по полу и нечленораздельно мычал.

– Смею ли я предложить свою помощь? – улучив момент, спросил Ракоци. – У меня есть некоторая практика обращения с… нарушениями рассудка.

– Боже праведный и все архангелы, если можете, помогите хоть как-то, – взмолился Борис.

Ракоци, встав с колен, вынул из поясного кошелька пузырек.

– Это успокоительное, – сказал он Борису. – Облегчает страдания подобного рода.

Борис подозрительно покосился на склянку.

– Если там что-то иное, живым отсюда вам не уйти.

– Уйду, – сказал Ракоци с легкой улыбкой. – Как вы и как государь. – Он вынул из горлышка склянки притертую пробку. – Нам надо влить это снадобье ему в рот.

– Он захлебнется, – буркнул Борис, задыхаясь. Со лба его крупными каплями стекал пот.

– Не захлебнется, – заверил Ракоци. – Я проделывал подобное раньше, Борис Федорович. Все получится и сейчас. – Он замер, ожидая ответа, ничуть не смущаясь тем, что Иван принялся выть и плеваться.

Борис мрачно кивнул.

– Что ж, будь по-вашему. Но если батюшке вдруг станет хуже…

– Придержите ему подбородок, – невозмутимо посоветовал Ракоци, не желая тратить время на болтовню. Он ловко вставил в рот государя горлышко пузырька, тот захрипел, сглатывая тягучую жидкость.

Когда склянка опорожнилась, Ракоци отступил в сторону.

– Все, – сказал он.

Стражники, возбужденно сопя и косясь на Бориса, придвинулись к иноземцу, но тот их словно не замечал.

– Он не унимается, – пожаловался, не ослабляя хватки, Борис.

– Это пройдет, – уронил Ракоци, не сводя глаз с горла царя и следя за биением его пульса. Когда толчки сделались редкими, он кивнул и, отстранив жестом стражников, вновь встал на колени.

Царь Иван содрогнулся в последний раз, затем кашлянул и поднял руку, чтобы отереть себе рот. Его движения были неловкими, как у младенца.

– Господи милосердный, – пробормотал он.

По залу вновь прошел шепот, бояре усаживались на лавки. Тревога постепенно сходила с их лиц. Федор, отвлекшийся от игры с диадемой, громко расхохотался и ткнул пальцем в сторону трона.

– Дядя, отец очнулся, – сообщил он Никите. – Он очнулся, смотри!

Борис медленно выпрямился и в замешательстве оглянулся на Ракоци, затем вновь повернулся к Ивану.

– Батюшка, как ты?

Тот широко зевнул, потянулся.

– Господи! Все болит. Голова, жилы. Что это было, а? – Иван сел, оправил кафтан и уставился на свой кулак, все еще удерживающий берилл, потом медленно разжал пальцы. – Ах, какой камень! – вырвалось у него. – Прогоняющий мрак, чудодейственный, ни с чем не сравнимый! Луч, сияющий в нем, и впрямь походит на меч архангела Михаила. – Полюбовавшись камнем с минуту, он сел поудобнее и поднял глаза. – Ты угодил мне, венгр.

– Я рад, государь, – просто сказал Ракоци и добавил: – Эти слова для меня – великая честь.

Борис, внимательно за ним наблюдавший, дал знак стражникам отойти за колонну.

– И воздано будет по чести. – Иван, возвысив голос, обратился к собравшимся: – Сей человек весьма успевает в том, в чем нимало не успеваете вы. А посему с этих пор вам, как и всем моим подданным, надлежит относиться к нему как к самому именитому из бояр. – Он снова глянул на Ракоци. – Королю Стефану будет ведомо о твоих славных делах.

– Государь слишком милостив. – Ракоци поклонился.

Иван медленно встал на ноги, властно вздымая услужливо поданный ему жезл. Невозможно было представить, что лишь минуту назад он корчился в сильном припадке. Бояре смолкли, забыв закрыть рты, и в тронном зале установилась не нарушаемая ничем тишина.

– Ты сумел услужить мне, венгр, – громко сказал царь. – Горе тому, кто об этом забудет. Знай, твое усердие не останется без награды, и ты получишь ее, как только я решу, чем тебя одарить.

На этот раз Ракоци промолчал и только склонил голову, лихорадочно размышляя, как уклониться от обещанных милостей, ибо знал цену монаршей любви. Поднимая глаза, он перехватил взгляд Бориса, в котором светилось сочувственное понимание.

– Твой дар станет сердцем моей сокровищницы, – объявил Иван, снова садясь, и поманил к себе Годунова. – Забери у него укладку, Борис. Я сам положу в нее камень.

Тот, пока исполнял приказание, успел послать Ракоци еще один предостерегающий взгляд.

Иван заботливо огладил шкатулку.

– Тебя ждет воистину щедрое вознаграждение, – повторил почти шепотом он.

Ракоци, так и не придумавший, как уклониться от царских щедрот, вновь склонил голову.

– Мне ничего не надобно, государь. Служить двум таким великим правителям, как ты и король Стефан, уже само по себе и награда, и честь.

Упоминание о польском соседе вызвало на губах Ивана усмешку.

– Похвальное рвение, – кивнул иронически он и поерзал на троне, оглядывая перешептывающихся бояр. – Любому правителю лестно иметь таких слуг. – Царь усмехнулся еще раз. Тут на глаза ему попался царевич, все еще забавлявшийся с диадемой. – Тебе возвратят твою вещь.

– В этом нет необходимости, государь, – поспешно сказал Ракоци. – Царевич может оставить ее себе, как подарок.

Он хотел рассыпаться в завершающих встречу любезностях, но царь уже не глядел на него и говорил с Годуновым.

* * *

Письмо Анастасия Шуйского к отцу Погнеру, написанное на греческом языке и доставленное последнему глухонемым челядинцем.

«Почтенному иезуиту, возглавляющему польское посольство в Москве, шлет искренние приветствия и предлагает союз для взаимного блага некий о многом осведомленный подданный русского государя, обеспокоенный ситуацией, складывающейся при московском дворе.

Разумеется, мне хорошо ведомы ваши чувства к алхимику Ракоци, неосмотрительно включенному в состав вашей миссии велением польского короля. Добавлю, что я их разделяю. Да и какой добронравный и здравомыслящий человек не придет в смятение, наблюдая, с какой рьяностью и коварством он плетет свои сети вокруг Ивана, некогда грозного, но ныне дряхлеющего и нуждающегося в опеке царя?

Взять недавнее нанесенное всем оскорбление. Поражаешься, с какой наглостью этот хитрец творит свои козни! Отравить царя, а потом исцелить заранее приготовленным противоядием, чтобы тем самым возвыситься, решится не всякий. Но он решается, и во всем успевает, и действует прямо у нас на глазах! Нет сомнений, что этот наглец наносит много урона и репутации возглавляемого вами посольства, причем вы, достойный священнослужитель, уверенно движущийся по стезе благочестия, оказываетесь замаранным и виноватым, а он остается чистым, отсиживаясь в вашей тени. Я полагаю, мне не надо более ничего добавлять, чтобы склонить вас к союзу со мной, дабы сорвать покровы с предательской деятельности всех раздражающего авантюриста.

Но, должен предупредить, ситуация щекотливая. Если мы вздумаем открыто выступить против нашего недруга, ничего хорошего нам это не принесет. Ракоци сейчас взласкан царем, а тот не станет добродушно взирать на людей, стремящихся умалить достоинства его нынешнего любимца. Вчера он, например, обронил, что запорет кнутом всякого, кто осмелится причинить алхимику вред. Царь на ветер слов не бросает, а потому нам необходимо действовать скрытно, исходя из чего я и предпочитаю не называть вам себя. Меньше ведаешь, меньше спрос, а неосведомленность у нас на Руси порой защищает лучше, чем меч или молитва.

И все же нельзя допустить, чтобы царь возвеличил плута настолько, чтобы тот управлял всеми нами. А слухи о том ходят, хотя никто на деле не знает, какова будет награда, принародно обещанная государем тому, кто чуть было не отправил его на тот свет. Прискорбно, что разум батюшки поврежден. Мы все просим Господа вернуть ему былое величие. Однако сидеть сложа руки преступно, нам нужно, объединив усилия, отринуть беду.

И то, что Ракоци стремится служить двум хозяевам, для нас большое подспорье. Угодив одному, можно сильно прогневать другого. Подумайте хорошенько, на чем тут стоит сыграть. Я ж со своей стороны обещаю вам всяческую поддержку во всем, что вы замыслите, как только узнаю, что дело тронулось, ибо, повторяю еще раз, осведомленность моя велика.

Пока же позвольте мне посоветовать вам устроить большой прием – по случаю, например, Рождества, которое уже близится. Гостеприимство ценится на Руси и будет благожелательно встречено как царем, так и большинством бояр из тех, что не одобряют плутни злонравного венгра.

Некто, стремящийся, как и вы,

искоренить ростки всего сорного,

составляющего причину нашего общего беспокойства».

ГЛАВА 9

Лошадей укрывала от холода зимняя сбруя, в которую входили удерживаемая подпругой попона и нагрудник из мягкой овчины. Ракоци ехал на вороной Фурии – рослой рысистой венгерской кобыле. Рядом покачивался Бенедикт Лавелл, он с трудом правил весьма бестолковым мышастым меринком, приобретенным им на одном из московских базарчиков около полугода назад. Третий член маленькой кавалькады, Анастасий Шуйский, сидел на великолепной гнедой с лебединой, круто изогнутой шеей.

– Значит, опричники не бояре? – спросил с сомнением Лавелл. Его русский был достаточно сносным, но имел сильный английский акцент. – А я и не знал.

– Как и я, – отозвался Ракоци. – До недавней поры.

– Нет. Это скопище худородные людишек, возвеличенных государем, – неохотно сказал Анастасий, прикидывая, с какой стороны подъехать к южным воротам. – Они присягнули Ивану на верность и с песьими головами на метлах принялись искоренять порок и измену всюду, куда могли доскакать. – Он смахнул с бороды хлопья снега. – Они переворошили всю Русь, но в своей рьяности не заметили, как сами ступили на кривую стезю. Так часто бывает с теми, на ком нет узды.

Лавелл кивнул, соглашаясь.

– Примеров тому весьма много, – заметил он, потуже закутываясь в овчинную русскую шубу. – Что же, их власть теперь кончилась?

– Для большинства – да. Многих казнили, но горстка осталась, и сейчас она очень сильна, – мрачно сказал Анастасий, переводя гнедую на шаг, чтобы пробиться сквозь людскую толчею, основательно загустевшую ближе к воротам. Конный рынок назавтра уже закрывался, и поэтому ведущие к нему узкие московские улочки были запружены толпами барышников и мещан.

Ракоци сознавал, что ступает на зыбкую почву, и все же сказал:

– Царь Иван воистину очень удачлив. Многих правителей ниспровергала ими же взласканная охрана.

Анастасий, ничего не ответив, послал гнедую вперед, чтобы сообщить стражникам имена своих спутников и перекреститься на лик Александра Невского.

– Мне претит это идолопоклонство, это почитание позолоченных и раскрашенных досок, – шепнул по-английски Ракоци Лавелл. – Невозможно войти куда-либо или откуда-то выйти без исполнения некоего ритуала. Подобное совершенно немыслимо для англичан.

– Придется и вам перекреститься, что делать, – откликнулся Ракоци, осеняя себя крестным знамением. – Невский, конечно, не мой святой, но я считаю своим долгом склониться перед его образом, раз уж живу здесь.

Лавелл пожал плечами, но последовал примеру спутника.

– Нельзя почитать доску, – вздохнул он, проезжая под аркой ворот.

– А вы думайте в эти моменты о чем-то своем, – посоветовал Ракоци. – Будьте терпимы к чужому вероучению. Обряды могут быть разными, но их подоплека одна.

– Те, что следуют за Папой Римским, тоже погрязли в язычестве, – заявил Лавелл, упрямясь. – В Англии все заведено по-другому.

– Как всегда и во всем, – подтвердил иронически Ракоци. – Оставьте в покое иконы, смотрите на лошадей. – Он кивком указал на ярмарку, являвшую собой настоящее море волнующихся конских холок, грив, крупов и морд.

Лавелл натянул поводья.

– Потрясающе! – выдохнул он. – Я ничего подобного в жизни не видел. Как полагаете, сколько же здесь голов?

– Около двух тысяч или чуть более. – Ракоци подтянул свою вороную к мышастому мерину, брезгливо косящемуся на дорожную жижу. – Говорите по-русски, – посоветовал он. – Иначе все эти добрые люди решат, что мы что-нибудь замышляем.

– Они же видят, что мы иностранцы, – удивленно сказал Лавелл. – И должны понимать, что нам легче переговариваться на своем языке.

– И тем не менее говорите так, чтобы вас понимали, если не хотите нажить неприятности. – Ракоци движением подбородка указал на порядочно удалившегося от них Анастасия. – И будьте поосторожнее в присутствии нашего провожатого.

– Разумеется, – ответил Лавелл и смолк, составляя в уме русские фразы. – Он обязан докладывать о нас кому следует, – заявил он уже на московском наречии. – Он государев слуга.

Ракоци внимательно всмотрелся в широкую спину боярина.

– Не уверен, – обронил после паузы он.

Анастасий взмахнул рукой, поторапливая своих спутников.

– Здесь надо быть расторопнее, – проворчал он, когда те подъехали. – Неча считать ворон. Иначе всех лошадей разберут прежде нас. – Боярин нахмурился, но тут же сменил гнев на милость, заметив кучку татар в плотных кожаных одеяниях, напоминавших халаты. – Вот торговцы, которых мы ищем. Они, конечно, большие мошенники, но выбор у них довольно хорош. Будь здрав, Келуман, – прокричал он татарину, одежда которого выглядела богаче, чем у других. – Сколько коней ты пригнал?

– Не так уж много, – ответил тот, усердно кланяясь и улыбаясь. – Шести сотен не наберется. Сезон заканчивается. – Он развел руками, выражая горделивое сожаление. – Много двухлеток и однолеток.

– Сокращаете молодняк, чтобы дать место новому ожеребу? – спросил Ракоци, соскакивая со своей Фурии в дорожную грязь. – Разумная мера. – Избавляющая табун от наиболее заурядных особей, пока те не начали проявлять интерес к кобылицам, мог он добавить, но не добавил. – Что ж, поглядим.

– Граф Сен-Жермен – человек весьма сведущий во многих вещах, – счел нужным пояснить Анастасий.

Келуман с недоверием покосился на Ракоци.

– Откуда он знает, зачем мы продаем молодняк?

– Я сам разводил лошадей, правда давненько, – ответил Ракоци, и в груди его защемило от нежности, смешанной с горечью, при воспоминании о просторных конюшнях, которые он держал под Римом пятнадцать столетий назад. Потом, три или четыре века спустя, был Требизонд и табун в восемьсот голов, доставшийся позже Оливии, когда ему пришлось вместе с Роджером бежать из тех мест. Ничего, она справилась, ведь с ней оставался Никлос, подумал он и сказал: – Как я понимаю, лошади, каких ты выводишь, на Западе не известны.

– Существует много пород, которых на Западе не видали в глаза, – пренебрежительным тоном ответил татарин. Он указал рукой на ближайший к ним табунок. – Вот, например, донцы. Их можно без стыда предлагать самым лучшим наездникам мира.

– Казачьи коньки, – пояснил Анастасий, спрыгивая с седла. Подобно многим тучным мужчинам, он был поворотлив и изящен в движениях. – Хороши в бою, выносливы, неприхотливы. Но это не те лошадки, о которых я вам говорил.

Ракоци молча кивнул. Он понимал, что ему как покупателю, проявлять излишний интерес неразумно, и потому неспешно прошелся вдоль табунка.

– Что ж, норов у них спокойный, хороши также ноги. Но в зимнюю пору, похоже, они теряют вес. Холод поедает их плоть.

Татарин пустился в длинные, путаные объяснения, виня в худосочном виде животных мороку длительных перегонов.

– Со временем они свыкаются с холодами, – заключил свои рассуждения он.

Улыбка Ракоци была более чем любезной, но в темных глазах его поблескивал лед.

– Я позволю себе усомниться. У них слишком тонкая шкура. – Не обращая внимания на протесты торговца, он двинулся к соседнему табунку. – Расскажи мне об этих.

– Ах, они тоже с дороги. Путь от Сарая далек. – Заметив, как помрачнел Анастасий, Келуман усмехнулся. – Хочешь сытых коней, приезжай к нам в Сарай.

– Что это за порода? – Ракоци подошел к низкорослым стройным лошадкам. – Степного завода, не так ли?

– Точно. – Келуман со вниманием оглядел иноземца. – Мы зовем их карабаирами.

Ракоци втерся в стадо.

– Они еще вырастут или такими же и останутся? Всем хороши, но для двухлеток мелки.

Келуман сплюнул.

– Они вообще невысокие, но очень сильные. Чего еще надо от лошадей?

Лавелл следил за происходящим с нескрываемым интересом. Он тоже спешился и тянулся за Ракоци, предпочитая венгерскую манеру вести торг российской, ибо отставший от них Анастасий уже на кого-то кричал. Карабаиры явно понравились англичанину.

– Мадам Клеменс, кажется, держит похожих, – заметил застенчиво он.

– Вы имеете в виду ее берберов? – осведомился Ракоци. – Да, сходство есть. – Он повернулся к Лавеллу и отвел его в сторону от татарина, тут же сделавшего скучающее лицо. – Быть может, вы захотите послать ей пару таких кобылок? Вон они ходят, чепрачная и каштановая. Мне думается, Оливия будет в восторге от них.

Лавелл пожал плечами, его бледные щеки порозовели.

– Я… я боюсь, мой кошелек не позволит мне выразить таким образом, насколько ценна для меня ее дружба. – Англичанин потупился, с нарочитой старательностью натягивая на уши мохнатую русскую шапку. – А если бы даже позволил, как бы мне удалось переправить сей знак внимания в Англию? До весны дороги на запад закрыты, а если Россия вновь схватится с Польшей, о перегоне животных через Европу вообще придется забыть. Гавань Новые Холмогоры на Белом море, куда обычно заходят наши суда, затянута льдами, те вскроются только к маю. Я, возможно, и взял бы этих лошадок, но где мне их держать? Вот разве весной… – Он смешался, не зная, как выйти из ситуации, не потеряв при этом лица.

– Многие стойла в моей конюшне пустуют, – спокойно сказал Ракоци. – Я с удовольствием предоставлю их вам. Берите лошадок, не сомневайтесь. Тех, что я показал, а хотите – других. Лишняя лошадь в конюшне никогда не обуза. – Он слегка усмехнулся, и Лавеллу в этой усмешке почудился некий странный намек на что-то не относящееся к предмету их разговора.

– О нет, граф, вы слишком любезны, – запротестовал он уже на английском. – Я не могу принять столь щедрое предложение. Это ни на что не похоже, мы ведь почти не знакомы и…

– Я возьму на себя все хлопоты, Лавелл, – прервал его Ракоци. – Рекомендаций Оливии мне достаточно, чтобы считать вас своим старым знакомцем. Кроме того, жизнь дипломата полна неожиданностей. Всегда может появиться нужда спешно отправиться куда-либо… в Польшу, скажем, или в Новые Холмогоры, а казенные лошади не всегда под рукой. – Он просверлил филолога пристальным взглядом. – Что скажете, а?

Лавелл растерянно завертел головой.

– Я… я не знаю.

– Но вам бы хотелось порадовать мадам Клеменс?

Англичанин совсем потерялся.

– Да, но мне не хотелось бы обременять при том вас. – Он мучительно покраснел и набрал в грудь воздуха, собираясь выяснить, что венгр с него спросит за содержание и прокорм лошадей, но тот уже шел к Келуману.

– Пока доктор Лавелл делает выбор, я хочу осмотреть других лошадей.

– Да, – закивал головой подоспевший к ним Анастасий. – Покажи-ка нам своих лунных коней.

Татарин вздрогнул и одарил боярина неласковым взглядом.

– У меня их всего двадцать голов, – пробурчал он и, помедлив, сказал со значением: – Только трехлетки. Но этот товар не для всех.

– Двадцать?! – воскликнул Ракоци удивленно. – Ты ничего не путаешь, Келуман? Лошади этой масти встречаются крайне редко. Я имел с ними дело, но так давно, что они превратились в моей памяти в миф. – Так называемые лунные кони, именуемые в Китае небесными, покорили его сердце около тысячи лет назад.

Татарин полупрезрительно усмехнулся.

– Ступай за мной, недоверчивый иноземец. Ты увидишь все сам.

Даже в столь хмурый по-зимнему день лошади, к каким они подошли, поражали воображение. Они словно сияли, опушенные дивным светло-серебристым свечением, и были крупнее донских и татарских коньков. Правда, хвосты и гривы этих великолепных созданий имели не слишком ухоженный вид, но Ракоци знал, что, если их вымыть и расчесать, они обретут цвет серебра с чуть красноватым оттенком.

– Лунные кони, влекущие колесницу Смерти, – выспренно объявил Келуман. – Ахал-Теке.

Темные, обычно холодные глаза Ракоци вдруг помягчели. Он подался вперед и своей маленькой, облаченной в перчатку рукой погладил тянущуюся к нему морду, потом потер нос другой любопытствующей кобылке и двинулся вдоль коновязи, дружелюбно похлопывая застоявшихся лошадей и внимательно наблюдая, как они к тому отнесутся.

Возвратившись к Келуману, он твердо сказал:

– Три жеребца и шесть кобыл. Я хочу осмотреть их.

Келуман удивленно раскрыл рот и глянул на Анастасия.

– У него есть разрешение, князь?

Ответ был уклончив.

– Он западный человек, Келуман. И обычаев наших не разбирает. Но он богат, и к нему благоволит государь.

– Да продлит Всевышний его дни, – торопливо подхватил Келуман.

Анастасий кивнул и перекрестился. Он был озадачен, ибо не думал, что венгр решится на столь большую закупку, и попытался сообразить, как поступил бы на его месте Василий, но тут же оборвал эту мысль. Если бы того заботил визит иностранцев на рынок, он был бы здесь, а не посиживал дома. Значит, ему, Анастасию, оглядываться на брата не след. Кашлянув для внушительности, боярин огладил бороду.

– Граф принародно удостоился государевой похвалы, и всем было велено ни в чем ему не перечить. А второй иноземец, – он взмахом руки указал на филолога, все еще озабоченно озиравшего карабаиров, – учитель. Он человек грамотный, многодумный и должен везде поспевать. С ним загвоздки не будет тоже, ибо батюшка к нему добр.

– Воля властителя – воля небес, – сказал Келуман. – Мы прах, по которому он ступает.

– Батюшка ведает о твоем здравомыслии, Келуман, – вкрадчиво произнес Анастасий. – Знай, в скором времени ты получишь награду.

Татарин сделал рукой отстраняющий жест.

– Царь Иван очень щедр, но мне не подобает брать у него что-либо, – заявил он, оглядываясь на лошадей, будто те своим ржанием уже подзывали к нему отряд царевых допытчиков.

Анастасий изобразил на лице озабоченность.

– Но ведь ты столько делаешь для…

– Пустое, – повторил Келуман. – Если мне что-нибудь причитается, оставь это себе. – Он с большой резкостью повернулся и едва не упал, поскользнувшись на тонком ледке. Но его поддержали.

Это был Ракоци.

– Близится ночь, – сказал он бесстрастно. – Лужи покрываются льдом, и даже осторожному человеку не всегда удается сыскать, на что опереться.

Келуман внимательно посмотрел на него.

– Да, – сказал он после краткого размышления. – Это верная мысль.

Ракоци, усмехнувшись, кивнул.

– Я рад, что мы понимаем друг друга. – Он протянул руку к лошадям. – Так я осмотрю их?

Келуман глубоко поклонился, прижав ладонь к сердцу. В глазах его больше не было неприязни.

Ракоци стянул с рук перчатки, неспешно размял пальцы и подошел к ближайшему жеребцу. Взявшись за веревочный недоуздок, он подтянул его морду к себе, осмотрел глаза, обследовал уши. Потом, удовлетворенный увиденным, взялся за мягкие губы и, растянув их, приоткрыл конскую пасть.

Жеребец, удивленный происходящим, взволнованно засопел, потом угрожающе фыркнул.

– Ну-ну, успокойся, – прошептали ему. – Тебе не сделают больно. – Маленькая рука поднялась и потрепала грязно-серую гриву. Конь переступив с ноги на ногу, нагнул голову и боднул носом человеческий локоть. – Молодец, умный мальчик, – похвалил его Ракоци, ощупывая широкую грудь.