355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Челси Куинн Ярбро » Тёмные самоцветы » Текст книги (страница 15)
Тёмные самоцветы
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 23:44

Текст книги "Тёмные самоцветы"


Автор книги: Челси Куинн Ярбро


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 7

Они столкнулись у Спасских ворот. Князь Василий шел из дому, а Борис Годунов в сопровождении двенадцати конников возвращался из поездки по западным крепостям. Остановившись на мосту, перекинутом через ров, чтобы перекреститься, он вдруг заметил, что за ним наблюдают. Бояре раскланялись. Достаточно уважительно, но без особого дружелюбия.

– Какая удача заставила тебя воротиться столь быстро, Борис Федорович? – спросил с некоторой подковыркой Василий.

– Добрая, – кратко ответил Борис. Он провел в седле шесть часов кряду, у него ныли ягодицы и спина. – Поляки ведут себя мирно, да и шведы, и новгородцы, так что у нас нет оснований для особых тревог.

– Ты действительно в этом уверен? – усмехнулся Василий.

– В наше время вряд ли можно быть непреложно уверенным в чем-то, – заметил Борис. – Именно потому я и решил взглянуть на все сам. Зато теперь мы доподлинно знаем, как укреплены наши границы и какой крепостям нужен припас, чтобы зимой люди не бедовали.

Василий демонстративно вскинул руку, заслоняясь от жаркого солнца.

– Об этом можно не беспокоиться еще с месяц-другой.

– Сентябрь не за горами, а листья в лесах начинают желтеть, что предвещает суровую и раннюю зиму, – возразил раздраженно Борис, заметив, что вокруг них начинают скапливаться зеваки. Им было лестно послушать беседу именитых бояр.

Василий пренебрежительно отмахнулся и оглядел теснившихся на мосту верховых.

– Не слишком ли грозен твой караул, если границы спокойны?

– Это не караул, а отряд сведущих в ратном деле людей. Их опыт помог мне сделать осмотр подлинно доскональным. Я многое упустил бы, если бы не они.

– Стало быть, ты доверяешь им? – осведомился, ехидно щурясь, Василий. – Так, будто ты и сам у нас русский? – Укол был сознательным, и его порадовала боль, колыхнувшаяся в черных азиатских глазах.

– Можно ли не доверять людям, испытанным в боях за отечество? – спросил, хмурясь, Борис. – Тем, что являются главной опорой России?

Василий заулыбался, зная, как хорошеет его лицо от улыбки и какое неотразимое впечатление она производит на всех. Расположив таким образом к себе обступивших всадников горожан, он задал новый вопрос:

– И когда же ты думаешь отчитаться перед царем?

– Завтра же, – скрипнул зубами Борис. – В Золотой палате, на боярском совете. – Он хотел дать знак своим людям двинуться дальше, но Василий по-прежнему заступал ему путь.

– Думаешь, царь выслушает тебя? Ты ведь в колокола бить не будешь. – Василий опять засмеялся, вызвав в толпе одобрительные ухмылки.

– Царь выслушает меня, – отрезал Борис. – Ты можешь лично в том убедиться. Приходи в Золотую палату, Василий Андреевич, – и увидишь, какой там пойдет разговор. – Он внутренне передернулся, раздосадованный, что дал втянуть себя в глупую перепалку, и чтобы успокоиться, подумал об ожидающей его жаркой парной, где можно будет расслабиться после долгой дороги.

– А как я пойму, что услышу там правду? – не отступался Василий, чувствуя, что перевес на его стороне.

– Поспрошай моих спутников, – неожиданно рассмеялся Борис. – Или сам поезжай на западные заставы. – Наскоки Василия вконец его разозлили, и он решил нанести ответный удар. – Но помни, царь вряд ли сумеет взять в толк, с чего тебе вздумалось разъезжать по окраинам: он может принять это за подстрекательство к бунту.

Честолюбивые устремления Шуйских были известны Москве, насмешка возымела успех, толпа захихикала, но уже по-другому. Василий свирепо ощерился на зевак, потом отступил в сторону и небрежно кивнул Годунову.

Борис чуть склонился к нему и, проезжая мимо, заметил:

– Федор Иванович, возможно, и прост, да мы-то при нем. И шиты вовсе не лыком. – С этими словами он хлопнул свою кобылу по крупу и пустил ее легким галопом сквозь спешно расступавшийся люд к главным кремлевским воротам.

Конники рысью последовали за ним. Василий, не удостоив их взглядом, перекрестился на громадную икону Спасителя и зашагал к Красной площади, где кипела торговля. Горожане сновали между прилавками, раскупая последние дары щедрого лета. Особенно людно было у лотков с ягодами и фруктами, но торговцы капустой и луком тоже не унывали, зная, что к концу года, когда изобилие схлынет, товар их неизмеримо подскочит в цене.

Василий миновал Лобное место, прошел мимо царского зоопарка и, обогнув маленькую часовенку Святого Петра, нырнул в лабиринт узеньких улочек, расползавшихся в разные стороны от центрального рынка Москвы. Поплутав по нему какое-то время, он наконец вышел к бондарне, возле которой ютилась харчевня, где торговали квасом и молодым крымским вином. Василий решительно прошел в распивочный зал и расположился за бочками, в стороне от нескольких выпивох, не сумевших сыскать себе на день работу. Там он стал ждать под стук молотков, крики бондарей и перезвоны дальних колоколов.

Приблизительно через четверть часа на пороге харчевни возник светловолосый молодой человек в плотной косоворотке. Он снял шапку и повертел ее руках, с некоторой опаской оглядывая пивную, затем прошел дальше, близоруко моргая, засунул шапку за пояс и распрямился.

– Ты, что ли, звал меня? – спросил Василий, выступая из тени.

– Княже, – мгновенно откликнулся Юрий и поклонился, косясь на четверку ломовиков, уткнувшихся в свои кружки. – Я думал, вы не придете.

– Твоя записка заинтересовала меня, вернее, то, где я ее обнаружил. – Василий сказал это без улыбки, но и не строго, понимая, что юноша может замкнуться в себе. – Как она оказалась в моей переметной суме?

Ответ был учтив, но не искателен.

– Вы ехали очень медленно, княже, вокруг толпился народ…

– А ты был проворен, – усмехнулся Василий. – Ладно, я пока не хочу ничего уточнять. Ты добился того, чего хотел, давай двинемся дальше. – Он оперся руками на грубо сколоченный стол. – Почему ты решил, что мне захочется знать, что происходит в польском посольстве?

Вопрос был не из тех, к каким готовился Юрий. Он озадаченно потер руки и сдвинул брови, обдумывая ответ.

– Вы князь, а у нас не так уж много князей.

– Есть и другие персоны. Почему ты обратился ко мне, а не к ним?

Юрий встревоженно оглянулся, затем посмотрел на боярина.

– Я состою в родстве с Петром Нагим и…

– Погоди-погоди, – поднял брови Василий. – Петр Нагой, Петр Нагой, – произнес он, задумчиво морщась. – Это который? Иванович или Михайлович?

– Михайлович, – с явной неохотой ответил Юрий.

– Да ну? – удивился Василий. – Вот так родство!

Широкое лицо юноши омрачилось.

– У него дурная слава, я знаю.

– Хуже некуда, – с отвращением хмыкнул боярин. – Петр Михайлович – распутник, невежда и мот. В Москве много домов закрыты для него наглухо. – Он внимательно посмотрел на Юрия. – Догадываюсь, что ты его отпрыск.

Юрий глубоко вздохнул.

– Да, как и дюжина мне подобных. Но он относился к моей матушке лучше, чем к остальным. Она упросила его обучить меня грамоте и отослать из наших мест.

– И он не придумал ничего лучше, как отправить тебя к Григорию Дмитриевичу? – спросил с долей изумления князь и, не дожидаясь ответа, прибавил: – Но вряд ли позволил тебе уйти из своей воли, несмотря на обещания, данные твоей матери. Так?

– Да.

– И ты по сей день обязан отчитываться перед ним?

Юрий ответил не сразу, а когда все же решился, в глазах его вспыхнула злость.

– Я… я вижусь с ним примерно раз в месяц и доношу обо всем, что было со мной. Иногда это его забавляет. Он долго смеялся, узнав, как со мной обошлись в доме алхимика-инородца, когда застали меня за чтением чужого письма.

– В доме Ракоци? Ты служил там? – встрепенулся Василий.

– Григорий Дмитриевич устроил меня туда. Но я там пробыл недолго. У венгра есть доверенный человек, он сущий дьявол. Всюду сует свой нос, за всеми следит. – Юрий угрюмо уставился на оконце, затянутое бумагой. – Алхимик, правда, ничего мне не сделал, а просто направил к полякам.

– Направил к полякам? Но почему? – удивился Василий. – Исходя из каких резонов?

– Не знаю, – мрачно ответил Юрий. – Он известил их о том, что я у него натворил.

– Что за нескладица? – размышлял вслух Василий, задумчиво теребя бороду. – И вопреки столь нелестной характеристике поляки взяли тебя?

На бондарном дворе послышался грохот, затем раздался истошный вопль. Большая дубовая бочка, свалившись с подводы, сломала кому-то из грузчиков ногу.

– Не думаю, что отец Погнер поверил ей, – рассмеявшись, сказал Юрий.

– А и верно, – покладисто согласился Василий, решив наконец, что юноша может быть полезен ему. – Ты хочешь служить мне, чтобы избавиться от назойливости собственного семейства – я правильно понимаю? – спросил он с деланным сочувствием в голосе.

– Да, – решительно сказал Юрий. – А если вы не возьмете меня к себе, я буду искать кого-то еще, кто на то согласится. Я более не собираюсь служить интересам Нагих, которые не дают мне ни имени, ни положения.

– Слуга-честолюбец подобен змее, – напомнил мягко Василий. – Многих забивают кнутом и за меньшие, куда меньшие прегрешения.

– Со мной до кнута не дойдет, – произнес Юрий с такой убежденностью, что Василий невольно вздрогнул. – Скорее я сам покончу с собой, чем дам палачам прикоснуться к себе. Мне известно, что это такое. Отец приказал отхлестать кнутом десятерых крестьян лишь за то, что они прирезали пару хозяйских цыплят в голодную зиму. Почти все скончались, а двое остались калеками. Сидят и просят милостыню с чашками для подаяний. Оба не могут передвигаться, а один вообще не в себе. Их семьям не велено помогать им.

– Но… если тебя поймают до того, как ты лишишь себя жизни, что будет тогда? – спросил Василий, внутренне восхищенный решимостью юноши.

– Всегда есть способы покончить собой. Некоторые не слишком приятны, но кнут еще хуже. Я знаю о них. – Юрий взглянул в глаза князя. – Я уже был готов к этому, когда стоял перед алхимиком, ожидая расправы. Но он почему-то не тронул меня.

Василий помял в руке бороду:

– Инородцы трусливы.

– Нет, тут другое. – Юрий потупил взгляд и со вздохом признался: – Не могу разобраться, каков он.

– Он инородец, остальное не должно нас касаться, – обронил равнодушно Василий, хотя речи Юрия разожгли его любопытство. Он жестом предложил юноше сесть, потом сел сам и продолжил расспросы: – Как мне увериться, что ты будешь служить только мне, а не кому-то другому? Сейчас ты готов предать и своих родичей, и хозяев. Что удержит тебя от новых предательств, хотел бы я знать?

Услышав эти слова, Юрий заметно взбодрился. Этот вопрос он продумал и с видимым удовольствием принялся на него отвечать.

– Предложите мне нечто столь выгодное, чем я не решусь пожертвовать. Например, наделите меня угодьями в одном из своих поместий, и мы с вами прекрасно договоримся. Обустройте все так, чтобы в будущем ни вы, ни ваши наследники, ни даже их внуки не могли у меня отнять мой надел. Чтобы я смог в свое время спокойно жениться, зная, что сумею обеспечить своих детей и помочь им продвинуться дальше меня. Сделайте так – и, клянусь, вы нигде уж не сыщете более верного вам человека. Я стану докладывать вам о каждом шаге поляков и составлять по вашей указке отчеты Нагим. Да что там, я пойду на все ради вас. Я сделаюсь вашей правой рукой, а захотите – и левой. – Он устремил на Василия пылающий взгляд.

– Левой? – спросил Василий, удивленный тем, что юноша столь дерзостно прочит себя в убийцы по наущению. – Опасное заявление, паренек, особенно если ты к этому не подготовлен.

– Я подготовлен, – откликнулся Юрий, и с такой рьяностью, что Василий слегка подался назад. – Моей преданности не будет предела, если я дам вам клятву.

– Так ли? – усомнился Василий. – Ты ведь уже давал подобную клятву отцу. Разумеется, добрый сын должен почитать своего родителя.

– Только в том случае, если родитель дает ему свое имя и обеспечивает поддержкой хотя бы в начале пути. Но меня так и не признали, и потому я свободен от родственных уз. – Юрий сидел по-прежнему прямо, но в глаза князю уже не глядел.

– И все же ты поклялся ему, – заметил Василий.

– На условиях, которые не были соблюдены. – Юрий напрягся, в глазах его вспыхнула ярость. – В душе своей я отринул свои обязательства как перед ним, так и перед всеми Нагими. Для него и для них я всего лишь ублюдок, раб, которому дают кров и пищу, когда он полезен, и которого можно прогнать, когда пользы нет. Отныне они не вправе ожидать от меня ничего, хотя сами об этом пока что не знают.

В пивную ввалилась компания грузчиков с намерением хорошо погулять. Они заняли два стола и велели хозяину принести им вина и хлеба. Старший держал в руке пригоршню серебра, показывая, что у них имеется чем расплатиться.

– Ты можешь отринуть и клятву, какую дашь мне, – стоял на своем Василий.

– Да, если вы не исполните данные мне обещания, – усмехнулся юноша, дерзость которого все возрастала, поскольку беседа текла в том направлении, какое он и хотел ей придать. – Клятва, нарушенная одной стороной, освобождает от обязательств другую.

– Ты мнишь, что вправе меня поучать? – сдвинул брови Василий. – А что, если я сейчас кликну стражу? Тебя ведь могут свести в тюрьму по одному моему слову. – Он умолк, ожидая ответа.

– Тогда я скажу, что вы хотели меня подкупить, чтобы вредить Нагим, и осерчали, когда у вас это не вышло. Я, может быть, всего лишь слуга, но Григорий Дмитриевич придет мне на помощь. А ему поверят. На Москве многих не удивит мой рассказ, ведь нрав ваш повсюду прекрасно известен. – Юрий побарабанил пальцами по столу и даже позволил себе хохотнуть, ибо и этот ответ был у него заготовлен. Боярин должен понять, что имеет дело вовсе не с простофилей, приехавшим искать счастья в столицу из деревенской глуши.

– А если Григорий не вступится за тебя, что тогда? – вкрадчиво осведомился Василий. – Ты окажешься дважды преступником, возводя напраслину на именитого человека и впутывая в свои делишки Нагих.

Такого поворота в беседе Юрий не ожидал. Он замялся, подыскивая слова для ответа.

– А ты еще и рожден в беззаконии, у тебя много резонов ненавидеть собственное семейство. – Василий, изображая сочувствие, покачал головой. – Подумай, где будут тогда твои планы? – Он выложил руки на стол и сплел пальцы в замок. – Я понял, чего ты ждешь от меня. Теперь послушай, чего я от тебя ожидаю. – Боярин говорил тихо, размеренно, словно рассуждая о качестве завезенной на рынок муки. – Ты будешь честно и безропотно докладывать обо всем, что творится в польском посольстве, а также о том, что сможешь проведать о венгре. Ты будешь так поступать до тех пор, покуда мне это нужно. Ты станешь снабжать своих родственников Нагих только теми сведениями, на которые я укажу тебе сам, и никакими другими. Тебе придется сообщать мне обо всей без исключения переписке поляков, какой бы незначащей, на твой взгляд, она ни была. Ты будешь вести учет всех, кто бывает в посольстве, от бояр до прислуги, от русских до инородцев, и раз в две недели представлять такой список мне. Если обнаружится хотя бы намек на какие-либо сношения католиков с Ракоци, я должен быть немедленно о том извещен. Исполняй все это без обмана и с рвением, и лет через пять я подумаю, куда мне пристроить тебя. Посмеешь ослушаться, я тут же тебя обвиню. – Он откинулся на спинку стула, со все возрастающим удовлетворением наблюдая, как цепенеет от ужаса тот, кто пытался только что одержать над ним верх.

Один из грузчиков сильным высоким голосом завел песню, призывая жестами сотоварищей присоединиться: «О Китеж, Китеж, светлый град! Сияй, сияй в средине лета!»

– Если я вдруг почую обман, Юрий Петрович, ты пожалеешь, что родился на свет. – Василий смолк, давая юноше время обдумать его слова. – Я приму твою клятву в верности мне, и, если она будет крепка, тебя ждет награда. Поразмысли над тем, что я сказал. В нужное время я воздам тебе по заслугам.

Это был совсем не тот договор, на который рассчитывал Юрий. Он с изумлением посмотрел на Василия.

– Ладно, допустим, я предоставлю себя в ваше распоряжение. Но что в таком случае, когда я все честно исполню, помешает вам указать на меня?

– Ничто, разумеется, – ответил Василий. – Но я так не сделаю. Порукой тому мое слово. Или оно для тебя пустой звук? – Он вынужден был повысить голос, чтобы Юрий мог расслышать его, ибо пение грузчиков делалось все более разудалым и громким. – Ты пришел ко мне потому, что хочешь получить то, чего тебе не смогла дать родня. Прекрасно, я тебя понимаю. Но для этого нужно работать так, чтобы я был доволен. Учти, строптивости и непослушания я не потерплю.

Глаза Юрия округлились совсем.

– Я готов помогать вам кое в чем, однако… – промямлил он и осекся, наткнувшись на грозный княжеский взгляд.

– Ты лучше готовься к другому, милок. – Василий подался вперед, и Юрий невольно скопировал это движение. – Ты лучше готовься служить мне так, словно для тебя ничего нет превыше. Будешь небрежничать или кобениться, я тут же выдам тебя. И знаешь кому? Твоим родственничкам, Нагим. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Юрий медленно склонил голову и удрученно подумал, что заключает худшую сделку на свете.

– Да, – сказал он, осознав, что князь ждет ответа. – Я понимаю вас, да.

– Главное для тебя теперь – лишь мои указания. Ничьи другие – ты понял? Только мои. Ты теперь мой слуга, только мой, ты служишь отнюдь не всем Шуйским. Ты не должен что-либо делать для моих родичей. Ни для Дмитрия, ни для Игоря, ни даже для Анастасия. Я говорю достаточно ясно?

– Да. – Юрий опять склонил голову, презирая себя за невольное раболепие.

– Повтори еще раз.

Юрий поднялся из-за стола и поклонился боярину в пояс.

– Да, я все понял и буду вам честно служить.

– Превосходно, – засмеялся Василий.

Грузчики добрались до шестого куплета, обличавшего жестокость монголов, окруживших сияющий град. Запевала, похоже, взялся за вторую кружку хмельного, ибо голос его пронзительно зазвенел.

– А вы, ваша милость, станете соблюдать наш уговор? – рискнул спросить Юрий, робко надеясь, что все еще сложится хорошо.

Василий словно не слышал его.

– Сколько языков ты знаешь?

Озадаченный и раздраженный, Юрий неохотно ответил:

– Русский, польский, латынь, греческий, немного немецкий.

Василий медленно поднялся на ноги и простер вперед правую руку.

– Что ж, я согласен. Я с честью исполню все, что тебе обещал, если и ты все исполнишь с усердием и не ложно. – «Наконец, – подумал он, – наконец-то мне не нужно будет бежать к Анастасию с каждой иноземной писулькой». На лице его расцвела довольная и покровительственная улыбка. – Запомни: отныне ты служишь лишь мне.

Юрий пал на колени, схватил руку боярина и прижал ее к своему горячему лбу.

Грузчики с чувством запели о том, как дивный град Китеж чудодейственно погрузился в пучину озера, посрамляя монголов, намеревавшихся опоганить его.

* * *

Письмо Этты Оливии Клеменс к Сен-Жермену Франциску, написанное на латыни и доставленное адресату 9 октября 1584 года.

«Привет тебе, мой дражайший, стариннейший друг, с английского беспокойного побережья! Но гораздо менее пугающего меня, чем Россия, о ситуации в каковой сообщил мне наш добрый Лавелл. Королева Елизавета может свариться с Соммервиллем и Трогмортоном,[7]7
  Трогмортон, Френсис (1554–1584) – английский заговорщик против протестантского правления во времена королевы Елизаветы. Пытался с помощью гугенотов посадить на престол Марию Шотландскую, за что был казнен.


[Закрыть]
но это все мелкие дрязги в сравнении с тем, что творится у вас. Неужто и впрямь каждый знатный московский боярин замешан не менее чем в трех заговорах, мечтая о власти, какой обладал царь Иван? Чём же все это может закончиться для бедного простака Федора, а?

Размышляя над этой загадкой, чтобы дать мне достойный ответ, задумайся еще и о том, как могло получиться, что ты женился. Если бы мне довелось узнать об этом только от Лавелла, я бы просто ему не поверила, но тут подоспело и твое письмецо. Отправленное в начале апреля, оно дошло до меня лишь в июле, и в нем ты уведомляешь о том же. Кто ж такая эта Ксения Кошкина? Отвечай! С чего ей вдруг выпала честь выйти в твои невесты? Ты говоришь, что вынужден был жениться на ней, подчиняясь приказу русского государя, что Ивану нравилось бывать сватом и что он очень многих в России переженил. Пусть так, но при чем же здесь ты? Уж кому-кому, но тебе-то легко удалось бы уклониться от этого брака. По моим представлениям, ты имел определенное влияние на царя. Ты пишешь, будто тебе таким образом была явлена высочайшая милость, но в чем она состоит, я что-то не разберу. И не пойму, почему ты не воспротивился столь экстравагантной форме насилия и почему не выразило протеста посольство, членом которого ты состоишь.

Ах, Сен-Жермен, призадумайся, что ты творишь. Ты ведь сам не раз говорил мне, что связь поневоле в конечном счете ведет нас к депрессии. Что может дать тебе супружница из-под палки? Какую бодрость вольет она в твои жилы? Говорят, у русских хороший тон не знать свою суженую до свадьбы, но ты ведь не русский. Кроме того, существам, нам подобным, и без того грозит прорва различных опасностей. Зачем же их умножать, вступая в браки такого рода или вообще в любой брак? Ты пишешь, что не решаешься навещать ее даже во снах и поддерживаешь себя ночными визитами к другим женщинам, не оделяя своих любовниц ничем, кроме прелестных грез и незначительной летаргии. Сколь долго, по-твоему, все это будет длиться? И как скоро жена твоя начнет задавать вопросы, на которые тебе не захочется отвечать?

Ты говоришь, что Ксения ничего не подозревает о твоей подлинной сущности. Ради всех римских богов, что же тогда она думает о тебе? Лавелл пишет, что на Руси бедолаг, склонных к тому, что англичане зовут „французским пороком“, замуровывают в стены монашеских келий. Не решит ли она, поскольку ты к ней не входишь, что твои плотские помыслы устремлены к мужскому, а не к женскому естеству? Как ты тогда докажешь вздорность подобного обвинения? Я знаю, что значит быть замурованной: я умерла в склепе, наглухо заложенном кирпичами. Ты спас меня, но это было в цивилизованном Риме и много столетий назад. Как я смогу отплатить тебе тем же в варварской современной России, если бояре приговорят тебя к столь же ужасной казни?

Вот что. Завершив это письмо, я тут же примусь писать Лавеллу. Попрошу его присматривать за тобой, раз уж ты желаешь позаботиться о себе сам. Это в тебе пошло с флорентийских событий. Ты словно бы махнул на себя рукой и все чаще стал заявлять, что мир катится к гибели, что культурные накопления человечества попираются, уничтожаются или уходят под землю и что поля, где взрастала надежда, сплошь покрываются сорняками безверия и тоски. Возможно, так все и есть, но из этого вовсе не следует, что мы должны опускать руки и с безвольной покорностью погружаться в океан ненависти и страданий, окружающий нас. Это твои слова, ты утешал меня ими в минуты уныния. Я стараюсь им следовать, хотя в результате скопила немногое. А теперь позволь мне вернуть их тебе. Береги себя хотя бы ради меня, если ты сам себе сделался безразличен.

Засим, чтобы мое послание не показалось тебе совсем уж пустым, я расскажу об одном дивном растении, завезенном к нам из Нового Света. С недавних пор я принялась деятельно выращивать его в Грингейдже: оно называется „потато“.[8]8
  Речь, очевидно, идет о картофеле.


[Закрыть]
Это корнеплод, весьма урожайный, питательный и неприхотливый в хранении. Мои повара находят его превосходным. Я уже сняла один урожай и предлагаю соседям клубни, но те на них смотрят с опасливым любопытством. Их можно понять. Я ведь сама потерпела фиаско с маисом. Наш климат, что ли, ему нелюбезен? Не знаю, но попытаюсь в том разобраться. Побьюсь год-два, и если не достигну успеха, то вырву все с корнем, а пустоши засажу потато.

Да, я теперь тут одна. Отправила Никлоса на год в Италию, в Рим. Хозяйство мое там ведется неважно; пусть восстановит порядок, а кроме того, и на вилле Ракоци, если в том будет нужда. Я также велела ему привезти сюда нескольких жеребцов из тамошних наших конюшен. Хочу скрестить их с английскими кобылицами и до своего отъезда надеюсь обзавестись неплохим племенным табунком.

Вот-вот, я уже думаю об отъезде, хотя не слишком уж долго здесь пробыла. Но так и должно быть, не правда ли, мой дорогой? Мы не можем нигде подолгу засиживаться, чтобы не вызывать осложнений. Тебе ведь в Московии тоже осесть не придется: люди заметят, что ты не стареешь, пойдут разговоры. Нельзя же вечно внушать окружающим, что все дело в алхимии. И не вздумай напоминать мне, что это действительно так, ибо кровь – эликсир. Подобные утверждения лишь упрочат нелестные подозрения, а жена твоя встревожится первой, ибо у нее есть возможность наблюдать тебя каждый день. Дай слово, что проживешь там лет десять, не долее. Тогда мне будет спокойнее тебя ждать. Умоляю тебя, мой друг, будь осторожен и знай, что я по первому зову готова примчаться к тебе. Даже на корабле, хотя, конечно, с немалой бранью в твой адрес. Водные путешествия сильно изматывают меня.

Кстати сказать, Дрейк[9]9
  Дрейк, Френсис (1542–1596) – знаменитый английский мореплаватель и авантюрист; совершил второе после Магеллана кругосветное путешествие.


[Закрыть]
посвящен в рыцари, теперь его называют сэр Френсис. Официальная причина тому – его недавнее кругосветное плавание, а на деле – за удачливые наскоки на испанские корабли. Во всяком случае, многие так считают. В число этих многих вхожу, безусловно, и я.

Позволь мне надеяться на скорый твой отклик. Хотелось бы получить его еще до зимы. Зло берет, как долго сейчас идут письма. В пору моей молодости почта Цезаря шла со скоростью восьмидесяти миль в сутки. Нынешним же курьерам не одолеть такую дистанцию и за три дня. Но я не желаю оплакивать прошлые времена. Ты сам всегда говоришь, что былому не сбыться еще раз.

С нежной любовью, как, впрочем, и с легким укором,

собственноручно, Оливия.
11 июля 1584 года по английскому календарю».

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю